Фотографии он забраковал сразу. Наскоро перетасовал выданную майором стопку – полторы секунды на снимок, не больше – и со вздохом отложил в сторону. Отрицательно покачал головой в ответ на требовательный взгляд.
– Глухо, – подытожил вслух, будто в словах был какой-то смысл. – Эн-си. Я не могу с этим работать.
Кадры и впрямь вышли дрянные (поздний вечер, лесопарковая зона и стремительный, совершенно не желающий позировать Таргет) – но дело было не в их качестве. Ирвину случалось установить контакт по снимкам с игрушечной камеры, на которых объект равномерно размазан по фону, по старинным, крошащимся от времени фотографиям – но здесь он ничего не мог поделать. Вся предложенная майором серия была отщелкана автоматикой, а для полноценного инсайда требуется человек – оператор или хотя бы наблюдатель. Кто-то неравнодушный, живой… тот, кто станет якорем, привязывающим объект к нестабильной, иллюзорной для любого видящего реальности. И потому сейчас было нелепо рассчитывать на сквозящую в картинке глубину, на болезненное покалывание в пальцах и бегущий по позвоночнику холод, предшествующий озарению…
«Эн-си» – так обозначали свое бессилие коллеги: кто стоически-огорченно, кто – выплевывая, как ругательство. NoConnect. Контакта нет и не будет.
Майор, разумеется, был в курсе, что означает «NC» – не первый день работает с сенсами. Но для порядка все-таки переспросил:
– Уверены? Таргет нам очень важен.
– С этим – на все триста, – брезгливо скривился Ирвин. – Или есть еще что-то?
Собеседник пожал плечами и зарылся в папку с бумагами – без особой надежды что-либо обнаружить. Это читалось не по лицу, по ауре: блеклой, помятой, с грязно-серыми тонами усталости. Майор прекрасно владел собой, а для расшифровки мимики требовалось надеть очки. Сейчас они лежали рядом – квадратные стекла-«хамелеоны» в тонкой титановой оправе, и эмоции собеседника скорее угадывались, чем воспринимались взглядом.
«Чем меньше искусственного, тем лучше контакт» – еще одно незыблемое правило сенсов. Восстанавливая четкость зрения, очки препятствовали погружению в незримое; собственно, именно потому Ирвин их и снял, и по той же причине руководство все не давало «добро» на операцию: кто знает, как это повлияет на способность видеть?
Лучший сенс Управления все понимал. Его тоже не устраивала перспектива остаться слепым, но зрячим. Даже очки ему были не так уж и нужны: он видел мир не только глазами, дара с лихвой хватало на то, чтобы компенсировать бытовую беспомощность. А серо-зеленые стекла с диоптриями надежно отгораживали от окружающих – и не давали разглядеть ничего лишнего. Разумная предосторожность, если чужие чувства для тебя открытая книга.
Майор, как обычно, сидел вполоборота – напряженная, до микрона выверенная поза, не дающая рассмотреть правую половину лица. Но сейчас он забылся, и бьющий из окна свет безжалостно подчеркивал то, что должен был скрыть: бугры, рытвины, младенчески-розовая кожа – не то рваный шрам, не то химический ожог во всю щеку. Над дефектом поколдовали хирурги; любопытствующий с воображением пришел бы в ужас, представив, как это выглядело «до» – любой, но не Ирвин. Внешность его не интересовала: что толку в физической привлекательности, если душа страшна, как смертный грех? А Коннор О’Брайен был неплохим человеком – на удивление мягким и чистым, несмотря на годы работы в косморазведке. Конечно, Алона – не Метрополия, всего лишь молодая, толком не колонизированная планета… но все же. Грязи хватает и здесь. Собственно, ее хватает везде, где появляются люди.
О’Брайен хмыкнул и задумчиво поскреб шрам, забыв шелестеть бумагами. Что-то нашел?
– Давайте, – негромко предложил сенс, уловив овладевшее куратором смятение. – Я посмотрю сам.
– Ваше право, – согласился майор, протягивая папку. Подчеркнуто вежливо и подчеркнуто на «вы», как и всегда «при исполнении». – Но я не думаю, что это будет вам полезно. Взгляните.
На развороте обнаружился неумелый, явно сделанный детской рукой рисунок – то ли кошка с вытянутой мордой, то ли больная собака, неровно закрашенная карандашом и обведенная высохшим черным маркером. Глаза зверя были оставлены чисто-белыми, рядом высилась кривущая многоэтажка и утыканные листьями палки, изображающие деревья. Деревья, дом и «собака» были одного размера, по нарисованному небу плыли обе луны и непропорционально большие звезды. Даже сквозь пленку Ирвин видел исходящий от рисунка свет и мог поклясться, что на ощупь лист окажется чуть теплым – как и любой подарок, сделанный от чистого сердца.
– Таргет, – с ухмылкой пояснил О’Брайен. – Встретил заблудившуюся в лесу девочку и проводил до дома, а та в благодарность нарисовала портрет спасителя. Не очень-то хотелось брать эти каракули в качестве вещдока, но не обижать же ребенка?
– Вы все сделали верно, Коннор, – севшим голосом парировал сенс, с нежностью глядя на рисунок. – А теперь помолчите немного, умоляю…
Майор понятливо замер, но Ирвину уже не было не до него. Изломанный серый силуэт выступил из плоскости листа, обретая цвет и глубину, вылинявшее сизое небо провалилось само в себя, а из-под раскоряченных палок показались настоящие деревья. Пахнуло травой, мокрой хвоей и прелью; дремотно зашелестели отмытые до блеска листья, а сквозь резные прорехи в кронах улыбнулась ущербная луна. Она была не белой, а хрустально-синей – и сенс, пусть и с опозданием, сообразил: именно таким видит мир Таргет…
– Локализация! – громыхнул полузнакомый голос где-то на краю сознания. Хриплый, как будто нехотя отданный приказ – и все погрузилось во тьму.
* * *
…В начале было слово – Ирвин. Подобно солнцу, оно озарило развалины, когда-то бывшие разумом. Измочаленные обломки, прежде составлявшие «я», лениво дрейфовали в непроглядном тумане – липком, густом, холодном, надежно гасящим любые проблески мысли и чувства.
Он не осознавал себя; более того, он даже не помнил, что когда-то существовал вне этого дремотного, безопасного, стыло-молочного «здесь и сейчас». Но, даже потеряв себя, его разум по-прежнему тянулся сквозь мир тысячей невидимых нитей, потому что именно это и составляло его глубинную сущность.
Истинную природу настоящего сенса.
Что такое «сенс», он еще не знал, но чувствовал, что это слово – правильное. И эта обостренная чувствительность тоже была правильной: не смотреть, а видеть; слышать, а не слушать. Не имея рук, ушей и глаз, даже не подозревая об их существовании, он раз за разом пытался слиться с мирозданием, и, наконец, ему это удалось. Постижение накрыло изуродованное эго волной, а когда волна схлынула – на берегу остался Ирвин. Оглушенный, растерянный, до невозможности злой, что не в силах понять, что с ним случилось – но твердо уверенный: кто-то за это поплатится.
Инсайд редко поясняет детали, но никогда не ошибается.
А такой инсайд еще и меняет реальность по собственному разумению.
* * *
Уши оглохли от криков, кожа саднила от впившейся в запястья веревки. Но хуже всего была концентрированная, хлещущая через край злоба, направленная точно на него. Она давила, словно многотонная плита, не давала ни пошевелиться, ни толком вдохнуть. Мысли путались; дар, вместо того, чтобы постигатьдругих, из последних сил старался уберечь себя.
Толпа.
Тупое тысячеглавое чудовище, рожденное страхом и слабостью.
Ирвина окружал упругий мерцающий кокон, отражающий чужие мысли и ненависть, но силы были неравны. Одинокая человеческая фигура – и могучая, нерассуждающая стихия, до поры лояльная к «своим» и методично уничтожающая все мало-мальски «чужое».
Одиночка не может противостоять толпе, даже если он сенс... особенно – если он сенс.
Намеренно причинять боль – не в правилах видящих. Это не прекраснодушие, не смирение и всепрощение, а трезвый расчет: ощущая себя и мир единым целым, легко убедиться: зло всегда возвращается обратно. К ближнему – как к себе, дар иным не достается. Но если как следует постараться, из этого правила можно сделать исключение…
Ирвин терпел, пока его обзывали мутантом и обвиняли во всех грехах – от идиотского указа старосты до прошлогоднего неурожая. Другой на его месте давно сорвал бы голос, пытаясь оправдаться, а то и бросился на обидчиков с кулаками. Сенсу же, по большому счету, происходящее было параллельно – его интересы и интересы толпы лежали в разных плоскостях. Эти плоскости не пересекались, только взаимно проецировались друг на друга: демонстративное, выводящее из себя спокойствие в обмен на клокочущее варево ярости, ищущей хоть какого-то выхода. Не попадись им в недобрый час Ирвин, толпа сорвала бы злость на ком-то еще. Все в порядке вещей, пошумят и перестанут… главное, не смотреть на сжатые до белизны кулаки и перекошенные гневом лица, чтобы не давать себе соблазна ответить.
Сенс честно отводил взгляд и до последнего верил, что все как-нибудь обойдется.
Не обошлось.
Крикливая баба подлила масла в уже остывающий огонь, заявив, что мутант рассорил ее с женихом – иначе с чего бы Тому, положительному во всех отношениях парню, заглядываться на лупоглазую дуру-соседку? Кто-то вспомнил, как ночью плакали дети, как ни с того, ни с сего скисло свежевыдоенное молоко – и понеслось…
Сначала в дело пошли гнилые овощи и тухлые яйца. А когда принесенные из дома запасы истощились, народ взялся за дреколье и камни.
Просвистевший у виска булыжник сбил концентрацию, с трудом выстроенный барьер рухнул. Ирвину стало худо от окатившей его ненависти, и он инстинктивно отмахнулся: безобидный посыл «Уймитесь!», оттранслированный во все стороны.
Окончить жизнь здесь и сейчас однозначно не входило в его планы.
Внутри поднялась и заворчала так и не погасшая до конца тень Таргета.
Стекла заляпанных гнилью очков разлетелись в пыль, и в глазах мутанта вспыхнуло солнце. Кто-то заорал от ужаса, но этот одинокий крик потонул в слитном стоне попадавшей на колени толпы: люди сжимали виски, пытаясь избавиться от нестерпимого звона в голове. Взгляды обессмыслились, у многих носом пошла кровь. О продолжении экзекуции уже никто не помышлял.
Сенс зарычал от бессилия и отшвырнул в сторону бесполезную оправу. Он ненавидел себя в минуты, подобные этой: ненавидел проклятый дар, превращающий в чудовище, ненавидел тупых обывателей, вынуждающих чудовище проснуться. Люди и есть корень всех бед!
О горе-агрессорах часа два можно было не беспокоиться. Окончательно ободрав кожу, Ирвин избавился от веревки и побрел в сторону темнеющего по правую руку леса. Виски ломило – и от собственной боли, и от наведенной, в ушах громыхал пульс, стоящий перед внутренним взором мир дрожал и двоился. Ему позарез требовалось отдохнуть в тишине, одиночестве и хотя бы относительном спокойствии. Да и оставаться на месте было глупо: не приведи боги, все повторится сначала.
С четверть часа он просто шел, потом сорвался на бег – кипящий в крови адреналин потребовал выхода. Под кроны первых деревьев сенс нырнул, уже изрядно запыхавшись: не привыкший к подобным забавам организм вспомнил, что он горожанин до мозга костей, и потолок его возможностей – моцион до остановки монорельса и обратно.
Забравшись поглубже в чащу, Ирвин присмотрел себе укрытие в корнях разлапистой ели, уселся, прислонившись спиной к шершавому стволу, закрыл глаза и уснул. День выдался ясным, лишенный контроля дар паутиной растекся по окрестностям, так что замерзнуть или быть сожранным во сне ему не грозило. А когда сенс проснулся, на него смотрели два раскосых глаза – ослепительно-белые на фоне сгустившейся ночи.
* * *
Черты по темноте было не разобрать, но гость оказался так любезен, что поделился воспоминанием: серебряное зеркало ручья и плывущее в нем отражение наполовину зверя, наполовину человека. Деформированный «под кошку» череп, приподнятые к вискам глаза с вертикальными зрачками, круглые оттопыренные уши и шершавая кожа с синевато-пепельным отливом. Укороченные, будто обрубленные пальцы; темные загнутые когти, яростно вспоровшие играющий бликами портрет…
Таргет.
Еще один утраченный фрагмент со щелчков встал на место. Сенс вспомнил Контору, О’Брайена и свое последнее задание – но причина и способ перемещения из безопасного «там» в познавательное «здесь» остались загадкой. У Ирвина возник ряд предположений относительно этой загадки, но для их проверки требовалось повидать куратора, а Объект уже стоял рядом и ждал от сенса хоть какой-то реакции.
Бояться было уже поздно: толку-то? Все, что Таргет хотел сделать, он мог сделать давным-давно, не интересуясь мнением Ирвина. Дар почему-то пропустил его как «своего».
Радоваться успеху миссии было не только преждевременно, но и глупо. То, что Таргет пошел на контакт, еще не означает, что он так же охотно отправится в Контору, на потеху садистам от медицины. Да и человеческого в Объекте осталось немного. Угасающая логика на фоне крепнущих инстинктов – дар утверждал это со всей определенностью, отыскивая и налаживая обходные пути для контакта. Все равно, что общаться с чужаком через лингвистический блок: информация поступает с задержкой, а что остается от сообщения после двукратного преобразования – об этом лучше не думать…
Взошла луна, осветив гротескное лицо напротив. Искаженные черты смягчились, грубая кожа будто засияла изнутри – и Ирвин решился.
– Здравствуй, – сказал он единственное, что мог сказать, без страха глядя в отливающие ртутным блеском глаза. – Я пришел с миром. Как тебя зовут?
И подкрепил слова ментальным посылом. Сенс чует сенса издалека, а уж нос к носу...
Предчувствие не подвело. Удивленно расширившиеся зрачки, застрявший в искалеченной глотке хрип и неуверенное касание чужого, бесконечно чуждого разума:
– Никак. Я всегда один, одиночке имя ни к чему.
– Но ведь раньше оно у тебя было? – не пожелал сдаваться Ирвин. – Я вижу, что твоему одиночеству месяцев пять от роду. Когда-то ты был человеком – а каждому человеку нужно имя, чтобы не затеряться в толпе себе подобных.
Таргет ухмыльнулся. Только дар мог подсказать, что этот жуткий оскал – на самом деле горечь. Скосил глаза на деформированные пальцы, демонстративно блеснул когтями.
– Человеческое имя? По-твоему, я имею на него право?
– Имеешь, – убежденно ответил сенс. – Пока помнишь – имеешь.
Вязкое, с металлическим привкусом молчание. И – едва ощутимо, почти без выражения:
– Пока – помню. Но хочу забыть, что сделало меня таким – даже если придется забыть себя.
– Так нельзя! – протестующе вскинулся Ирвин, удивляясь собственной горячности. – Пусть случившееся тебе не по нутру, ты все еще способен дышать, мыслить, чувствовать… Это твое прошлое, твоя жизнь и твоя судьба, какой несправедливой бы она тебе не казалась, и отказаться от нее – означает предать себя!
Вопреки ожиданиям, Таргет и не подумал смеяться. И спорить тоже не стал.
– Ты прав, но ошибаешься. Видишь – я уже не могу говорить, и с каждым днем от меня остается все меньше. Как можно предать то, чего нет?
Свет отразившейся в глазах луны. И тихая, всезнающая печаль обреченного.
– Все равно! – прошипел Ирвин, взбешенный этим смирением и этим показным спокойствием. – Тебя ведь лепили не с червяка, с кошки – ну так и веди себя по-кошачьи, черт тебя побери! Не сдавайся!
– Я устал, – беспомощно улыбнулся Таргет. – Но попробую побарахтаться – ради тебя. Ты пришел от них, но ты не такой…
«От них?»
Сенс скрипнул зубами. Он не думал, что его раскроют так быстро – и так легко.
– Запах, – серьезно пояснил Таргет. – Ты пахнешь железом… болью... страхом… не могу объяснить...
– И не надо. Слова – это только слова.
«Собственно, а почему бы и нет?»
Сенс раскрылся, махнув рукой на конспирацию и все мыслимые уровни допуска. Игры в секретность – это для людей, а видящим важнее всего доверие… или его отсутствие. К тому же Таргет и так увяз в деле по самые уши…
…Мальчик, заворожено слушающий, о чем шепчутся травы на лугу – первое прикосновение к дару. Мрачные родители, косые взгляды сверстников, закрытая школа…
…Идеальная любовь, оказавшаяся пустышкой: всезнание – зло, если речь идет о чувствах партнера. Разочарование в людях. Одиночество – вымораживающее, выматывающее, абсолютное. Случайная встреча с другим сенсом и вспыхнувшее понимание: «я не один»…
…Настойчивый интерес Конторы. Элитный десантный корпус – ставший реальностью миф. Доброжелательный, все понимающий куратор. Новые горизонты, полезные знакомства, интересные задания. Скупое досье Таргета. Коннор, прячущий беспокойство под маской служебного рвения…
От образа майора Объект зарычал, грусть в звериных глазах переплавилась в бешенство. С отстраненным спокойствием Ирвин подумал, что Таргет сейчас бросится на него и порвет на части – но тот всего лишь швырнул череду мыслеобразов, совершенно не заботясь, готов ли сенс их принять и что с ним после этого станет.
Это было… ярко. И по-настоящему жутко.
…С рождения «Нэко» – имя оказалось слишком заковыристым даже для выбравших его родителей. Наивность, интерес ко всему на свете, отравленное даром детство. Все как у не-людей. Пластичное сознание, позволяющее установить контакт с животным и на время перенять его повадки. Крепче всего оказалась связь с кошачьими – это и предопределило судьбу сенса с редким даром. Контора нашла его подростком, и опытный инструктор легко уговорил ребенка поучаствовать в эксперименте. Подарить человеку звериную силу и чувствительность, не посягая на сознание. Старший не врал... он просто умолчал, что самыми перспективными образцами Контора считает хищников, а из полученных «оборотней» сформируют отряд идеальных солдат. Человек в матрице льва или волка не задаст ненужных вопросов, не психанет от убийства – он будет исполнять приказы. Клыки и когти бесшумны, не требуют обслуживания и боеприпасов, не тревожат детекторы и охрану. А если еще искусственно усилить их остроту и прочность, а шкуру превратить в подобие бронежилета…
… Теория, изматывающие тренировки, контакт с пантерой в редкие минуты отдыха. Массаж, скальпель, таблетки. Снующие в крови нанороботы, помогающие удержать новую форму и шаблоны поведения. Первые изменения – сначала едва заметные, а потом обрушившиеся лавиной. Эта лавина накрыла тело и душу, переломала все, до чего дотянулась, и отпустила уже иным. Новый Нэко, в отличие от старого, уже мог по-настоящему превращаться в зверя, а потом становиться почти-собой… почти – потому что пантера-невидимка всегда была рядом, терпеливо дожидаясь, пока ее позовут…
…Упоение новыми возможностями. И как гром с ясного неба – четкое понимание, что всю оставшуюся жизнь ему придется убивать по приказу…
…Неприятие себя. Мягкость и спокойствие куратора, объясняющего очевидное и уговаривающего не паниковать. Снова доктора, психокоррекция и уколы успокоительного. Изолированная охраняемая комната, почти клетка. Звериное отчаяние. Притворство. Побег…
…Придирчивый выбор убежища. Вольная жизнь в лесу: тишина, покой, умиротворение. Свобода от внушения – а, значит, и от себя. Незамысловатый быт, общение с живущими по соседству людьми, посильная помощь всем, кто в ней нуждается…
…Раскалывающаяся на части голова, наполненный звоном и копошением астрал. Проникновение чего-то чуждого, перехватившего контроль над телом и перекроившего ментальные связи. Пошедшая вразнос психика, взбесившиеся нанороблоты-симбионты. Неконтролируемые превращения в зверя – болезненные, с каждым разом все более продолжительные. Первые жертвы, первая кровь. Первое удовольствие от умения убивать – и первая мысль о суициде…
Мозаика сложилась. Прочитанные материалы, подсмотренные образы, нечаянные оговорки О’Брайена – как оказалось, не только его куратора, но и тюремщика человека-пантеры…
Ирвин вынырнул из потока чужих эмоций и обнаружил, что его всего трясет. От гипертрофированного, как у любого сенса, сопереживания, от чудовищной несправедливости случившегося – и невозможности хоть что-то изменить.
Программы нанороботов, обеспечивающих метаморфоз, могли не только помогать хозяину, но и убивать его изнутри. Контора заранее позаботилась об инструменте, позволяющем надежно поломать свои новые игрушки. Нановирусы, выпущенные вдогонку беглецу, повредили человеческую часть сознания, деградация до зверя – только вопрос времени. Сколько еще остается Таргету – месяц, два? Или, если повезет, целых полгода?
Гуманностью тут и не пахло. Извращенным садизмом – тоже. Лишь холодная логика: сорвавшегося с поводка метаморфа можно убить и мгновенно, но какой в этом прок? Гораздо умнее оставить обезумевшего зверя на вражеской территории, чтобы он от души поохотился – напоследок…
– Что ты со мной сделаешь?
Таргет-Нэко сидел на стволе поваленного бурей дерева, ссутулившись и обхватив руками колени. Тусклый, безразличный голос; в серебряных глазах – покорность и… радость, что все закончится?
«Сопротивляться он не будет».
– Ничего, – пожал плечами Ирвин. – У меня нет приказа что-то делать, а желания – и того меньше. Мое дело – смотреть.
Его и правда отправляли для того, чтобы проанализировать изменения. Контора хотела проверить, как работает программа самоуничтожения, а остальные «оборотни» пока не помышляли ни о каких протестах, их все устраивало. Возможно, дело было в темпераменте Таргета, возможно – в слишком мощном даре: тому, кто далеко ушел от людей, труднее приспособиться к человеческим нормам.
Даже сейчас, полузверем, Таргет ощущался до крайности озадаченным. Это было бы смешно, если бы не выглядело так жутко.
– И что мне делать?
– Ничего, – снова повторил сенс, подивившись универсальности ответа. – Жить, оставаясь собой. А я просто расскажу о том, что увидел – заложенная в симбионтов «бомба» сработала, Объект постепенно превращается в животное. В конечном счете, Контору интересует только это – но ты же и сам понимаешь, что сдаться без боя было бы слишком просто? Держись… и держи.
Не давая себе шанса на раздумья – кто знает, какие ограничители сидят внутри него самого – он сбросил Таргету все, что вспомнил: безусловно-актуальное, косвенно подходящее, фатально недопонятое, включая собственные выводы и предположения. Может, новый приятель сумеет распорядиться знанием по назначению – и с пользой для себя.
– Я еще поспрашиваю наших, – безмятежно пообещал сенс. – Если узнаю что стоящее, сразу передам, не вздумай закрыться.
Ленивый, ощутимо прохладный тон не обещал коллегам ничего хорошего: Ирвин счел, что ситуация слишком серьезна, чтобы отказываться от действенных способов получения информации. Его же не зря учили задавать вопросы – и получать на них ответы, даже если собеседник категорически против?
– Ладно, – почти по-дружески, почти-правда. И следом – сдавленное хрюканье: Ирвин не поленился отрисовать самые выдающиеся идеи в стиле старинных комиксов Терры.
Улыбка Таргета была кошмарной, но почти человеческой. Мягкое давление, обмен взглядами.
– Иди, что ли.
«Не хочу, чтобы меня накрыло при тебе – отвратное зрелище, уж поверь на слово».
– Я вернусь, – весомо, почти с угрозой.
«И рассчитываю найти тебя человеком. Вместе мы обязательно что-нибудь придумаем!»
– Я… постараюсь, – неуверенно пообещал Таргет.
Сейчас от него фонило таким клубком противоречивых эмоций, что любо-дорого было посмотреть. Паника, изумление, неудобные вопросы – человек взял верх над зверем. Так что, все дело – в недостатке общения?
«Все видящие – одиночки», – с досадой подумал сенс. – «В этом наша сила – и наша слабость».
Небрежно взмахнул рукой. Безошибочно развернулся в сторону «маяка» – искры сознания пилота, одуревшего от безделья и ожидания. Выходит, Контора его «пасла» все это время, а он ничего не заметил? Не понял, что родной, до последнего жеста просчитанный Коннор что-то замышляет, виртуозно отводя глазадару?
«Спокойствие. Я со всем разберусь – дайте только срок. А от щелчка по самолюбию еще никто не умирал».
Он ломанулся напрямик – прекрасно видя перед собой деревья и парня в камуфляже, курящего возле вертолета. Видя свое возвращение, осторожные расспросы и элегантное исчезновение, теперь уже насовсем. Из Конторы своими ногами не уходят – но какое до этого дело тому, кто с рождения исключение из всех мыслимых правил? Ирвин готовился соскочить с поводка, как только представится удобный случай. Этот случай настал чуть раньше, чем планировалось – ну и что с того?
Одиночке во враждебном мире не выжить. А двое – уже совсем другое дело.
Мелькнула даже мысль собрать знакомых сенсов и основать Союз Видящих, «государство в государстве» – но Ирвин тут же вымел крамолу из головы. Не хватало еще погореть на оппозиционных настроениях, для начала нужно добраться до Конторы – и вернуться обратно, живым и с информацией…
Сенс улыбнулся и сделал первый шаг в будущее, которое – он верил – должно было стать светлым для тех, кому повезло не родиться таким, как все. |
Рассказ открыт для комментариев