К утру ноги каменеют. Не сгибая колени, ковыляю в ванную. Наверное, так двигались по земле первые, поднявшиеся на задние ноги динозавры. Кстати, а что у них было: ноги или лапы? У меня точно лапы, особенно утром.
Алик когда-то говорил:
— Леночка, утром лучше всего будит холодный душ и кофе.
Алик, иди-ка ты ко всем чертям! Каждый прав для себя, а по утрам особенно.
А еще мы правы, когда примеряем на себя варианты своей жизни. Проблема только в том, что нацепив ее, снять уже невозможно.
Мы правы в принятии общих правил и в их нарушениях. Было бы великолепно, если бы поощрения и наказания каждый выбирал себе сам. Вот, например, играли мы на третьем курсе в баскетбол. Дохлая Инка, как всегда, подсуживала команде противника — мстила за Алика. По большому счету — бог с ним. Но тут совпало все вместе: во время броска по кольцу под меня внаглую подсели. Я упала на живот — боль адская, жива ли, нет — не знаю еще сама, а Инка, зараза, ехидно так хмыкнула и... показала мой фол. Ну, я сгоряча и запустила мяч ей в зад. Кто знал, что она повернется? Ее с мячом в обнимку унесло вначале на стойку баскетбольного щита, а потом на месяц в больницу. Меня, соответственно, на зону. Вчерашнюю отличницу и, со слов ректора, гордость университета. Прокурор «за покушение на жизнь однокурсницы и дочери депутата Думы» предлагал двадцать. Получила четыре. Отсидела в соответствии с требованиями прокурора.
Обижаться на судьбу бесполезно. Во всем есть какая-то суровая высшая справедливость. Поэтому любое решение суда воспринималось мной тогда, как «так тебе и надо». Я переживала за здоровье Инки больше, чем она сама, и фактически отсидела два срока. Один — физически в камере, второй — бесконечный год в карцере, который нам устраивает совесть. И нет в этом карцере ни окон, ни дверей, ни захудалой лампочки.
После года отсидки я узнала, что Инка, благодаря той же высшей справедливости и компенсации за страдания, попала на телевидение. Вначале как «жертва преступницы», потом, уже не без помощи родителей, как телеведущая политического канала.
А еще Инка вышла замуж за Алика. Моя совесть тяжело вздохнула и выпустила меня на свободу.
Согласитесь, замечательно быть дочерью депутата. Мой папка всего лишь бывший ученый. Уже почти двадцать лет с инвалидного кресла не встает. Но он настоящий, он умница. Я бы его никогда на Инкиного папашку не поменяла.
Ладно, хватит себя терзать. Пора отключиться и думать о хорошем. О ванне, например.
Лично мне по утрам нужна ванна. Тело в воде теряет привычный вес, от тепла накатывает дремота, можно отключиться и досмотреть прерванный сон. А иногда я просто закрываю глаза и представляю себя в лодке, плывущей по бесконечному океану. Серо-свинцовая рябь, туман, покрывающий планету, и ты посреди космоса непонятных ощущений.
Позади резкий всплеск. Неужели рыба? Откуда ей взяться? Тут только туман, холод да мертвая, словно покрытая слоем жира вода. И еще очень немолодая женщина, плывущая в лодке без весел. Я вспомнила, как по утрам принимая ванну, представляла себя в лодке посреди океана. Когда же это было! Вчера? Сто лет назад? Триста? Нет, все-таки вчера. Я тогда еще служила подопытной крысой в лаборатории красавца и мечты женской половины института Олега Александровича, нашего профессора, а еще лет двадцать до того просто Алика.
Забавно, что еще раньше, почти сорок лет назад, этот институт назывался лабораторией, и им руководила моя мама. Как и теперь, все работоспособное население островка, человек семьдесят, трудились у нее. На материк почти не ездили. Три часа на катере по Охотскому морю не ахти какое опасное путешествие. Да только что там делать, на материке? Материться?
Наш остров снабжался лучше многих областных центров. Ударников труда лаборатории, желающих провести отпуск в теплых краях, вертолеты доставляли прямо со дворов в аэропорт Южно-Сахалинска, а оттуда спецрейсами на закрытые курорты Сочи.
В те годы Алик служил при маме лаборантом. После ее гибели уехал в белокаменную, а вернулся уже директором. Вот тогда лаборатория и стала институтом.
В его «лаборантский» период я еще ходила пешком под стол и изредка под себя. По-настоящему мы познакомилась, когда он читал нам лекции по генетике в МГУ, поражая наше провинциальное воображение широтой взглядов и эрудицией. Тогда же я узнала, что мы с ним земляки, что, несмотря на возраст за сорок, он все еще холост, и что, нарушая преподавательскую этику, шустрый профессор потихоньку встречается со старшекурсницей Инкой.
Качественные мужские мозги всегда производили на меня ошеломляющее впечатление. Я тогда влюбилась в него без памяти. Сама ему призналась, Сама увела у Инки. Мне было абсолютно наплевать, сколько ему лет и что будут говорить у меня за спиной! Ревновала, сходила с ума, недоедала — экономила деньги ему на подарки. Через год забеременела. Алику об этом не говорила, но с его головой, как было не догадаться? К тому же он видел мою реакцию на баскетбольной площадке: я упала на живот, когда была уже на третьем месяце. Больно, конечно, но в первую очередь было страшно за ребенка. Я тогда весь день гладила собственное пузо, словно просила прощение у будущего малыша.
Алик стал меня избегать. На суд не пришел. А Танечку я все-таки родила. В камере.
Сидеть пришлось долго. Даже бывалые зэчки удивлялись. Четыре года, определенные судом, превратились вначале в двенадцать, потом в восемнадцать и грозили растянуться до сорока. Наивность и вера в высшую справедливость испарились в первый же год. А когда у меня отобрали Танечку, я стала, как другие. Если бы сейчас повторилась ситуация на баскетбольной площадке, в Инку полетел бы не мяч, а топор.
Помог случай.
В один из бесконечных понедельников нас вызвала начальница тюрьмы и предложила:
— Вас, девки, на воле кто-то очень не любит. Думаю, сам бог или, по крайней мере, кто-то из его замов на земле. Так что косить вам тут пожизненно. В смысле, не очень долго. Сами знаете, какие испытания проводятся рядом на полигоне и какой уровень радиации мы получаем каждый день. Не зря тюремное кладбище светится по ночам. Так вот, есть шанс пожить и послужить науке. Будете обитать практически на свободе. Жрачка — самая лучшая. Срок тоже могут сократить. Короче, медицинской лаборатории нужны доброхоты для опытов. Желающие?
Независимо от желания в лабораторию попали все. Понятно, что списки были составлены заранее и от нашего «хочу — не хочу» ничего не зависело.
Обещанная свобода оказалась более чем условной. Подопытным крысам, то есть нам, нацепили на ногу электронные кольца с дистанционным контролем. Светка-тату по неграмотности в первый же день попробовала рвануть — думала нарвалась на лохов. Ее, дуру, в дверях шарахнуло током так, что назад вносили уже на руках. Зато ночевала наша группа в гостинице при институте. Охранник с прибором шел сзади, а мы впереди метров за пять. Как собачья упряжка. Будешь спешить или отставать — мало не покажется. Электрическое напряжение — это не только свет.
Олег Александрович появился в лаборатории на следующий день. Ловко скользя между лаборантками и раздавая какие-то поручения, он быстро продвигался в нашу сторону. Высокий лоб, профессорская стать, и при этом юноша. На глаз больше двадцати пяти не дать.
Вначале я поверила, что Алик меня не узнал — столько лет не виделись. Да и тюрьма не красит — почти сорокалетняя тетка с ранней сединой, морщинами, с сухой кожей в кровоподтеках. Дикая тварь.
Он смотрел сквозь меня, не замечая ни лица, ни пола, ничего, кроме статуса: подопытное животное.
— Профессор, я пытаюсь разыскать свою дочь. Ее отобрали у меня почти двадцать лет назад. Помогите мне!
Он вздрогнул. По лицу скользнуло нечто человеческое. Скользнуло и исчезло. Передо мной опять стоял респектабельный ученый, для которого ничего, кроме науки, не существовало.
— Вы должны обратиться со своими проблемами в соответствующие инстанции...
Он так и сказал: «Со своими проблемами».
Холодная волна покатилась от шеи вниз: даже если я буду ползать на коленях перед этим монументом, он не пошевелит пальцем. Меня просто вернут на зону, чтоб не надоедала профессору с мировым именем. Человек поглощен работой, и ему совсем не до смертных дел.
Начальница тюрьмы все-таки оказалась права: быть подопытной крысой в лаборатории гораздо веселее, чем сидеть на зоне рядом с ядерным полигоном. Постепенно привыкаешь к кольцу на ноге, к ежедневным досмотрам, к охране. Зато в качестве компенсации мы получили ресторанное питание, жилье со всеми удобствами, ежедневные медосмотры. Нам даже заплатили небольшие деньги, за которые мы тут же накупили себе кремы и шампуни, привели в относительный порядок кожу, стога на голове и стали похожи на обычных лаборанток.
За бытовые удобства женщина может пожертвовать многим и многими. Тем более простить такую мелочь, как сыворотка, которую нам вводили чуть ли не каждый день. А почему не простить, если летальных исходов в группе пока не было. Максимум — недельная сыпь. Причем, в некоторых случаях Олег Александрович лично водил пострадавшего в ресторан на какие-то специальные деликатесы. Приятно и удивительно! Человек, посвятивший себя круглосуточной работе, находил время на «пострадавших».
Работоспособность у нашего начальника была феноменальная. Он присутствовал практически на всех испытаниях, особенно, когда нас держали зафиксированными в кресле наблюдения по двадцать часов. От просьб сотрудниц: «Олег Александрович, мне нужно срочно забрать ребенка из садика» профессор зверел, ругался и назло оставлял всю команду института на боевом посту до полуночи. Единственное время, когда с ним можно было пообщаться — ресторан. Один раз «повезло» и мне. Сразу же после двойной дозы сыворотки мои конечности посинели, по телу пошла сыпь, на плечах образовалась корка, которая жгла и чесалась. На обед Олег Александрович повел меня сам.
Зная его более, чем кто-либо другой, я не ожидала от обеда ничего романтичного. Просто надеялась немного расслабиться, поговорить с умным мужиком, и, если позволит ситуация, все-таки опять спросить о дочери.
В ресторане меню отсутствовало. Как оказалось, питание «лабораторных крыс» являлось продолжением его исследований, а заказанные им блюда из непонятных морских организмов еще одним тестом на выживаемость.
Я не выдержала:
— Олег Александрович, а почему вы не проводите опыты на крысах?
— На крысах можно испытывать то, что делается для крыс. А мы работаем для людей.
— А если я загнусь, вы на похороны придете?
— Нет! Перед тем, как провести испытания на тебе, я вкалываю себе лошадиную дозу.
Я чуть не заорала от злости — вот же врет, скотина! По МГУ в свое время ходили анекдоты, как профессор прятался от регулярных прививок. Уколов он боится панически и никогда не позволит сверлить дырки в коже, за которой следит похлеще, чем Элизабет Тейлор.
— Олег Александрович, так может, ограничимся испытанием на вас?
— Я боюсь, что у меня уже выработался иммунитет на все на свете. — Профессор достал из сумки одноразовый шприц. — Давайте плечо. Не бойтесь, больно не будет.
Не обращая внимание на официанток, он ввел мне какую-то гадость и, не вынимая иглу, сообщил:
— Между прочим, Елена, у вас есть причина танцевать. Ваша дочь Татьяна нашлась. Мы пригласили ее поработать в нашей лаборатории. — Алик буквально впился в мое лицо, следя за реакцией.
Я вздрогнула так сильно, что чуть не сломала иглу. Ну и сволочь! Он же всю жизнь путал имена. Чтобы не напрягать свои драгоценные извилины, он заставил всех сотрудников пришить на халаты бирки с именами. С какого перепугу ему вдруг запомнилось мое, рядовой подопытной крысы? Получается, профессор узнал меня с самого начала, но не подавал вида, а также — от этой мысли мне стало страшно — ему было известно, где находится моя Танечка. Я ведь ему ее имени не называла, никакой информации не давала. Он все знал! Зачем же он вызвал мою девочку? Недостаток в лабораторных животных? Я еле удержалась, чтоб не воткнуть вилку в его глаз.
И правильно сделала.
Он убедился, что я держу себя в руках, и медленно достал из-под стола ладонь. Его палец лежал на кнопке дистанционного управления кольцом на моей ноге. Алик специально «прокололся» с моим именем и специально упомянул про Танечку — садисты получают удовольствие специфическим путем.
Хорошо, раз мы отставили в сторону политесы, поговорим по-другому.
— Алик, что за ерунду вы нам колете?
От моего панибратского обращения он пришел в полный восторг — таки достал — и нагленько ухмыльнулся;
— Всем разное. Различные модификации вещества, способного генерировать информационные коды осьминогов.
— Почему осьминогов?
— Ты не поймешь. — И тут же принялся объяснять, восторгаясь собственной крутизной: — У них наиболее развито оперативное мышление. Человек, многие растения, животные, морские звезды имеют пять конечностей, которыми они могут пользоваться автономно, или почти автономно, и только ось...
— Четыре. Человек имеет четыре конечности.
— Ты забыла о шее.
— А ты о двадцати пальцах. Музыканты играют каждым пальцем в отдельности.
— Не совсем. Пальцы во время обучения создают в памяти блоки движений, запоминают их последовательность, и в дальнейшем человек играет, ведет машину или работает на конвейере почти на автопилоте.
Я замолчала. Какая разница мне, потенциальному осьминогу, по какому принципу будут работать три мои, некстати выросших хвоста.
— Я хочу... — он прервал паузу.
— Чтобы я докладывала тебе свои ощущения от воздействия сывороток.
— Верно. Не зря у тебя на курсе был самый высокий IQ.
Забавно. Я уже забыла об этом глупом тесте.
— Алик, тебе не кажется, что то, чем ты занимаешься, ничем не прикрытый фашизм?
— Мое начальство волнуют только результаты, и оно их с нетерпением ждет. Еще вопросы? Тогда вопрос у меня: «Ты согласна?»
— Если поклянешься не трогать Таню.
— Как же я могу тронуть собственную дочь?
Я ему не поверила.
Он мне не поверил тоже, хотя сделал вид, что все в порядке.
Мне сняли кольцо и поселили в отдельном двухкомнатном номере с Таней. Все верно и просто: от дочки я никуда не сбегу.
А она от меня?
Этот вопрос возник неожиданно и потом, когда я попыталась обосновать внутреннюю логику событий, сложить куски своей биографии и сопоставить с Таниной. Пазл не складывался. Простые явления при рассмотрении под другим углом не находили объяснений. С одной стороны, да, моя биография — не шоссе, сплошные рвы да колдобины: воспитывалась без матери, загремела в тюрьму, попала крысой в лабораторию. Такой мамашей, как я, не похвастаешь. С другой стороны, Танечку у меня забрали вопреки моему желанию, я ее не бросала, рассылала письма, искала моего ребенка все это время. Почему же она никогда не пыталась найти меня, написать, по крайней мере? Неужели считать себя сиротой при живой матери в ее случае лучше? И, что не менее важно, почему дрожащий на каждой минутой своей драгоценной жизни Алик тратил часы на наше с Танечкой отслеживание? А он, безусловно, тратил. Я ведь еще в тюрьме заметила удивительную закономерность, хотя не догадывалась о причине: все мои ежегодные попадания в карцер происходили обязательно в начале апреля с последующим продлением срока отсидки. Вот и сейчас четвертого апреля, мне зачем-то предоставляют в гостинице отдельный номер, и, словно случайно, отыскивается дочь.
Слишком я битая, чтоб верить в совпадения.
Когда привезли Танечку, она долго боялась ко мне подойти. Растерялась, не знала, как себя вести, или опасалась заразиться от меня чем-то смертельным? Скорее второе. Обняла, но так, словно эти объятия были записаны в трудовом соглашении специальным пунктом. Неужели Алик сказал ей, что я могу превратиться в осьминога? Она же еще ребенок, может поверить в любую ахинею.
Хотя идеи человеческих метаморфоз муссировались еще до Овидия, технически проблему превращений так до сих пор не осуществили. Понятно, что сам Олег Александрович в человеко-осьминогов не верит. Просто тянет из государства деньги, обещая фантастические открытия. Он слишком умный, чтоб всерьез относится к подобной чепухе. В мозгу уже есть баланс, обеспечивающий управление телом, эмоциями, логикой, и, нарушив его, в лучшем случае, можно получить идиота с избытком конечностей.
— Таня? — Как она похожа на мою маму! Темные брови, темные волосы, плосковатая, немного мальчишеская фигура, вытянутая по вертикали, как у моделей.
— Ну что ты кричишь? Не глухая я.
— Я тебя позвала, но ты не ответила, пришлось повторить громче. Не злись, доченька.
— Извини, из-ви-ни... мам. Что случилось?
Ох как трудно ей дается это «мам».
— Олег Александрович что-нибудь рассказывал тебе обо мне?
— Ничего особенного. Говорил, что вы с его покойной женой не поделили кавалера, и ты покалечила соперницу.
Так Инны уже нет в живых! Жаль ее. А я еще думала, вот повезло девке. Да...
— А от чего она умерла?
— Кто?
— Инна.
— Говорю же — последствия травмы. Злорадствуешь теперь, небось.
— Она мне не враг. Она боролась за своего мужчину, так же, как и я. Мы обе были не правы и правы по-своему. Зато, мне стало понятно, почему ты нервничаешь, когда я подхожу слишком близко. Боишься мамы-убийцы, — от обиды я сжала зубы.
— Вначале боялась. Потом перестала. За нами круглосуточно следят, если что — спасут.
Жестко, зато честно.
— Зачем же ты согласилась сюда приехать, если боишься.
— Деньги. Деньги-дребеденьги. При определенных обстоятельствах мы готовы продать все — душу, тело...
— Родных.
— Родных — в первую очередь, — согласилась она. — А так как выбор родных у меня небольшой, извини, придется тебе терпеть.
— Потерплю, нет проблем. А о себе Олег Александрович что-нибудь рассказывал? — Мне стало любопытно, почему он, рассказав обо мне, скрыл, кто же тот таинственный кавалер, из-за которого мы повздорили с Инной.
— А зачем мне рассказывать? И так знаю достаточно. О, я догадалась. Тебе понравился Олег Александрович. Втюрилась, да? А что, он мужчинка видный, хоть и старый. Только ни фига тебе не светит. Посмотрись в зеркало, мамаша.
Последней фразой она пыталась вывести меня из себя. На границе эмоциональной зоны моя дочь натянула колючую проволоку, поставила пулеметы и спустила с цепи собак — чужакам «No pasaran». Я для нее пока чужая, и сколько продлится это «пока» неизвестно.
Если армия — это школа жизни, то тюрьма — университет. В тюрьме остается самим собой лишь тот, у кого хватает гибкости безоговорочно принять новые правила игры и при этом законсервировать, запрятать на время свою собственную суть. Я прошла этот университет с красным дипломом. Так что не будем спешить и поднимать лапки вверх. Никакие «подъезды» к Тане ситуацию не исправят. Она должна сама расставить оценки мне и моему прошлому.
Только для начала хорошо бы в этом прошлом разобраться мне самой.
На следующий день, как раз в конце смены, когда мне вводили очередную порцию сыворотки, я упала на пол, закрыла глаза и стала кататься во все стороны, натыкаясь руками на тележки и кюветы с использованными шприцами и скальпелями. Когда в моих руках сидело пяток шприцов, а кровь от порезов темными кляксами размазалась по полу, лаборантки поверили, что у меня настоящий припадок. Дюжие тетки подхватили меня под руки, привязали к кровати, перебинтовали мои раны, вкололи успокоительное и позвали шефа.
— Чего вы испугались, дуры?! Обычное весеннее обострение. Она в жизни повидала такого, что никому не снилось. Нервы ни в... куда! — Он подошел ко мне и приподнял веки. Потом зачем-то стал рассматривать пальцы ног.
Я замерла.
Наверное, профессор не обнаружил ничего такого, чего бы ему хотелось, и он разочаровано добавил:
— Пусть отдохнет тут до утра. Оставьте дежурного и можете идти.
Дежурную они выбрали надежную, килограмм на сто весом и возрастом давно перешагнувшим пенсионный. Сквозь полуопущенные ресницы я наблюдала за моим сторожем, в надежде, что вес и возраст возьмут свое. Однако бабка знала дело туго, достала толстую книженцию и ни о каком отдыхе не помышляла. Убедившись, что мой Аргус спать не собирается, часов около двух ночи я якобы пришла в себя и попросила воды.
— Развязывать не велено.
— Я тебя пить прошу, а не развязывать. Если я загнусь от жажды, то...
Мне не пришлось уточнять, что с ней сделают. Судя по тому, как резво бабка поковыляла за водой, наказание предполагалось весьма суровым.
Напоить горизонтально лежащего человека — задача не из простых. Она развязала мои анемично провисшие руки, приподняла спинку и так зло ткнула алюминиевую кружку под нос, что разбила мне губу.
— Это что, вода? — прошептала я заупокойным голосом.
— Вода, вода, пей, давай, рухлядь. — Она наклонилась, пытаясь попасть кружкой в мой рот, и в этот момент я ударила ее лбом в переносицу. Перестаралась! С переломанным носом трудно будет бабуле искать женихов. Пока она приходила в себя, я сняла ремни с ног, схватила скальпель, и, приставив оружие к ее горлу, заставила сесть в кресло с наручниками, на котором нам вводили сыворотку.
На бравую дежурную было жалко смотреть. Из разбитого носа текла кровь, а ее лицо все еще выражало изумление: как это подопытная крыса вдруг начала трепыхаться. Извини, подруга, мой запас нежностей истек лет двадцать назад.
Зафиксировав бабку, я бросилась к Алику в кабинет.
Застекленная дверь была закрыта, но темный глазок охранного устройства говорил о том, что хозяин помещения поленился возиться с сигнализацией. Разбить стекло и открыть дверь изнутри — что может быть проще?
Конечно, компьютер заблокирован паролем, но Алик никогда не был компьютерным гением, а я пароли научилась вскрывать еще в школе.
Начала с простого. Комбинации его имени с годом рождения ничего не дали, имя нашей дочери тоже не сработало, и тогда почти интуитивно мои пальцы напечатали «0404Lenochka» — месяц и день нашей встречи. Компьютер открылся. В шпионских фильмах часто показывают, как бравый хакер лихо вскрывает компьютер, и нужные папки сами выпрыгивают на экран. В реальной жизни ничего подобного не происходит. Необходимую папку следует разыскать из сотен и даже тысяч аналогичных и одноименных. Поэтому, если вас угораздило попасть в компьютер заурядного пользователя, никакая поисковая система помочь не в силах.
То, чего я боялась больше всего, оказалось самым простым. Нужная папка лежала в главной директории и называлась — тут я вспомнила пароль и усмехнулась — «0404Lenochka».
В папке находились файлы базы данных с результатами испытаний. Судя по ним, Алик действительно пытался скрестить способности человека и других живых форм: рыб, птиц и даже растений. Опыты проводились десятки тысяч раз, каждый раз безрезультатно, но профессор с упорством маньяка их продолжал. Внутри папки 0404Lenochka находилась еще одна с точно таким же названием. Я открыла ее и обмерла. Папка содержала сканированные протоколы испытаний, проводимые моей мамой. В ее лаборатории искали… живую воду.
Если бы протоколы не были подписаны мамой, я бы ржала вслух. Большего бреда, чем живая вода, придумать невозможно. Но потом, когда заглянула в последние бумаги, желание смеяться отпало. Мне пришлось вернуться к началу файла и начать читать все подряд.
Скрещивание людей с другими видами живых существ напоминало опыты академика Лысенко. Но это являлось вторичной проблемой. Главное, чем занималась лаборатория Алика, — продолжение маминых опытов. Хотя перед ее смертью документы, приборы и полученные сыворотки были уничтожены, кое-что удалось восстановить, и теперь профессор пытался воспроизвести полученный результат.
В каждом человеке существуют внутренние часы, которые не только указывают время, но каким-то образом контролируют возраст. Человек стареет — часы подают соответствующие сигналы. Соответственно меняется обмен веществ, кожа начинает реагировать на гравитацию, в результате на лице появляются морщины, а внутренние органы дают сбои. Предполагалось, что мифическая живая вода способна обнулить часы, перезапустить их по новой и, соответственно, омолодить организм.
Если верить записям, волшебная жидкость была получена и испытана на всех сотрудниках лаборатории, включая Алика. Стало понятно, что никаких пластических операций он не делал и волосы не красил. Но как же тогда папа? Он же тоже должен был помолодеть. Да, я его давно не видела, но если бы что-то произошло, он бы, наверное, сообщил.
В отдельной папке находилось досье на родителей. Мама и почти вся ее группа погибли во время опытов, папа тогда же стал инвалидом. Остались только Алик и еще какая-то медсестра.
На маленький файл в самом конце папки я обратила внимание только в самый последний момент. А с него стоило бы начать. Главный вывод исследования заключался в том, что, согласно опытам, живая вода меняет генетику и передается по наследству. Так вот почему получив лабораторию, власть и крышу в специальных ведомствах, Алик стал отслеживать мой каждый шаг. Это ему я должна быть «благодарна» за мои ежегодные попадания в карцер — в протоколах он называет их «психологическими провокациями». Вероятно, стресс в карцере должен был инициировать мое неожиданное омоложение.
Чушь, чепуха, бред собачий! Никелированная панель на стене отразила мои седые пряди. Омоложение задерживается лет на сто. Нет, что-то тут не пляшет.
Все! Пора уходить. Я скачала все важные для мне документы на лежащую рядом флешку и двинулась назад.
Моя пленница в кресле догадалась, что ее убивать не собираются и поливала меня эпитетами, которых нет даже в словаре нецензурных выражений. Из редких нематерных слов, стало ясно: вся наша семья — убийцы, и что бог только и думает, какой страшной казнью нас наказать. Я прикинула бабкин возраст и кое-что из прочитанного на компьютере Алика. Так ведь это и есть та выжившая медсестра. Вот почему Алик держит ее возле себя. Догадка заставила ухватить бабку за перебитый нос и немного сжать. Неприличные излияния старушки трансформировались в сплошное: «А-А-А-А!!!» Зато, когда я отпустила пальцы, бабка замолчала. Думаю, из благодарности.
— Почему вся лаборатория погибла?
— Твой отец отдал приказ колоть сыворотку. Это он убил твою мамашу. Вы все убийцы!
— Почему же ты и Олег Александрович остались живы после опытов?
Видя, что бабка опять собирается ругаться, я подняла руку к ее многострадальному носу. Она с ужасом покосилась на мои пальцы и затараторила:
— Я не стала вводить себе сыворотку.
— А Алику?
— Тоже. Любила его. У нас тогда были отношения.
Больше из старухи ничего вытряхнуть не удалось. Я забрала ее пропуск и вернулась в гостиницу.
Тани в кровати не было. Из-под двери туалета узкой полоской пробивался свет. Подождав минут десять, я стала прислушиваться. Если Танечка и была в там, то она просто заснула на унитазе.
— Может со сна упасть, удариться, — занервничала я.
Дверь оказалась незапертой, и я вошла.
Моя девочка лежала в ванне. Ее неподвижные глаза смотрели на меня из-под воды. Внутри все оборвалось и улетело в тартарары. Колени ослабли, и я стала оседать на кафель. В этот момент она вынырнула:
— Ты чего? Ты зачем сюда зашла?
— Доченька, миленькая...
— Ты зачем...
На ее теле поднимались и опускались круглые полупрозрачные пятна. Она проследила за моим взглядом, схватила полотенце и стала в него заворачиваться. Мокрые ноги шлепнули по полу. Я невольно опустила глаза. Танины ноги напоминали ласты: короткая подошва и очень длинные пальцы с перепонками. При рождении ничего подобного у нее не было.
— Ты и впрямь моя дочь?
— Что испугалась? Я уж и сама не знаю чья. Но родила меня точно ты.
— Алик вводил тебе сыворотку? — Дурацкий вопрос. Понятно и так. Подонок, падаль, собственную дочь не пожалел.
— Ну да, каждый день. Без нее я бы загнулась.
— Наоборот, это сыворотка сделала тебя такой. К сожалению, у него получилось. Как долго тебя колют? — Я задала вопрос в лоб, пугаясь утвердительного ответа.
— Все время, сколько себя помню. Олег Александрович говорит, что при моих хронических проблемах у меня нет другого выхода. Если бы не инъекции, фиг с два он бы меня сюда заманил.
— Я надеялась, ты хотела встретиться со мной. – Наверное, в моем голосе прозвучала обида, потому что Таня отрезала:
— С какой стати? Мне детдомовская воспитательница ближе тебя. Ты что меня растила? Водила в театры? Кормила мороженым? Передала гены, из-за которых я теперь хуже, чем инвалид.
— Доченька, ты же знаешь...
— А меня не волнует, что я знаю. У тебя своя тюрьма, у меня своя. И еще неизвестно, какая хуже.
Это правда. У нас разные тюрьмы. Но я попала туда почти взрослой. Изоляция меня закалила, научила терпеть, бороться. Отучила плакать. Танечка была ребенком. Ее никто не учил.
Мне нечего было возразить. Слезы, забыв о внутреннем уставе «битой тетки», градом катили по щекам.
— Танечка, родная ты моя, Алик тебя предал. Его сыворотка способна видоизменять генетику. Если ты не уйдешь отсюда, то превратишься в непонятно что. Беги, родная моя! Моя мама погибла от подобных опытов, папа — инвалид. Спасайся из этого Бухенвальда. У меня есть документы медсестры. По ним ты сможешь выйти наружу. На всех дверях только электроника.
— Я не знаю, что такое Бухенвальд, и не надо меня переубеждать. Главное, мне известно, что мои легкие работают благодаря этой самой сыворотке. — Таня демонстративно сняла полотенце – и у меня опять потемнело в глазах. Все ее тело было утыкано голубоватыми блестящими пятнами. — Радуйтесь, мамаша, какого монстра вы на свет произвели.
— Доченька, не было у тебя при рождении никаких пятен. Допускаю, что тебе попалась не самая лучшая мать, но ты родилась здоровой девочкой. Я видела документы. Это Алик...
— Олег Александрович сказал, что в студенческие годы ты слишком увлекалась наркотиками. Так что не вешай мне лапшу...
— Какие наркотики? Я никогда в жизни их не употребляла.
Вместо ответа Таня демонстративно вернулась в ванну и заняла ту же позу, в которой я ее нашла.
Я села на край. Ждала минут пять, но Таня большой странной рыбой лежала под слоем воды и выходить не собиралась.
— Как долго ты можешь обходиться без кислорода?
Я говорила очень тихо, словно спрашивала саму себя, но она услышала мой вопрос и наконец вынырнула:
— Сколько хочу, столько обхожусь. И вообще, хватит распускать сопли. И так тошно. Неужели ты не видишь, что у меня нет выхода. А теперь уходи! — Мне показалось, что Таня хочет меня ударить.
Ее крик вернул меня к действительности. Скорее всего, охрана уже обнаружила связанную бабку и сейчас меня начнут искать.
Пора уходить.
Отец жил там же, в нашем старом доме на невысоком обрыве у самой воды. Красотища неземная. Серое низкое небо, серые скалы, серые лодки и узкое четырехэтажное здание, покрытое плесенью и водорослями. Неуклюжий космический корабль, оставленный инопланетянами. Мы жили на втором этаже. Я помню, как все время пыталась ловить рыбу через окно и очень жалела, что у нас нет балкона. А по вечерам на скалах собирались чайки. Иногда они устраивали такие концерты, что заглушали телевизор.
Папа долго не открывал, возможно, дремал, возможно, садился в свою инвалидную коляску, возможно, просто долго всматривался в темный глазок — на площадке не было света, и он хотел убедиться, что это не грабители. Смешно! Последние грабители на нашем острове вымерли раньше динозавров.
— Папа, открой, это я! — У меня не было времени. И выхода тоже. Прятаться на острове бессмысленно. Ищейки Алика найдут меня в течение суток. До их появления мне необходимо выяснить несколько важных вещей.
Когда отец открыл дверь, я невольно отшатнулась. Та же инвалидная коляска, тот же огромный старый плед, закрывающий неработающие ноги... Но лицо, осанка! Папа помолодел и выглядел теперь, как мой ровесник. Волосы потемнели, а глубокие морщины вокруг носа и на лбу исчезли, словно ему под кожу закачали ведро ботокса.
— Ты что, покрасил волосы?
Мой идиотский вопрос был еще и неуместным. Не дожидаясь ответа, я сгребла папку в объятиях.
— Родной ты мой! Как я по тебе соскучилась!
Единственный человек, для которого на этой планете я еще что-то значила. Единственный человек, прикованный к инвалидному креслу, делал все, чтобы меня увидеть, посылал вещи и продукты, все годы писал. Письма были ни о чем. В основном вопросы о моей жизни. Что может видеть инвалид, кроме четырех стен? Я хранила его письма, как кусочки давно забытого детства.
Папа плакал.
— Папа, почему ты плачешь? — Еще один дурацкий вопрос. Чтобы отвлечь его, я спросила почти деловым тоном: — Так значит, живая вода все-таки сработала?
— Откуда ты знаешь про нее? Мы эту тему с тобой не обсуждали…
После получаса непрерывных обниманий, ничего не значащих вопросов и слез, мы сидели за столом, пили чай и слушали крики чаек по ту сторону светлеющего окна. Время словно откатилось на двадцать лет назад.
— Так как там с живой водой?
— Получается, сработала.
— И превратила тебя в инвалида.
— Хуже... Давай не об этом. Давай о чем-нибудь хорошем. Его осталось так мало.
— Поздно. Я из-за живой воды в дерьме по самую макушку, без шансов выплыть. Папа, у меня осталось совсем мало времени. Я сбежала из лаборатории и скоро за мной придут.
— Я тебя спрячу.
— Куда?
— Ладно, давай про воду. Ты все равно докопаешься. К тому же самое главное тебе известно: она есть.
Отец запнулся, и я не выдержала:
— Хватит тянуть из себя по одной букве. Бывшая медсестра сказала, что ты всех там поубивал.
— Как же, в таком случае, она осталась жива? Никого я не убивал. Мое место в лаборатории было щенячье. Всем и всеми командовала Света — твоя мама. От нас требовали результат, а мамино кредо было: «Раз мы работаем на людей, то и испытывать надо на людях». — Так вот кого все время цитирует Алик! Отец тем временем продолжил: — Начальство одобряло ее позицию, хотя официально призывало к осторожности. Короче ты сама понимаешь.
Я попыталась вернуть его к конкретике:
— Мне удалось прочитать некоторые документы. Вы хотели обмануть возраст. Старались перезапустить внутренние человеческие часы, чтоб мозг получал информацию об организме, как о молодом, и соответственно его перестраивал.
— Верно. Мама добавляла в воду набор радиоактивных элементов, которые должны были устроить часам очень короткое замыкание. Мы кололи ее всем сотрудникам, включая Алика, но эффекта не наблюдалось.
— И трупов не было тоже.
— Да. И тогда мама предположила: поскольку мы используем изотопы с полураспадом порядка тридцати-сорока лет, результат проявится не скоро. Она подготовила двойную дозу сыворотки с быстрораспадающимися изотопами технеция. Через три часа почти все работники были мертвы. Завышенная доза живой воды останавливает часы. Наших ребят хранили в закрытых гробах: большинство участников эксперимента выглядели как дети.
— Как же ты остался цел?
Отец хмуро смотрел прямо перед собой и словно меня не слышал.
— Мне кажется, что Алик догадался про мертвую воду. Уж очень активно подбивал он коллег омолодиться, но сам колоться не стал. Государство под исследования давало огромные деньги. В результате «несчастного случая» он оставался в лаборатории один, с соответствующим карьерным взлетом под самые небеса. Света подозревала его, боялась удара в спину. Когда Алик попытался открыть ее сейф, сработала секретная система и все материалы были уничтожены. Из живых свидетелей остались сам Алик, я и ты с дочкой — эффект живой воды передается по наследству.
— Если мама подозревала Алика, почему она его не изолировала?
— Подозревала и схватила за руку — не одно и то же. И потом...
— Ну?!
— Я думаю, она испугалась. Прикинь: природа сама борется за баланс в своем организме. На перенаселение человечества реагирует генетическими изменениями. Появление голубых и розовых недееспособных семей не случайно, это ответ природы. Мамино изобретение, по сути, являлось оружием планетарного уничтожения. Оно не только омолаживало живые организмы, но и оживляло мертвые.
Я решила, что у отца бред. Он посмотрел на мое недоверчивое лицо и с помощью длинной палки сдвинул в сторону большую яркую штору, закрывавшую стену. Центр стены то медленно вращался, то останавливался, то дергался. На периферии лопались пузыри и расползались в стороны правильными волнами.
Отец бросил в стену карандаш, и тот беззвучно исчез под ожившей штукатуркой.
От удивления я замотала головой.
— То, что мы читали в сказках, оказалось правдой. К сожалению, сыворотка распространяет жизнь по принципу бактерии. Когда-то брызги нашей воды попали на штукатурку — и вот — стена ожила. Теперь «процесс» постепенно переползает на пол. — Доски пола у стены чуть заметно приподнялись и замерли, словно прислушиваясь. — Представляешь, какую угрозы для планеты несет эта, извиняюсь, жизнь?
— А почему ты не польешь стену живой водой еще раз?
— У меня ее нет. Светин сейф уничтожил базовую жидкость тоже. И правильно сделал — у живой воды есть еще одно опасное свойство: она дестабилизирует генетику. Этим пользуется Алик в своих опытах по мутации. Он с этой идеей носится еще с тех лет.
— По мне не видно. В меня его команда влила, пожалуй, ведро разной ерунды.
— Ты писала, что ваша тюрьма располагалась близко к полигону ядерных испытаний. В твоем случае накопленная радиация блокировала воздействие сыворотки. Но вот Таня...
— Не бей по больному. На Танечке ставили ужасные опыты. Алик сделал из нее монстра.
— Из меня тоже.
— И должен заметить получилось совсем неплохо. — Алик в сопровождении телохранителей открыл дверь и вошел внутрь. Сзади него стояла Таня. Плечистый держиморда удерживал ее за локоть. — Степан Ильич, вы, почему двери не закрываете? Так же и бандиты могут ворваться.
— На острове, кроме тебя, никаких других бандитов нет, — ответила я за отца.
— Я не бандит. Я — ученый. Правда, без сантиментов. В настоящей науке их быть не должно. Наука требует жертв от своих подопытных крыс. С другой стороны, если бы не я, твой папаша уже покоился бы на кладбище. Это по моей команде двадцать лет назад вместо смертельной сыворотки ему ввели мое изобретение. Это по моей просьбе сейчас ему вместо инсулина вводят все тот же безобидный раствор. И надо сказать, небезуспешно. К сожалению, человеческий организм слишком силен и без постоянных дотаций сыворотки может восстановиться. Но у нас сейчас вместо твоего дряхлого организма есть молодой. — Алик подошел к Тане и, будто играя, ущипнул ее за щеку. — Со следующей недели мы начинаем новый цикл концентрированной сыворотки. А пока, папаша, похвастайся дочке, какой ты суперинвалид! — Алик сдернул плед с ног отца.
Под пледом вместо ног были толстые серые трубы. Трубы зашевелились, стали разматываться, и вот уже мой родной, мой любимый папка стоит на восьми массивных щупальцах, сгибаясь, чтоб не упереться в потолок. Я обомлела.
Все дальнейшее произошло в доли секунды. Отец резко наклонился, обхватил руками Алика, сгреб щупальцами еще двух охранников и бросился в подвижную стену так, как бросаются в воду. Двойная порция живой воды в телах людей заставила стену почти мгновенно застыть. В результате туловище Алика успело исчезнуть в ней полностью. От одного из охранников торчали только ноги. Второй до колен провалился в живой пол, а торчащее из стены последнее щупальце судорожно било его головой о стену, пытаясь втянуть за собой.
Дом зашатался. Живая вода просочилась гораздо дальше, чем предполагал отец, и теперь дом коллапсировал. Рухнула люстра. С треском вылетело стекло окна, за ним последовали куски рамы. Грохот ступеней на лестничной площадке известил, что путь на улицу отрезан.
Стоявший возле Тани охранник выхватил пистолет и с обезумевшими глазами стал палить в щупальце, в стены, потолок. Парня пришлось успокоить. Попавшийся под руку табурет оказался самым подходящим инструментом.
— Бежим! — Я толкнула Таню в сторону окна, но она растерялась и не понимала, что от нее хотят. Пришлось схватить дочь в охапку — откуда только взялись силы — дотащить до проема и перекатиться с ней через подоконник наружу.
Открыв глаза, я увидела воду. Целый океан обычной воды. Серо-маслянистые волны спешили к горизонту. А над ними, то обгоняя, то кружась на месте, неслись облака. Где-то я уже видела подобное. В ванной. Точно! Вместо ванной в голове пронеслись видения распадающегося здания, несущийся навстречу прибой и куски кирпича, падающие рядом.
Голова ужасно болела. Значит, не все кирпичи пролетели рядом. Огромная шишка на макушке подтвердила мою правоту. Ничего, до свадьбы заживет. Главное, жива сама. А Таня? Внутри все обмерло. Я вскочила и закричала:
— Таня!!!
Только теперь я сообразила, что нахожусь в лодке. Как мне удалось в нее забраться? Убей, не помню. И где моя дочь?
— Таня!!!
Позади резкий всплеск. Акула? Вместо акулы над краем лодки показалось мокрая Танина голова:
— Мама, ну что ты все время кричишь? — на ее лице впервые за все время светилась счастливая улыбка. — Не бойся, до материка недалеко. Через три-четыре часа будем на месте. Правда, я теперь уж не знаю, как тебя звать, мамой или Ленкой. Ведь ты же выглядишь моложе меня.
Я едва поборола очень женское желание броситься искать зеркало. |
Рассказ открыт для комментариев