 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
|
Она родилась в океане.
Но это сейчас она могла бы сказать: я родилась в океане. А тогда она вообще ничего не могла сказать – не знала слов. Не знала причудливой звуковой вязи, передающей тонны смысла. В её начале слов не существовало.
Зато существовало чувство.
Спокойное и сильное, оно выносило её на поверхность воды, туда, где изредка появлялся Свет.
А что могло бы её перемещать, если не чувство?
Вода качала её беспомощное тело, вода наполняла каждую клеточку. Но не растворяла в себе, предоставляла телу существовать в некой автономии, отдельно от своего всесилия.
И вдруг это тело оживало предчувствием Света и устремлялось наверх, чтобы приветствовать его приход и блаженно вбирать в себя сияющий поток, наслаждаясь каждой капелькой, брошенной торопливым временем.
Вода не противилась. Она и сама преображалась в тусклых лучах Света. Её волны набирались размытых, переменчивых бликов и начинали серебриться и петь…
А над водой нависали тяжелые тучи безликих монстров. Поджидали, чтобы наброситься на беззащитную плоть и терзать. Терзать жестоко, сладострастно.
Та, что тогда ещё не имела имени, относилась к боли как к неизменной плате за Свет. Поблизости стонали, выли, корчились отчуждённые её соплеменницы и опускались на дно, потому что уже не в силах были принимать Свет. Тёмные глубины наполнялись мраком их проклятий.
А она терпела. Мужество черпала в сочувствии к мучителям. Ах, как жалки те, кто не умеет видеть Свет и надеется извлечь его из светоносной плоти! Они питают не себя, а свою алчность, - чужое тело – это просто пища. Свет не идёт к тем, кто жадничает, боится и не умеет принять боль.
Потом всё затихало. Равнодушно замирала вода – и есть она, и как будто нет ее вокруг, куда только девались искры серебряных бликов! Беззвучно стонали растрёпанные сестры-медузы, силясь собрать рваньё измочаленной плоти в какое-то подобие формы. Страдание их не объединяло, потому что мера его у каждой была своя. А справедливо ли, что у соседки – меньше? Разрозненные и бессловесные, они знали друг о друге всё.
Что входило в это многозначащее «всё»? Место? Время? Действие?
Как будто действительно важно именно это…
Важнее всего состояние.
Та, что пока не имела имени, жила в состоянии тихого спокойствия, смыслом и основой которого являлся Свет. Она любила его и тогда, когда приходил он в сопровождении боли, и когда вспоминала о нём в темноте, как о мгновении высокого чуда в равнодушной повседневности бытия.
Она сочувствовала стонам и страданиям соратниц, но не разделяла ни их ненависти, ни униженности. Она не понимала проклятий, обращенных к воде и Свету, как не понимала зависти соплеменниц, как не понимала глупости монстров, грызущих чужую плоть вместо того, чтобы вбирать в себя потоки Света, льющегося за спиной.
Она просто жила.
Вниманием Кирилла дед не баловал, до встреч с ним не снисходил.
Может, ждал проявлений характера? Сам – личность и от потомков требовал поступков.
Если позорное мордобитие с последующим скандалом можно отнести к поступкам, то таковой Кирилл, наконец, совершил.
И теперь Гришкины родственники жаждали расправы. Громко верещали, демонстрировали шишку на его затылке, расценивая ее как боевое ранение, а не как знак бесчестья. Мама Кирилла героически сдерживала натиск, но численный перевес воинствующих тетушек не оставлял шансов на победу, перекричать их не удавалось, те распалились до того, что стали даже грозить судом общины.
Но вмешался дед.
Кирилл чувствовал, что мама боится предстоящего разговора еще больше, чем он сам. Но шагала она грозно, решительно и наверняка репетировала проникновенные тирады о справедливости и воздаянии, заранее топыря крылья над своим чадом..
- Ты почему на костылях? Ходить не собираешься? – с порога огорошил дед. Спросил сурово, обвиняюще. Мама ахнула. Она заготовила аргументы на все возможные вопросы, но не на такой.
Дед вообще не дал ей сказать ни слова.
- Ксана, я хочу говорить с внуком. Тебя я не звал.
Обвинять Кирилла в болезни было жестоко. И нечестно. А где-то даже смешно, потому что дед сам в последнее время со своей лежанки не поднимался.
Но обижаться на деда мальчик не стал. Понял, что вопрос из категории мужских. Мужчины и жалость – несовместны. Мужчине требуется не сострадание, а уважение, и дед, спасибо, его проявил.
А ещё за упрёком внук расслышал огромную печаль. Отзвук большой несостоятельности, намного большей, чем одна, личностная.
Сразу стало понятно, что и драка, и споры о том, кто виноват, и суета Гришкиных тетушек – это всё такие мелочи!
- Нельзя нам не ходить, - сказал дед. – Пропадут Романовы, если на ноги не встанешь.
Вообще-то Романовых в колонии насчитывалось превеликое множество! К неходячим относился только Кирилл.
- Вместо себя отца твоего хотел оставить, - ответил дед на немое недоумение Кирилла. – Да вот он слишком быстро ходил. Далеко ушел! Никому не догнать…
- Он вернётся! – вскинулся мальчик. – Он мне обещал!
- Ну а если не вернётся? – дед испытывающе прищурился. – Если бросил вас?
- Если… если не вернётся, значит не смог! Он нас не бросил! Он же не для себя пошел…
Привычная суровость вдруг стекла с лица деда, как ледяная маска от тепла.
- Правильно думаешь, - сказал он. – Всегда так думай об отце. Что бы ни случилось, отец – это твой стержень. Обижаться на отцов нельзя!
- Ну-ка, иди сюда, - подозвал он.
Только сейчас Кирилл понял, почему так неудобно, почти посреди пещеры, расположилась лежанка деда. Прямо напротив, на уровне глаз, находилось небольшое отверстие, проем среди камней, и дед разглядывал отсюда всё, что происходит за стенами пещеры, не поднимаясь с лежанки. Смотрел при дневном свете! Не боялся!
Через проём открывался вид на знакомую каменную террасу со множеством разинутых ртов пещерных ходов. Прямо над площадкой громоздилась вздыбленная, со сложным узором углов и впадин, стена – это скалы тесной толпой, в несколько ярусов, закрывали проход к океану.
Знакомые места ночных игр при свете дня выглядели совсем не так, намного радостнее, ярче. Отвесные скалы обнажились перед взглядом Кирилла. Они оказались не чёрными, а зернисто-серыми, с зеленоватыми разводами, с тусклым глянцем. Каждый выступ, каждая впадинка каменной плоти проявились четко, как на рисунке.
- Смотри, - сказал дед. – Вон за этим зеленым валуном начинается тропинка. Она уходит вверх, видишь камень будто с рожками. Обогнуть его нужно слева…
Кирилл слушал и всё больше недоумевал. Зачем ему эта дневная тропинка? Зачем это ему? Костыли не для походов в горы. Из всех Романовых, кому пригодилось бы это знание, он – последний.
И опять дед словно прочитал его мысли. Умел он… вытаскивать глазами.
- Ты вчера победил, - сказал дед. – Порадовал меня. Запомни: я очень мало на кого могу надеяться. А с Григорием помирись…. если понял, что такое – победа.
И ведь не сказал – извинись, о чём так настойчиво пеклись тетушки. Ну о какой вине могла идти речь! Гришка прыгал петухом, провоцировал изо всех сил, зная, что Кирилл догнать его не сможет. А сам, бестолковый, даже не понял, зачем Денис по просьбе Кирилла развесил веревки по всему периметру большой пещеры.
Ухватившись за нужную веревку, Кирилл одним махом пересек каменное пространство и налетел на Гришку сверху, упал, как неотвратимый гнев. Он подмял хулигана под себя и понял, что молотить его незачем. Он победил уже тогда, когда взлетел.
Дед оценил его победу. Он отменил извинения! Молодец, дед!
Знать бы тогда триумфатору, насколько «помирись» труднее, чем «извинись».
Как всегда, дед ставил задачу намного сложнее, чем требовали сиюминутные обстоятельства.
У неё появилось имя.
Оно пришло так неожиданно…
Она лежала на воде, вспоминая целительные прикосновения света, и текучая повелительница, сама ещё вся в волнении всплесков, не спешила вобрать её в свою безмолвную глубину. Океан, будто выделяя из числа соплеменниц, перенёс её ближе к берегу, в уютную лагуну, под резной венец скальной гряды.
- Звезда! – услышала она. – Любаша, там светится звезда!
- Звезда… -повторила она, пробуя на вкус золото звука. И поняла, что жизнь её, впитавшая звучание имени, наполняется долгожданным смыслом.
Человек, выдавший ей имя, отсюда, от воды, казался крошечным. Но она умела видеть чувством и сразу ощутила, какой огромной силой обладает человек. Тепло, идущее от него, можно было сравнить с теплом света, хотя проявлялось оно по-другому, казалось более направленным, личным и целиком предназначалось ей, новорожденной Звезде. От восторженного внимания человека каждая клеточка наполнялась жаром. Токи новой энергии хлестали через лучи, а тело становилось всё более упругим и живым. Нечто смутное нарастало в ней, требуя независимости.
И однажды, когда со светом прилетели монстры, она не разрешила им приблизиться к себе. Просто сказала «Нет», и стервятник словно наткнулся на невидимый опасный луч. Отпрянул и увел остальных.
Темнота не ведает простора. Ночь не знакома с горизонтом.
День подарил Звезде обзор, а с ним и волнующие дали. Румяный и зубчатый горизонт улыбался и радостно приветствовал новоявленную Аврору. А Свет оказался бесконечным. Хрустальная его материя заполняла все видимое пространство, а прозрачный купол его владений казался бездонным.
А ночью она расцветала от трогательного восхищения влюбленных в неё зрителей. Эти двое всегда приходили только в темноте. Они, дающие ей невиданную силу, сами оказались уязвимы и слабы. Звезда прочитала их мысли. В печальной глубине, под восторженным слоем безоглядного преклонения, обнаружилась тревога с привкусом обречённости. Тяжелый страх выходил за пределы этих двоих, они казались пленниками неведомого долга. А причиной страха и вынужденного затворничества в ночи оказались все те же монстры, которым нужно просто сказать «нет».
Она все свои растущие силы направила им в поддержку.
Звезда вступила в невидимое сражение. Свой протест она раскинула сначала на лагуну, а потом и дальше. Все больше и больше территории отвоевывала она по мере роста.
Но люди ходили все реже. И однажды Любаша совсем не пришла.
А человек без неё утратил силу.
Звезда так хотела поделиться с ним накопленным бесстрашием!
Но человек её не слышал…
- Вроде ты мне брат… а как будто и не брат… - рассуждал Гришка, возясь в темноте с веревками. – Вот Денис – он точно брат. Правильный мужик, понятный. Лучше бы я с ним сейчас к девчонкам пошел!
- Иди, - сказал Кирилл. – Я не просил тебя помогать.
- Ну так я и знал! Это вместо благодарности. Нет, убогому настоящего мужика не понять. Я не брошу инвалида на произвол судьбы! Ты которую ночь здесь корячишься?
Ох и трудно всё же терпеть Гришку! Лучше уж один раз отлупить, невыразительно извиниться и навсегда забыть про наглеца. Но дед поставил другую задачу. И, наверное, оказался прав. Старание подладиться к выкрутасам строптивого шкодника пошло Кириллу на пользу: он научился снисходительности. Ценное, нужно отметить, качество.
- Последнюю веревку можно привязать вон у тех рогулин, - предложил Кирилл. – Дальше необязательно.
Он хорошо помнил: дед говорил, что дальше, в основном, придется ползком. А ползать у Кирилла получалось неплохо. Ноги подкашивались только когда он пытался встать в полный рост. Сразу начиналась противная нервная дрожь…
- Нет, ну зачем вообще развешивать свои канаты на скалы? – продолжал разглагольствовать Гришка. – Ну я понял бы – в клубной пещере… потанцевать с девочкой… - мечтательно вздохнул он - упасть ей на грудь с веревки, - не смог удержаться от подковырки. Сострил, нимало не заботясь о том, что кому-то совсем не смешно.
Интересно, рассказывал ли ему дед про этот подъём?
- Гринь, а ты ничего не слышал об этой дороге?
От неожиданности братец чуть не подавился своим брюзжанием.
- Дорога? Какая дорога в скалах? Ты, Кирюха, совсем с ума съезжаешь…
Понятно. Дорога существует не для всех.
Только непонятно, почему из всех молодых Романовых дед направил по ней самого немощного.
Краткий сгусток тьмы выдал быстрый набросок фигуры. Кто-то шёл со стороны тоннеля, ведущего к долине. Опять погонщики вернулись раньше времени?
Человек тащился безрадостно, его подавленность прорисовалась даже в темноте.
- Вы чего здесь маетесь дурью? – поприветствовал их Костя.
- Отслеживаем дезертиров, - поддел Гришка старшего брата.
- Ты, щенок бесхвостый! – сразу же вскипел Костя. – Давно слезами не умывался? Я тебя, как Кирюха, терпеть не буду.
Грубость Кости могла иметь причиной то, что дела в долине шли в последнее время из рук вон плохо.
- Что там у вас случилось? – спросил Кирилл. – Опять овцы разбежались? Может, их бумсы пугают?
- Бумсы ночью спят, как вам известно. Да и вообще все замечательно! Овцы на месте. В расселину сегодня никто не свалился. Пастухи в порядке.
Осенённый репликой, засопел Гришка. Видимо, ему очень хотелось сказать: «Они просто спать захотели». Но даже он предпочёл не рисковать. Вовремя вспомнил, что молчание – золото.
Молчал и Кирилл. Что тут скажешь? Радужная картинка агрессивно не соответствовала препоганому настроению Кости. Не ладилось у колонистов в последнее время. Какой-то набор несчастий и нелепых происшествий. Люди злые стали. Галина сочувствовала, старалась всех подбодрить, но, наверное, для командира заискивание – последнее дело. Командиру не положено сочувствовать, командир идёт впереди, не оглядываясь на нытиков. Но… для этого он должен быть мужчиной.
- Без деда всё наперекосяк, - тоскливо обозначил Костя всеобщее настроение.
Как одолеть такой непростой подъём? Почти без помощи ног… Выдержат ли руки? А главное – успеет ли он вернуться до наступления дня?
Страх всё еще подтачивал его решимость.
Но в том, что надо идти, Кирилл не сомневался. Дед зря бы не озадачивал. Задачи ставят перед тем, кто с ними справится.
К тому же… Страх Кирилла казался ничтожным по сравнению с тем, что навалился на поселение после смерти деда.
- Догнал нас страх, - говорили старики. – Долго искал. Нашёл…
Вообще-то прежний ужас, тот, который гнал первых поселенцев от корабля вглубь планеты, породили летающие чудовища Аргеи - тучары. Они казались тучами. А, может, таковыми и были. Бесстрастные серые тучи накрывали движущиеся стада трепещущими клубами тумана и растворяли бесследно как людей, так и животных. Они появлялись с рассветом и хозяйничали в небе, утверждая жестокость как единственный способ общения.
Но люди приспособились. Люди укрылись в пещерах и перешли на ночной образ жизни. Стада перегонялись на пастбища только ночью, все работы в долине и цехах пещер тоже шли ночью, а день оказался временем отдыха. Люди и тучары не совпадали по периодам своей активности и казалось, параллельное существование обезопасило землян. Избавило от смерти, оградило от тревог.
Почему же сейчас, без командира Романова, вновь заговорили о страхе?
Тревога разливалась по пещерам, гасила смех и беззаботность. Всё более опасным представлялся день, а в спасительной черноте ночи укрывались зловещие тени. Паника погонщиков наверняка передавалась животным, судя по тому, как становились они неуправляемы. Сколько их за последние ночи погибло, срываясь в пропасть!
Чем могло помочь ему это восхождение, Кирилл не знал. Но зачем-то указал же дед эту тропинку!
Рука соскользнула, он чуть не сорвался. Очень кстати подкатился камень, помог упереть колено. Может, бумс? А вдруг они разумны? Интересно, бумс живой днём или ночью?
Ночью – каменный. Днём – мягкий, как пузырь. Когда же он настоящий?
А попробуй пойми: когда Гришка настоящий? Одновременно и нагло-задиристый, и внимательный по-своему… Злой он или добрый?
Имя бумсам дали дети, в честь памятного первого контакта. Отец Кирилла был тогда у них заводилой. Именно дети обнаружили, что во время поголовного дневного сна россыпи камней возле пещер перемещаются, причём не вниз по склону, а вверх.
Под предводительством Олега Романова дети отследили, какие из камней движутся, занесли их в клубную пещеру и терпеливо ждали, когда наступит день. А потом, в восторге от своего открытия, бомбили ими стены пещеры, а камни с громким взрывом лопались, исчезали пыльным туманом.
Неизвестно, сколько там было этих «бумс!!!» Но когда о расправе узнал командир Романов, он выпорол сына на глазах перепуганных подельников. И бабушка Люба не вступилась за единственное чадо. Смотрела огромными глазами, молчала. А потом сказала: «Им же было намного больнее. Вы для них оказались тучары…»
Уклон последнего рубежа шел полого. Вообще-то Кирилл не планировал идти до конца. Хотел разведать путь хотя бы до половины.
Но сегодня мама, пряча глаза, сказала, что Егор будет жить с ними. Это означало, что ждать отца она больше не намерена.
Кирилл злился не на неё, - на себя. По правилам общины в погонщики шёл один человек от семьи, и из-за немощи Кирилла со стадами ходила мать. Теперь пойдёт Егор.
Злость и вина гнали его на этот крутой подъём. Он остервенело цеплялся за выступы и тащил свое тело вверх, не жалея изрезанных, кровоточащих рук.
А все-таки он добрался!
Перед ним возник скалистый гребень, о котором говорил дед. За гребнем открывался океан.
Отдалённый шум волн уже слышался Кириллу на последних витках подъёма. В тяжелом бархатном рокоте звучало то величественное спокойствие, которого давно недоставало Кириллу, маме, да всем колонистам.
Он подтянулся, лёг грудью на каменный барьер, посмотрел вниз… и замер.
Там, глубоко внизу, в бесстрастной мгле океана светилась звезда!
Свет струился необычный, не похожий ни на дрожащий огонь факела, ни на мигание лампочки от электродвижка. Сказочное сияние исходило от огромного морского тела, лежащего в лагуне. Волны качали звезду, разбрасывали строптивые лучи, и те то ныряли под воду, то выплывали, вспыхивая еще ярче. В привычной черноте неяркий чистый свет казался восхитительно вызывающим, как вызов и мраку, и страху, и обыденной непреложности. Как взрыв счастья среди устоявшихся тревог.
Свет шёл мерцающий, неравномерный, вспышками от центрального диска к лучам, и от этих переливов казалось, что звезда разбрасывает себя далеко в океан, в темноту, в безбрежность космоса.
Забыв обо всём, Кирилл всё смотрел и смотрел на сияющую внизу звезду.
Теперь он понял, почему дед выбрал для поселения именно эти пещеры.
Он так долго пробыл наверху, что не подумал о времени и сейчас спешил, чтобы успеть до наступления дня. Темнота редела, когда он выбрался из скалистых коридоров на выступ, с которого уже открывался вид на вытянутую площадку перед ходами пещер.
Внизу огни факелов чертили беспорядочные, тревожные линии. Метался пещерный народ. Искали его, Кирилла.
Мама кинулась к нему, почти срывая с последнего каната.
- Как ты мог?!! Как ты мог? – она то обнимала его, то трясла неистово. Рядом стояли люди, поднятые по тревоге. Они всю ночь искали Кирилла, оторвавшись от своих дел, и облегчение от его появления выразили щедрой руганью.
Кирилл ничего не замечал. Он все еще пребывал в другом, счастливом измерении. Приобщение к чуду поднимало и возносило его в сияющем коконе над тревогами, над заботами, над мрачноватой обыденностью.
- Мама, там светится звезда! – выдал он, не думая, насколько своевременно заявление и насколько порадует его открытие раздраженных, взвинченных людей.
Мама замерла. Наступившая тишина совсем не несла восторга. Мама размахнулась и влепила Кириллу пощёчину. Потом повернулась и пошла к чёрному зеву пещерного входа.
Толпа поощрительно загудела.
- Мало ему! – сказали из толпы. – Выпороть бы паршивца!
- И этот тоже про звезду!
- Любич, что поделаешь, - сказал кто-то. И все засмеялись, вымещая на давно ушедшей бабушке непонятные свои претензии к судьбе.
Факелы проворно обгладывали тьму, разбрасывая сердитые дерганые тени. В уверенном освещении полукруга никто не заметил, что Кирилл стоит без костылей. Стоит на собственных ногах, стоит так уверенно, как будто всю жизнь не нуждался ни в каких подпорках.
Колонистам, казалось, давно пора было смириться с ритмом, изначально утверждённым планетой. Но почему-то вернулось прежнее недовольство.
Ностальгия стариков выдавала идиллические картины земного рая, когда день предоставлял деятельность, а ночь – покой. Когда не приходилось в одной руке держать факел, в другой – лопату. Когда не висела над головой дневного труженика равнодушная смерть. Закономерное недоумение молодежи по поводу переселения с Земли воспринималось как кощунство. Но ведь если свершилось бегство из рая, то разве не сомнительно совершенство этого рая? И чем сожаление о покинутой Земле могло помочь Земле? Или сожалеющим?
Если люди обосновались на Аргее, значит следовало приспосабливаться к новому раю, согласившемуся принять беглецов.
Благодатная, щедрая планета приняла и укрыла новых своих жителей, взращивала семена, привезенные с Земли, давала кров и пищу. Но люди устали от ночи. Особенно тяжело приходилось тем, кто работал в долине.
За ночь нужно было успеть спуститься, не растеряв овец среди горных расселин и перевалов, выпасти их на траве, потом проделать нелегкий путь обратно, чтобы с первыми лучами аргейского солнца укрыться в пещерах, спрятать овец и ослов в ущелье, под огромными каменными козырьками. И погонщики, и огородники возвращались измотанные, нервные.
Всё настойчивее становился ропот, всё яростнее выступало нежелание выполнять любую работу, причем порождался протест не ленью, а ощущением бессмысленности, как будто смутное будущее колонистов упиралось в непреложный тупик.
Почему-то Кирилла, которого часто сейчас посылали в долину, отчаяние не затрагивало. Он по-прежнему жил словно в другом измерении. Ни дикая усталость, ни ноющие, непривычные к долгим переходам ноги не могли сбить с Кирилла затаённой тихой радости, предвкушения чего-то небычно-прекрасного, пока непонятого.
Непризнанная встреча со звездой придала его жизни совершенно новый вкус, и он изо всех сил наслаждался переменами.
- Давай заворачивай, Любич. Да быстрее, не видишь – расселина слева! Или звезда ослепила?
Всеобщее раздражение его удивляло.
Почему всё так натужно, так мрачно? Разве люди заслужили такого обращения с собой?
От ночного аромата садов скользнула к нему Зара. Удивила несказанно.
Зара, гибкая и трепетная, как огонь факела. Зара, мечта мальчишек, пролетающая мимо, отстранённая от их настойчивых взглядов. Зара подошла к Кириллу. Сама!
- Ты действительно видел звезду в океане?
Ещё бы не видел! Звезда поставила его на ноги, Звезда окрылила, Звезда внесла в его жизнь такие перемены, о которых раньше он не мог и мечтать. И сейчас она ждёт его там, за крутой грядой скал. Но разве об этом расскажешь? Воспринимают как блажь… наваждение…
- А может, ты плохо говорил?..
В блестящих глазах Зары – смутный упрёк. Что ей нужно?
- Тебя хочет видеть моя бабушка…
Привычный горький ёж в горле от запаха дыма. В задумчивых отсветах костра прыгают искорёженные, лохматые тени. Шершавый, но теплый голос:
- Ну здравствуй, Любашич….
Под тихое шуршание веретена хорошо слушать сказки, а вот разговор с гостем, видимо, намерен быть серьезным, потому что бабушка Зары главный инструмент аргейских женщин откладывает. Останавливает фабрику лёгкой промышленности.
Взгляды стариков словно из прошлого, с его тайнами, ошибками, страстями. Если история – лента времени, то старики- его клубок. Дворцы в памяти хранят для них не потери, а время счастья. Счастье имеет свойство осенять мудростью.
- Значит, Звезду ты нашел?
Конечно. Волшебство рядом. Светится в лагуне. Он не понимает, почему никто не верит.
- Вера требует гибкости. А люди упрямы. Потому так боятся признать чудо. Ты сам-то в него веришь?
А как же?
- А если веришь, почему не защищаешь? Не просто так твой дед завещал тебе эту тайну!
- Да никто слушать же не хочет про Звезду! Смеются, как над чокнутым.
- Люди бывают слепы. Но это не значит, что им не нужен свет. Есть и такое испытание, Любашич – идти первым. Вести, даже тогда, когда тебе не верят.
Кирилл потрясённо молчал, не в силах собрать мысли. И спросил не о том.
- Если Вы с бабушкой Любой были подругами, то должны знать... Почему дед никому не рассказал про Звезду?
- Потому что люди чудесам предпочитают здравый смысл. Как мог командир Романов сказать, что выбрал это место для поселения только потому, что нашёл рядом свет в океане?
- А он что-то значит? Этот свет?
- Вот тебе и проверять, Романов.
Мальчик, что появился на месте первого человека, казался таким беззащитным. Свет от него исходил. Но сил, чтобы отстоять свой свет, было недостаточно.
Звезда мечтала поделиться знанием. Но, кроме этого мальчика, никто к ней больше не приходил.
Звезда присматривалась. Когда-то и она была юной, беспомощной. Конечно, она набирала силы сама, но после того, как человек отдал ей любовь, только тогда она наполнилась уверенностью.
И Звезда осторожно коснулась воображаемым своим, удлиненным до бескрайности лучом, мыслей мальчишки, безмолвно и восхищённо взирающего сверху…
Возраст не позволял Кириллу присутствовать на Совете общины. Но бабушка Зары выставила его впереди себя:
- Сегодня я отдаю свой голос Романову Кириллу. Ему есть что сказать людям.
От удивлённого ропота нервно встрепенулись огни факелов. Доброжелательности в этом гуле не ощущалось, как не ощущалось ее в последнее время ни к кому, нигде. Страх и нервозность набирали силу, взаимное недовольство и придирки крушили остатки согласия. Трещали и рушились основы миролюбия, как будто недоверие предпочтительнее.
Кирилл медлил. А, была не была. Он ведь всё-таки Романов!
- Для страха нет никаких причин, мы придумываем беды себе сами.
И ропот превращается в возмущённый галдёж с предложениями вышвырнуть умника… выпороть… разогнать вообще этот Совет… достали Романовы…
Но на плечо ложится суховатая прохладная рука, сжимает крепко: держись, боец, сумей использовать шанс. Голос дан – значит нужно высказываться. Пытайся донести свою правду. Ещё. И ещё раз. Даже если не слушают.
- Нам не нужно больше бояться дневного света. Он не опасен для нас. Как люди Земли жили под солнцем, так и мы можем спокойно работать в долине и днём, и ночью.
Галдёж сменяется свирепым ревом. С бранью, с оскорбительными выкриками.
- Да что за чушь! Молокосос! И голос же ещё получил, сопляк!
- Прохиндей, как все Романовы! – Кто-то попутно сводил счёты со всеми представителями неугодного семейства. Кто-то ехидничал:
- Чудеса в решете: дыр много, а вылезти выхода нет.
- Про тучаров и не слыхал, наверно...
- Эй, Любич, ты тучаров видел?
- А ты? – резко повернулся Кирилл на выкрик Дениса, благо, что тот ненамного старше. И уже обращаясь ко всей враждебно гудящей толпе, повысил голос для главного, решающего вопроса:
- Кто последний раз видел тучаров? Когда это было?
Неожиданная тишина задумчиво разложила крылья под гулкими сводами клубной пещеры. Дарила шанс, и Кирилл ухватился, заспешил, сбиваясь, лишь бы успеть высказаться в пределах заинтересованности:
- Нам больше нет нужды прятаться! Долина свободна от тучаров. Над пещерами больше никто не летает ни днем, ни ночью. В это трудно поверить, но кто не дает нам проверить! Если мы будем жить, как наши предки на Земле, все пойдет намного легче при свете. Жизнь со светом другая, совсем другая! Страх идет от темноты. Из-за неё нам так трудно, из-за неё срываются в пропасть люди и овцы. Мы сможем работать без факелов. Мы даже можем переселиться в долину и строить там дома, о которых так скучают старики…
- Да с чего ты взял, что нет монстров? – удивлённо спросила Галина.
«Мне сказала об этом Звезда», - хотелось крикнуть Кириллу. Но он не стал спешить. Он непременно скажет об этом в своё время, когда народ будет готов услышать. А сейчас он как можно твёрже отчеканил:
- Я знаю!
Долина пронзительно зеленела в ярком свете аргейского солнца. Дымчатые морщины холмов на горизонте добавляли лику Аргеи умиротворения, как и положено любым морщинам.
На сочной зелени пастбищ вольно и прихотливо курчавились овечьи стада. Растекались по склонам холмов, скучивались во впадинах с высоким травостоем. Запах сбитой копытцами травы и цветов стоял над лугами. Погонщики, превратившись в обычных пастухов, расслабились. Мирно что-то обсуждали, собравшись на пригорке. Некоторые взяли себе в помощники девушек и теперь сидели романтическими парами. Для полноты пасторальной картинки им недоставало только свирелей.
Впрочем, особой нужды в этом и не было – вряд ли не избалованные идиллией парни могли соперничать с птицами. Вереницы коленчатых трелей тянулись в воздухе – наперебой рассыпали перезвон птицы крылатые музыканты. Сколько их обнаружилось в низине! Колонисты и не догадывались, что днём сады и луга полны симфоний.
. Резвились малыши. Как и свойственно детям, играли на границе дозволенного и запретного, а оттого особенно заманчивого. Строгая нянька – пограничник бдительно следила, чтобы вовремя возвратить озорников на территорию послушания и нравственности.
Люди беспечно смеялись. Простор расширил души, а широта души не знает страха.
Небольшой одинокий бумсик перекатывался в сторону гор. К камням их тянуло или к людям? Познание Аргеи только начиналось. И ещё нельзя было с точностью сказать, разумны ли бумсы или тучары. А может, это не так уж и важно? Если удаётся людям и животным понимать друг друга, то какой ещё нужен разум? Понимание приходит, когда хочешь понять, когда идешь с раскрытым сердцем.
У скалистого подножья горы из сада доносился густой аромат налитых солнцем, наполненных птичьим щебетом, яблок. Урожай собирали без факелов, не спеша, каждое яблочко - румяный подарок Аргеи.
Полость пологого туннеля, ведущего от пещер, выдала группу девушек, спускающихся на работу в сады. Среди них шла Ирина.
Она появилась неожиданно. Пришла в лагерь с той стороны, куда ушли колонисты в поисках лучшей жизни.
Им удалось уйти от страха. В джунглях, где они обосновались, не летали наводящие ужас тучары.
Но там ожидала другая беда, там обнаружилась жадность. И её звериной сути поселенцы одолеть не сумели. Они начали истреблять друг друга. Ирине вместе с матерью удалось сбежать. Они шли берегом океана, питались дикими плодами Аргеи, благо, что в своём недолговечном поселении научились определять съедобные. Днём укрывались в прибрежных скалах. Вернуться удалось только Ирине.
Девушка оказалась совсем юной и удивительно красивой.
Перехватив взгляд Кирилла, мама сказала жестко, обрубая незримые внутренние путы:
- Знакомься, Кирилл, это твоя сестра.
Он оторопело осмысливал.
- Значит, не было никакой миссии? Значит… отец ушёл… от нас?
- Миссия пришлась кстати. Твой отец ушёл от меня.
- От нас, - поправил Кирилл. – И от деда. От всей колонии…
Лавиной обрушилось тоскливое осознание, и он поспешно отошел. Он привык относиться к событиям без неприязни, которая любую новость превращает в сплетню. Но сейчас горькие вопросы падали в бездну смятения, каменное эхо ответов не давало. К разговору вернулся только вечером:
- Отец не знал про Звезду? Или не верил в неё?
- А какая разница?
- Есть разница. Не верить – хуже. Хотя и не знать – тоже плохо. Получается, дед не сказал ему, потому что чувствовал в нём предателя.
- Он полюбил другую. В чём здесь предательство?
- Если из-за любви к женщине он отказался от жены, от сына, от отца, от общего дела, то с каждым новым отказом чувство его выглядит все менее благородно. Не любовь. Так. Страсть.
- Кирилл, ты осуждаешь отца?
- Мама, не волнуйся: я его не осуждаю. Помню же: отец – стержень. Просто я сейчас воспринимаю его не как героя. Как человека. И… я подумал и понял: любить его тоже не перестану. Как человек он мне сейчас даже ближе, чем как герой. Наверное, он хотел как лучше и для нас тоже. Наверное, он оказался слабым, потому что передал свои силы мне. Задачи-то он точно передал. Я должен был что-то сделать, раз у отца не получилось. Я же у него получился!
- Получился, - улыбнулась мама. – Состоялся. Он бы радовался, если бы знал. И сделал ты уже немало. Только никогда не предавай свою Звезду!
Вода дурашливо всхлипывала, зубцами волн игриво покусывала мозаичные скалы. Осыпала брызгами их отшлифованные лоснящиеся бока, била сильно, не жалея своих жемчугов.
Но, отступая от берега, вода словно взрослела. Вспоминала об океанском своем величии, принимала чинный вид.
В дыхании океана дремала вечность.
Звезда лежала в зыбком серебре света и тихо перебирала сияние своими лучами, окаймлёнными мерцающей бахромой.
Внутри она стала такой большой, такой чуткой, что могла слышать даже свою планету, она осознавала себя её частью, её мыслью и трепетала от благодарности за причастность к жаркой материнской сути.
Внутри неё, вместе со Знанием, с Бесстрашием, с Любовью, жило присутствие других лучей, необъятных и бесконечных. Может, красками и узорами света похвастать они не могли, но силу имели необычайную. Она могла протянуть эти лучи далеко в безбрежье океана, раскинуть на скалы, на долины, на людей, чьё ненавязчивое, трогательное присутствие дарило ей радость и желание заботиться о них.
Люди оценили её незаметную помощь. Люди приняли сначала её свет, потом и свет Аргеи.
А планета приняла людей. Не сразу, конечно. Доверие ведь надо заслужить.
Не каждому удаётся найти свою Звезду. А взрастить её ещё труднее. Если эти справились, значит, будущее у них есть. И значит будущее есть у их названой матери. Думать, что планетам не нужны дети, - неправильно. Без живой деятельности, созидающей, бурной, где-то ошибочной, планеты мертвы.
Им удалось понять друг друга. Им удалось друг друга принять.
Без понимания невозможно единство. Без единства невозможен Свет.
Важно не растерять теперь это общее понимание, потому что только вместе можно сохранить единство и Свет. |
|
|
|
Время приёма: 18:40 05.10.2013
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев