“Не придумывай про меня небылицы”
Одиннадцатая заповедь Радим
Те, кто пошустрее да поумнее, селятся в домах. В домах хорошо. Жильцы получают право на выходные, на настоящую пищу, на мебель, на привилегии при голосовании. Им выдают погоны каких-нибудь ответственных, офицеров, лидеров начального и даже среднего уровня. Они получают сменные одежды, униформу, настоящее оружие.
В домах жить удобно и комфортно. Балконы, окна на всю стену. Когда опускающееся Светило касается облаков, когда ярко-рыжие пятна начинают пронизывать каждую клеточку сознания, где-то в груди зарождается Голос, приходят спокойствие и восторг.
Так говорят. Сам я сквозь окна никогда не смотрел. Мы — пастухи — низшая каста, неотделимая часть великой Природы, и у нас нет возможности любоваться ее творениями. Ребенок не знает, как выглядит утроба его матери.
Да-да, я — пастух. Можете считать меня дурачком, отпетым лентяем, дармоедом и недотепой. И вы будете во многом правы. Только для меня лучшей работы, чем пасти стадо, просто не существует. Тишина, чистый воздух, начальство почти не беспокоит. Рай, одним словом.
А еще иногда мы отдыхаем. В кабинах.
В моей кабине, кроме стен, ничего нет. Даже стула. Даже кровати. Даже дверей. Ни вещей, ни еды. Еда и мебель — это ненужные изыски тех, кто живет в домах. Спать можно стоя, упершись накопителями в пол. Закрыл глаза, представил свое стадо — и вперед – расслабляйся, сколько влезет.
Впрочем, я предпочитаю спать вверх ногами. Переходишь по стенке к потолку, фиксируешься, опускаешь накопители вниз— и словно опять паришь над зеленым лугом, окруженным горами, над сверкающими под Светилом нитками рек. В условиях нулевой гравитации ощущение свободы взлетает до бесконечности.
Павел тоже предпочитает спать на потолке.
— Когда спишь вверх тормашками, собранные за день неприятности скатываются на пол.
— Неправда. Ничего не скатывается.
Павел часто сочиняет разные небылицы. Он вообще любит болтать, даже когда дремлет. Я так не могу. Я, если сплю, так отключаюсь полностью. А Павел может. Умный он. Очень умный. Не зря про него ходят слухи, что попал к нам по недоразумению.
А я знаю точно: при распределении его отправили в один из самых престижных домов, да только по молодости и неопытности наш неофит слишком часто лез куда не следовало, слишком много вопросов задавал. Вот от него и избавились.
Кажется, кабина Павла расположена двумя ярусами выше моей. Только какое это имеет значение? Чтобы переговариваться, не обязательно жить по соседству. Достаточно настроиться. Павел настраивается на меня каждую ночь.
— Спишь, Радим?
— Пытаюсь, да ты не даешь.
— Это не я не даю. Это мои мысли.
— Запихни их на период сна в... в черный ящик.
— Там уже все забито. Мысли мои светлые, занимают слишком много места, некуда мне от них деваться.
— У тебя-то светлые? Раз мешают спать, значит, чернее не бывает.
Павел замолкает на время, но как только я погружаюсь в себя, как только картинки последнего дня начинают вязнуть в тяжелых водах старых воспоминаний, опять слышу:
— Радик, а Радик, ну ты горазд спать. Давай поговорим.
— А тебе чего не спится?
— Беспокоит.
— Всех беспокоит. Спи уже.
Павел имеет в виду запах подтекающих накопителей. Плохо, когда накопители отказывают во время перелетов. Тащить их на одном энтузиазме — еще та морока. А главное, предвидеть ничего нельзя — их запах совпадает с запахом тела. Так что висишь, нюхаешь и не знаешь: стоит тебе беспокоиться или можно спокойно смотреть свои сны.
— Павел...
— Ну вот, только я заснул.
Врет он. Не спит. Подначивает меня за то, что я все время ворчу.
— Павел, а зачем ты тогда полез на Большого шерстянника?
История драки Павла с самим Главным давно стала легендой. В тот день капитан шерстянников пришел совсем не по его душу и вообще был настроен почти миролюбиво. Мой приятель сам бросился на него.
— Не задавай ненужные вопросы. — По тону слышу, что говорить ему на эту тему не хочется.
— А ведь получается, что он тебя пожалел. Мог бы полностью аннигилировать.
— Мог, — соглашается Павел. — Но не пожалел. Пожалел, если бы убил. А он меня унизил. Показал, что я для него слишком мелок. Ведь мое стадо угнали все равно, что равносильно смертному приговору.
— Так почему же не приговорили? — Как правило, пастухов, потерявших стадо, уничтожали как ни на что не годный материал. Почему пощадили Павла, никто не знал, включая его самого.
Он молчит. Делает вид, что уснул.
— Спокойной ночи, мой друг.
Павел
Стар Радим. Очень стар. Его часы отмеряют возраст, после которого наступает древность. Взять с него уже ничего нельзя. Можно только уважать и любоваться, как любуются пережившей века картиной, не вдаваясь в тонкости содержания, техники, авторства.
Мы очень разные, но в то же время — не разлей вода. Только не нужно спрашивать, почему мы дружим. Дружим — и все тут. Возможно, мне импонирует его характер — прямой, как траектория уроненного с неба кирпича. Многие пытались Радика согнуть, да сами позагибались. Он закален временем и обстоятельствами и справедлив, без всяких новомодных примочек и хитростей. При этом недоверчив и далеко прост. Иной раз раскрутит какую-нибудь заплесневелую мысль, выложит на ладошке, да покажет с совершенно неизведанной стороны, после чего стоишь полным идиотом и не знаешь, пошутил старик или всерьез.
Единственное, к чему он относится с уважением, — это Правила. Радим тупо следует инструкциям, никогда их не нарушает. Каждый глупый параграф чтит наравне с законом.
— Соблюдать Правила — наша работа, а работа обеспечивает существование.
Старик не тягается с молодежью, не ходит по трупам, не наступает на мозоли. Если видит, что дело идет к конфликту, разворачивается и оставляет задиристого петушка одного — пусть подумает, прежде чем кукарекать. И не потому, что боится лезть в драку. Нет, Радим далеко не трус. Он опытный и очень сильный боец. Шерстянники пару раз пытались угнать его стадо, но, получив достойный отпор, присмирели и перестали беспокоить.
Иногда, во время дежурства, когда мне надоедает висеть над своим стадом, я лечу к нему. Красивое место. Горы, озера, водопады, зелень ковром. А в самом центре городок.
Стадо у него совсем малочисленное, особого интереса не представляет. Забытое временем и цивилизацией место. Средний возраст — далеко за половину, детей мало. Почти треть населения — тупые пастухи. Впрочем, как и остальные члены стада — примитивные существа с предсказуемой реакцией, механикой, инстинктами.
А вообще забавно, у нашего пастуха есть стадо с пастухами, у которых есть свои стада.
Правда, волков с нашими шерстянниками не сравнить, но сама идея пастухов, хищников и их жертв очень похожа.
Радим утверждает, что мы, смотрящие, произошли из стада. Вроде глупости. А с другой стороны, кто его знает, может старик и дело говорит. Люди тоже никак не хотели поверить, что произошли от глупых обезьян.
По сути, никто толком не знает собственную эпистемологию. Даже мы. Вот вроде способны предсказать наводнения, землетрясения и другие события, являющиеся результатом последовательных явлений. Но если в основании нового события лежит скачок, мы бессильны тоже.
Обычно меня подобные вопросы не занимают. Это Радим любитель копаться в идеях. Забавный он. Живет, как настоящий философ, довольствуется малым, никогда не пытался попасть в дом. Списывает нежелание заниматься карьерой на дремучесть да необразованность. На самом деле, душно ему в там. Дуреет от стен, от роскоши, от опекающих советов друзей и завистников, от завистников-друзей.
Я смотрю на него и восторгаюсь, словно дед и есть ожившее творение великого Доменико Теотокуполоса. Неуклюжий, неухоженный какой-то, но заглянешь в лицо, и хочется встать на колени. Такая у него в глазах просветленность!
Наши с Радимом стада находятся рядом. Попасть к ним в зону также просто, как войти в любую дверь, затянутую пленкой-перемычкой. Холодное скольжение по телу, небольшое усилие, и вот ты уже ощущаешь легкую гравитацию. Можно было бы обойтись без нее, но именно гравитация свидетельствует о том, что ты в нужном месте и готов к полету.
Парить — это замечательно. Только с высоты ощущаешь гармонию, великий баланс сотворенного Мира и собственную значимость. Возле кабин не так интересно: достаточно подумать о перемещении, прикинуть собственные координаты, назвать финальную точку — и ты уже там.
В зоне веселее. Наблюдаешь за никчемными заботами стада, слушаешь обращенные к себе просьбы. Почему-то они приписывают нам сверхъестественные возможности.
Не знаю, каким образом, но иногда члены стада догадываются о нашем присутствии, и тогда их просьбы активизируются. Ну да, мы кое-что можем. Все-таки высшая раса. Располагаем органами, которые людям не снились. Например, видим, что через четыре дня произойдет резкое потепление, снег с вершины сойдет в горное озеро и вызовет селевой поток, который смоет половину города. А так как наша работа охранять стада, то вот уже неделю торчим на вершине, и понемногу ее подмораживаем.
Должен сказать — неприятное место: Черная стена совсем рядом.
Радим
Ну почему я не родился лошадью? Стоял бы спокойно в стойле и жевал то, что принесли. Мыслей никаких нет, а если появятся — не страшно — голова большая, места в ней много. У лошадей вообще все с запасом. Четыре ноги, хотя передвигаться можно на двух, хвост, копыта, да еще грива непонятно для чего. Хотя нет. Лошадью не хочу. Их иногда бьют... когда плохо тянет. Могут загнать насмерть. Или покалечить. А с другой стороны, чем мы отличаемся от лошадей: появился, отработал, загнулся – все, как у них. Без вариантов.
— Павел, скажи, я похож на лошадь?
— Да я вас вообще различить не могу.
Павел умный, он все знает. Раз говорит, что я похож на лошадь, значит, мечта моя сбылась. И друг — надежней не бывает. Сколько раз меня выручал — не подсчитать. Да и сейчас продолжает. Подстраховывает, выручает чуть ли не каждый день. Пока я собираю мозги в кучу, он уже тут как тут. Павел-то с Большим шерстянником из-за меня сцепился. Не побоялся. Ладно бы с рядовым, но с Большим...
Вообще, рядовые шерстянники по зубам любому смотрителю, даже беззубому мне. Проблема в том, что они нападают стаями, а мы имеем право обороняться только по одному. Остальным вмешиваться в драки строжайше запрещено. Поэтому нас и становится все меньше — истребляют потихоньку. Поймают, растянут конечности, чтоб дергаться не мог, наделают надрезов на туловище, намажут нектаром. А когда под кожу разные твари наползут, любуются, как мы мучаемся. Простая аннигиляция безболезненней: раз — и тебя нет. А еще лучше не лезть ни в какие истории. Не вмешиваться. Вот как я — нашел себе непроблемное стадо и живу спокойной маленькой жизнью. Я никого и меня никто.
Вру, иногда меня даже очень достают. Вот и Большой шерстянник в тот раз. Без всяких видимых причин сделал заход на мое стадо. Обычно меня они редко трогают. Тем более их капитан. Для него это вообще невиданное дело. А тут откуда ни возьмись Павел. Крутится у него под ногами, мешает. Я было подумал — растерялся он, спрятаться не успел. А Большой разозлился по настоящему, Павла помял — живого места не осталось. На накопители страшно было смотреть. А потом еще натравил своих шавок на стадо Павла. Когда шерстянники угоняют стадо, они обращают всех захваченных в прозелитов. Соответственно нас, смотрителей, за потерю наказывают самым радикальным образом. Павел предвидел, что с ним произойдет, а все равно вступился за старика.
Что-то неохота мне сегодня на дежурство. К чему бы это? Делаю надо собой небольшое усилие, прохожу пленку. Свет вокруг сменяют серые сумерки. Далеко внизу тучи. Ворчат, посверкивают молниями. От электростатики по накопителям бегут волны. Не очень бодрящее ощущение. В такую погоду лучше раскачиваться на потолке кабины. Или не лучше? Трудно мне угодить. Уверен, что если сидел бы сейчас дома, то мечтал бы о дежурстве. Так что нечего ныть. Тем более, сегодня моя очередь работать морозильной камерой. У нас с Павлом смежные участки. Правда, его — гораздо больше, настоящий город. Но если снег на вершине между нашими участками потечет, крышка и моему городку и его столице. Вот мы и стараемся по очереди, опускаемся где-нибудь рядом и студим.
Если подниматься от городка к вершине или наоборот, спускаться к городку, можно упереться в Черную стену. Не знаю, почему ее прозвали Черной. Цвета у нее нет. Но странная она — это точно. То появляется, то исчезает. То ближе к вершине, то дальше. Вроде и невысокая, а смотришь поверх — и ничего за ней нет. Просто ни-че-го. Будто кто-то стер траву, камни, противоположную сторону планеты, космос. В свитках о стене тоже ничего не сказано. Подозреваю, именно из-за нее шерстянники редко сюда наведываются. Боятся. А уж лезть на нее точно никто не пытался. Говорю же, странная стена.
Сегодня мне повезло. Ледяной дождь и холод. Снег на вершине затвердел, покрылся толстой коркой. Значит, ничего делать не надо. Светило, которого мы так боялись, за завтра ничего не успеет сделать. А ночью Павел проследит, чтобы все было в порядке. Так что можно развлекаться. Я бы с удовольствием прогулялся в городок. Но нельзя. Животные нервничают слишком. Собаки чуют нас за километр. Выть начинают так, что уши закладывает. Кошки перестают гонять мышей, сами готовы попрятаться в норы вслед за ними.
Можно просто висеть над стадом. Но иногда это так надоедает! Одно и то же сотни лет.
Я сделал несколько шагов и тут же почувствовал, как впереди туго сжался воздух. Стена! Как я мог забыть о ней? Буквально в нескольких метрах. Под горло подкатил ком. Заныли конечности. Страх — он и есть страх. Победить его можно только скоростью, неожиданным для самого себя действием, пока не включились разум, осторожность, рациональность.
Надо влезть на стену!
— Как?
— Что значит как?
— Ну, ее как бы нет.
— Вот это мы сейчас и проверим, — убедил я сам себя и двинулся вперед.
Двинулся и тут же отскочил назад. Словно что-то толкнуло в грудь. Колени подогнулись. Неожиданно я почувствовал весь вес своего тела, а уши заложил тяжелый низкий скрежет и гул. Гул разлетелся, разбился на осколки. Стали слышны отдельные крики, словно все населяющие планету стада в одно мгновение сошли с ума. Передо мной неслись толпы орущих людей. Многие из них были безумны. Вдруг парень, тащивший за руку молодую женщину, замедлил шаг, остановился и повернулся ко мне. Наши взгляды пересеклись. Я почувствовал, что сейчас произойдет нечто непоправимое, что-то глобально ужасное. Вспышка.
Тьма.
Ночь.
Конец.
Впрочем, не совсем. Прямо передо мной стояла стена. Та самая. Я не сомневался в этом, хотя на сей раз мог ее видеть. Стена была чуть выше моих поднятых рук. Из нее торчали куски кирпича.
— А ведь по ним можно забраться наверх, — сообразил я.
Но еще раньше, чем я подумал, мои пальцы вцепились в выемки, а ноги начали искать опору. Некстати появившийся вес, мокрая стена. Подошвы соскальзывают, не липнут. Неуклюже ставлю ногу на выступающий кирпич.
Получилось!
Посмотрел вниз. Мне показалось, что я оторвался от поверхности невероятно высоко. Перевел взгляд на кисти рук. До вершины стены оставалось тоже расстояние, что и было. Не больше, не меньше.
Плюнуть? Прыгнуть вниз, подождать, пока исчезнет гравитация, и просто улететь с этого проклятого места?
Пока я размышлял, мое тело сделало еще один рывок вверх.
Земля улетела вниз еще дальше, превратилась в темный колодец, а вверх стены так и не приблизился. Теперь уже не спрыгнешь. Страшно. Кажется, влип. Ладно, посмотрим кто кого. Я перестал оглядываться, смотреть на руки и просто полез вверх. Ноги срывались, предплечья устали и начали каменеть. Но я все карабкался, карабкался, карабкался.
Прошла бесконечность прежде, чем мои пальцы нащупали пустоту. Еще рывок, и ура — измученные подошвы ступили на траву.
Вокруг стояла теплая летняя ночь. Никакого дождя. Прибитая к небу луна ехидно разглядывала меня своим прищуренным кошачьим взглядом. Внизу светились окна моего городка.
Тихое урчание, шорох шин. Рядом со мной остановился грузовик.
— Эй, юноша, заблудился, что ли?
— Ага, — я сообразил, что вопрос обращен ко мне.
— Так садись, подброшу до города, а там разберешься сам.
Я неуклюже полез в кабину.
Вообще-то мы не очень похожи на людей, точнее, не похожи совсем. Почему же этот принял меня за своего? Не разглядел в темноте накопители, шестипалые ноги, наконец, трехметровый рост? Я заерзал. А действительно, куда девались мои накопители? Спина слишком плотно прижата к сидению. Ясно, что накопителей там нет. По телу волной прошла холодная испарина, стало трудно дышать. Почему дышать? Мы же не дышим. И что это так давит на ноги? Давили ботинки. Почти новые, из натуральной кожи. Выше ботинок — брюки, выше брюк — серый под горло свитер. Кисти моих рук теперь не отличались от рук водителя, да и сжался я чуть ли не наполовину; мой рост едва ли превышал рост моего спасителя.
— Стена превратила смотрителя в человека!
Произнеся эту фразу про себя, я с удивлением отметил, что в первый раз использовал слово «человек» с оттенком уважения. Обычно даже самые широкомыслящие из нас относятся к людям не более чем покровительственно.
— Как ты сюда попал?
Как я сюда попал? Хорошенький вопрос. Если я скажу ему правду, то как минимум улетим в кювет.
— Да турист. Отстал от группы. — Вряд ли он сумеет разглядеть в темноте мою не к месту чистую одежду.
— Что ж это вашу группу в такие дебри занесло? Отродясь не видел, чтоб туристы бродили по нашим местам.
— С руководителем «повезло».
— Или не повезло, — поправил меня водитель, сворачивая на освещенную улицу.
— Я это и имел в виду.
Неожиданно грузовик затормозил. Водитель открыл с моей стороны окно и крикнул полной женщине, курившей у входа в какое-то заведение.
— Слышь, Светка, я тут тебе клиента доставил. Заблудился в горах. Турист из... — водитель повернулся ко мне:
— Группа откуда?
— Из Пятигорска, — я назвал город, который опекал Павел.
— Из Пятигорска они, — водитель отрикошетил мой ответ в сторону полной Светы. — Приютите его, хороший парень.
— А деньги у него есть? У нас в гостинице коммунизм еще не наступил.
— Деньги у тебя есть, — на сей раз водитель перепасовал вопрос Светы ко мне.
— Тебе бы, друг, телефоном работать, — я постарался пошутить в человеческой манере.
В кармане моих брюк обнаружились ключи и кошелек с пачкой купюр. Не разбираясь в реальной стоимости денег, подал одну из бумажек парню:
— Спасибо тебе, спаситель.
Даже в темноте было видно, как водитель побледнел — решил, что я кого-то ограбил, убил и закопал. А ему наплёл, что заблудился.
— Не-ет, что вы, мне денег не надо. Я так... помочь... просто, — он осторожно убрал мою руку в сторону, словно в ней был нож.
Настаивать — означало напугать его еще больше:
— Ну, спасибо тебе, друг, огромное.
— Не за что.
Водитель захлопнул за мной дверку и резко газанул.
— Ну что, Света, найдутся у вас апартаменты для скромного туриста?
— Найдутся. У нас даже в разгар туристических сезонов гостиница наполовину пустует. Выживаем только благодаря ресторану на первом этаже. Гостиницу строили под какое-то важное мероприятие. Всего с десяток комнат, зато все люкс. Мероприятие провели, а комнаты остались. Жить в них некому. Хоть бы под публичный дом сдавай.
Последнюю фразу Света произнесла с явным намеком, но объяснять ей про биологическую несовместимость смотрителей и людей я посчитал неуместным, Хотя кто знает, во что превратила меня стена.
Она поняла возникшую паузу, как отказ от ее не очень скромных услуг, и зло сжала губы:
— Давненько мне не встречались туристы-девственники. Совсем спортсмен, что ли? — она покрутила пальцем у виска. — Ладно, пошли, уникум. — И совсем уже благодушным тоном добавила: — Не хочешь ночевать с девушками, возможно с мужчинами тебе понравится больше.
Павел
Радик исчез. Спать в кабину не пришел, и в зоне отыскать его не удалось. На позывные не отвечает. Если бы аннигилировали старика, я бы знал.
— Радик, ты где, отзовись!
Молчание.
Его последняя отметка обнаружилась недалеко от вершины, которую мы с ним морозили в последние дни. Несколько флуоресцентных пятен на снегу, растаявшие проталины от накопителей — и все. Неужели он тогда не шутил на счет стены? Я думал, со сна болтает разный вздор. Даже самому тупому смотрителю известно, что Черная стена — это путь в одну сторону.
Радик-Радик, дед неугомонный. Что же ты наделал? Где тебя искать, старый ты мой друг?
Пришлось спуститься на вершину и побродить вокруг. Снег, да снег кругом... Кажется, я уже где-то слыхал эту фразу. Да и в этих местах бродил, причем не смотрителем. А кем же тогда? Наверное, фантомная память включается. Нет, до меня ничего не было, только кажется. Я спустился по склону несколько ниже. Да, тут точно нечисто. Гнусное место. Даже страшно себе признаться. С каждым шагом вес увеличивается, а накопители вроде как исчезают. Я даже потрогал их на всякий случай. Все в порядке — на месте. Только мерзко тут все равно. А запах такой, что внутренности стынут.
Слева мелькнула светлая полоса. Нет, не полоса это вовсе, а лицо. Мелькнуло и исчезло. И еще одно. И еще. Голые мускулистые тела. Женщины. Ого, да тут целая толпа. Откуда они взялись? Крик заложил уши. Волна страха и боли. Ни один смотритель не способен такое выдержать. Колени подогнулись сами собой. Завибрировала земля, и от нее поплыл низкий дрожащий звук.
Топот. От вибрации лед колется и скатывается вниз, увлекая за собой камни. Мерные удары отдаются в затылке. Над вершиной вспышки молний. И еще тени. Всадники! Четыре всадника. Почему они мне знакомы? Когда я их видел? Вон тот впереди на бледном коне пахнет плесенью и могилой. За плечами то ли облако, то ли ткань. Тянется, развивается на ветру бесконечным шлейфом. В его лицо смотреть нельзя. Да и нет у него лица. Только мрак под холодным серебристым шлемом.
Сразу за ним, в сопровождении орд шерстянников следует всадник в черном. Длинный меч зажат в могучей руке, копыта вороного высекают искры, от которых факелами вспыхивают заснеженные сосны. Лохматые тела шерстянников мешают разглядеть детали, но я и так знаю кто это.
Третий уже напился крови. И конь его кровожадный другой пищи не знает. От того и выступила она на его боках, да застыла рыжими струпьями.
Четвертого я не вижу. И всадник, и конь такие белые, что сливаются со снегом. Но они там, они есть. Седой, познавший горе всадник опустил голову к самому загривку коня. Он опять сомневается в своей правоте. И не правоте. Его я знаю лучше всех остальных. Это я сам. В очень далеком прошлом. В совсем другой жизни.
Кони топчут еще теплые тела. Дети, женщины, мужчина в княжеских одеждах.
— Радим! — узнал я поверженного за мгновение до того, как на него наступило копыто бледного коня.
Все. Конец. Больше не выдержу.
Вспышка. Полсекунды в центре солнца и опять тьма.
Тьма и спокойствие. Лед, покрывающий вершину. Ночь, застывшая над горами. И никого вокруг. Ни души.
Радим
Комната, в которую меня заселили, была пределом самых несбыточных мечтаний. Особенно по сравнению с моей кабиной. Прямо в окно смотрела та самая вершина, с которой я спустился, и словно спрашивала:
— Ты кто? Как ты тут оказался?
Пришлось задернуть штору. Не знаю я ответ. Отцепитесь от меня.
Штора не помогла. Даже сквозь нее я чувствовал немой вопрос горы. В самом деле, кто я теперь? Неужели мы, преодолев стену, превращаемся в людей?
Зеркало отразило молодого чуть лопоухого парня с копной рыжеватых волос. Чтобы развеять последние сомнения, пришлось снять ботинки и попробовать пройтись по стене.
Несколько попыток, закончившихся весьма болезненным падением на зад, доказали мне, что мое новое обличье и способности совпадают с самым заурядным представителем стада. Я поднялся, потирая ушибленное место.
И очень вовремя. Щелкнул замок, и в комнате появился высоченный и худющий парень. Гость был сутулым, но, чтобы войти в дверь, ему пришлось согнуться еще больше. На миг внутри все напряглось, показалось, что это шерстянник.
— Так и знал, что Светка мне отомстит, — просипел он. — Подселила второго все-таки, су...
— Кажется, она отомстила нам обоим, — согласился я.
Вошедший прошелся по мне оценивающим взглядом сверху вниз и вдруг расплылся в улыбке:
— Да ты, пацан, не дрейфь. Шучу я, — в голосе прорезалось подобие дружелюбия. — На самом деле мне один фиг. Вдвоем даже веселее. Давай знакомиться. Я знаменитый художник, Руслан. — Он дохнул легким перегаром и протянул широченную ладонь с необычно тонкими пальцами.
— Радим, — я осторожно потряс его граблю. — А что, всех знаменитых художников зовут Русланами?
— Не всех. — Он уловил мою иронию, в чуть раскосых глазах вспыхнула и угасла злость, но узкие губы стали еще тоньше. — Руслан — это не только мое имя, но и фамилия, и кличка, и творческий псевдоним. Неужели не слыхал?
— Не приходилось.
— Темнота. Ну, хоть Репина с Шишкиным из «Родной речи» знаешь? Большинство обывателей считает, что художнику, музыканту или актеру достаточно получить диплом, и он уже знаменит — стоит ли их всех запоминать. Может, двести-триста лет назад, так оно и было. Теперь все сложнее. Любой маляр может взять в руки колонок и с помощью Интернета объявить себя гением...
— Один маляр по фамилии Шикльгрубер обошелся без Интернета.
Руслан пропустил мое уточнение мимо ушей и продолжил распускать перья:
— Настоящий художник, не поверхностный мазилка, а обладатель комплекса широчайших знаний, которые он реализует в живописи. Несчастный компьютер продвинутые дети способны освоить за несколько недель. На изучение базовых предметов, в том числе и искусства, уходят десятилетия. — И без всяких знаков препинания добавил: — Выпить есть?
— Нет.
— Ну, так пошли в кабак внизу, проставишь известному художнику.
— А комплекс знаний не растворится от водки? Не приведи господь, испортишь карьеру, перестанешь быть известным. Таких биографий множество. Не боишься?
— Не боюсь. — Руслан схватил меня за руку и достаточно бесцеремонно потащил вниз. — Пойдем, хоть на живых девок полюбуешься. Там знаешь, какие цыпы гуляют? Грудь— двух рук объятьне хватит. Когда такая краля ложится загорать, народ думает, верблюд из-за бархана выходит. А одеты — ноги заканчиваются раньше, чем начинается юбка.
Девицы, гулявшие по ресторану, действительно были не в меру грудасты и вульгарны — работницы ферм, которым так и не удалось прижиться в столицах.
Увидев, что высокая губастая брюнетка проложила курс в нашу сторону, Руслан громко заговорил, как бы продолжая начатый разговор:
— Благодаря этим знаниям художники видят глубины вещей, недоступные непосвященным. Вообще язык картин почти универсален для всего человечества, с незначительной корреляцией, привязанной к географии.
— Мальчики, умные разговоры в ресторанах наказываются бесплатной выпивкой. Кто сегодня будет иметь честь поить Вику?
Радим
— Он будет поить, — Руслан подтолкнул меня в сторону красавицы. — Иметь честь — я.
— Нахально, но остроумно.
Вика грубо шутила, двигалась, словно исполняла некий пошлый танец, а разглядывал ее и думал, что этот нелепый фасад из слов, одежды, жестов — всего лишь униформа, средство заработать. Ноза ними теряется все остальное. Одень ее в элегантное платье, убери половину косметики — и девушку можно запускать в самые изысканные салоны.
— Руслан, а ты — потрясный мужик, — многозначительно ухмыльнулась новая знакомая.
— Предпочитаю, чтобы дамы сами меня трясли. — Художник не лазил в карман ни за деньгами, ни за словом.
— Руслан, ты себе закажешь колу или спрайт? — я повернулся к брюнетке. — Руслан у нас известный художник и очень дорожит своей репутацией трезвенника.
— Вот только не надо делать из меня поборника сухого закона. Художник может быть голодным, но трезвым никогда. Тем более мы договорились, что сегодня платишь ты.
Судя по модельной одежде, голодать ему не приходилось тоже.
Мы подошли к барной стойке. Руслан заказал четыре порции скотча и тут же две опрокинул себе в рот. Я решил, что наглость и нетрезвое состояние, действительно неотделимые части его художественного процесса, но он, почти по-братски пододвинул два оставшиеся стакана в нашу сторону.
Вика тоже в одним глотком осушила емкость, даже не замочив ярко-пунцовых губ. А вот у меня ничего хорошего не получилось. Горло возмутилось и категорически отказалось пропускать обжигающий напиток внутрь. Я закашлялся, разбрызгивая слюни, сопли и слезы.
Руслан усмехнулся:
— Ты что, сынок, крепче молока ничего не пробовал? Да тут над тобой работать и работать. Ладно, пойду займу столик, а ты возьми пожрать, да еще выпить закажи.
Легко сказать, закажи. Чтоб я еще знал, чем они в ресторанах питаются.
Вика меня выручила. Пока я приходил в себя, наша новая знакомая назвала достаточно внушительный список из раздела «пожрать» и бутылку с красивыми наклейками из раздела «выпить». Я достал кошелек, абсолютно не представляя, сколько стоит заказ.
— Хватит?
Бармен удивленно посмотрел на протянутые купюры. Вика тоже покосилась на кошелек — ей хотелось знать мою кредитоспособность. Потом, почувствовав мой взгляд, лихо подхватила поднос с яствами и уплыла в темноту зала.
— Хватит, — ловким жестом бармен выдернул деньги из моей руки.
— Вы, молодой человек, осторожней с этой парочкой.
Я обернулся. За моей спиной стояла худенькая девушка. На ее шее болтался фотоаппарат. Странно было видеть такое ангельское создание в подобном месте.
— Почему с парочкой? С кем из них конкретно?
— Потому, что с парочкой, лох несчастный, — процедил сквозь зубы бармен и, повернувшись к девушке, добавил: — А ты, Ирина, валила бы отсюда, пока камеру не побили. Тоже мне, ангел-хранитель. — Он проследил за удаляющейся фигуркой и демонстративно перешел к другому посетителю.
Вику с Русланом я отыскал достаточно быстро. Они уже успели открыть бутылку и разлили спиртное.
— Давай, догоняй! — скомандовал Руслан, подвигая ко мне стакан.
В голове стоял туман от первой порции, а после добавки стало спокойно и хорошо.
— Радимчик, я тебя люблю, — Вика нежно обняла меня за плечо. — Такой милый юноша. И выглядишь очень молодо, хотя мне кажется, что на самом деле ты очень мудрый и старый. Точнее, древний. Да, именно древний. Правду говорю. Наш род из цыган, и я умею гадать. Давай сюда руку, — развернула она к себе мою ладонь.
— Давай, ври! — мне стало забавно.
— В прошлой жизни ты был нечеловеком.
— Баобабом, — подсказал Руслан.
— Нет, не баобабом. — На мгновение ее лицо приняло сосредоточенное выражение, словно она действительно проникала в сокрытое. — Скорее инопланетянином, хотя я в них не верю.
— Может, тогда ангелом? — предложил я компромисс.
— А что, ангелы чем-то отличаются от инопланетян? Как по мне, что ангелы, что инопланетяне, что черти в полосочку — одна хренотень. Кстати, ты и сейчас, если покопаться, не очень-то человек. Слишком невинный даже для своих лет. Словно преодолел некий порог, стену, и теперь часть тебя находится тут, а другая все еще дожидается там. Хотя где ты сейчас сыщешь настоящего ангела?
Почему-то в этот момент я вспомнил девушку с фотоаппаратом, ее предупреждение и невольно напрягся. Вика преодолела мое сопротивление и поцеловала в губы, размазав помаду. Теперь в полумраке ее рот выглядел кровавой гигантской дырой. Она нервно засмеялась и сказала:
— Я так точно не ангел. И не монахиня.
— Последнее утверждение Вика готова доказать прямо сейчас из-под стола, — гадко ухмыльнулся Руслан. — Хочешь?
— Нет.
Сейчас мне не хотелось ничего. Сознание блокировала стена хмеля и равнодушия. Но в то же время, где-то на самой периферии утопленного в алкоголе мозга продолжала шевелиться мысль в совсем другом направлении: неужели «откровения» Вики не более чем совпадения? А что, если эти существа не такие простые, как мы думаем, и действительно способны на непредсказуемые открытия? Хорошо бы проверить:
— Ладно, Вика, раз ты такая всевидящая, то может, скажешь, кем мне предстоит быть в следующей жизни?
— А тем же, кем ты был после конца света, — почти не задумываясь, выпалила она.
Я вздрогнул:
— Так конца света еще не было...
Для человека слова Вики вообще не имели никакого смысла. Она словно читала мои мысли и, не понимая значения, переводила увиденное в слова. Неужели подобное возможно? Неужели эти примитивные создания обладают способностями, которых нет у нас? Ладно, попробуем еще:
— Кто такие шерстянники?
— Те, у кого много шерсти. Что-то ты Радимчик много вопросов задаешь? В полицейские готовишься, что ли? Наливай, давай, Пинкертон недотепнутый.
Налить я не успел: мою руку, по которой она только что гадала, Вика положила на свою обнаженную ногу значительно выше колена.
Кровь ударила в голову, заливая здравый смысл. Да я совсем человек! Задавать вопросы больше не хотелось.
— Пошли за бар. Там есть темный дворик, — шепнула она. Потом поднялась и, не оборачиваясь, пошла к выходу.
Мне ничего не оставалось, как двинуться следом. Наблюдая за людьми, мы пришли к неверному выводу, что у самца всегда есть выбор. В реальности все оказалось гораздо сложней: существуют женщины, от приглашения которых отказаться невозможно.
На земле у черного входа замер светлый круг фонаря, дальше царила ночь. Между ними, на границе можно было разглядеть кучи мусора, покрышки, прислоненную к стене железяку, старый матрас. И тут я словно услышал голос:
— Осторожно с этой парочкой!
Вдруг стало холодно. Многометровой стеной подступил страх. Я резко обернулся. Сзади стоял Руслан. Теперь он не улыбался. В его руке был нож.
— Ты...
Ничего больше мне произнести не удалось. Хруст проломленного черепа на мгновение опередил адскую боль в затылке. Мои колени коснулись земли, я завалился на бок и еще успел услышать:
— Вика, а мне показалось, что он тебе понравился.
— Хуже, я влюбилась.
Павел
Радим оказался прав. Теперь вся история виделась по другому. Исчезли динозавры, откуда-то появились люди, потом мы. Появлялись и исчезали целые виды, просто мы об этом ничего не знали. Почему? Неужели каждой дыре в истории соответствовал процесс тотального уничтожения? Какой конфликт в соотношении глобальных катаклизмов и маленького индивидуального сознания!
Прости мой друг. Я видел твоего палача. Сам скакал плечом к плечу рядом с ним. Прости! Не из-за нашей дружбы, Радим, я полез на Большого шерстянника. Чувство вины — вот тот бич, который держит меня рядом с тобой, заставляет болтать по ночам, опекать на каждом шагу. Сизиф, Брут. Об этих великих страдателях сложили легенды. Какая чепуха! Самое страшное наказание — чувство вины! Радим, я в неоплатном долгу перед тобой. А теперь в еще большем. Извини, не доглядел тебя.
Кто-то называет это место раем. Ошибаются, это — ад.
Пора возвращаться.
— Радим, ты где?
На этот раз, словно в ответ на мой крик, чуть ниже по склону я услышал шорох, а потом заметил шевеление.
Радим сидел на земле, зажимая руками голову, а рядом валялась большая металлическая труба с гвоздями. Они были приварены по кругу в несколько рядов, превратив деталь сантехники в грозное оружие.
— Кажется, меня убили.
— Радим, ты живой! Тебя не убили! Ты шевелишься и болтаешь вовсю.
Почему-то мой восторг он не разделял и нес какую-то ахинею:
— Шевелюсь. Ну и что. Проломили череп, когда я был человеком, поэтому меня опять забросило сюда. Как болит голова!
— Каким это еще человеком? Что за бред ты несешь? — Я осмотрел его, но никаких ран не нашел. — Ну вот, голова целая. Показалось тебе. Тут, поблизости от Черной стены, и не такое присниться может.
— Конечно, все из-за стены. Только это был не сон. Я лазил на ту сторону. Все видимые травмы остались там. А по эту я снова заурядный покойник.
— Или ангел.
— Или ни то ни другое.
— Дружище, я сейчас не в состоянии дискутировать. Со всем, что ты скажешь, согласен заранее.
— Неужели больше не будешь спорить?
— Нет.
— Тогда это тебе, а не мне проломили затылок.
— Радим, да будет тебе. Давай, поднимайся. Я тебя всю ночь ищу. Где ты был?
— Говорю же, по ту сторону Черной стены. Перелез — и стал человеком. Там меня убили — вернулся назад. Завтра ночью опять полезу. — Он медленно встал и осторожно покрутил конечностями.
— Не поверю, что среди примитивных жить лучше. Может тебе просто нравится, когда тебя убивают?
— Они не примитивные. Поверь, это просто другая форма жизни со своими плюсами и минусами. Они не могут предвидеть землетрясения, останавливать цунами. Зато у них больше свободного времени у них есть интуиция, любовь. Настоящая любовь к женщине.
— К самке.
— Нет, именно к женщине. Мощное необычное чувство, которое парализует, блокирует разум, затаптывает в грязь. Но как это здорово, любить, даже, если хозяйка всех помыслов проламывает твой череп. Мне кажется, в прошлой жизни я тоже умел любить и ненавидеть.
— Хочешь, я полезу на стену с тобой? — Откуда вдруг возникло подобное желание — не знаю сам.
— Хорошая мысль. Правда, как тебе известно, нас, в конце концов, выловят и накажут.
— Поленятся искать. Начальство в домах зажирело совсем. Их ни один накопитель не выдержит.
— Слышь, Павел, тогда, может, прямо сейчас? — почти прошептал Радим.
— Именно сейчас! Позже могу передумать. Давай, ты потихоньку спускайся и начинай искать стену. А я только гляну, как там мое стадо и вернусь. Мигом. Я тебя догоню.
Радим молча поковылял вниз.
Короткое ощущение прохлады — и вот уже вершина далеко внизу. Дальше за ней в долине город.
Сегодня, до того как поднимется светило, мы с Радимом будем уже там. Посмотрим на свое прошлое, проверим, правду ли говорит мой друг по поводу их исключительности. Да, мы смотрящие, помогаем им. Работа у нас такая. И вот в какой-то миг мы решили, что Природа создала их для нас. Но кто может знать причины лучше самой Природы? Она устанавливает баланс. И мы и люди — равноценные части баланса.
Гулкие удары заставили меня сфокусироваться на вершине. Два десятка шерстянников разбивали лед, который мы с Радимом всю неделю морозили.
— Ох, лохматые, дождетесь вы у меня!
Я бросился вниз, подхватил сразу двоих и сбросил в пропасть. Убиться они, конечно, не убьются, но как минимум неделю надоедать не будут.
Новый заход — и еще один отправился за ними следом. На очередном витке я словно ударился о стену и, кувыркаясь в воздухе, отлетел назад.
Эх, не приведется мне побыть человеком. Да и тем, кто есть сейчас в моем стаде, недолго осталось. Извини, Радим, опять я тебя подвел. Надо мной возвышался сам Большой шерстянник.
— Тогда меня не добил, хочешь сейчас?
Вместо ответа он поднял ногу и резко опустил ее вниз. Я еле увернулся, вскочил и сам бросился на него.
Выбора у меня не было. Если я потеряю стадо, второй раз меня не простят. Смерть в бою честнее и достойнее.
Шерстянник от неожиданности упал на спину, тут же вскочил и махнул левой. Его ногти разодрали накопитель. Брызнула маслянистая жидкость. Если раньше у меня было преимущество перед рядовыми шерстянниками, то теперь не стало и его: даже курица может взлететь выше. Сейчас капитан даст команду, и его стая разорвет меня на все буквы алфавита.
Шерстянники не спешили меня добивать. Чтобы дать своему предводителю возможность порезвиться, они покинули место схватки в самом начале.
От очередной оплеухи мое покалеченное тело пролетело метров двадцать и перекатилось за валун на спину. Капитан прыгнул на меня, и, хотя я успел откатиться, пробитый накопитель, прижатый его ногой, оторвался совсем.
Не обращая внимания на боль, я опять сам бросился на него, стараясь вцепиться в горло. Руки соскользнули, зато мое лицо уперлось в шею. Осталось только раскрыть рот и пустить в ход зубы. Язык царапала набившаяся шерсть, от вони выворачивало наизнанку, но я все сильнее сжимал челюсти.
Вдруг капитан осел на колени. Теперь я доставал до грунта ногами, и у меня появилась возможность колотить его всеми конечностями.
Я знал, что подставляюсь. Капитану теперь было достаточно меня обнять. Быстрая героическая смерть.
Вместо этого Большой шерстянник упал на бок, придавив своей тушей мою ногу. Ударить меня он больше не пытался, а закрывал голову, как совсем недавно это делал Радим. Сам Радим стоял над поверженным врагом и со всего маху, как кузнец по наковальне, колотил его по затылку железной трубой с гвоздями.
— Хватит, Радим. — Я освободил ногу, поднялся и встал между ним и лежащим шерстянником. — Хватит.
— Дай, добью гада. Надоело числиться в святых. К черту дурацкие правила и законы. Пора становится человеком! — В таком бешеном состоянии видеть своего друга мне еще не доводилось.
— У него работа такая — делать зло. Каждый должен выполнять свою работу. Оставь его. Убьешь зло — и на земле наступит перебор добра. Кто тогда станет его ценить?
Радим прошептал какую-то фразу из запрещенных слов и отошел. Он еще несколько раз порывался вернуться, доделать кровавую работу. Прощение — слишком тяжелая ноша даже для него. Нет у нас места для ангелов.
Вдруг Радим поднял голову:
— Смотри-ка, утро.
Светлая лента над горизонтом становилась все шире. Лимонные облака теплели, наполнялись оранжевыми бликами.
— Что-то я устал, Паша. Пойдем к стене. Я хочу встречать утро по ту сторону. |
Рассказ открыт для комментариев