Гречкин возвращался к месту преступления.
Солнце касалось его теплыми кистями, невидимые птицы перепевали журчанье воды, а тлеющий в сердце уголек готовился вспыхнуть ярким пламенем сенсации.
Выпрыгивая из-за холмов, ручей устремлялся вниз по камушкам, петлял и раздваивался, шутливо плюхая прямо в сандалии. Как игривый щенок, полный жизни, и довольный всем вокруг.
Михаил в раздумьях шагал против течения, сопровождая поток напряженных мыслей верчением складного ножика в кармане. Подозрительно вглядывался во встречные струи, будто силясь разглядеть в безупречной прозрачности зловещий кровавый след.
Чем дальше вглубь, тем тесней смыкались кроны над головой, ветерок сникал, а птицы стихали. И только ручей услужливо показывал дорогу, не страшась мрачной предыстории места назначения.
Вызывая презрительную ухмылку, в памяти всплывали штампованные статейки о группе туристов «пострадавших от зараженной воды в озере крымского заповедника», «двух летальных исходах» и «ведущихся исследованиях с целью выявления возможных причин».
Как очевидец событий и мастер добывания информации не столь очевидной, он знал - все исследования давно завершены. Вредных веществ в озере не обнаружено.
По данным с кончика сорочьего хвоста обе смерти не имели ничего общего с отравлением. Инфаркт и разрыв тромба - простые совпадения. Недомогания остальных членов группы, потреблявших воду из озера, нетрудно было объяснить переутомлением, жарой, некачественными продуктами – чем угодно.
Оставалось решить, могли ли посторонние причины или самовнушение уложить в койки пятерых человек с «недомоганиями»? В каком порядке прекратились исследования воды и соответствуют ли истине официальные версии двух смертей?
Михаил всегда чуял, где следует покопаться, и сейчас не спешил тиснуть статейку одним из первых. Здесь пахло чем-то особенным. И чем бы ни был вызван запах – неизвестной инфекцией, умышленными действиями властей или бытовым преступлением, все это при должной обработке и подаче вполне годилось на роль сенсационной статьи. А уж подавать Гречкин умел. Жажда справедливости пополам с тщеславием, в соединении с остро заточенным под выявление человеческих пакостей пером, делали свое дело.
Возможность бытовухи тоже не исключалась. В походных условиях достаточно легко подсыпать какой-нибудь дряни в общий котел или чайник, а наиболее симпатичному тебе гражданину - прямо в миску.
«Маньяк в лагере!»
Неплохое название для статьи…
Но почему не открыли дело?
«Маньяк в лагере – внебрачный сын депутата Коськина!»
Неплохо, неплохо…
С сюжетом не вязался один лишь факт его собственного наблюдения. Все пострадавшие действительно пили из горного озера. В то время, как четверо, пивших из источника, никаких симптомов не обнаружили. Среди них был и сам Гречкин.
«Внебрачный сын депутата Коськина подсыпает яд прямо в озеро!»
Гм.
Ну, а если пару тонн?
Воображение уже вовсю трудились над темой промышленных отходов, когда ручей, вильнув в последний раз, пристроился к истоку на каменной горке. Другим руслом источник спадал прямо в озеро.
Да, именно здесь, взобравшись на скользкие камни, они набирали фляги. Остальные довольствовались озерной водой, которая на вид ничем не отличалась. Туристов, измученных солнцем и длинным переходом, она тогда просто вернула к жизни… Михаил поморщился от собственного неуместного сарказма.
Воображение ударилось в народный фольклор и усердно выискивало в недрах подсознания забытые сказки о мертвой и живой воде, отчего два русла и темная глубина озера в каменной оправе и вправду казались колдовскими. Хотелось оглянуться вокруг в поисках русалки на ветвях или бабы яги со ступой…
И очень хотелось пить. Вода искрилась на солнце, заманчиво журча, будто притягивая к себе... А почему бы и нет? Он ведь пил уже и ничего. Умыться точно можно. Но только Михаил подставил пригоршни, как услышал:
-Эй! Чевойто тут делаешь?
А оглянувшись, увидел… бабу ягу. Во всяком случае, бабульку, яростно махавшую клюкой, точно увидел.
- Да вот, попить хотел. Здравствуйте, бабушка.
Бабуля досадливо плюнула:
- И что вас носит то сюда… Напились уже одни. Туды же хочешь?
Михаил подумал, что бабка, возможно, права, и соскочил с камня.
- А вы, бабушка, живете тут недалеко?
Но бабуля уже резво ковыляла прочь, раздраженно бубня себе под нос.
Натоместь появилась русалка. Томно виляя бедрами, она вышла из-за деревьев и уставилась на Гречкина сквозь матовые стекла модных солнцезащитных очков.
- Здравствуйте, Михаил! И вы тут?
Впрочем, какими еще бедрами… Что она-то здесь забыла?
- Марго? Добрый день… Да, решил вернуться… Вы тоже?
Русалка обреченно вздохнула и поправила кофточку.
-Да, мы с Геной. Воон там палатка. Гена разобраться хочет, что за вода такая. Анализ сделать.
- Что, прямо тут?
-У него есть методика…
Гречкин пустил глаза под лоб. Методика! Гомеопат несчастный.
Впрочем, Гена и Марго, двое уцелевших туристов, представляли для него немалый интерес. Третьим был он сам, а четвертым…
- А знаете, кто еще вернулся? – Марго смущенно улыбнулась и залилась румянцем.
- Кто? – спросил Михаил, читая ответ на Маргаритиных щеках. Так они алели всякий раз, когда начинался урок йоги для желающих.
- Вячеслав?
- Как вы догадались? – глаза под очками распахнулись во всю ширь.
- Так остальным вроде как не до того, - пробормотал Михаил, потирая занывший от жары висок.
- И то правда, - Марго горестно вздохнула. – Ужасно все это. Просто ужасно.
Простившись взглядом с таким желанным, но сомнительным источником, Гречкин пошел за Маргаритой.
«Кто же здесь сын депутата Коськина?..»
Геннадий топтался у озера и, завидев Гречкина, приветственно помахал, не прекращая другой рукой яростно трясти пробирку.
Михаил изобразил улыбку. Терпеть не мог шарлатанов от науки, все это знахарство и гомеопатию.
Его отчим, Федор Иванович Барсуков, был известным медиком и талантливым ученым. Друзья и коллеги Барсукова принадлежали к лагерю академической науки, не терпевшему никаких альтернативных и «около»-наук. Михаил с детства знал статистику человеческих смертей по вине различных профанаций. Все эти волшебные снадобья и чудо-лекарства, взболтанные гомеопатами и зашептанные бабульками сводили в могилу доверчивых обывателей. Сколько раз ему приходилось писать обличительные статьи на подобные темы…
Родители Михаила погибли в автокатастрофе в самом начале его детства. Барсуков, их близкий друг, почел своим долгом усыновить годовалого Мишу и уже много лет по праву пользовался безграничным доверием и уважением последнего. Да и не только его одного. Федор Иванович внес немалый вклад в мировую науку, в кафедру своего института и в здоровье каждого пациента, находившегося на попечении его клиники. Студенты обожали профессора, несмотря на суровый нрав. С замиранием сердца вслушивались в громоподобный голос, начитывающий лекции, вытягивались по струнке, завидев в коридоре его крепкую фигуру и широкое лицо, чуть задетое тонким шрамом - сувениром из научно-исследовательской экспедиции. Боялись его гнева, съеживались от неодобрительного взгляда, трепетали в его присутствии… И все равно обожали.
Генка изначально чуть было не внушил Гречкину симпатию. Несмотря на крайнюю болтливость и свою глуповато-стервозную Марго. Он отличался добродушием и неуемной кипучей энергией. Но поскольку вся она вкладывалась в такое непотребное дело, как гомеопатия, добрые чувства Михаила долго не протянули. Теперь он искренне желал Марго новую шубу, машину и кавалеров побольше. Начиная с того йога.
Поздороваться с Вячеславом пока что не пришлось, тот был занят утренней медитацией и на добрых полтора часа превратился в изваяние. Умей статуя Апполона курить, она бы тем сейчас и занялась в сторонке и самым нервическим образом. К идеальному телосложению Славика прилагалось лицо с тонкими и правильными чертами, а также неизменно одухотворенное их выражение.
Марго не сводила с него очарованных глаз, но Генку, казалось, это ничуть не заботило. Он живо подбежал к Гречкину и уже предлагал ему запасную палатку.
- Статью писать будешь? Правильно! Это может быть загадкой века!
- Да… А Славик что здесь делает?
- Ну, он… энергетику озера улучшает. Медитирует, молится…
Гречкин даже присвистнул.
- В конечном счете, - изрек Генка с самым серьезным видом, - мы все пытаемся как-то помочь людям.
Михаил молча смерил взглядом «помощников» и направился к Марго, добывавшей палатку из багажника. Он твердо намерился провести здесь пару дней и понаблюдать.
Палатка оказалась розовой. Марго возила ее для себя - для тех случаев, когда поссорившись с Генкой, желала ночевать в одиночестве.
Так прошло два дня. Генка тряс колбы, Славик молился, Марго загорала, а Гречкин наблюдал. В конце концов, Михаил поймал себя на мысли, что чаще всего сосредотачивает внимание на загорающей Марго. Следствие зашло в тупик.
От нечего делать он стал интересоваться ходом Генкиных экспериментов. Но тот, хоть и брызжа энтузиазмом, на практике ничем пока похвастаться не мог. Зато теорию развил весьма пространную.
- Понимаешь, самого вещества уже может не быть в воде, ни одной молекулы. Но память о нем… Вода имеет память! Информация правит миром, тебе ли не знать, работнику СМИ? При потреблении воды, организм человека усваивает эту информацию, так как сам по большей части состоит из воды. И подвергается изменениям согласно заданным программам.
Михаил скривился и в который раз коротко высветил фактическое положение вещей.
- Память воды научно не доказана. Структура жидкости настолько динамична, что не может фиксировать никакой информации.
- Нет, Миша, ты не прав! Ты думаешь, они скачут хаотически туда-сюда? – Генкины толстенькие пальцы-сосиски беспорядочно замельтешили, изображая хаотичное движение молекул.
- Это как… танец! – его пухлая лапка зависла в изящном жесте. - Когда партнеры меняются, а рисунок танца остается тем же.
- Но теорию кластеров еще никто не доказал практически.
- Это пока, Миша! Нобелевская премия в миллион долларов дождется своего обладателя! И очень скоро…
Генкины речи пронизаны были такой убедительностью, будто он сам намеревался стать новым фаворитом Нобеля.
«Разве что Шнобелевская…» - вертелось у Гречкина на языке.
Впрочем, эти беседы не позволяли умереть со скуки. К тому же они давали пищу для сарказма, так необходимого для написания новых остроумных изобличений.
- Вода, Миша, помнит все, что в ней когда-то растворяли. Электромагнитный узор на ее кристалликах – точное подобие двоичного кода ЭВМ.
- Эти связи живут секунды! – Миша всякий раз поневоле вовлекался в дискуссию, - вся эта память стирается быстрее, чем кто-то успевает вникнуть в ее смысл.
- Нет, нет и нет! Теоретически обосновано существование молекулярного ассоциата из 912 молекул. Он может жить часами!
- Практически это не доказано, - упрямо твердил Гречкин.
- Все начинается с теории! То, что существует часы, может существовать и годы. Ты представляешь, какой потенциал у такого открытия? Разве оно не стоит того, чтобы выйти за пределы ортодоксальной науки и принять новое виденье мира? Как просвещенный человек, ты не можешь отрицать, что вода помнит всякое растворенное в ней вещество!
- И эмоцию, - послышался тихий голос у них за спиной.
Рядом стоял Славик с кротким выражением и светлой улыбкой на смазливой голливудской физиономии.
- Ну конечно! – обрадовался Генка его поддержке.
- Коне-ечно… Эмоции! – Гречкин разозлился не на шутку. - Берешь бутылку, пишешь на ней «Далай Лама» и продаешь за штуку баксов. Чудный бизнес, безубыточный! И если теоретически еще можно обосновать, почему вода, заряженная эмоциями Далай Ламы, повлияет на чью-то раковую опухоль, то вода с той же этикеткой, но заряженная депутатом Коськиным, в лучшем случае обернется эффектом плацебо. В худшем же – глупым и неоправданным летальным исходом.
Славик смиренно выслушал тираду и снисходительно качнул буйной шевелюрой.
- Любое открытие становится опасным не в тех руках.
- Угу. Когда вам вручат атомную бомбу, надеюсь, вы и ей найдете полезное применение.
Мужчины замолчали, сосредоточенно сопя, и, видимо, подыскивая способы полезного использования атомной бомбы.
Марго положила конец дискуссии, объявив, что чайник закипел. Славик первым двинулся к костру, уже издалека даря хозяйку неземной красоты улыбками.
- А что за депутат Коськин? – робко спросил Генка, стыдясь своего невежества.
- Понятия не имею, - процедил Михаил сквозь зубы.
Следовало срочно что-то предпринять.
На следующий день, поднявшись ни свет, ни заря, он отправился на поиски ближайшей деревни. Славик уже стоял в позе дерева под гигантской елью, сложив руки в «намасте» и не обращая ни малейшего внимания на стрекозу, усевшуюся ему прямо на нос. «Полное единение с природой», - пробурчал про себя Гречкин, держась однако на расстоянии, будто опасаясь это единение нарушить.
План его состоял в том, чтобы расспросить о злосчастном озере кого-нибудь из местных. Подчас и в события прошлого бывает полезно сунуть нос. Бодро шагая вдоль ручья и дивясь буйной растительности, он внезапно наткнулся на то, что искал, причем в наилучшем возможном виде.
Бабуля с клюкой! Она собирала в подол травки и, поглядывая на небо, энергично отмахивалась от мошкары. То, что нужно! В бабушек Гречкин верил как в бога, не было еще в его жизни дела, для которого у них нельзя было получить информации.
Приветствие сторон прошло довольно мирно. Баба Глаша пребывала в гораздо лучшем расположении духа, чем накануне, вот только опасалась дождя, уже накрапывавшего и обещавшего по ее словам разойтись с минуты на минуту. Приметив под кустом мешок с травой, размерами чуть ли не превосходивший саму бабу Глашу, Гречкин предложил себя в качестве подсобной силы, и взвалив мешок на спину завел доверительный разговор.
- А знаете, баба Глаша, я ведь тоже отсюда родом…
И это была правда, до злосчастной автокатастрофы его родители пару лет прожили в Бахчисарае.
Земляку баба Глаша готова была поведать что угодно.
- Озеро? Дурное место, сынок, нехорошее. А все она – Майка, царствие ей небесное.
- Что за Майка? – заинтересовался Михаил, немного побаиваясь, что дело сведется к каким-нибудь темным предрассудкам и нечистой силе.
Так оно, впрочем, и вышло.
- Эх, гордая была, умная… Но злая, злая… - бабка печально покачала головой.
- Что же она сделала?
- Воду отравила. Людей возненавидела… Умерла она здесь, значится.
Гречкин навострил уши – еще один летальный исход. Складной ножик в его руках завертелся сам собою.
- А как умерла, водой отравилась?
Бабуля в раздражении даже ногой топнула:
- Не отравилась, а отравила! Ненавистью своею.
Михаил зашел с другой стороны, стараясь выудить факты из этого символизма.
- Если возненавидела, то, наверное, причины были?
- Были. Как не быть! – баба Глаша внимательно глянула на Гречкина, - мужа ее убили, и ребеночка – чуть было…
Михаил остановился.
- За такое любой возненавидит.
- Да, - баба Глаша вздохнула, - твоя правда, любой…
- Так что ж вы говорите – злая?
- Была добрая, стала злая, - легко резюмировала старушка. - В один момент стала. Ненависть знаешь, как глаза застит. Ограбить их хотели. Мужу лекарство дали, чтобы спал, и ребеночку. А ее заставили показать, где ценность спрятана. Она согласилась, конечно. Да только вместо усыпляющего снадобья ядом их опоили, по ошибке. Майка как узнала – озеро закляла, себя и людей тех тут же и сгубила. И до сих пор губит. А ребеночек жив остался.
- Да как же? – Михаил совсем опешил от такого поворота.
- А ему лекарства вовсе не давали. Один из тех людей добрым был человеком, грудничку навредить боялся и не стал давать, тот и так спал. А она видишь ли, как заслышала про яд, так и ослепла и оглохла, думала, погибли оба… Так всех и убила. Только тот мужчина и спасся, с ребеночком. Жил у меня тут с неделю, пока не поправился.
Непонятно, чего здесь было больше – неправдоподобия или драмы. Воры со снотворным, добрый человек среди них, женщина, устроившая бойню и заклявшая озеро… Вертя ножик во все стороны, Михаил напряженно пытался отделить факты от вымысла.
- И как… Как она их убила?
- В озеро заманила. Сама бросилась, а они за ней. У ней нож был, походный, вот как у тебя… Она с тем ножиком поначалу на них кидалась, а потом в себя всадила. А они воды наглотались и умерли в тот же день. Вот так.
- Так вода… и была отравлена? До этого? – ничего уже не понимая проговорил Михаил.
- Эх, сынок… - бабка в расстройстве покачала головой. – Хватит уж об этом, заходи в дом, чайку выпьем.
Уже сидя за столом и слушая барабанную дробь по крыше, Гречкин глотал горячий настой, понемногу избавляясь от странной тревожности, навеянной рассказом. Погибшая Майка никак не выходила из головы.
- Вот ты говоришь, злая, баб Глаш, - никак не мог он успокоиться. – Но ведь в аффекте и не такое совершишь. Кто бы не возненавидел?
Баба Глаша пропустив «аффект» мимо ушей в точности уловила его мысль.
- Я не осуждаю. Говорю, как есть - поддалась она злости. А ежели б знала наперед, что с этого выйдет? Наверное, сделала бы все, чтобы смирить ярость…
- Да как же можно знать наперед то? – не унимался Михаил.
- Нельзя сынок, нельзя. Хотя… Поживешь с мое – увидишь, когда ненависть над человеком власть берет - конец обычно всегда один и тот же.
Переждав дождь, Гречкин двинулся в лагерь. Добиться от бабы Глаши еще чего-то не вышло. История казалась запутанной и не внушала особого доверия. Но настроение его странным образом переменилось. Он почти не слышал Генкиных россказней, то и дело поглядывая на озеро. Перед внутренним взором всплывали кадры воображаемой драмы…
- Мишка, ты не заболел? Пиво будешь?
Холодная банка, подсунутая Геннадием, немного привела его в чувство. А после еще двух в голове прояснилось. Точнее, помутнели тревожные образы, и это позволило позывным реальности пробиться в режим настоящего времени.
Внимание его привлек Славик, производивший пассы руками над Маргаритиной спиной. Поинтересовавшись у Генки, в чем заключается фишка, Гречкин услышал следующее:
- А, это… Бесконтактный массаж. У Марго сегодня спина болит.
Михаил припомнил, что вчера она жаловалась на спазмы и головную боль.
- Она воды хоть не пила, Ген?
- Да, нет… Я уверен. У нее, понимаешь, склонность такая. Вечно выискивает у себя болезни. Мы так и познакомились. Я ей раньше препараты готовил десятками… Может, потому и замуж за меня вышла.
Славик бережно приподнял волосы Маргариты и принялся колдовать над ее шеей.
- А ты не боишься… Что бесконтактный массаж может перейти в … контактный?
Гречкин сам себя не узнавал. Он всегда был далек от того, чтобы давать кому-либо советы или не дай боже вмешиваться в чужие дела. (Если это не сулило сенсационного материала) Фраза будто сама слетела с языка. Наверное, пиво подействовало.
Генка взглянул озадаченно.
- С чего бы? Марго всегда нравилась мужикам, но…
Тут он примолк, старательно рассматривая свою банку. А Гречкин выдал следующее, и снова неожиданно для себя самого:
- Понимаешь, все эти болезни… Может ей недостает внимания?
Генка оторвался от банки.
- Думаешь?
Михаил кивнул. Он и вправду сегодня так думал, хотя еще вчера готов был приписать кокетство Марго лишь ее вздорному характеру. Как ни странно, Генка тоже вызывал в нем гораздо большее участие.
- А Славику неплохо бы объяснить, что к чему. Не нравится мне этот святоша.
Тут Генка испустил смешок и закашлялся.
- Н-да. Тут ты прав, он лет десять назад весьма бедовым типом был. Золотая молодежь, жизнь – вечная «пати», развлекался по полной, сердца бил в дребезги.
Михаил ничуть не удивился сказанному, но Генкиной ухмылки не понял.
- Духовный путь его полностью изменил, - философично изрек Геннадий.
Гречкин подивился было его наивности, но тут заметил, что Генка уже чуть ли не давится смехом.
- К тому же, он хоть и сердцеед был, но совсем не женщинами интересовался.
- А кем? – ошарашено выдавил Гречкин.
Генка гоготал как ненормальный.
– Он кстати сказал вчера, что тебе идет футболка в обтяжку!
Михаил онемело смотрел, как Славик с грацией гепарда показывает ничего не подозревающей Маргарите новые упражнения.
- Ладно-ладно... Ты чего? Про футболку шучу я...
История бабы Глаши требовала проверки.
Михаил позвонил коллеге с просьбой поискать информацию, а сам, чувствуя моральное истощение, заполз в розовую палатку и уснул.
Всю ночь его мучили кошмары.
Снилась прекрасная женщина с длинными волосами, а баба Глаша все твердила, покачивая головой: «Красивая, но злая, злая…».
Потом он был в озере, под водой. Вместо рыб повсюду плавали молекулы. Они то хаотично вращались, то тщательно выписывали фигуры каких-то старомодных танцев.
Отчаявшись их пересчитать, Гречкин задумал поймать одну. Схватил и поднес к глазам – она оказалась огромным кристаллом, с торчащими отовсюду плюсами и минусами. В конце концов, она шибанула током, как гигантская рыба-скат, и Гречкин с криком вынырнул на поверхность.
Он лежал на воде и сердце, бешено колотясь, норовило выпрыгнуть из груди. Вокруг была лишь темнота и небо с падающими звездами.
Одна звезда спустилась прямо к нему… И вот уже над ним склонилось прекрасное женское лицо с длинными и темными, как ночь волосами. Глаза ее полны были нежности, а губы тихонько напевали странно знакомую мелодию. Волны укачивали его, сердце успокаивалось. Он засыпал во сне, радостно убеждая бабу Глашу: «Нет, она не злая, она совсем не злая…»
Утро принесло плохие новости. Позвонил отчим из Стокгольма, куда отправился на двухмесячную серию конференций. До него дошли известия о крымской трагедии и, кажется, встревожили не на шутку. Он даже слег, и всеми силами уговаривал Михаила оставить это дело и приезжать к нему.
Гречкин не помнил отчима таким возбужденным, и хоть списал все на болезнь, пообещал скоро приехать. В самом деле, если история бабы Глаши не подтвердится, то и делать здесь в принципе нечего.
Но, как ни странно, коллега его что-то нарыл и прислал сообщение, что к вечеру позвонит и обо всем расскажет, а пока ему нужно кой-кого проведать.
Поразмыслив, Михаил и сам решил еще разок побеседовать с бабой Глашей.
Она как раз убиралась в доме, и Гречкин изъявил желание подсобить. Выбивая тяжелые половики, он как бы невзначай вернулся к разговору об озере.
- Так вы не знаете, баба Глаша, почему вода плохая?
- Ненависть…
- Ну да, я понимаю. Но как? Как она это сделала? Как можно воду заколдовать?
- Да кто ее знает, порчу навела.
- А как порчу навести? Ну вообще. На меня к примеру…
- Да ты что, сынок! Типун тебе… тьфу ты, доведешь до греха… Как наводят…Кровь портят человеку. А с дурной кровью долго никто не живет. Это, знаешь ли, большое дело. Бывает, свою кровь заговаривают, в напитки подмешивают. Знаешь, небось, как девки привораживают…
Гречкин слушал во все уши, мучая ножик на все лады. Ему начинало казаться, что из-под налета чертовщины начинает проглядывать что-то рациональное, простое, и все объясняющее. В конце концов, мозг его вывел таки гипотезу. Фантастичную и всем обязанную их с Генкой и Славиком дискуссии. Не позволь он расшатать тогда свои позиции, эта мысль вообще не пришла бы ему в голову.
Но было еще кое-что. Конечно же, полная ересь, основанная на сновиденческих переживаниях прошедшей ночи. А стало быть, ни на чем не основанная. Случайная, глупая, сумасшедшая мысль. И все же…
- Баб Глаш, а тот «добрый человек»… Вы говорили, поправлялся он у вас? А что у него было?
- Что было то? Глаза чуть не лишился, Майка ножом полоснула, думала, он ее сыночка извел. Все лежал да каялся, ребеночка усыновить решил...
Михаил невидящими глазами скользил по поверхности озера, благодарный шоку за отсутствие каких-либо связных мыслей. А когда они придут… Ей богу, лучше броситься туда, в темную глубь, и хоть там скрыться от наступающей правды.
Телефон прозвонил четыре раза до того как он заставил себя взять трубку.
- Вобщем, Миха, история та еще. Тридцать лет назад было. Двое ученых, муж и жена занимались исследованиями в том вашем заповеднике. Что-то связанное со структурой воды. Вобщем, в серьез их никто не воспринимал. Но опыты стали давать результаты. Да какие! Им прямо грозила Нобелевка, а это миллион, ты понял? В официальных научных кругах поначалу посмеивались, потом встревожились. После такого открытия, говорили, нужно будет всю науку переписать, и не только физику с химией. Вобщем, мягко им стали намекать, что следует поделиться идеей со светилами и получить официальное «добро», либо свернуть удочки. Там ведь знаешь, своя мафия. Но… Люди молодые, гордые, стояли на своем. В один прекрасный день к ним явилась делегация уже не столь деликатная. Некая организация, чисто решающая правительственные проблемы. Был с ними какой-то ученый, не знаю пока, кто и почему... Вобщем, обыск делали, мужу препарат вкололи, чтоб не дергался, да и ребенку, чтоб не возиться. Да случайно с какой-то дрянью перепутали. Хотя может и не случайно, теперь не понять… Женщина домой вернулась, и, видя, что дело не шуточное, место эксперимента показала и все наработки отдать согласилась. А тут как раз и выяснилось, что вместо снотворного им яд вкололи. Дилетанты, блин, где их только нашли… Женщина, вроде как обезумела и набросилась на них. А подробнее добиться не могу…
- От кого? – еле слышно проговорил Михаил.
- Да нашел одного, только он сейчас в психушке. Остальные мертвы, прикинь? Кое-как рассказал, а на этом месте впал в истерику, только и шепчет «Ведьма, ведьма…». Я и отчет о том деле достал, чистое везение, оно вообще нигде не светилось. От чего те умерли, вообще неясно – ни ран особенных, так, царапины, ни воды в легких.
- А… женщина?
- Ножевое ранение в живот. И вода в легких. Только знаешь, тот клиент клянется, будто она сама себя ранила, а потом давай топить мужиков. Они за ней в озеро прыгнули, достать пытались. Не иначе, как рассудком тронулась… и не удивительно. Мужики самую малость наглотались и на берег вернулись, а она ко дну пошла, не подпустила. А те так и кончились на берегу. Бред, как по мне, полнейший.
- Ты отчет видел, Саня… Как фамилия ученых?
- А, как раз сказать хотел. Алексей и Мария Гречкины. Прикинь, совпадение? Але, Миха, але… Или… не совпадение?..
Окружающее утратило четкость и помутнело, странная зыбь внизу, где раньше была земля, плохо поддерживала ватные ноги, деревья расплывались... Гречкин и сам как будто стерся и размылся. Продираясь сквозь спутанные ветви этого глупого сна, он добрался до домика бабы Глаши, и напугав ее до смерти своим видом, спросил не знает ли она фамилию Майки, и что стало с доктором и тем ребенком.
- Усыновил он ребеночка, хороший человек. Мне помогает, деньги присылает, только не приезжал ни разу. И мальчонка вырос, повидать бы… Он мне родня как никак…
- Родня? – слабо переспросил Гречкин.
- А как же! Майка то - племянница моя, троюродная. А фамилия по мужу Гречкина.
- Гречкина Майя?
- Мария. Это уж я ее Майкой прозвала. Егоза была. «Марийка» и прокричать не успеешь…
- А не осталось у вас… А то у меня и нет от нее ничего… Только фото. И то старое…
Баба Глаша так и села на скамью, всплеснула руками и схватилась за сердце.
В тот день Михаил так и не показался в лагере. Смотрел и пересматривал альбомы и вещи, оставшиеся от родителей. Папку с черновиками каких-то записей отложил в сторону. Никак не мог себя заставить. Но понимал, что нужно, и, наконец, решился.
Суть исследований понял больше из писем, написанных его матери Федором Барсуковым. Поначалу они пестрили настойчивыми советами не делать из себя посмешища и закрыть весь этот балаган. Но вскоре и он уверовал в состоятельность экспериментов. Речь шла об озере с очень приличными исходными условиями для исследований. Какое-то специфическое магнитное поле земли в этом месте… Гречкиным удалось модифицировать информационную составляющую воды, причем в рамках целого озера. Вода в нем откликалась на сущие миллиграммы растворенного вещества и приобретала его характеристики на пару часов, а то и дней. Мария носилась с идеями об изменениях структуры воды и на более долгий срок, исчисляемый годами.
Дальше - больше, заселяя озеро живыми организмами, она заставляла их издыхать и возрождаться с помощью биологических и химических средств. И тут ей в голову пришло проверить еще одну гипотезу… Образчик воды, прослушавший в местной церквушке службу «за здравие» отправился в озеро, и все, что было в нем живого, принялось расти и размножаться. Отныне озеро болело и выздоравливало согласно воле и намерениям Марии Гречкиной.
Барсуков перестал над нею потешаться, и даже обещал приехать заценить, если она сумеет «превратить воду в вино к его приезду».
А в последнем, мрачном и раздражительном письме, он упрекал ее за преждевременное оглашение результатов. Всюду в тексте сквозили намеки, что нечто затевается, а также увещевания приостановить исследования хотя бы до лучших времен. Неизвестно, что ответила ему Мария, но вероятно, только то, что ей плевать.
Михаилу не раз приходилось видеть жертв этой исследовательской горячки, когда остановиться на полпути просто невозможно.
Ясно, что Барсуков пытался предупредить, но… Он все-равно был косвенным виновником трагедии, заодно с людьми, чьи взгляды и действия привели к смерти его родителей.
И жить во лжи столько лет… Все эти фото и письма отчим оставил здесь, лишив Михаила даже воспоминаний. Никогда еще Гречкин не испытывал такой жгучей боли.
Под утро он попытался заснуть, но в тревожном сне все время просыпался, то доказывал что-то, то стонал… Баба Глаша принесла ему чашку травяного настоя.
- Попей, сынок, попей… забудешься…
Но даже настой не мог справиться с нервами, возбужденными до предела. Полусон сменялся полуявью, и мало отличая воображаемое от действительного, Михаил принимался бродить из угла в угол.
Мысли его вращались вокруг отчаянного плана матери, в порыве мести отравившей озеро собственной кровью. Ему б и в голову не пришло, что такое возможно. Но сейчас он и сам ощущал в своих жилах субстанцию, способную убивать. Дай ей только возможность, ненависть вырвется наружу и утопит в крови всех – виноватых и невиновных.
Шатаясь, он вышел из дома и побрел сквозь лес к озеру. Даже не раздеваясь, нырнул в холодную воду.
Раскинул руки и долго лежал на поверхности, разглядывая звезды, отчаянно ища ту, что склонялась над ним во сне… Но она не приходила, чтобы спеть и успокоить. Боль одиночества заставляла сжиматься в комок. Он судорожно сжал ладонь, а вместе с нею - лезвие открывшегося складного ножика. Оно впилось в ладонь, как голодный вампирчик, и физическая боль на мгновение заглушила душевную. Почувствовав облегчение, он сжал лезвие еще сильнее - кровь хлынула из ладони, смешиваясь с темной озерной водой.
«Когда ненависть берет власть над человеком - конец обычно один и тот же» - явственно прозвучало у него в ушах. Кажется, он слышал это совсем недавно.
Ненависть была похожа на холодную воду в жаркий день, отпив которую, никак нельзя остановиться. Если б только она могла утолить жажду…
Невозможность найти и наказать виновных прямо сейчас, направляла ее на Барсукова. Ей было все-равно, что в мире нет для Михаила человека, более любимого и дорогого. Она требовала в жертву эту любовь.
«Все ясно... Ясно наперед» - с болью думал Михаил, и, ужасаясь, вглядывался в пустоту собственного сердца. Целое озеро ненависти не в силах было заполнить место, откуда изгнали любовь. Страшное, темное, необитаемое место. И все же, как хорошо было разглядеть его вовремя…
Свет далеких звезд как будто теплел. Кровь, сочащаяся из ладони, перестала казаться ядом. Бабкино зелье начинало действовать, призывая сон. И, укачиваемый легкими волнами, он, наконец, услышал негромкое пение «той» звезды… А засыпая, залюбовался ее самой светлой в мире улыбкой…
- Тащи его! За ногу хватай… Марго, ну что ты стоишь, как…
- Да не стою я! Мишенька, боже… Славик, нужно сделать искусственное дыхание!
Больше всего на свете ему не хотелось просыпаться от сладкой дремы…
Но искусственное дыхание?! «Славик?! Ни за что!»
Закашлявшись, Гречкин открыл глаза. Уже светало. Он в мокрой одежде лежал на берегу, выуженный заботливыми руками гомеопата. Заснул в воде, что ли…
Позволив Марго стащить с себя кроссовки, а Генке – футболку, он покосился на Вячеслава и, несмотря на онемевшие пальцы и раненую руку, стал самостоятельно стягивать шорты.
Вскоре, сухой и перебинтованный, Михаил добрался до телефона с десятком неотвеченных вызовов отчима.
- Миша, что там у тебя? Почему не отвечаешь? – голос Барсукова дрожал от волнения.
Михаил со щемящей нежностью слушал этот голос, когда-то зычный до рыку, а теперь изрядно ослабевший от болезни и переживаний. Как странно - в нем тоже слышались отзвуки ночной мелодии...
- Все хорошо, пап. Я… купался просто. Завтра выезжаю. Все хорошо… Я люблю тебя, пап.
Молчание в трубке.
- Спасибо, сынок… Спасибо.
Не успел Михаил взглянуть на мир просохшими глазами, как на него налетел Генка.
Тыча под нос какие-то колбы, он слова не мог сказать от волнения. Наконец, совладав с собой, Гена плюхнулся на траву.
- Вот это было вчера, - ткнул он пальцем в один образец.- А это – сегодня!
Неизвестно какой реакции он ждал от Гречкина, лицезревшего две абсолютно одинаковые стекляшки с водой.
- Структура воды изменилась! Совершенно другой информационный узор! Я, правда, не знаю, какой именно, это надо выяснять в лаборатории, но…
Гречкин слышал его через слово, наверное, из-за шума в ушах от потери крови, но старательно улыбался и поддакивал время от времени. Подбежавшая Марго хлопала в ладоши, а Славик светло улыбался, сложив тонкие пальцы пианиста в «намасте».
Озеро искрилось на солнце яркой голубизной, прозрачное до самого дна. На глубине его больше нечего было скрывать.
И вдруг среди белого дня Михаил увидел ее, «поющую». Она отражалась в озере, как всегда ослепительно прекрасна. Сердце его запело от радости, а она шепнула ему в ответ: «Спасибо, сынок… Спасибо» |
Рассказ открыт для комментариев