72:6. Некие мужи из людей прибегали к неким мужам из джиннов
и этим прибавили джиннам дерзости, наглости и глупости.
Сура Аль-Джинн
Махди аль-Джавара высадили в дюнах.
Ему подмигивали звёзды пустыни, а ветер шептал о долге.
Полковник отказался от сопровождения. Он сменил парадное облачение, оставив в вертолёте форму, награды и знаки отличий. Безоружный и сумрачный, аль-Джавар направился к лагерю кочевников. Избавь себя от неоправданных ожиданий, полковник.
Шадид, генерал национальной освободительной армии, был недоволен. Махди потратил семь месяцев и двести «соколов пустыни» на клан асади. Дорогая, невидимая, бестолковая работа. Злой аль-Джавар утопал в песке и ругался вслух. Восемь человек; одиннадцать верблюдов. Палатки, ковры, нехитрый скарб. И это обнаружили только с геостационарной орбиты! Шайтан прятал клан от людей, но не мог скрыть от спутников. Хуже всего – сотрудничество с Израилем. Оно марает честную войну. Но искать евреи умеют.
И – спасибо генералу. Шадид обещал прикрыть их интерес к объекту.
…Бедуины сидели у костра. Навстречу полковнику поднялся иссушенный, в белых одеждах старик. Поприветствовал. Предложил место у огня. Махди аль-Джавар представился; не отказался.
Вода из кувшина и хлеб.
-- Люди на краю света, - сказал старик, - Аллах видит: у нас всё просто.
-- Люди на краю света, - сказал полковник, - Аллах видит: страну рвёт война.
-- Мы были здесь до войны, - отвечал старик. – Мы были здесь до страны. Мы были здесь до Мухаммеда (мир ему и благословление Аллаха!).
-- И это мне известно.
Полковник всматривался в лица кочевников. Младшему было около двадцати. Совсем юный и дикий, он смотрел на аль-Джавара во все глаза. Славный парень. Если удача улыбнётся, устроим его в телохранители.
-- Дед моего деда, - продолжил полковник, - рассказывал о клане асади, и клане нун, и других кланах. Они исходили всю пустыню, и знали, где вода. Знали, где камень и ветер. Дед моего деда говорил, что кланы бросали своих детей на попечение Аллаха, и многие дети уходили в райские кущи. А кто оставался – беседовал с ветром и через годы возвращался.
-- Так делают в клане асади, - согласился старик, и прочие бедуины закивали.
Они набили курительные трубки и затянулись. Аль-Джавар не отказался.
-- Дед моего деда, - сказал полковник, - говорил: когда враги, науськанные дьяволом, заходили слишком далеко, вдаваясь в земли нашей родины, – кланы встречали их лично. Они брали ветер, камни и воду, и просили у пустыни прощения, и обещали всё вернуть, и с лихвой – с кровью неверных.
-- Так делают в клане асади, - согласился старик, и прочие бедуины закивали.
Они передавали по кругу чашу с травяным отваром. Аль-Джавар не отказался.
-- Так говорил дед моему деду. И так говорили мне, - произнёс полковник. – Сегодня я пришёл, чтобы сказать вам: враг, науськанный дьяволом, зашёл слишком далеко.
-- Но мы не видим его, - ответил старик и качнул головой.
Звёзды подмигнули полковнику с бархатной подкладки, а ветер опять зашептал о долге.
-- Глупец бы сказал: песок попал им в глаза. Но Махди аль-Джавар не глупец, - полковник встал с колен и указал на северо-запад, - я мог бы взять ваших верблюдов и отвести в город. Они умрут, потому что им неведомы до того отравленная вода и испорченный воздух.
-- Друзья из клана нун говорили нам, - уронил старик, - что пустыня больше не даёт камней. Поэтому они не встретят врага со щитом.
-- Я понимаю, - ответил полковник, - геологоразведка бурит нашу землю.
-- Друзья из клана нагхр говорили нам, что пустыня больше не даёт воды. Поэтому они не напоют своих верблюдов.
-- Я понимаю, - ответил полковник, - нефтяные вышки вторглись в нашу воду.
-- Но клану асади пустыня даёт воздух. Мы говорили с ветром.
-- Я понимаю.
Полковник национальной освободительной армии помолчал.
-- Завтра воздуха не станет. Иностранные заводы испортят его, а значит, враг будет здесь. Не надо скакать с копьём наперевес, чтобы зайти слишком далеко. Достаточно копать, качать и дымить.
После ночного намаза старик сказал полковнику:
-- Если завтра враг будет здесь, мы встретим его лично.
* * *
Он так и запомнил её.
Худющая, круги под глазами, губы синие. У кровати баллоны с кислородом, и трубки – в нос. От аппарата вчера отключили, сказали: надо дышать этим. Привыкать, тренироваться. Эта беда – навсегда. Горин тронул её руку: запястье тонкое, холодное. Девчонка улыбалась во сне и посапывала. Крошечная для этой койки, бледная на этих простынях. Горин – при погонах, в берете, заглохший танк – был в палате неуместен. Его надо туда, где жарко. Чтобы пули, взрывы, кровь.
А здесь ему плохо. Глаза режет.
Он мог бы одной рукой её поднять, вместе с койкой, капельницей, проводами – и унести домой.
-- Пошёл вон. Отдыхает твоя сестра.
Горин не замечал врача, стоял глыбой дольше положенного. Потом врач ругался, а Горин дышал как в последний раз.
Здесь скверно пахло, но она улыбалась, тихое чудо, всегда улыбалась как прежде. Сам воздух вокруг неё, казалось, сверкал и переливался на краю зрения. Острый, стерильный, в нём всё отчётливо чувствуется.
Горин вышел из палаты, но воздух его обволок, последовал за ним по коридору, от стационара к рецепции. Он всё щипал глаза и колотил по сердцу; клубился в лифте, обретая её очертания, и провожал до машины. А потом – только прохлада на висках.
Горин вернулся в штаб. В тысячный раз поблагодарил командира за услугу. Не каждого в военную медакадемию положат. Это подарок судьбы, но Горин хотел бы расплатиться.
-- Позволю, - кивнул командир. – Ты присоединишься к силам ООН. Разворачиваем миротворческий контингент. Сказать где?
-- Пушкой по воробьям? – спросил Горин.
-- Военные наблюдатели там и так присутствуют. Официально. А ты офицер спецназа с медалями, бельмо на глазу.
Командир держал в руках личное дело Горина. Толстая синяя папка. Он понесёт её наверх, понял Горин. На самый верх, а значит – не быть ему пушкой и не видать воробьёв.
-- Четыре разведчика, - сказал командир. – Формально будете в составе местных отделений, на деле – покажу. Ты посиди, подожди остальных. Сегодня инструктаж. И каждый день до вылета – тоже.
Горин хотел сказать, что у него сестра. Но командир бы ответил, что у всех сестра.
Даже у арабов – сестра.
На видеозаписи было отчётливо видно: Махди аль-Джавар уцелел, несмотря на взрыв, рой осколков и ударную волну.
Безветренный, жаркий до одури день. Вот полковник «национальной освободительной армии» выходит из джипа, приветствуя митингующих. Водитель шагает позади. Солдаты отдают честь. На миг объектив камеры ловит слепящий луч солнца, играющий на боку фургона. Он припаркован на другой стороне улицы; вторая после джипа тачка, не перевёрнутая вверх тормашками. Из него неспешно выбираются дикари в белых тряпках. Не дикари. Командир говорит: бедуины. Махди аль-Джавар идёт мимо отряда. Твёрдая походка, сухощавый, злое лицо с чёрными глазами. Чьё-то плечо закрывает обзор, и оператор поднимает камеру над головой.
Полковник делает шаг – и вливается в строй демонстрантов. Он что-то резко выкрикивает, и вокруг разгорается радостный хор. Оператор следует за ним, выхватывая в кадре возбуждённые лица и флаги освободительной армии. Толпа ликует. Кто-то из европейских репортёров держится поодаль, под навесом заброшенного базара. Обвисший жёлтый тент – жалкий приют. Бедуины (семь? восемь?) стоят у старого фургона; их на секунду видно в крае кадра. «Фольксваген, тэ-3». Рядом со стариками из пустыни тачка отнюдь не выглядит дряхлой.
-- Не только старики, - говорит командир, - ещё две пожилые женщины и парень… Внимание!
Махди аль-Джавар встречается взглядом с мужиком в чёрной робе. Вокруг мелькают люди; видимость ухудшается. Ясно одно: злой полковник быстрее гюрзы. Камера не успевает заснять, как в его руке появляется пистолет.
-- Смотрим на флаги, - говорит командир. – Вывески на домах. Базарный тент. Бельё.
Никто из разведчиков не смотрит на флаги, вывески, тент и бельё. Все смотрят, как грохнуло и людей накрыло паникой. Аль-Джавар не успел. Оператор несётся вниз по улице, спотыкается, его колотит, его сбивают с ног.
-- Повтор. Медленнее.
Мужик в робе дёргает рукой, словно срывает с груди одежду. Пространство между ним и полковником начинает искрить и плавиться; зной поднимается от раскалённой земли. Камера не может сфокусироваться, картинка на миг теряет остроту. Хлопок – и смертника рвёт в клочья. Полковника отбрасывает метра на три. Он обрушивается на скандирующий молодняк.
-- Ещё медленнее.
Смертник плавно, по-лебединому, ведёт рукой с зажатым в кулаке детонатором. Чёрный масленый чуб падает аль-Джавару на лоб и колышется. Флаг скользит по плечу куском зелёного полотна; флаг распирает от важности. Закатанный рукав раскрывается бутоном, обнажая смуглую руку. Чей-то белый платок мечется между двумя, словно командуя взрыву старт.
И – разлетаются фрагменты тел, сначала смертника, через миг – двух ближних. Чёрные точки, гайки и обрезки, нашпиговывают толпу. Начинка бомбы почему-то летит лучом, под острым углом от полковника – сводя дугу поражения к минимуму. И кровь, и части тел тоже заключены в этот сектор.
-- Ещё раз, - говорит раздражённый командир. – Смотрим на флаги. Вывески.
Видеозапись отматывается. Медленнее. По стоп-кадрам. Под лупой. Разведчики не понимают. Командир начинает кричать. Ещё раз: флаги, вывески! Из пустоты возникает пистолет – чтобы не успеть. Медленнее; тент, бельё. Лицо командира багровеет. Ещё! ещё раз!..
Флаги. Вывески. Тент. Бельё.
-- И волосы, - говорит Горин. – Ветер развевает волосы.
А у самого дыхание перехватило. Он запомнил, как искрит и плавится тягучий воздух между двумя. Это едва заметно, будто на краю зрения.
Ветра нет. Ветер есть.
Запись больше не насилуют. Оператор бежит, спотыкается, падает. Камера мельком выхватывает: бедуины стоят стеной, а луч солнца всё бьёт и плещет в боках фургона.
* * *
Горин следил за американцами.
Их отряд брал в окружение ополченцев от оппозиции. Загоняли слаженно, как овчарка отару. Горин ждал – когда полыхнёт? Был уверен: парень устроит шоу. Или подъедет дряхлый «тэ-3», и парня вытащат. И вообще всех вытащат, а американцев оставят лежать. Навзничь. По телевидению объявят, что сторонников режима, западных союзников, раскололи под орех силы освободительной армии.
За американцами следил Израиль.
Горин это точно знал, и евреи ему нравились. В отличие от первых, они не будут загонять толпу, распихивать людей по фургонам и фильтровать, пока не доберутся до молодого бедуина. Метод еврейской разведки ему знаком. Среди сотни добровольцев, наверняка, есть самый буйный тип, разбрасывающийся «коктейлями Молотова» и изрыгающий лозунги. Прожжённый заводила – их агент. Под шумок он кольнёт парню парализующее и нырнёт с ним вон в ту щель-дыру.
Американцы следили за Израилем.
По странной логике всё необъяснимое в этой части суши приписывалось израильской разведке. Если запад открыто поддерживал воюющее правительство, то за оппозицию играли повстанцы и боевики с Ближнего Востока. Казалось бы, сомнительная компания для иудеев. Но помогая в кампании против тоталитарного режима, они, во-первых, мстили за своих, убитых в Секторе Газа не без поддержки местного правительства, во-вторых, видели коммерческую выгоду, возможную только если закрыть доступ американцам к нефтедобыче.
В этом круговороте интересов особняком стоял клан асади, оберегаемый полковником Махди аль-Джаваром.
Видеозапись, демонстрирующая его неуязвимость, попала в общий доступ и была разобрана спецслужбами по косточкам.
Перед Гориным стояла задача: взять бедуина и доставить в штаб.
Он нырнул в толпу. Смуглый, небритый, в солнечных очках на пол-лица. Русого великана давно превратили в знойного головореза. На перекрытой улице повстанцы отбивались от армии подручными средствами. Дубинки, бутылки, зажигательные смеси. Прятались за перевёрнутыми машинами. Молодой бедуин, наверняка, уже избавился от кочевой одежды. Горин лавировал в толпе, оглядываясь на флаги и вывески. Войска теснили людей обратно к площади, откуда и развернулся вооружённый митинг. Наконец, со стороны зачинщиков раздались выстрелы, и армия ответила.
Внезапный ветер выбил из Горина весь дух.
Резкий и свежий, ветер оазиса окутал погромленную улицу, просочился сквозь толпу, вбирая в себя кровь и страх. И невидимой торпедой рванул с дороги, от сражённых первой очередью повстанцев – к атакующему броневику. От него исходили клубы пыли, закручивались, расширялись, словно конденсационный след самолёта. Броневик встал на дыбы, стремясь к вертикали, и опрокинулся, как сбитый на лету жук. Горину стало тяжело дышать. Он упал на колени, отполз за разбитую телефонную будку – к щербатой стене.
На Горина обрушился зной, тягучее арабское пекло, веками калимое солнцем и пустыней. Но разведчик мутным взглядом продолжал ощупывать толпу. Гудящий улей; крики и стоны пропадали втуне: глотки людям забили ватой – или это Горин вконец оглох?
Потом один американец взорвался изнутри, как перезревший плод. Там, где он стоял, пар шёл от земли, воздух искрил и плавился. Очень плохо. Горин знал: ответной мерой будет бомбёжка. Повстанцы отступали, рассасываясь в переулки. С верхних этажей затрещали очереди – раз, другой – это подоспели боевики. Когда дым рассеялся, Горин увидел: за перевёрнутой тачкой на корточках сидел молодой бедуин.
Наверно, готовил бурю.
Горин с невозможной для него одышкой, кляня тело, словно набитое песком, ринулся к парню. Загремело вдали, там, где с утра развернулись зенитные установки. Прежде, чем разведчик добежал, в небе над зданиями повис стеклянный круг, блестящий по краю, сводящий с ума. Эта штука смотрела вдоль улицы; рябящее око – на копошение тел. Горин оценил угол, на который разворачивался круг, и не успел помолиться.
…Предупреждая бомбёжку, дряхлый фургон выпустил семь бедуинов.
Клан асади собрал Линзу, неполную без парня, чей ветер сейчас рвал американцев на части. Воздушное тело, обрётшее на высоте плотность сапфира, выжигало врага калёным железом.
Клан поговорил с ветром. Клан встретил врага лично.
* * *
Хабис был истощён.
Трое избитых заключённых в его камере спали. Он не мог себе этого позволить. Раз за разом он просовывал руки через решётку и смотрел на трубу вентиляции. Она не давала наскрести чистый воздух. Жалкая струя только обвивала прутья и гладила пальцы прохладой.
Кровь неверных застилала взор Хабиса. Сквозь эту кровь к нему мчался мужик с фигурой ифрита. Он хотел спасти Хабиса. Он хотел убить Хабиса. С ифритом что-то было не так. Последнее, что запомнил заклинатель воздуха из клана асади, прежде чем слезоточивый газ отбросил ветер пустыни прочь, - это тающая в небе Линза.
Родня не держит Линзу без Хабиса. Родня умирает без Хабиса.
Поэтому Хабис дожидался рассвета (расстрела?) в арабской тюрьме с американскими солдатами. Он не горевал по клану. Асади боролись в городе, где – Махди аль-Джавар был прав – сам воздух проникнут зловонием. Хабис хотел жить. Отсчитывая года, он понял, что едва начал жить – ибо всё самое интересное произошло во время гражданской войны.
…Пятнадцать лет назад он говорил с Аллахом, скитаясь в одиночку по пустыне. Он не нашёл камня и воды; ему дался ветер. Верный джинн ставил воздушные силки для тушканчиков. Сгущая воздух, приближал дальнее. Юный Хабис бросал в джинна песок, а тот устраивал пляски смерчей. Они годами танцевали и не забывали молиться, и только подмигивающие звёзды нарушали покой Хабиса.
Джинн не мог дотянуться до звёзд.
Десять лет назад Хабис вернулся к отцам, и детство закончилось. Играть с ветром ему не дозволяли. Клан учил обращаться к джинну по необходимости. Клан учил работать в команде. Асади должны уметь собирать Линзу. Прошло пять лет, прежде чем Хабис вплёл своего джинна в общий узор. Он научился сжимать воздух, доводя его до единой плотности, как у собратьев. Рассчитывал температуру, неизменно меняющуюся на высоте, и соразмерность своей части с общей фигурой. Он научился водить Линзу, удерживая постоянство формы, и это был высший пилотаж.
Но Линза не могла дотянуться до звёзд.
-- Мы старались подняться на небо, но нашли, что оно наполнено могучими стражами из ангелов и сжигающими светочами, - говорил Хабису отец, но мечта поселилась в его сердце.
Полковник Махди аль-Джавар показал Хабису людей, и Хабис полюбил их.
Хабис защищал их.
Воздух клана асади тягучим маревом вставал перед противником и закрывал мирное население от пуль. Воздушные стрелы пробивали горла неверных. Верный джинн забирался в стволы танков и ракетниц, и каждый раз, когда орудие разрывало, у Хабиса из носа и ушей текла кровь, и родная земля прижимала его к груди.
Враг принёс силы, неведомые пустыне. И не было у кланов камней, чтобы возводить щиты, и воды, чтобы обращать реки вспять. Однажды Линза асади не успела уничтожить вражеские орудия, и восемь бедуинов были смяты и разделены паникующей толпой, которую не смог организовать даже злой аль-Джавар. В тот день Хабис защищал народ в одиночку…
Под утро молодого кочевника сморило.
Во сне Хабис продолжал бороться. Воздух пустыни обретал зыбь и вязкость кошмара. Его джинн грудью заслонял невинных, а когда людей всё же убивали – джинн брал чужаков за горло, впивался в уши и выдавливал глаза. Далеко на юге радостно шипели барханы, искря на солнце, - кровь неверных с лихвой окупала взятый в долг ветер…
Когда пустыня уступила место тюрьме, бедуин проснулся.
Тесная камера пуста. Решётка – нараспашку. По коридору метались люди. Со стороны первого поста плотной завесой шёл дым. За окном камеры Хабис слышал треск: тюрьма горела. Он с опаской выглянул наружу. К стене кулем привалился американский солдат с перерезанным горлом. Вокруг сновали освобождённые зачинщики из демонстрации, которые выпускали остальных из камер. Мятеж…
Тут же прокатилась оглушительная автоматная очередь. Звонко рассыпались гильзы. Хабис выждал, шагнул из камеры – и предрассветный кошмар втолкнул его обратно.
У ифрита были голубые глаза и винтовка «М-16».
А ещё он горел.
Сбросив куртку на пол, не стал её затаптывать. Он провёл рукой по остаткам волос на дымящейся макушке и почему-то улыбнулся.
-- Спик инглиш? – спросил ифрит.
Их загнали в угол, в крайнюю в блоке комнату. Второй этаж, западное крыло. Парадный вход перекрыт, чёрный подожжён. Горин разбил окно и выпустил сигнальный. Самойлов должен заметить.
-- Здесь пытали людей, - огляделся Горин.
-- Американцы? – спросил Хабис.
-- Не только. Война объединяет извергов.
Но эту чертовщину могли привезти только американцы, думал Горин. Наверняка снимали на видео, как насилуют заключённых. Надувная кукла-то зачем?.. И резиновые дубинки. Горин ни за что к ним не прикоснётся.
-- Если через десять минут не вернусь, выгляни в окно, - сказал Горин. – Только осторожно! И прыгай в джип. Тебя увезут.
Впервые кто-то помогал Хабису. Но он не спешил благодарить и задавать вопросы. Полковник аль-Джавар описывал расклад сил в гражданской войне. Свет сошёлся клином на этой стране. И очень многие хотели бы получить секретное оружие повстанцев.
-- Зачем уходишь? – спросил Хабис.
-- Я убрал внутреннюю охрану и устроил мятеж. С нами не станут церемониться. Сейчас забросают блок гранатами.
-- Я помогу! – вскрикнул Хабис, вытягивая руки в окно.
-- Не высовываться!
Но этого хватило молодому бедуину, чтобы заплести вокруг себя ветер. Горину опять недоставало дыхания; он хмуро посмотрел куда-то за левое плечо Хабиса, чувствуя прикосновение ветра. Верный джинн готов биться.
-- Десять минут, - повторил Горин и исчез за железной дверью.
Хабису было не по себе в пыточной.
Какой зверь и в обмен на что требует у белых этой крови?
Хабис выпустил ветер вслед за ифритом, в гулкий коридор, и его прошили пули. Он вобрал в себя грохот гранат и запах дыма, он щупал растормошенные тела, рассказывая об увиденном Хабису. Как огромный человек скользит в тёмных коридорах с перебитыми лампами и командует огнём и металлом. Он чересчур подвижен для своих размеров, слишком точен и собран при таких ожогах. Пустыня не давала кланам огонь и металл. Наверно, есть другие пустыни, думал Хабис. По ним бродят огромные люди с голубыми глазами. Ветер, вода и камень сторонятся их; боятся, что сожгут.
Что-то подсказывало Хабису: этот ифрит может дотянуться до звёзд.
Когда ветер замолк, он вернулся.
Ифрит отбросил винтовку в угол – патронов нет – и сел на пыточный стол, прямо на лоскуты кожи, прилипшие к дереву.
-- Куришь? – спросил Горин.
Хабис не отказался. Славный парень.
Мужик с удовольствием затянулся, а бедуин едва не умер от страха. Дым выходил из дырки в спине ифрита.
На улице разгоралось побоище. Те заключённые, что смогли выбежать из тюрьмы, попали под обстрел. Им на подмогу ринулись солдаты Махди аль-Джавара. Стало слышно, как подступают к тюрьме танки. Заново вспыхнула борьба за город; национальная освободительная армия вводила свои войска.
-- Ты управляешь воздухом, - сказал Горин. – Меняешь его свойства. Чтобы убивать. Так?
-- Клан асади защищает свою страну.
-- Тебе нужен свежий воздух?
-- Ветер пустыни.
-- Значит, ты не сделаешь жгущую линзу в Израиле. Не задушишь врага в Палестине. Не порвёшь в клочья афганских боевиков. Так?
Хабис покачал головой.
-- Всё равно неплохо, - усмехнулся Горин. – Меня ещё не надумал проткнуть своей пневматикой?
Хабис плохо понимал, о чём речь. Но он не хотел причинять зло ифриту.
-- Я помогу, - сказал бедуин. - Мой джинн поможет твой ифрит.
Прежде чем Горин успел возразить, Хабис усилил подачу воздуха в лёгкие раненого и наказал джинну работать на подкачке. Впервые, как с сестрой приключилась беда, Горин смог вдохнуть полной грудью. Это было так странно, так внове для него. Горина словно подключили к аппарату искусственного дыхания, только его аппарат был невидим и совершенен.
-- Ты можешь защищать воздухом, - тихо сказал ифрит. - Ты можешь убивать воздухом.
Он очень странно посмотрел на Хабиса, и от этого взгляда арабу захотелось бежать на край света.
Горин закрыл глаза, потому что весь мир, сузившийся до пыточной с её кровью, кожей и обрывками волос закрутился почище центрифуги. А когда остановился – в центре всего оказалась полуспущенная баба. С розовой кожей, зелёными глазами и тремя дырками.
Нелепая до чёртиков надувная кукла.
* * *
О Хабисе позаботился Самойлов.
Горин заверил последнего из клана асади: ему не причинят вреда. Его будут изучать и, конечно, ему покажут мир. А звёзды? У нас есть Байконур и Плесецк. Наверх – запросто; были бы деньги. Хабис сказал, что найдёт деньги. Если не выйдет, он отправится по русским пустыням. Искать огонь и металл. Ведь ифрит – это и есть сжигающий светоч, который не пускает джиннов наверх.
Горин его не понял. Но он и вправду верил, что зла Хабису не причинят. Лучше бедуин будет наш, чем американцев.
Горину оказали первую помощь. Он отлежался в штаб-квартире. Командир поздравил его по телефону. Справлялся у родных о здоровье сестры: она идёт на поправку. Прикована к приборам, зато в сознании.
На военном аэродроме, оккупированном миротворческими силами, Горина задержали на досмотре. Таможню волновало то же, что и проницательного Самойлова. Надувная баба, скрученная в дорожной сумке. Кто-то даже шутил, но, взглянув на Горина, проклинал свой язык. После объяснений разведчика её признали «ценным предметом» в деле клана асади и пропустили на рейс.
Пожелали счастливого пути.
…Во время дозаправки военной «тушки», уже на родной территории, Горин исчез.
Пассажиры на борту не видели, как пропал офицер спецназа с идеальным послужным списком. Наверно, проморгали от радости встречи с домом. Его не заметил экипаж. Наверно, из-за занятости в момент останова. Его не засекли наружные камеры терминала, охранники на вышках и в постовых будках. Наверно, из-за разыгравшейся метели.
Колючая проволока и двухметровая бетонная стена, отделяющие посадочную полосу и аэропорт от леса, не имели следов повреждений.
Когда за мамой перестали следить, Горин пробрался в дом.
Сестра улыбалась во сне и посапывала. Крошечная для этой койки, бледная на этих простынях. У кровати баллоны с кислородом, и трубки – в нос. Но она улыбалась, тихое чудо, всегда улыбалась, как прежде. Сам воздух вокруг неё, казалось, сверкал и переливался на краю зрения.
Горин встал на колени перед сестрой. Неслышимый призрак между темью и сном, он освободил её от трубок. Взял куклу, которую лелеял многие дни, и выпустил джинна.
Горин услышал: шипят барханы покинутой пустыни. Верблюды забыли вкус воды. Ящерицам не спрятаться под камнями. Скучают по ветру стервятники. Искрит на солнце песок. Он алчет крови неверных.
Но приказ славного Хабиса сильнее.
Джинн слушает и повинуется.
* * *
Махди аль-Джавар выполнил свою миссию.
Он сделал всё, что мог; генерал Шадид доволен.
Но теперь каждое утро, когда злой полковник просыпается, его душу трогает тоска. Острее сабли; зыбкая, как песок. Полковника мучает сон, которого он не помнит.
…Двое скитаются по снежным равнинам: кочевник и дезертир. Парень с лицом, опалённым солнцем, о чём-то возбуждённо толкует, а огромный мужик с голубыми глазами молчит и щурится. Эти двое упрямо что-то ищут.
Таёжные звёзды подмигивают им, а ветер шепчет о доме. |
Рассказ открыт для комментариев