Сквозь щель между неплотно задернутыми шторами падает тусклый свет. Он кажется мне безжизненным ровно до тех пор, пока я не замечаю, что тонкая полоска этого призрачного света касается моего ботинка, рисуя на нём яркое пятно. Стоит переместить ногу в сторону, и оно пропадёт.
Мне чуждый этот свет, эта комната, которую я успел изучить так подробно, что могу воспроизвести её в памяти в любой момент. И мне почти незнаком сидящий напротив человек, хотя я разговариваю с ним каждый день на протяжении, кажется, целой вечности. Он задаёт вопросы, а я отвечаю, всегда одинаково глухо и немного апатично. Мне неинтересны эти беседы, они не помогают, а заставляют меня ещё сильнее запутываться в том, что я считаю реальным, и что из этого таковым не является.
Каждый наш сеанс начинается с одной и той же просьбы, и моя ответная реплика неизменна уже два месяца и пятнадцать дней.
- Расскажите мне о себе, - просит Кинау, складывая аккуратные ладошки на коленях, и всем своим видом выражает крайнюю заинтересованность.
Он такой маленький и субтильный, что утопает в глубине своего кресла. Но это кресло вовсе не единственное, что кажется чересчур громоздким и крупным для него. В собственном кабинете мой психотерапевт выглядит как Гулливер, попавший в страну великанов.
Иногда мне даже хочется поставить его на место в буквальном смысле. Подхватить на руки и посадить на полку в правом углу комнаты к двум другим статуэткам. Они деревянные и блестят так, словно их каждый день полируют, как делал я в детстве, втирая мягкой тряпочкой воск в неказистого, вырезанного отцовскими инструментами конька.
На фоне этих грубых статуэток Кинау, наверное, выглядел бы истинным франтом, фарфоровой куклой, одетой и причёсанной заботливой девочкой-хозяйкой.
- Виктόр? – негромко окликает меня психотерапевт, и я начинаю говорить.
- Моё имя Вѝктор Лебедев, мне тридцать пять лет. Детство и юность провёл на планете Земля. Пилот, служил. Более двух месяцев назад я вылетел в разведывательный полёт и не вернулся. С тех пор нахожусь здесь, под Вашим присмотром.
Я перевожу взгляд с темнеющего в глубине кабинета стола на Кинау, показывая, что мой рассказ окончен. Он задумчиво и как-то рассеянно поджимает губы.
- Ваш рассказ стал короче. Сегодня Вы не упомянули об учёбе в школе, не сказали о любимом цвете и своих музыкальных предпочтениях. Почему, Виктόр? Это показалось Вам несущественным?
Мне не нравится то, сколько раз за сеанс психотерапевт называет меня по имени. Я поправлял его несколько недель, но он, как и прежде, продолжает делать ударение на второй слог моего имени, произнося его на французский манер. Вот только он никогда не был во Франции. Он даже не знает о существовании этой страны.
- Вы и так всё это знаете. К чему Вам очередное напоминание?
Кинау смотрит на меня спокойно и беззлобно, будто не замечает моей неприязни.
- Вам комфортно у нас?
- По-прежнему комфортно.
- Есть что-либо, чем Вы хотели бы поделиться?
Он правильно делает, что не дополняет фразу словами «со мной». С ним я не хочу делить даже воздух в этой комнате, не говоря уже о своих мыслях.
- Ничего такого.
- Возможно, воспоминания о Земле? – продолжает психотерапевт, всё так же закрывая глаза на мой отнюдь не дружелюбный тон.
- Вы не верите в её существование. Так зачем говорить о том, чего нет? – ощетиниваюсь я, невольно подаваясь вперед в своём кресле.
- Я не верю, - сдержанный кивок, - но верите Вы, Виктόр.
Сейчас я жалею обо всех своих глупых попытках доказать, что я не сошел с ума, не страдаю от побочного эффекта богатого воображения и не сижу на наркотиках. Впрочем, в последнем меня и не обвиняли. Я жалею, что в первую неделю своего пребывания здесь мог часами рассказывать о Земле, о её морях и материках, экономике, о флоре и фауне – обо всём, что мог вспомнить, лишь бы это помогло мне убедить окружающих, что я говорю правду. И в первую очередь, убедиться в этом самому.
- Я заметил, что Вы уже менее враждебно настроены по отношению ко мне, Виктόр. Скажите, что послужило этому причиной?
Я слышу в голосе Кинау насмешку или же её дорисовывает моя фантазия. Любопытно, мог ли я с таким же успехом неосознанно подкинуть в свою голову мысль о том, что я с далёкой планеты Земля? Что я летал в космос, служил? Или всё это время я, на самом деле, жил в комнате с мягкими стенами без права на посещения и, чтобы не ощущать пустоты, заполняющей моё бессмысленное существование, я придумал для себя сказку, а теперь вновь очнулся в своей реальности? Но я не верю в то, что можно так детально проработать придуманный мир… Или можно, только на это требуется очень много времени, которого в условиях полной изоляции у меня могло быть предостаточно.
- Я запоздало понял, что Вы только выполняете свою работу, - я выдаю эту правду сухо и прямо, и на сегодня лимит моей честности исчерпан.
Психотерапевт видит, что я не предрасположен к душевной беседе, равно как и не намерен предаваться воспоминаниям о своей планете.
Он подходит к столу за маленьким зелёным органайзером. Ковер со щетинистым ворсом глушит его шаги, пока он возвращается к креслу. Этот человек кажется мне глуповатым и наивным и, даже будучи уверенным в том, что это совсем не так, я не могу избавиться от нелепого образа, который навязывает мне выражение его лица. Задумчивое, немного печальное, возраст определить трудно. Что, в сущности, я знаю о том, кто постоянно наблюдает за мной, делая это как-то рассеянно и иногда даже вяло? Пожалуй, только то, что он недолюбливает солнечный свет. И то, об это мне рассказала не его манера держаться или прятать глаза от света, а всего лишь постоянно задёрнутые шторы.
- Я прошу Вас в деталях вспомнить свою первую неделю пребывания здесь.
Я невольно хмурюсь.
- Не хочу об этом вспоминать.
- Почему, Виктόр?
Меня подмывает сказать что-то резкое, рыкнуть на не в меру настойчивого в своём стремлении помочь Кинау, но я только качаю головой, игнорируя его вопрос. Впрочем, психотерапевта это мало смущает:
- Позвольте мне помочь Вам. Я начну, а Вы старайтесь добавлять что-то из своих собственных воспоминаний, уточняйте. Можете перебивать меня или поправлять, я не сочту это за невежливость, потому что в этом даже есть необходимость…
Кинау воркует что-то о важности моего участия в разговоре, словно голубь, выпятивший грудь колесом, чтобы придать себе значимости в глазах потенциальной подружки. Только у психотерапевта нет нужды хорохориться передо мной: таким образом он всего лишь жаждет привлечь моё внимание и убедить сотрудничать, очень тактично не упоминая о том, что это сотрудничество выгодно в первую очередь мне. Кинау верит, что сможет вернуть мне память, которую я якобы потерял, называя мои рассказы о Земле и жизни в целом защитой, которую я выстроил в голове, чтобы уберечь себя от каких-то крайне неприятных воспоминаний, потрясения, даже шока, который я мог испытать в космосе. Моя профессия и полёты в космос – единственное, что мы оба признаем правдой из всего, что я говорил.
- Я начну, Виктόр, а Вы внимательно слушайте, - его голос звучит снисходительно и мягко, - Четвёртого июня Ваш шаттл совершил аварийную посадку в Хрустальном море и…
- Межпланетный корабль, а не шаттл.
- Что, простите? – психотерапевт переводит на меня взгляд.
Я повторяю свою реплику громче и понимаю, что попался, словно школьник. Знаю, что это недостойно взрослого мужчины, но собственный мелкий прокол заставляет меня крепко сжать челюсти от досады. Потому что я совсем не собирался играть в эту игру.
- О, благодарю, Виктόр, - сдержанно кивает Кинау, - Я не силён в инженерии и особенно во всём, что касается космических полётов. После того, как корабль достали на сушу, обнаружили Вас – единственного пилота. Вам оказали всю необходимую медицинскую помощь, но Вы долго не приходили в сознание, а когда очнулись, начали что-то говорить на неизвестном языке, даже на нескольких…
В этот раз психотерапевт сам делает небольшую паузу. Он очень хочет, чтобы я его перебил и добавил хоть что-нибудь. В его глазах - уважение и интерес, он уже четыре предложения не называл меня по имени, и я из любопытства иду навстречу.
- На трёх, если быть точным. Первый – мой родной, второй – английский, и третий – японский. Я пробовал каждый по очереди, видя, что меня не понимают.
- Это на самом деле очень интересное явление, - едва ли не восторженно выдыхает Кинау, - известны случаи, когда люди придумывали новые языки, но чтобы придумать сразу три – это потрясающе!
Он вдруг замирает, видя, что сболтнул лишнего, а я, наконец, немного чётче вижу сквозь стену его хронической флегматичности. Оказывается, Кинау из тех фанатиков-энтузиастов, которые действительно любят то, чем занимаются. Им интересна каждая мелочь, каждый самый незначительный нюанс. Такие работают вовсе не за деньги, а ради удовольствия, которое получают от работы. Вот так он подловил и меня, специально назвав мой корабль шаттлом, знал, что я не упущу такую мелочь из виду – ведь я и сам такой же энтузиаст.
- После этого Вам в мозг ввели базовые знания для распознавания нашего языка, - после небольшой паузы продолжает психотерапевт, - Я знаю, что Вас много раз допрашивали службы безопасности, но так ничего и не добились. Вы твердили, что вылетели в разведывательный полет, во время которого у Вас отказали все приборы, и требовали связаться с Международным центром управления полетами…
- А мне ответили, что такого не существует, - со вздохом перебиваю я Кинау, - как не существует и орбитальной станции Земли, на которой ждали моего возвращения, Вашингтона, в который я предложил позвонить с этой глупой новостью, а также семи с половиной миллиардов людей и самой планеты Земля.
Тогда мне несколько часов подряд разжёвывали, словно ребёнку, что я нахожусь на планете Вальта. По этим рассказам, я попал на улучшенную версию своей собственной планеты, где решена проблема перенаселения, побеждён голод и практически все болезни, а человечество давно освоило космос, хотя и не особо стремится открывать новые миры. Ещё тогда мне в голову пришли две мысли. Первая: параллельные миры существуют, и я попал в один из них. И вторая: каким-то фантастическим образом меня носило в космосе несколько десятков тысяч лет, за которые моя планета превратилась в образец демократии и гуманизма, материки изменили своё положение, а название «Земля» было забыто как пережиток прошлого, сменившись грубоватым на мой вкус словом «Вальта».
Каждый раз думая об этом, мне нестерпимо хочется, чтобы рядом оказался Коллинз, американский пилот, с которым мы вместе проходили стажировку. По вечерам мы стояли у чёрного входа в наш корпус, он курил и рассказывал какие-то истории, по которым сложно было понять, правда это или вымысел, и эта ненавязчивая болтовня, как и дым крепких сигарет, почему-то давали мне ощущение спокойствия в чужой стране. Да, это было искусственное, но всё же спокойствие, которое я нашёл в одном человеке. Если бы только кто-то подобный сейчас оказался рядом, чтобы дать моему измученному догадками и самоанализом мозгу отдохнуть бессмысленными лёгкими разговорами…
Я безнадёжно отвлекаюсь от диалога с психотерапевтом, и Кинау замечает мой пустой взгляд и выжидающе молчит.
- Виктόр? – мягко произносит он, наконец, уловив в моих глазах осознанное выражение, - с Вами всё в порядке?
Я киваю.
- Этот разговор пробудил какие-то воспоминания? – я физически чувствую исходящее от Кинау любопытство, и уже раздумываю над тем, как бы менее деликатно разочаровать его, но он не предоставляет мне такой возможности, - Пожалуй, лучше окончим, а после Вы выскажетесь, если захотите... Обследование показало, что Вы абсолютно здоровы, никаких психических отклонений нет и, более того, Вы верите в то, что говорите. С тех пор Вас определили в этот Дом Спокойствия под мою опеку. Вспомните, как много Вы рассказывали мне на первых сеансах. Почему Вы больше не хотите разговаривать со мной, Виктόр?
Дом Спокойствия… Я тихо фыркаю, так, чтобы это было слышно, но недостаточно громко, чтобы считать это оскорблением. Психушка, лечебница для душевнобольных – давайте называть всё своими именами.
- Я сказал всё, что хотел, - получается резче, чем я собирался сказать, - И ещё кое-что, - я замолкаю, поджав губы, разглядываю тонкую полоску света на полу, - я не до конца уверен в реальности.
Психотерапевт хочет ответов и мою вывернутую наизнанку душу - он их получит.
Кинау мигом оживляется. Он наклоняется в своём кресле, настойчиво заглядывая мне в глаза:
- В реальности чего, Виктόр?
Я веду плечами.
- Всего. У Вас есть что-нибудь выпить?
Мой вопрос приводит психотерапевта в лёгкое замешательство:
- Прошу прощения, что Вы имеете в виду?
- На Земле под этой фразой имеется в виду алкоголь или как он здесь называется, - меня раздражает необходимость уточнять, но я добьюсь той небольшой награды, из-за которой разыгрываю этот спектакль. Ни за что не поверю, что на этой проклятой идеальной планете не придумали вино или водку. Опускаю глаза в пол, судорожно моргая, а затем отрешенно смотрю на Кинау, - Мне кажется, я схожу с ума.
- Нет, не волнуйтесь, пожалуйста, - мягко говорит психотерапевт, и я замечаю мелькнувшее на его лице радостное возбуждение, - Ваши сомнения – это показатель того, что Вы способны трезво оценить своё положение и окружающий мир. Вы больше не противитесь и готовы принять помощь, чтобы вернуть свои воспоминания и свою жизнь. Это очень хорошо, - уверенно кивает Кинау, - Но алкоголь здесь плохой помощник, давайте мы подберем Вам препарат, который немного снизит ощущение тревоги…
Моя попытка почти провалена, но я не сдаюсь. Сейчас я – почти сломленный потерявшийся в собственных мыслях человек. Попробовать стоит.
- Послушайте, я чувствую себя, - пауза и глубокий вздох, будто мне нелегко даётся это признание, - потерянным. Я не знаю, кто я и что на самом деле реально. Мне хочется немного заглушить это состояние, иначе я просто двинусь, понимаете? – я криво улыбаюсь и беззвучно смеюсь, чувствуя себя донельзя глупо.
Не знаю, что удивляет меня больше: отсутствие словесного сопротивления или внезапное спокойствие в глазах психотерапевта. Коротышка резво поднимается на ноги и направляется к своему столу. А я с удивлением наблюдаю, как он наполняет два невысоких стеклянных стаканчика какой-то вязкой жидкостью вишнёвого цвета. Он, не колеблясь, протягивает один из них мне, и я ощущаю сладковатый аромат, словно от ликёра, надеясь, что в этот миг Кинау не замечает, как жадно я пожираю глазами добытый ложью и притворством алкоголь.
После поступления в лётную академию я полностью завязал со всеми вредными привычками и держался почти восемнадцать лет. Если я прав, а, надеюсь, это так, то мой непривыкший к алкоголю организм должно пронять даже от одного запаха, а эти полстакана вязкой мути и вовсе заставят мир плыть перед глазами и на несколько часов погрузят меня в долгожданное сладостное забвение.
Я не спрашиваю, как называется этот напиток, только стараюсь, чтобы в моём взгляде отразилась немая благодарность, и делаю несколько глотков. На вкус так же сладко, как и на запах. Чем-то напоминает карамель, а затем горло сковывает обжигающий холод, да такой, что в уголках глаз появляются слёзы. Я торопливо вытираю их тыльной стороной ладони, а Кинау едва улыбается уголками губ, показывая, что это нормально.
Делаю второй глоток и почему-то думаю о том, что среди всех пяти миллиардов жителей Вальты только этому гному на меня не плевать. Пусть я представляю для него чисто научный интерес, но без такого жалкого подобия внимания и общения я бы действительно сошел с ума. Особенно тогда, когда полтора месяца назад к указанным мною координатам Земли отправили корабль, чтобы убедиться – в этом секторе кроме черноты ничего нет, и никогда не было.
- Послушайте, а если Вы поняли, что я инопланетянин, и специально убеждаете меня, что моей планеты нет, чтобы испробовать на прочность мою психику? – я чувствую, что контролировать мысли становится сложнее, хотя я выпил очень мало.
- Виктόр, зачем это нам? Это было бы негуманно по отношению к Вам, да и не нужно. Все данные о Вашем психологическом здоровье мы получили во время обследования. Незачем ломать такой прекрасный механизм, только чтобы наблюдать за самим процессом, - по-моему, Кинау искренне задет моими словами, - Я помогу Вам достучаться до Ваших заблокированных воспоминаний, и всё встанет на свои места.
- А вдруг мои воспоминания ужасны? – я болтаю жидкость в стакане, и мне даже кажется, что заданный мною вопрос действительно меня интересует.
- Какими бы они не были, они – Ваши. Нужно вернуть Вас миру, Виктόр, - успокаивающе мурлычет психотерапевт или это мой собственный разум искажает услышанные звуки.
Я вновь отпиваю из стакана и откидываю голову на спинку кресла. Прошло не более четверти часа с того времени, как я попробовал эту сладкую вязкость, а может моё ощущение времени тоже исказилось. Но ведь я не могу быть настолько пьян, чтобы чувствовать искреннюю благодарность к человеку, который мне не то, чтобы противен, но не доставляет особого удовольствия своим присутствием и попытками бесполезной помощи?
- Вы хороший человек, - срывается с моего постепенно заплетающегося языка.
- Тогда сделайте мне небольшое одолжение, Виктόр, - уверенность и настойчивость в голосе кроткого милого Кинау настораживают меня, но ровно на несколько секунд, и я не успеваю вникнуть в смысл того, что понимаю.
- Хорошо.
- Пожалуйста, закройте глаза.
Мы часто и безрезультатно проделывали это упражнение. Я послушно подчиняюсь и слышу знакомый вопрос.
- Что Вы видите, Виктόр?
- Темноту, - стандартный ответ и мои губы кривит привычная улыбка.
- Присмотритесь, попробуйте ощутить её. Погрузитесь в эту темноту.
Голос психотерапевта стихает. Я размеренно дышу и бездумно пялюсь в темноту перед глазами. В ней даже нет цветных кругов, только однородное «ничего». Я собираюсь сказать об этом Кинау, но снова слышу его голос, звучащий, кажется, отовсюду:
- Идите, Виктόр.
Идти?
- Куда? – теряюсь я. Никогда прежде он не говорил ничего подобного. Да и что за абсурд, как я могу куда-то идти?
- Куда угодно.
- Я не могу, - хочу пожать плечами, но почему-то у меня не получается даже ощутить их.
- Не думайте, Виктόр, просто идите.
Слова психотерапевта звучат уже не в ушах, они в моей голове. Мне впервые становится не на шутку страшно. Какую игру затеял с моим восприятием затуманенный алкоголем разум? Но я всегда смогу открыть глаза, поэтому чуть поколебавшись, я представляю, что сделал шаг. Нет, я его и правда делаю… Или мне это кажется?
- Я иду, - кидаю я окружающей темноте.
Нет, не ей, а Кинау.
- Что Вы чувствуете?
- Ничего, - я задумываюсь, - нет температуры, нет почвы под ногами, нет запахов или звуков, кажется, даже воздуха нет.
- Идите дальше, не бойтесь.
Я возражаю, что не боюсь, и отмечаю, что не слышу удивлённых ноток в голосе психотерапевта. Внезапно я на что-то налетаю. Оно не имеет температуры, на ощупь гладкое, а цвета я не вижу в темноте.
- Я не могу идти дальше. Передо мной стена, - говорю я и тут же поправляю себя, - Наверное, стена, я не вижу. Но это что-то твердое и крупное.
- Пройдитесь вдоль него, Виктόр. Можете обойти это препятствие?
Я касаюсь стены рукой и иду влево, ведя по ней ладонью. Когда, по-моему, я прохожу достаточно далеко, останавливаюсь:
- Обойти не могу, - качаю головой и вдруг понимаю, что кромешная тьма чуть заметно рассеивается. Я вижу свою руку, застывшую на поверхности стены, еле-еле вижу ботинки, - Но я начинаю видеть.
Прокомментировать свои ощущения до конца мне мешает громкий оклик Кинау, больно бьющий по барабанным перепонкам:
- Возвращайтесь, Виктόр!
- Что? Зачем?
- Немедленно возвращайтесь!
Я чувствую, как моя левая щека горит, и резко открываю глаза. Психотерапевт стоит совсем близко. Стакана в моей руке нет, кажется, Кинау забрал его у меня; глаза бестолково шарят по комнате. Только сейчас я понимаю, что он меня ударил, вот почему щека пульсирует. Психотерапевт смотрит встревожено и даже напугано.
- На сегодня закончим, Виктόр, - он хмурится и опережает мой вопрос, - Поговорим завтра. Отдыхайте.
Я врываюсь в кабинет психотерапевта без приглашения или стука, настежь распахнув дверь с такой силой, что дверная ручка с неприятным глухим ударом врезается в стену.
- Что ты мне вчера подмешал?!
Моё разъярённое рычание эхом отдается от стен, и Кинау с органайзером, зажатым между тонких ладоней, резко замирает у своего стола. Мне ничего не стоит пересечь разделяющее нас расстояние и схватить его за грудки, приподнимая над полом. Сейчас мне не до его жалких попыток увернуться от прямо вопроса, и я встряхиваю психотерапевта так, что он, хрипло крякнув, выпускает из рук зелёную книжечку.
- Виктόр, я объясню, только дайте возможность, - сипит Кинау по мере того, как воротник его рубашки всё теснее врезается ему в шею. Меня всё ещё колотит от злости, но от намеренья приложить его головой о стол я отказываюсь. Мой пыл немного охлаждает то, что психотерапевт не просит отпустить его, не зовёт на помощь, не вырывается, в конце концов. Он только смотрит, широко распахнув глаза, и в них я вижу такое раскаянье и вину, что ослабляю хватку.
- Я отпускаю, а ты не делаешь никаких резких движений. Дёрнешься – и пискнуть не успеешь, как пожалеешь об этом, - обещаю я, опуская Кинау на пол. Он не сопротивляется, пока я подтаскиваю его к креслу и толкаю, заставляя сесть.
Я не сторонник рукоприкладства и насилия, но вспоминаю об этом лишь тогда, когда оплавляющая остатки здравого смысла злость начинает спадать, и мне становится стыдно за то, как на птичьей шее психотерапевта красной полосой отпечатался его воротник, а на глазах выступили слёзы. Кинау смотрит на меня и беззащитно поднимает перед собой раскрытую ладонь, показывая, что всё расскажет, как только отдышится.
Я протираю глаза и плюхаюсь во второе кресло. Глазные яблоки жжёт, но уже не так сильно, как утром.
Моё пробуждение было сущим кошмаром. Чуть стоило мне прийти в себя после сна, и я приоткрыл глаза, виски взорвались болью, а слабый проникающий сквозь плотные занавески свет нещадно резанул по сетчатке. Кажется, я закричал. Плохо помню, как пытался промыть глаза водой, они болели и пекли, будто изнутри их выедало кислотой. Вместе с этим я рывками вспоминал события предыдущего дня, и меня замутило, когда я вспомнил, насколько осязаемой была воображаемая стена под моей ладонью, какой твёрдой была опора под моими ногами, как реален был каждый шаг и каждое движение... К кабинету Кинау я шёл, крепко зажмурив глаза и плотно закрыв их стиснутыми в кулаки руками. Я знал маршрут, количество ступенек на лестницах, и у меня была одна цель – отомстить за свою боль и страх, дикий и животный.
Но сейчас, сидя напротив этого смахивающего с влажных ресниц слёзы гнома, моя месть кажется мне нелепой и абсурдной. Вряд ли мои страдания были его целью.
Шторы в кабинете как всегда закрыты, источников искусственного света нет и к тому времени, как психотерапевт тяжело вздыхает, наконец, выровняв дыхание, я уже моргаю с нормальной частотой, чувствуя себя лучше.
- Чем ты меня напоил вчера? – повторяю я свой вопрос, наблюдая за тем, как он вздрагивает, вжимаясь в кресло. Но в моём голосе больше не слышно того, что Кинау мог бы интерпретировать как угрозу, и он отвечает.
- Два месяца мы с Вами видимся каждый день, Вы пьёте препараты, которые должны помочь Вам дотянуться до самых глубоких скрытых воспоминаний. Виктόр, Вы не первый, кому возвращают память таким способом. Знаете, сколько времени уходит на случаи, подобные Вашему? – психотерапевт хмурится и мотает головой, - Неделя, Виктόр. Неделя!
Это откровение застает меня врасплох. Значит, около двух месяцев назад я должен был «излечиться»? Какая глупость. Я ведь не болен, не страдаю потерей памяти, не имею отклонений. Я – пришелец с планеты Земля и бесполезно устраивать мне терапию, чтобы излечить от собственной жизни. По крайней мере, ещё вчера я был абсолютно в этом уверен. И от этой мысли меня передёргивает.
- Я не могу достучаться к Вам, хотя имел дело с десятками аналогичных случаев. Я пробовал всё, что было доступно и законно, но ничего не дало результат, - Кинау поджимает дрожащие губы и доверительно говорит, - Виктόр, за моей работой наблюдают. От меня требуют результатов. И в очень скором времени, иначе случится неизбежное, никто не сможет нас спасти, ни Вас, ни меня.
Бормотание психотерапевта становится совсем неразборчивым и мне кажется, что из нас двоих в этой комнате с головой не в порядке у него.
- Отставить истерику, - внезапно рявкаю я, и он послушно замолкает, - ответь на конкретный вопрос. Чем ты меня спаивал на вчерашнем сеансе?
Кинау сомневается, нервничает, но я буквально вижу, как его душит чувство вины. За то, что я сорвался, за мои воспалённые красные глаза, за то, что он не смог вовремя поставить меня на ноги. И он говорит, почти захлёбываясь своими словами:
- Это запрещённый препарат. Его называют «Пустыней». Чтобы дать его пациенту, необходимо получить специальное разрешение и вводить только под строгим наблюдением, - он судорожно вдыхает и выдыхает, - Мне едва удалось достать совсем немного, а Вы в тот же день попросили выпить и это был такой прекрасный шанс. Мне не пришлось бы ничего выдумывать, не пришлось бы обманывать, я отмерил половину минимальной дозы и добавил в Ваш стакан. Это самое недостойное и ужасное, что я делал. Алкоголь и «Пустыня» могли убить Вас, равно как и помочь. Я совсем не думал, - психотерапевт склоняет голову и обхватывает её руками, - Я же мог подождать, мог подать документы, получить разрешение, мы бы провели всё как следует, Ваши глаза не болели бы, словно собираются вот-вот лопнуть, Вы бы не скулили от боли, приходя в себя поутру.
Я хмурюсь, но не предпринимаю попыток успокоить Кинау, хотя мне не нравится его беззащитность. Только сейчас я осознаю, что он может быть таким же заложником ситуации. На него могут давить стоящие выше, спецслужбы. Им хочется покопаться в моей голове, узнать, где я достал свой корабль, кто я на самом деле.
- То, что я видел в своей голове, что это?
Психотерапевт поднимает глаза и тихо шмыгает носом:
- Вы были в своеобразном трансе, позволяющем придать мыслям физические очертания. Стена, которую Вы обнаружили, - это барьер между Вашими иллюзорными воспоминаниями о Земле и настоящими. Преодолеть его, сломать или пробить - означает добраться до того, кто Вы есть.
- Сломать или пробить? Эта стена нереальна, - хмыкаю я.
- Так ли она нереальна, как Вы этого хотите?
И я понимаю, о чём он. Понял ещё утром, корчась на полу ванной от боли, и именно это вызвало разрушающий меня страх. Я был почти уверен, что нахожусь в параллельном мире, обдумывал способы возвращения в свой. Я точно знал, что на самом деле меня зовут Виктор Лебедев и я землянин. Что там, на голубой планете, у меня была жизнь. Был дом. Это было непоколебимой истиной, ради которой я держался и продолжал упрямо верить.
Но если бы Земля и мои воспоминания обо всём были правдой, разве была бы у меня в голове стена? От чего я отгораживаюсь? Что за ней? Кто я?..
Мы молчим. Кинау успокоился и смотрит на меня так, будто вымаливает прощение за все свои грехи разом. Не знаю, сколько времени проходит, прежде чем я нарушаю тишину:
- У тебя ещё осталась «Пустыня»?
Он настороженно кивает.
- Тогда наливай. Разбавь в алкоголе.
- Виктόр, это опасно, ни в коем случае нельзя… - психотерапевт осекается, поймав мой полный решимости взгляд.
- Вдруг и сегодня мне не повезёт, и я выживу. Наливай.
Психотерапевт, видимо, помнит о моих угрозах, потому что двигается плавно и не спеша. Он возвращается ко мне с двумя стаканами в руках и, приблизившись, осторожно, как подходят к раненному животному, протягивает мне один и неожиданно заявляет:
- Я пойду с Вами.
- Что? – я громко смеюсь, и Кинау отскакивает от меня.
- Пойдём вместе, - упрямо отзывается он и садится на пол, упираясь спиной о кресло.
- Это как?
От того, насколько он серьёзен, мой смех быстро стихает.
- Я буду Вашим проводником. Садитесь рядом, - немного нерешительно, но психотерапевт хлопает по ковру воле себя.
Я сползаю на пол и сажусь на предложенное место, видя, что Кинау мгновенно почувствовал себя неуютно в моей компании.
- Вчера я нашёл дорогу сам и мне не нужен был проводник.
Он не отвечает, так же как и я болтает в стакане темную жидкость, и у меня появляется неуместное ощущение, что я сижу рядом с не по годам развитым и взрослым ребёнком, таким маленьким и по-детски серьёзным он мне кажется. Я не до конца понимаю фразу «идти вместе», но вдруг задумываюсь. Кто «разбудит» нас, если мы оба будем в трансе? Кто откачает, если что-то пойдёт не так? Никто. Содержимое наших стаканов, скорее всего, билет в один конец. Странно, но мне не страшно. Этого я не боюсь, часть меня даже хочет такого исхода. Но зачем это ему?
Я смотрю на психотерапевта и где-то в глубине понимаю, что неспроста шторы его кабинета всегда задёрнуты, что ему не впервые доставать у кого-то «Пустыню», что его фразы о скулеже на полу поутру не просто слова и вовсе не метафора, и ему знакомо жжение в глазах…
- Положите руку рядом с моей так, чтобы они соприкасались, - просит Кинау, опустив ладонь на ковёр.
Я делаю так, как он просит.
- Эта доза в два раза больше вчерашней, - предупреждает психотерапевт, и я киваю. Если это был мой последний шанс отказаться, то я его игнорирую.
Тянуть дальше нет смысла. Тянут только те, кто сомневаются или надеются на что-то.
- До дна, - я салютую Кинау и залпом проглатываю содержимое своего стакана.
- До дна, - эхом откликается психотерапевт, и я вижу, как он морщится, вливая в себя алкоголь.
Я отставляю стакан на ковёр, чувствуя, как горло сковывает холод. Интересно, это послевкусие «Пустыни» или самого напитка?
- Закрываем глаза, - голос психотерапевта звучит отрешенно и сухо.
Как только последняя полоска тусклого света, в которой я вижу мир сквозь закрывающиеся веки, гаснет, я ощущаю невероятное облегчение.
Темнота вокруг плотная, я стою, пошатываясь, будто муха, попавшая в кисель. Не смотря на то, что несколько секунд назад, сидя в кабинете, моё состояние было близким к тому, что описывают люди, находящиеся под действием наркотиков, рассудок удивительно ясный и трезвый.
- Кинау?
- Я здесь, Виктόр, - его голос раздаётся откуда-то справа и это единственный звук, раздирающий тишину, - Нужно идти. Скажите что-нибудь ещё.
- Мы внутри моей головы и это похоже на магию.
Когда в следующий момент я ощущаю, что на моё плечо ложится рука, то с трудом сдерживаю рефлекс ударить и вывести из строя нарушителя личного пространства. Удерживает меня лишь здравый смысл, уверяющий, что кроме меня и Кинау здесь никого нет.
- Идите, Виктόр. Так, как в прошлый раз, - просит психотерапевт.
Движения даются с незначительными, но всё же усилиями. Мы двигаемся, сами не зная куда. Я не слышу шагов или дыхания Кинау, определяя его присутствие только по руке, сжимающей моё плечо.
- Почему здесь так темно? – я задаю вопрос вовсе не для того, чтобы не молчать: меня действительно интересует ответ.
- Потому что Вы так хотите. Всё вокруг выглядит таким, каким видите его Вы.
- И как велико это пространство? У него есть границы?
Кинау молчит, а затем вновь подаёт голос:
- Не более чёткие, чем у космоса.
Я иду дальше, не видя и не слыша ничего, не чувствуя прохлады или тепла. Мне кажется, что я стою на одном месте, и мы ни на шаг не сдвинулись с этой точки. Или же стена, которую я так быстро обнаружил вчера, сегодня переместилась значительно дальше или вообще исчезла?
Последнее предположение мне даже нравится, но я не успеваю насладиться им сполна: мы налетаем на препятствие.
- Пришли.
Кинау убирает руку с моего плеча. Я по-прежнему не вижу его, но думаю, что он ощупывает стену, как это делал я.
- Почему ты разбудил меня, когда я сказал, что начинаю видеть себя?
- Это происходит наслаивание сознания на подсознание, - мне чудится или я слышу, как психотерапевт сглатывает, - после этого человек сходит с ума, если его вовремя не вернуть из промежуточного состояния в реальность. Но с нами это, скорее всего, уже не случится. Стена прочная, - делится впечатлениями он, - Думаю, обойти или перелезть через неё не получится. Попробуйте воздействовать на неё, Вѝктор.
Стыдно признавать, но меня сбило с толку такое обращение. Я не сразу понял, что слышу своё имя. Не тот исковерканный вариант, которым Кинау называл меня всё эти два с половиной месяца, а настоящее.
- Что значит «воздействовать»? Головой об неё биться, что ли? Или материализовать из воздуха лазерный резак?
- У Вас не получится ничего материализовать, - я слышу нотки обиды и могу запросто представить, как у психотерапевта подрагивает нижняя губа. Насколько я успел заметить, кроме солнечного света он очень плохо переносит негативные эмоции, будто сразу теряется и не знает, что с ними делать. И как такой человек может иметь подобную профессию?
Я вздрагиваю, когда моего носа касается что-то холодное, а потом каплей скатывается с него.
- Почему не получится? Это же моя голова, я здесь главный, - мне почти смешно от собственных детских рассуждений.
- Это - не осознанный сон, в котором Вы можете по желанию делать всё, что Вам захочется.
- Так может, мне её ногой пнуть?
Моё замечание прерывает ещё одно холодное касание, но уже к виску, с которого в следующий момент скатывается капля и, резко проделав дорожку вниз к скуле, срывается вниз.
Я недовольно трясу головой:
- Что это такое?
- Снег пошёл, - спокойно замечает Кинау.
Я подставляю руку, и на неё один за другим ложатся хлопья снега, тут же тая и превращаясь в воду. В месте, где не ощутимо даже время, мне кажется странным этот снег, которого я даже не вижу. Но могу живо представить его: белый, похожий на мелкие обрывки бумаги, такой же невесомый, только холодный. Последние две зимы на Земле я пропустил. В то время как мои близкие наряжали ёлки и суетились с приготовлениями к праздникам, я болтался где-то в разбитом красками созвездий космосе, чтобы в двенадцать по Гринвичу перекинуться праздничными поздравлениями с орбитальной станцией и несколькими знакомыми ребятами. В прошлом году Коллинз даже попытался поздравить меня с новым годом на ломанном, но моём родном языке.
Ведь это действительно происходило? Этого не могло не быть.
Я замечаю, что могу различить летящую перед моим лицом снежинку, оглядываюсь вокруг и вижу сотни таких. Я вижу снег, он появляется из неоткуда и уходит в никуда. Наверное, это самое прекрасное, что видел в своей жизни: чернота, на фоне которой плавно опускаются вниз молочно белые хлопья снега.
- Снег пошёл, - морщась от попадающих в глаза снежинок, повторяю я, - И почему он пошёл?
Мне кажется, что мы с Кинау поменялись местами и его затянувшееся молчание – это месть за все те вопросы, оставшееся без внимания и ответа, которые он мне задавал на протяжении более чем двух месяцев.
- Я не могу сказать, - наконец говорит психотерапевт, - Возможно, это подсказка Вашего подсознания или символичное выражение Ваших эмоций. Уделите больше внимания самой стене, я не знаю, сколько у нас есть времени, но оно не безгранично.
У меня появляется внезапное желание просто сесть на пол, или что там находится у меня под ногами, и ждать, пока время закончится. Чтобы в какой-то момент закрыть глаза и… А дальше не будет ничего. Я в этом уверен.
Когда Кинау нарушает тишину, мне кажется, что он сумел прочесть мои мысли:
- Как думаете, что будет после жизни?
В этот момент я ощупываю стену, и ненадолго замираю, прежде чем снова продолжить.
- Думаю, ничего не будет, даже пустоты. Наверное, это называют покоем, - отстранённо говорю я.
Стена остаётся такой же твёрдой на ощупь, как я не пытаюсь согреть её поверхность ладонями, наивно полагая, что от этого что-то изменится.
- Вам хочется покоя? Вам было неспокойно?
- Мне было терпимо.
- Так чего же Вы хотите?
Я ожесточённо мотаю головой, стряхивая налипающий снег, и чувствую прилив раздражения. Какая разница, чего я хочу?
- Хочу, чтобы всё закончилось.
- Нет, - уверенно отрезает Кинау, - Это не то. Подумайте.
- Какая разница? – шикаю я, прощупывая стену сантиметр за сантиметром и находя это абсолютно бесполезным занятием, - Сейчас я хочу, чтобы ты перестал задавать мне вопросы.
- Ты не знаешь, - и когда только в знакомом мне голосе появилась насмешка? – Ты просто не знаешь.
Я резко бью ребром ладони по прочной поверхности, но не чувствую боли, как и не слышу звука удара.
Психотерапевт специально злит меня, и я решаю не обращать на него внимания.
Если я здесь, нельзя поддаваться крамольным мыслям о том, чтобы пустить всё на самотёк и ждать забвения. Поддаваясь порыву, я наклоняюсь и пробую лизнуть стену. Вкуса она тоже не имеет. Но я не успеваю выпрямиться, меня крепко хватают за шею в загривке и с недюжинной силой прижимают лицом к гладкой поверхности.
- Ответь, - требовательно говорит Кинау, в то время как я, бессильно сжав зубы, пытаюсь выбраться из стальной хватки. Но мои попытки ударить его тщетны, я не могу понять, как он нашел положение, в котором я не могу до него добраться. Предназначенные психотерапевту удары уходят в никуда, руки хватают пустоту. Где же он?!
- Ответь на простой вопрос, - он снова за своё, а я не могу понять, откуда в таком тщедушном теле столько силы, - Чего ты хочешь? Я уже знаю, ты промолчишь, потому что неуверен или не знаешь. А, может, знаешь, но боишься признать?
- Хочу добраться до тебя, - хриплю я, за что моя щека ещё сильнее впечатывается в стену.
- Не то. Дальше.
Снег оседает на моих плечах, тает на шее и скатывает за воротник.
- Отпусти.
- И не это. Ещё.
Моя злость находит выход в том, чтобы удар за ударом обрушиваться на поверхность стены. И будь я в реальности, мои руки были бы уже разбиты.
- Чего ты хочешь, Витя?
Я дёргаюсь. Что это за игра? Чей это голос?.. Нет, мне только кажется…
- Посмотри правде в глаза, давай. Чего ты хочешь?
Мне знаком этот голос, я узнаю интонации. Я схожу с ума?
- Кто ты? – выдыхаю я.
- А ты не знаешь? – отвечают мне. Я хочу обернуться, чтобы убедиться или… Зачем? Чтобы понять, кто говорит этим голосом. Моим голосом.
- Нет! Не знаю.
- Знаешь. Посмотри на меня.
- Не могу. Здесь темно и ты меня держишь.
Я смеюсь.
Я ли смеюсь?
- Чего ты хочешь, Витя?
- Покажись.
- Вот он я.
- Здесь темно, - я снова ударяю кулаком по стене. На этот раз из-за того, чего прежде никогда не чувствовал – отчаянья.
- Так чего же ты хочешь? – вкрадчивый шепот, и рука на моей шее больше не давит.
- Увидеть, - то ли говорю, то ли только думаю я.
- Тогда открой глаза.
Первый глоток воздуха обжигает мои лёгкие. Я открываю глаза и чувствую себя рыбой, выброшенной на берег под палящие лучи солнца. Мне хочется дышать, дышать что есть сил. Я жадно хватаю ртом воздух и закашливаюсь. В ушах звенит. Где я? Что со мной?
- Витя?
У меня чувство, словно меня окатили ледяной водой. Надо мной кто-то склоняется, и я узнаю этого человека.
- Катя?
Сестра вздрагивает, едва не подпрыгнув на месте, а в следующий момент куда-то исчезает, и я слышу, как она громко кричит:
- Он очнулся! Витя очнулся!
Меня осматривает едва ли не бригада врачей, они только спрашивают, не давая мне вставить и слова. Здесь болит? А так какие ощущения? Посмотрите туда, вдохните. Поднимите руки.
Отец с матерью приезжают как раз к тому времени, когда меня оставляют в покое. У меня миллионы вопросов, но я даю себе миг. Целый миг, чтобы просто смотреть, запоминать и впитывать образы самых близких мне людей.
Катя всегда вертит что-то в руках, когда нервничает или переживает. И прежде чем реальность наваливается на меня со всеми звуками и чистыми яркими красками, обрывая мой затянувшийся миг, я кидаю быстрый взгляд на зажатую в руках сестры книгу в зеленой обложке. Я так и не обращу внимания на её название, только узнάю, что Катя перечитывала этот томик все те два месяца и семнадцать дней, которые я был в коме. |
Рассказ открыт для комментариев