t020 Зелёная

    Раз, два, три…
    И четыре.
    Госпожа Маринина могла бы гордиться тем, что доносила тройню до невероятного срока в тридцать семь недель. И тем, что роды прошли почти естественно. Двух близнецов она успела родить без обезболивания.
    Госпожа Маринина не чувствовала гордости, только усталость. В глазах темнело каждый раз, когда она поднималась с постели, и болело всё тело. Особенно, почему-то, рёбра.
    Соседки по боксам, успевшие подзабыть свои  послеоперационные мучения и одуревшие от заточения в больнице, её не понимали.
    - Как тебе хорошо, у тебя всего трое! – ныли они, сталкиваясь с Марининой в туалете или в душе.
    Рядом с кроватью одной из них лежали рядышком пять запелёнатых мальчишек. Через прозрачную стенку их было прекрасно видно и слышно. Кажется, не проходило и пяти минут, чтобы хоть один из них не запищал. В другом боксе хором вопили сразу шесть пацанят.
    Люлька у кровати госпожи Марининой была стандартной, семиместной, и четыре незанятых  места сразу бросались в глаза. Так что ей трудно было гордиться естественными родами.
    За день до выписки главврач вежливо пригласила молодую маму в свой кабинет.
    - У нас беспрецедентный случай, - сказала она, глядя в глаза госпожи Марининой так прямо и твёрдо, что та почувствовала раздражение.
    - Не знаю, чем они там, в торговом флоте думают, если позволяют себе незапланированные роды. Привезли к нам в последний момент, мать не спасли. Новорожденный остался без матери.
    «И его должна забрать именно я», - хмуро подумала госпожа Маринина.
    - Вы не обязаны растить здоровых и преданных подданных императора из чужих детей, - вслух решительно заявила главврач. – Но малышку жалко. Пока отправим её в центр, то да сё, найдут ей родителей, да пока оформят усыновление по всем правилам. Несколько месяцев пройдёт.
    - Это девочка? – удивилась госпожа Маринина. – Тогда ей лучше будет в семье, где…
    - В нашей больнице сейчас лежит только одна мама с девчонками, - возразила врачица. – Зато девиц у неё семь. Восемь уже многовато. Я не слышала, чтобы хоть у кого-то было восемь детей сразу.
    - Я должна поговорить с мужем, - сухо отозвалась госпожа Маринина.
    Скоро в колыбели, рассчитанной на семерых, появился ещё один  кокон, свернутый из розового одеяла. К ручке новорожденной привязали зелёную бирку:  Маринина, дата и время рождения.
     
    Когда вооружённые силы стягивают в стратегически значимую точку,  без официальных объявлений понятно, что скоро там станет жарко. И если ты мелкая составляющая этих вооруженных сил, то жарко будет именно тебе.
    Секс – один из самых проверенных и древних способов если не сбросить, то уменьшить нервное напряжение. И потому последние дни перед боем для корабельной шлюхи самые утомительные.
    Я завариваю себе кофе в термосе. У меня пока есть кофе, и он значительно лучше той бурды под названием латте, которую наливают в баре. Я кидаю в термос два кубика прессованного кофе и четыре кубика рафинада, заливаю кипятком, закручиваю крышку. Вообще-то наглухо закупоривать нельзя, кофейный запах меркнет от варварского обращения. Зато напиток остаётся горячим.
    Крейсер класса «дестриэ» - корабль большой и комфортабельный. На лёгких крейсерах и катерах неизвестна такая роскошь, как камбуз-блоки при каютах. И таких изысков, как спальное место члена экипажа, совмещённое с рабочим, там тоже нет. Я переодеваюсь в предусмотренный уставом пеньюар. Достаю пачку свежего белья и застилаю  роскошную двуспальную постель. Простыни жизнерадостно-жёлтого цвета с рисунком-подсолнухами. Урчание стерилизатора не заглушает доносящихся из-за двери смеха и болтовни. Хотя звукоизоляция на крейсере тоже считается отличной. Я наливаю себе кофе, термос опять закрепляю в держателе.
    Дверь приоткрывается. Лёгкий, для проформы, стук, и на пороге появляется первый посетитель. Шум из-за двери на секунду стихает и вскипает снова. Как будто там, в коридорах жилого яруса, собрались легкомысленные школьники. Да уж, дадут мне сегодня… кофе попить. До начала приёмного часа ещё пять минут, но я молчу. Какая теперь разница.
    Мичман, совсем ещё мальчик, вряд ли старше меня. Ко всем своим обязанностям он относится чрезвычайно серьёзно. Навещать меня тоже считает своим прямым долгом. По-моему,  даже командуя мне «Задом вверх», он заботится о том, как это звучит.
    За время своей службы на крейсере я научилась многим изыскам, не принятым на моей родной планете, да и везде, где люди ведут естественный образ жизни. Сначала мы работали вдвоём с Лиль. Недолго: крейсер большой, а нас тут всего трое.
    Мичман считает долгом скрывать лишние эмоции – как же без этого? Но нервное напряжение берёт своё, прорываясь в более резких, чем обычно, движениях.
    Это моя рутина, мой честный труд на родину.
     
    Раз-два.  Перепончатые крылья поднимаются, и  я зависаю в свободном падении. Сердце ухает вниз, и такими ненадёжными кажутся пристяжные ремни.  Три-четыре. Крылья резко вздымаются, меня вдавливает в седло, на секунду становится видна земля: засаженные медоносами разноцветные квадраты полей, деревья, домики. С каждым махом поля и домики уходят вниз и вправо. Крылатый поднимается выше, ловит крыльями восходящий воздушный поток, и противная болтанка прекращается.
    Вот оно, счастье. Чувство полной свободы, которое каждый раз вспоминаешь заново. Как давно я не летала, целую долгую зиму. Конь парит, его распластанные крылья тверды, как плоскости древних летательных аппаратов. Свистит ветер, седло глубоко и удобно, тело забывает страх высоты так же легко, как тяжесть зимней одежды, едва наступают тёплые дни…
    Внизу мелькает дом, где остались отец и мама, а я её единственная настоящая помощница, - но колючка совести тает, как льдинка, потому что конь поворачивает к горам, и дома больше не видно. Нет сада, конюшни у холма, полей. Только горы и свобода. И братья, которые успели меня обогнать на повороте – вот паршивцы. Красный, жёлтый, оранжевый галстуки полощутся, как флаги на далёком море.
    А я не надела сегодня галстук, только брошку, мамин подарок: переплетение серебряных нитей и фонарик-искорка в окружении зелёных камушков,  днём он сам кажется камнем. Хватит с меня школьных условностей. Каникулы! На нашей планете летние каникулы начинаются очень рано – в мае. Подходит время стрижки овец, когда нужно много рабочих рук.
    Нас ждёт тяжёлая работа, а мы радуемся, как малышня. Наша семья занимается пчёлами, а вот дядья разводят овец. Как и большая часть населения Аркадии. Но в горячий сезон все свободные руки – на помощь!
     
    - Уже можно?
    Это явился капрал из машинного отделения. Улыбаясь мне, он протискивается в дверь, которую почему-то не решается открыть широко. Приблизившись, он лезет под пеньюар и звонко шлёпает меня по заду, подхватывает на руки и тащит в постель. Потом стаскивает комбинезон, аккуратно укладывается рядом со мной и заводит светский разговор.
    - Ты ведь с Аркадии, да, Зинаида? Не, я не бывал у вас. Я из сектора зет-ноль тринадцать. Слышала, наверно. В патруле служил, браконьеров ловили…
    Болтовня – тоже неплохой способ борьбы со стрессом. Хотя разговору до секса далеко, но штурман старается, как может. Он очень подробно рассказывает о браконьерах, которые повадились снимать с астероидов дорогостоящую ткань солнечных парусов. Действительно,  Была такая нелепая программа, когда пробовали отводить астероиды в сторону вместо того, чтобы расстреливать. Делали это недолго, но браконьеры успели обогатиться, а капрал успел за ними погоняться.
    Наверняка эта история  на добрых три четверти чистая выдумка. Рассказывает капрал нудно, но с самым чистосердечным видом, положа руку на сердце – точнее, на грудь. Естественно, на мою грудь. Речь журчит, а я успеваю полностью отключиться от происходящего.
     
    Небо. Грандиозные россыпи звёзд, словно ввинченных в чёрный бархат. Я могу смотреть на них сколько угодно. Свет, падающий из нашей палатки-шатра, не мешает, он только делает вечер уютным. Гораздо больше раздражает прожектор, хотя но он редко светит в нашу сторону, наша палатка в стороне. На вышке у прожектора сегодня дежурят братья Крюге, наши ровесники. Похоже, они неплохо проводят там время.
    Позади стрижка овец, позади время, когда мне приходится отделять от матерей несчастных ягнят, - а потом те долго, долго ищут родное вымя, тычась мордочками в непривычно голые, чужие животы, а мамаши нервно прикрывают их кожистыми крыльями. Работа ещё будет, но пока – передышка. Мы в Счастливой долине, где к середине лета собирается множество пастушьего нарда и огромные стада. Завтра летний праздник. Будет состязание поэтов, и бардов, и танцы, и много других удовольствий.
    «Я оставлю за кругом родного костра всё, что будет, и было вчера».
    Это Лёшка с Олежкой разучивают песню собственного сочинения.  «Я стряхну за порог боль далёких дорог, песню крыльев, улыбку дождя», - голосят мальчишки на два голоса.  Я вовремя соображаю, какой восторг отражается на моей физиономии, и отворачиваюсь от света. Это не помогает: я натыкаюсь взглядом на Ждана, который разучивает па модного танца, он надеется завтра пленить сердце Синтии. Хотя и без него много охотников на это самое сердце. При виде пляшущего Ждана во мне поднимается смех. Сражаться с собственным хохотом я не умею, поэтому тихонько поднимаюсь и ухожу в темноту.
    Всё равно Редрик всегда приходит раньше!
    Я огибаю чёрную и необъятную в темноте купу шатров и легко нахожу взглядом алый светлячок. Всё правильно. Значит, и два коня где-то рядом. Лететь недалеко – на краю долины стоят стационарные хижины, где можно найти всякие изыски вроде душа.  Кони, как известно, не слишком любят летать в темноте, но любая тварь слушается Редрика, как родную маму. А Редрик, взлетая в темноте, непременно и с восторгом заорёт «Ййухууу», подражая далёким предкам. У жителей Аркадии встречаются очень забавные обычаи.
    И тут я различаю ещё один слабый огонёк, бирюзовый. А потом слышу голоса.
    - Алекс, она мне не нравится.
    - Наверно, тебе нравится кто-то другой, - ехидно отвечает обладатель красного огонька. Несомненно, Алекс. – Кто она, из этой же семёрки? А по-моему, они одинаковые.
    - Какое тебе дело, кто она! Я не хочу с ней встречаться.
    Голоса замолкают. А где же, всё-таки, мой Редрик?
    - Я бы хотел оказаться на твоём месте, - говорит потом Алекс. – Вместо тебя. И чтобы мне было дело до того, кто она.
    Опять тишина, вечерняя сырость. Даже звёзды, кажется, светят слабее. Далёкое бренчание струн.
    - Почему бы и нет, - говорит голубой фонарик. – Такие штуки часто проделывают. Что у тебя красного, только фонарик?
    - Ещё рубашка бордовая.
    Смысл шутки с переодеванием, которую парни собираются проделать, доходит до меня не сразу. Когда срабатывает подкорка, становится противно. Хотя это только шутка, наверное…
    - Вот как теряют цвет, - говорю я негромко. Они сразу затихают – напряжённо выискивают меня глазами в темноте. Я делаю шаг вперёд, чтобы они лучше рассмотрели мой огонёк.
    - Кто ты, Зелёная? За сестрой шпионишь, что ли?
    - Она не из Петерсонов, - пренебрежительно говорит Алекс. – Я узнал её, это Маринина. Впрочем, и не Маринина даже. Ты же знаешь, что её удочерили. Ты что, наябедничаешь подружкам?
    - Я не доносчица.
    Я горда отворачиваюсь и сталкиваюсь в темноте с ещё одним красным огоньком – но это опять не Редрик. Это, без сомнения, мой братец Алексей. Только он носит значок-«искорку» пристёгнутой к штанине, на коленке. И у него одного милая манера присматривать за мной, «издали».
    - Она Маринина, - Алексей подходит к Алексу.  – Извинись, пожалуйста.
    Я прекрасно понимаю, что сейчас будет. Но ничего не могу поделать: красные огоньки уже сошлись вплотную.
    Всё кончается даже хуже, чем даже я могла представить.  Дуэль четыре на четыре, Маринины против Крюге,  начинается на рассвете, когда уже развиднелось, но новый день ещё не начался. В день праздника запрещены любые поединки и драки, а задирам не терпится, отложить на день – да ни в коем случае! Мы встречаемся на выровненной площадке под вышкой, на которой Крюге  должны бы дежурить до восхода. Все четверо Крюге  тут, а вовсе не наверху. Рэдрик, который вызвался быть секундантом, устраивается в сторонке с видом зрителя. Мы дерёмся. Согласно дуэльному кодексу борьбы кен-галакто, приёмы которой в нас настойчиво вбивают в школе, женщинам дозволено использовать некоторые особые приёмы. Мне это мало помогает.
    Завершается дуэль бесславно: криком смертельно раненой овцы.
    - Драконы не нападают на рассвете, - ошеломлённо говорит Алекс посреди всеобщего ступора. Потом начинается бестолковая суета с криками людей и животных и мельканием бессильного в утреннем свете прожектора. Погоня, которую устраивают дядья Крюге и подоспевшие хозяева соседних стад, довольно быстро возвращается. Дракон – мелкий, но чрезвычайно проворный хищник.
    Младшие Крюге бестолково мельтешат в стороне, как овчарки над стадом. Мои братики вслух жалеют, что побывать на празднике, кажется. Не придётся. А ведь такую песню сложили… Отец наших противников мрачно оглядывает всю нашу компанию и со злостью наставляет электрохлыст на подвернувшуюся под руку овчарку. Овчарка пищит, но не убегает. А Крюге снова нацеливается на существо, в которое генетики вложили полную покорность человеку. И ещё раз.
    Не выдержав, я заслоняю овчарку.
    - Она ни при чём.
    Очередной разряд достаётся мне. Чёрт… хуже мне было только раз в жизни, только когда мы, неразумные и лихие по малолетству, полезли к пчёлам – настоящим, анталийским пчёлам. Планеты, где привозные растения мирно уживаются с эндемиками, очень красивы…
    Когда я могу распрямиться, братья стоят рядом.
    - Нас тоже, - спокойно говорит Ждан.
    - Драки всегда начинаются из-за девок, - заявляет дядя четвёрки, складывая хлыст. – Ведь так и было?
    Нас ещё никогда не спрашивали «Кто это сделал?» Мы всегда считались виноватыми одинаково.
    - Конечно, - спокойно соглашаюсь я. – Всё это из-за меня.
     
    Сигнал таймера, напомнивший, что двадцать отведённых капралу минут истекли, возвращает меня к реальности.
    - Ты же говорил, тебе на вахту надо.
    Капрал дёргается, скатывается с кровати, хватает комбинезон. Выскакивает в коридор, путаясь застёжках, хотя вполне мог бы сначала застегнуться, а потом бежать. Его провожает хохот, немного болезненный. Смех перекрывает капитанский бас.
    Следующим заходит, однако, не капитан. Лейтенант быстро раздевается, но терпеливо ждёт, пока я сменю бельё. Неторопливо устраивается рядом со мной.
    - Зина… Я слышал, ты из императорской гвардии? Уж наверное, не шлюхой там служила. Что, трудно тебе приходится?
     Какого чёрта. Видно ведь, как ему нужна женщина, и совсем не для разговоров. Его член как раз такой величины, какая  ужасает девочек. «Как это может во мне поместиться?!»
    - Смешанные подразделения, хм… И много там баб? Мужики-то не евнухи…
    Я не поддерживаю разговора, и лейтенант, наконец, переходит от слов к делу.
     
    Раз-два-три-четыре.
    Из динамиков льётся бодренький марш. А динамики, за каким-то чёртом, развешены на всех этажах. Почему новобранцев вербуют под звуки марша? И почему считается, что в марше четыре такта, а в польке, например, два? Никогда не могла понять. Это говорит о плохой постановке музыкального образования в нашей школе. Основное время отдавалось точным наукам.
    Ненавижу гинекологов. Ненавижу поучающие рассуждения эскулапов, почему-то они всегда не к месту. Когда женщина-гинеколог сравнивает толщину зеркала и мужского члена, мне кажется, что она видела этот член только на уроках в медицинской академии. Когда мужчина-зубодёр утверждает, что рожать больнее, чем рвать зуб, это нелепо. Мужчина лишён возможности проверить это на себе.
    Роль женщины в войне всегда сложнее, чем роль мужчины. Потому что придётся и воевать и рожать. Так мне только что объяснили. Вот только странно: на наш возраст пришёлся демографический взрыв, но ни у моих родителей, ни у соседей, ни в школе нет детей младше нас.
    Всё правильно, отвечает всезнающий врач. Мы должны были приготовиться к первому удару. Первый удар выдержать особенно важно, и никакие маленькие дети не должны мешать. Но войны имеют обыкновение затягиваться. Дети будут ещё нужны. Война требует много-много пушечного мяса. В этом она не отличается от экстенсивного заселения планет.
    Война объявлена и началась, команда «ноги в кольца» звучит по-строевому чётко. «Здорова» - отличное напутствие.
    Девушек в коридоре немного. Я из Марининых тут одна, по понятной причине. Не хочется думать, что я теперь так и буду одна. Братьев определят в одно подразделение, меня куда-нибудь далеко от них…
    Девчонок, скорее всего, направят в медицинские части, - говорит мне одна из семёрки старых знакомых. Она тоже зелёная, зовут её незатейливо – Эсмеральда.
    - Может, вместе с нами будешь, - утешает Виолетта. Мне становится совсем плохо. Отчего считается, что девушки созданы именно для медицинских подразделений? Слишком много медиков для одной войны.
    И когда я стою перед комиссией – уже полностью одетая, уже вместе с братьями, - чувство обречённости уже не мучает меня, оно стало привычным.
    - А девушку куда? Тоже на курсы медсестёр?
    Грядёт война, это разлуки. Несколько поколений наших предков знали, что война будет, только не знали – когда. И старались жить, как будто мир будет вечным. Люди мужественны.
    - Полно вам, - говорит один белый халат другому. – Смешанные экипажи предусмотрены уставом ВВР. И привилегий Аркадии никто не отменял. В императорское училище, всех.
    Я рада? Да, наверно…
    Совсем близко, за дверью, льётся из динамика бравурный, очень патриотичный и невероятно назойливый марш.
     
    - Боевая тревога. Всем немедленно занять боевые посты. Расчётное время до боя три минуты. Повторяю…
    Никаких сирен и прочих устрашающих звуков. Спокойный и уверенный голос мобилизует лучше завывания. Бедный лейтенант  подлетает над кроватью, как будто на корабле снизили гравитацию. Вряд ли его когда-нибудь учили таким изыскам, как прерванное сношение. Вот так-то, мой милый. Не тратил бы время на пустые разговоры, успел бы закончить спокойно…
    Приёмная «борделя» пуста. Расчётное время до боя две минуты тринадцать секунд… десять… Секунды тают, как снежники летом. Почему боевая тревога – сегодня и сейчас? Я могу отгадывать шарады и умереть, не успев ничего отгадать. Могу натянуть защитный костюм, как предписывает устав. А могу просто выпить кофе.
    Костюм я натягиваю, но не герметизирую капюшон. Не великое счастье эти скафандры: не попить и не пописать. Расчётное время вышло. Я валяюсь на кровати, рассматриваю низкий потолок и пью кофе. Через  «соску». Кофе немного обжигает рот.
    Нас, женщин, должны были высадить через двенадцать часов. Если бы так и случилось, я бы продолжала службу родине на базе, а не валялась на кровати бесполезным грузом. Я лежу, пью кофе и считаю толчки беззвучной вибрации – генератору защитного поля приходится нелегко.
    Раз, два, три, четыре. Это вибрация, какая бывает при выходе из гиперпространства. Раз, два, три…
     
    - Четыре, - говорит Алексей. – Вчера четыре сожгли.
    - На что они надеются, пытаясь удрать?
    Вопрос риторический. Видимо, там, на планете, надежда ещё меньше. На экране внешнего обзора плывёт бок претерраформированной планеты. Спутник планеты-гиганта. Поверхность покрыта, как сыпью, россыпью куполов. Планета безнадёжно больна. Её преступление чудовищно: сговор с чужими. То, что соглашалось правительство, роли не играет. Военно-космические силы блокированы. Три миллиона населения ждут своей участи.
    Три миллиона предателей… Три миллиона людей.
    - Зелёная, всё в порядке?
    Мой доклад  (я только что лазала в двигательный отсек) прерывает  сигнал вызова.
    - Патруль пи-восемь!
    - Моль тебе в задницу, - тихонько ругается Олег, а я забываю расчехлить комбинезон.
    - Патруль, вы что там, ослепли? Взлёт с подконтрольной вам стороны!
    Это значит, взлетела мишень, которую мы обязаны расстрелять. Невзирая на то, что она между нами и планетой. Действительно, компьютер рисует помеченную крестиком мишень на экране внешнего обзора. Выдаёт данные телеметрии и траекторию полёта – гиперболу. Яхта класса «шмель» заходит на гравитационный манёвр.
    - Оранжевый, прицел, готовность десять секунд.
    И происходит неожиданное: из устройства связи, которое почему-то работает в поличастотном режиме, рвётся женский голос:
    - Не стреляйте, родимые, милые, пощадите! С нами дети.
    Гипербола на экране сворачивается в эллипс. Яхта сдаётся на нашу милость…
    - Жёлтый, занять пост стрелка, - мёртвым голосом говорит Алексей. – Жёлтый и Оранжевый, смена мест, быстро!
    Я не вижу его лица, как и лица замершего над пультом Олега. Я понимаю, что должна что-то сделать. Немедленно.
    Мой боевой комбинезон надувается и твердеет, превращаясь в скафандр полной защиты. Прозрачный шлем-капюшон мутнеет, пытаясь защитить глаза от слепящего света.
    Темнота.
     
    Неожиданно включается устройство внутренней связи. Сухие, но спокойные команды капитана. Отвечает двигательный отсек. Семь процентов внешних детекторов выведено из строя. Лазерное орудие в норме. Опять голос капитана; никакого словесного шума, ругательств, междометий. Связь обрывается, снова беззвучные толчки.
    Раз, два, три. Четвёртый толчок уже не беззвучный: по кораблю проходит гул, дверь моей каюты отвечает ему едва слышным щелчком – герметизируется. «Плывёт» вектор гравитации – термос вылетает  у меня из рук, красиво разбрызгивая коричневые капельки. Потом он бухается на голубую, с рыбками простынку, а горячие капли орошают мою физиономию. Ещё раз прорывается капитанский голос, резкий:
    - Вторая навигаторская, ответьте!
    И – вместо ответа, неизвестно откуда:
    - …зелёная…
    Тишина.
    Раз, два, три, четыре. Вообще-то «грузу» во время атаки положено пристёгиваться. В данном случае ремнями для любителей садизма. Откуда неуместное ощущение, что я должна немедленно что-то сделать?
    Я  встаю.
    Дверь слушается с задержкой, как будто нехотя. Жилой ярус в энергосберегающем режиме: почти темно и слишком легко. Но лифты работают. Я успеваю подняться до нового толчка и гула. Мой квазискафандр активируется, потом медленно сдувается обратно.
     Рубка. Такой не бывает на малых кораблях: соты с прозрачными переборками и потолком, справа ячейка для капитана, левее две навигаторские. Вот куда привела меня интуиция человека, который всё время ищет приключений на свою задницу. И, разумеется, находит.
    Вход поддаётся мне, хотя и с трудом. Скафандр ведёт себя спокойно: не твердеет и не изолирует воздухообмена, и я стаскиваю капюшон. Холодный воздух пахнет озоном, как бывает после полного его обновления. Нейроконтакты не позволяют надевать обычный шлем-капюшон, почему же на этих навигаторах обычные, как у меня, костюмы? Два из четырёх – это очень, очень много.
    Хорошо, что есть свободное кресло. Я снимаю панорамную маску и нейроконтакты с того навигатора, на лице которого нет крови: он умер грамотно, не задерживая дыхания. Пристёгиваюсь, леплю контакты на виски.
    Небо. Роскошные россыпи звёзд, каких не увидишь в иллюминатор. Такое небо бывает только над моей родной планетой – или в интенсивном режиме имитатора. 
    Картинка математически красива.
    Шесть чужих кораблей класса, условно равному нашему «хантеру». Их движения логичны, их атаки предсказуемы. Я включаюсь в ритм грозного танца. Длинный, субъективно очень длинный, слишком долгий шаг – я делаю то, что единственно возможно сделать. Два коротких шага, которые делают мои партнёры-навигаторы – я не выпадаю из танца, потому что их движения естественны, как мои собственные. Прежде, чем наступает моя очередь, я чувствую их облегчение оттого,  что их шаги стали в полтора раза короче. Короче оттого, что я двигаюсь с ними. Я делаю очередной трудный шаг.
    Потом с меня стаскивают маску и срывают нейроконтакты с висков, выдёргивая из вальса в мой обычный неровный марш. Отнимая логику, гармонию и ритм. Разве что звёзды остаются во мне, где-то глубоко.
     
    В капитанских апартаментах нет большой кровати. Есть нормальная откидная койка, столик и стул, на котором я сижу. Вскакиваю при звуке шагов.
    - Леди имеет право не вставать перед капитаном.
    Действительно, в уставе есть такая унизительная оговорка. Капитан хмурится:
    - Сядьте, Зелёная.
    Не стоило выряжаться в свой старый защитный костюм, украшенный, среди прочих знаков и нашивок, крошечным зелёным треугольником – его вряд ли разглядит непосвящённый человек. Раз уж капитану вздумалось вызвать меня, надо было продефилировать по крейсеру в пеньюаре на голое тело, как настаивала Лиль. Что он задумал – наказание? Награду? Отдать меня под новый трибунал или попользоваться мной в непринуждённой обстановке? Я смотрю, как он откидывает свою койку, садится. В каюте совсем не остаётся свободного места.
    - У вас подготовка навигатора?
    - В элитных школах не ограничиваются минимумом необходимых знаний.
    - За что вас разжаловали в проститутки?
    - За невыполнение приказа.
    -А какова судьба ваших сестёр? – снова быстрый взгляд на зелёную нашивку.
    - У меня братья. Я не знаю, что с ними.
     
    - А с этими что?
    - Я бы на их месте не выбирался из комы, - говорит добрый санитар. Его пожелание и сбылось бы, если бы обшивка катеров не изготовлялись из металлоорганики, способной заращивать отверстия за считанные секунды. Раньше, чем находящиеся внутри люди погибнут от декомпрессии.
    - Да выведут, не таких выводят. Куда им деваться, - хмыкает в ответ второй санитар. У медиков  очень своеобразный юмор. Не зря я с детства ненавижу больницы.
    - Говорят, с ними баба была.
    - Тогда ясно, кто из них разнюнился. Небось подставила мужиков своих. Ну, бабу, может, кодировать не станут. И в смертницы определять тоже…
     
    Капитан задумчиво переводит взгляд с меня на свою койку и обратно.
    - По моему скромному мнению, именно ваше неправомерное и рискованное вмешательство помогло нам дотянуть, пока помощь не подоспела.
    Выходит, всё-таки награда, а не трибунал?
    - Я могу распоряжаться вашей судьбой в пределах крейсера. Мог бы перевести вас работать, к примеру, на камбуз. Но заменить вас мне некем.
    Это значит, непринятые мной посетители будут ломиться в двери Лиль и Анны, причём я буду близко и смогу это наблюдать.
    - Я понимаю, капитан.
    - Мы останемся на несколько суток для ремонта на Аль-Ин. Это большая база, будете в увольнении,   воспользуйтесь узлом информатория. Хоть я и понимаю, сколько тут шансов… но всё-таки попробуйте.
     
    Запрашивать в информатории закрытую информацию наивно. Так же глупо ждать, что встретишь на большой базе что-то новое для себя. Стандартный шлюз, куда входит наш катер. Безликие коридоры.
     Зачем космические волки сходят на берег? Правильно, развлечься в борделе и в кабаке. Ну, бордель оценить я всегда успею. Остаётся кабак: барная стойка, вызывающая до тошноты стойкое «дежа вю», лоснящиеся отполированной грязью высокие стулья. Пиво, разведенное из одинаково мерзкого езде концентрата и заквашенного какой-то дрянью…
    Вихрь, сбивающий с ног. Я не падаю только потому, что меня подхватывают надёжные, очень  знакомые руки.
    - Зинка! Зина. Зиночка…
    Он усаживает меня:
    - Говори.
    - Алёшка, чёрт возьми. Ты и тут за мной присматриваешь!
    Что с тобой, Зелёная? Ты доигралась в «один за всех» до того, что боишься сказать правду Лёшке?
    Алексей слушает невозмутимо. Спокойно рассказывает о себе. Он теперь рядовой, канонир на эсминце. Он так спокоен, что я не выдерживаю.
    - И что дальше, Лёш?
    Лёшка рассказывает о тактике противника, о перегруппировке наших войск, о том, где бои намечаются сейчас. Объясняет, почему  перехватили наш крейсер, и выспрашивает попутно подробности боя, которые я успела увидеть. Он лучше меня понимает, что там происходило. А меня  судьба человечества волнует сейчас  меньше, чем наша маленькая судьба. Вероятно, все женщины устроены одинаково нерационально. Наше дело – койка, да ещё камбуз, ну и киндеры, которых мне когда-нибудь придётся рожать – вот воспитывать вряд ли позволят…
    - Ты намерен  что-нибудь предпринять? – уточняю я.
    - Хорошо бы нам опять собраться вместе, - говорит он. – А ты бы чего хотела, Зелёная?
    Такой улыбкой они, все трое, улыбались, придумывая шалость. Мне становится ещё больше не по себе.
    - Кофе, - говорю я. – У меня кофе почти кончился, но разве тут достанешь.
    - Я достану, - обещает Красный. И снова улыбается мне.
     
    Я считаю посетителей. Раз-два -три… Они тянутся медленно и тягостно, как дни между боями. Ещё я пью кофе. У меня теперь довольно большой запас.
    Четыре. Это капитан. Выбрался ко мне, наконец.
    - Здравствуйте, Зелёная.
    В его голосе что-то такое, что обращение кажется естественным.
    - В отношении вас получено указание, вас переводят в квадрат эр-восемнадцать-сорок. Вам наверняка знакомо это наименование, ведь ваша планета там. Вы же с Аркадии, правда, Зелёная? Но поскольку я отвечаю за любого из членов экипажа, то могу попытаться этому воспрепятствовать. Тем более что вызов  последовал в ответ на мой запрос. Видите ли, это особое подразделение на малых судах. Разновидность космического десанта. Зато вам вернут ваше звание.
    - Экипажи из двух-семи человек?
    - Да. Так вы уже знаете?
    Знаю. С того момента, как увидела Лёшкину улыбку.
    - Капитан, я полагаю, ваш запрос тут ни при чём, и прошу не препятствовать моему переводу.
    - Вы же знаете, что творится в том квадрате? Фактически, вы будете камикадзе.
    Да, я представляю, что там происходит. Почти полностью мобилизовано население планеты. Наша мама призвана как санитар, отец как техник-рабочий. Брошенные на произвол господа бога стада. Пушечное мясо нужнее шерсти.
    - Встаньте Маринина, - говорит капитан, и я вытягиваюсь, в струнку, в разлетающемся пеньюаре на голое тело. – Готовьтесь к переводу в другое подразделение, высадка через два часа.
    Чиновники с белыми манжетами, ровно на сантиметр выступающими из рукавов цветных костюмов из драгоценной анталийской шерсти, вы хорошо знали, что делаете, когда кто-то из вас посоветовал императору отдать героям первой войны отличную планету. Отличную планету с горами и морями, идеальной атмосферой и хорошим климатом. Сказочную планету с драконами и со стадами летающих животных, на шерсти который можно заработать на безбедную жизнь. Потому что любой из многочисленных потомков тех героев отдаст всё, без психокодирования и прочих штучек. Будет драться до последнего. За дом, который у нас был. За звёзды над домом.
    За звёзды, каких не увидишь в иллюминатор.