Дуры бывают разные. Хуже всего иметь дело с наглыми дурами. Эти шумом, создаваемым вокруг собственной персоны, могут довести до инфаркта. С ними даже блондинкам тягаться не под силу. Вот вроде родители у девушки нормальные, сама консерваторию закончила, цитируют Шекспира и Гете. А все равно, время от времени как отмочит! Не дай бог, позовут ее прочитать стишок или спеть на каком-нибудь вечере таких же, как она. Пригонит в зал всех родственников, всех друзей, да еще родственников и друзей своих родственников и друзей. А после вечера будет рассказывать о «грандиозном» успехе в блогах, автобусах, на перекрестках. Единственное спасение — пожарный брандспойт. Холодный десятиминутный душ под давлением мозгов им не добавляет, но заставляет замолчать.
Есть и другие. Которых нужно жалеть. Ну, не дано. Внешность, способности, доброта, дружелюбие — все на месте, а вот мозгов... Под череп даже заглядывать не хочется, чтоб не расстраиваться, чтоб не зарыдать от сочувствия.
С мужиками проще. Они все одного типа, близкого к женскому первому. Только ведут себя хитрее. Посмотришь на такого — пушистенький и бездомный — пнуть жалко, на полутораметровую девицу умудряется смотреть снизу вверх, бабушек переводит через дорогу, при выходе из автобуса ручку подает. При этом глаза у него преданные— преданные и собачьи. Вот разве только что хвостом не виляет.
Какая женщина может выдержать подобную атаку? У нее сначала распахивается душа, потом халат, потом двери квартиры... Тут и сказочке конец. Потому, что заколдованный принц оказывается самым заурядным бездельником и иждивенцем.
Когда все эти Арнольдики, Артурчики, Гогочки и Ларики панибратски хлопают по плечу и дают советы, как надо жить, у меня от злости багровеют уши и начинается икота.
Артурчика-Арнольдика, с которым меня столкнула судьба, звали Эдик Рогинский. Судьба нас столкнула буквально и больно, на пороге 8-Б, в результате чего мы оба получили по шишке.
— Извини, — сказал Эдик. — Я не видел, что ты идешь.
Это «извини» прозвучало так нежно и просительно, словно я был верзила и отпетый хулиган, а он — врожденный инвалид всех органов. А ведь Эдик вряд ли весил меньше меня, при одинаковом росте.
Чтоб не пугать его еще больше, я тоже прошептал:
— Извини, — и убежал на перемену.
Учился Эдик на тройки. Наш математик брызгал слюной и орал так, что слышала вся школа:
— Рогинский, в твоей голове преобладает солома. Она уже прет из ушей и глаз. Не надо смотреть на меня, как Страшила на девочку Элли, отвечай на вопрос, за который тебе уже поставили тройку во втором классе.
Эдик не обижался и не огрызался.
Учителя сочувствовали убогому, ставили троечки и переводили из класса в класс, и точно так же с курса на курс.
Второй раз мы столкнулись с Эдиком, когда я по распределению попал на работу в конструкторский отдел «Комсила».
Эдик к этому времени успел перевестись на заочное и отработать год на «Комсиле» в отделе нормоконтроля. За время, что мы не виделись он здорово поменялся. Вместо инфантильного запуганного пацанчика, которого я знал в школе, передо мной стоял взрослый парень, вполне серьезно считающий, что все по праву принадлежит ему, и окружающие буквально обязаны это все подать на тарелочке с голубой каемочкой.
Эдик оставался таким же вежливым, за время нашей беседы ни разу не ругнулся, не закурил и даже несколько раз пошутил. Но теперь каждая его фраза звучала словно инструкция «Как надо жить», да еще сопровождалась улыбочкой, от которой возникало ощущение, что сейчас меня будут жевать.
Пол года я ходил на работу, как на каторгу. Боже, как же он доставал меня со своим нормоконтролем, словно это я виноват в его несчастном детстве, словно я был его воспитательницей в детском саду и учителем математики в школе. Его начальник видел это, все понимал и посмеивался. Небось, сам в детстве старушек через дорогу переводил.
И все бы ничего, но Эдик положил глаз на Ленку.
Ленка относилась ко второму типу дур. Добрая, доверчивая девчонка, с симпатичными ямочками на щечках. Особенно хорошо они были видны, когда она смеялась. А смеялась Ленка часто.
Мы с ней жили в одном доме, в одном подъезде, и не то, чтобы дружили, но еще в школе мне случалось драться с пацанами, которые норовили ее обидеть. Скажу по секрету, я и в «Комсил» попросился при распределении, зная, что она там, в КБ работает. Нет, я не совсем безнадежный, и не самый робкий. Но как можно приглашать на свидание девушку, если она в двадцать два года играет с куклами? Я же говорю: «Дура... Второго типа».
И вот Эдик на нее... хотел сказать «запал». Нет, не запал, а сфокусировался. Запал — это когда человек страдает, не ест, боится поднять глаза на предмет своего обожания. У Эдика же был простой, если не сказать тупой расчет: папа Ленки — председатель нашего облисполкома со всеми вытекающими, мама — владелец строительной компании со всеми вытекающими, а еще больше втекающими в их семейный бюджет.
Конечно, все знали, что Ленка приемная дочь, но этот факт, в принципе, ничего не менял: Ленка была единственная и законная наследница всех родительских богатств.
Правда, папочка у нее был еще тот. Не знаю, к какой группе его отнести. Ну, скажем, как вам его идея сделать наш город туристической Меккой? Хорошенькая Мекка в середине Сибири с единственной городской достопримечательностью — памятником декабристам. Его начали строить, наверное, еще в дни их восстания, и не смогли закончить до сих пор. Кстати самих декабристов тут не было. Потому что в нашу Мекку зимой можно добираться только на джинах. А пока мы еще не Мекка, так на лыжах, вертолетах и раз в неделю на поезде.
— Человеческое любопытство не знает ограничений. Кто-то тратит бешеные деньги на Париж и Мадрид. Но у кого таких денег нет — а денег нет у большинства — добро пожаловать к нам, в Романовск. Надо только, чтобы в нашем городе появилось то, чего нет ни в Париже, ни в Мадриде. Я говорю о своем собственном киллере. Дадим ему рекламу, договоримся с телевидением, глядишь — и потянется народ, да решит проблемы с бюджетом области. Какие будут кандидатуры? Я предлагаю Александра Шарова. Он достойный гражданин нашего города, служил в армии.
— Борис Иванович, да какой из него киллер?
Борис Иванович — это Ленкин папаша. Демократ демократом. Поэтому все совещания сопровождаются буйными обсуждениями вначале в зале облосовета, а потом в местной прессе.
— Так ведь у Шарова плечи — самое узкое место в фигуре.
— Его же в портфель спрятать можно, и возраст — год до пенсии.
— Понял, — подвел итог Ленкин папа. — Кандидатура Александра Шарова принята единогласно.
Старик Шаров, как и Ленкина семья, жил в нашем доме и из всех известных мне стариков был самым незаметным. Худенький, лысенький. Единственное его достоинство неплохо играл в шахматы. Иногда летом они устраивали во дворе турниры, так он даже Бориса Ивановича всухую надирал.
С того памятного совещания прошло два года. Туристы к нам так и не пожаловали, но старика Шарова никто иначе как «киллер» не звал.
Что-то я отвлекся от главного. От Ленки.
Пока я сомневался и тянул, в один из летних понедельников мой бывший одноклассник пошел в атаку. О, как он это сделал! Мамочки! И куда только подевался скромный, забитый мальчик Эдичек? Мы с Ленкой после работы выходим из здания, а он как стоял внизу лестницы в белом костюме с букетом роз, так перед ней на колено — бух, подает цветы и скромно так зовет в кафе-мороженое. У меня от удивления отнялась речь. Что там речь — палец заело. Я в это время маме СМСку посылал, типа «Хочу супа». Так вот я вместо «п» нажал «к», и так, не глядя, послал.
Целую неделю Эдик встречал Ленку с букетами цветов и водил в кафе, а в пятницу — наверное, деньги закончились, — притащил гитару и на трех блатных аккордах исполнил «Для меня нет тебя прекрасней». Пел он ужасно. По-моему вся мелодия уместилась у него в одну ноту, но Ленка млела от счастья и слушала.
Я понял: девушку надо спасать.
В субботу выловил ее по дороге в магазин и говорю:
— Ты что не понимаешь, что ему нужна не ты, а твой папаша?
— Славик, неужели ты ревнуешь? Так ведь мы с тобой друзья. Друзьями и останемся.
Ну что с нее взять после этого? Дура, она дура и есть. Пусть играется дальше в свои куклы. Не буду ее спасать.
В этот момент у нее что-то замкнуло, и она добавила:
— Я за Эдика замуж не собираюсь. Что я дура какая-нибудь? Я же понимаю, что он из-за папы старается.
Хорошо, что я сдержался и не сказал вслух все, что думаю.
Хорошо, что она не услышала то, что я не сказал вслух.
На следующий день Эдик опять меня удивил — подписал мой чертеж без всяких придирок, потом вышел за мной в коридор и зашептал.
— Я знаю, что Леночка тебе нравится тоже, но шансов у тебя нет. Она мне передает все, о чем вы с ней говорите. Так что отойди и не путайся под ногами. Ее не интересуют ни твой ум, ни знание литературы, ни дебильные стишки, которые карябаешь по ночам. Все наше общество основано на инстинктах, а у женщин в гораздо большей степени, причем главный инстинкт — материнский. Ты думаешь, Лене нужны мои розы? Думаешь, я не понимаю, что абсолютно не умею петь? Леночке импонирует моя убогость. Ей нужно кого-нибудь жалеть. Это метод, и он беспроигрышный. Плюс ко всему у меня есть фантастическая идея с инопланетянином ... — Он не закончил предложение про инопланетян и вдруг заорал так, что, наверное, было слышно в конце коридора: — Я ее люблю, и ты моей любви помешать не можешь!
Я сдержался, не сломал ему челюсть, но свой любимый чертеж, с которым возился целую неделю, надел на его голову. Эх, жаль, под рукой гитары не было, с ней он бы выглядел еще красивей.
Почти удовлетворенный я повернулся, чтоб идти к себе — сзади стояла Ленка.
Так вот почему Эдик кричал о своей великой любви. Нет, этот парень кто угодно, но не дурак. Как же лихо он меня спровоцировал. В результате я остался и без чертежа и без Ленки. В ее глазах теперь Славка — бандит, а Эдик — страдалец и ангел.
— Слава, возьми свой чертеж. — В голосе Эдика скорбь и сострадание.
Я повернулся к нему и вторично пожалел, что у меня нет с собой гитары: нежными, анемичными движениями расправлял он обрывки моего проекта, прижимая их к своей груди.
Вечером Ленка позвонила мне по телефону:
— Если ты еще раз тронешь Эдика, я не знаю, что с тобой сделаю. Ты жестокий, а он... а он... Я должна с тобой увидеться.
Со своего шестого этажа на ее второй я спустился раза в три быстрее лифта. Она меня уже ждала.
— Я выхожу замуж за Эдика. Не возражай, решение принято.
Это известие настолько меня ошарашило, что я не то что возражать, просто рот открыть не мог.
— Ты учился с ним в одном классе. Кто-нибудь знал, что он инопланетянин?
Кто-нибудь может мне сказать, как должен реагировать нормальный человек на подобное заявление: засмеяться, зарыдать или биться до вечера головой о стенку? И тут я вспомнил незаконченную фразу Эдика по поводу инопланетян.
— Никто не знал. Потому, что он не инопланетянин. Потому что только такая набитая дура как ты могла поверить в Эдика-инопланетянина.
Я решил все-таки порыдать. Но в одиночестве, у себя дома.
Через две недели меня пригласили на свадьбу свидетелем. Причем сам Эдик. Как факт безоговорочной победы женских инстинктов над мужской логикой.
За это время Эдик уже бросил работу и переехал жить в роскошную домину Бориса Ивановича.
— Сразу после свадьбы нам покупают дом в центре. Папик Борюня обеспечивает, — похвастался жених. — Я не сомневался, что моя гениальная идея с одиноким космическим путешественником сработает должным образом.
Мне казалось, что после этих слов его ударит молния, или хотя бы кирпич. Но Справедливость лежала в небесах на облаке и дрыхла самым наглым образом. Соответственно Эдик чувствовал себя «на коне» так же непоколебимо, как «Медный всадник» в Питере.
Ни слова не говоря, я повернулся и пошел по улице вниз.
— Ну, так придешь? — донесся его торжествующий голос.
У меня отнялась речь. А заодно зрение и слух.
Я в это время ничего не слышал и не видел, и пришел в себя только когда добрался до окраины города. Слева от меня находился котлован под очередное грандиозное строительство очередного грандиозного торгового центра, впереди — поле с березовой рощей на горизонте.
Я подошел к котловану поближе. Нырнуть бы туда на бетон головой вниз — и никаких больше проблем.
— Какая глушь!
— Глушь! — подтвердило эхо.
По случаю выходного дня людей видно не было, только по шоссе изредка громыхали грузовики. Кто же тогда сказал «Какая глушь?» Неужели я сам?
Я покрутил головой и вдруг увидел старика Шарова. Он сидел на бетонном блоке за колонной, поэтому я его сразу не заметил.
— Добрый день. Что вы тут делаете?
— Привет сосед. Сигареткой не поделишься?
Я подал пачку. Шаров затянулся «Мальборо», потом взял еще одну и сунул себе за ухо.
— Слабые они какие-то, хоть и заморские. Наша «Прима» покрепче была.
— Так что вы тут делаете?
— В шахматы играю.
— А где же ваша доска?
— Да вон там. — Метрах в пятидесяти от нас на поваленном дереве лежала доска, на которой угадывалось несколько фигур. — Сейчас черным мат будет. — С этими словами он совершенно непостижимым образом выхватил из-за спины пистолет и, не целясь, выстрелил в сторону дерева. Одна из фигур улетела.
Вначале я окаменел, потом, ни слова не говоря, побежал к доске. В нескольких шагах от нее я нашел фигуру без верхней части.
— Во время революций королям отрубали головы, — долетел до меня комментарий старика.
— Вам бы с такими номерами в цирке выступать.
— Зачем цирк, когда для этого живые объекты имеются? Я же почти со школьной скамьи в чистильщиках ходил при конторе. Лет тридцать отпахал.
— Говорят, с такой работы живыми не отпускают.
— Не отпускают. Это правда. Считай меня исключением, по моей собственной инициативе. Если поднять бетон в этом котловане, откопаешь десятка два тех, кто пытался подтвердить твои слова. Сейчас они меня не трогают, я их. Ты просто не представляешь, как я ржал, когда Борис Иванович объявил меня официальным наемным убийцей облисполкома.
И тут я понял, что Справедливость не дрыхла на облаке, а упорно искала выход из моей непростой ситуации.
— Слушайте, а заказы вы принимаете?
— Почему нет? Пенсия у меня небольшая. Тебе, как соседу скидку сделаю. А ежели полную цену заплатишь, то второй покойник бесплатно пойдет.
— Нет-нет, мне только один нужен. Платить-то сколько и когда? Я не брал с собой деньги.
— Разберемся, как выполню работу, чай соседи.
Договорились провести операцию во время свадебной церемонии. Я — свидетель, буду у всех на виду, вне всяких подозрений.
Домой я бежал абсолютно счастливый.
Меня не смущало, что становлюсь преступником и соучастником убийства. В данном случае я — карающее орудие самой Судьбы.
Вот, наконец, долгожданный день. Ленка вся в белом, сзади нее две девочки поддерживают конец фаты, впереди свидетельницы — посыпают землю лепестками роз.
Я иду следом за Эдиком и с трудом пытаюсь выдержать соответствующее случаю выражение лица. Он в белом токсидо, с белым цветком в петлице, на всю рожу счастливая улыбка, и сам дышит духами, туманами и импортным одеколоном. Вдруг на абсолютно ровном месте у меня одна нога цепляется за другую, я падаю на Эдика и слышу над головой хлопок выстрела. Наконец до меня доходит, какой я все-таки подлец. Представил окровавленное тела жениха — и совсем плохо стало. Это же надо, из-за девчонки человека убил. Если она ошиблась, сделала неверный выбор, так это ее ошибка, это ей потом за ошибку расплачиваться. Какое я имел право вмешиваться в чужие дела?
И тут Эдик поднялся. Он упал очень неудачно. Бетонная ступенька расквасила ему переносицу, и теперь два потока крови из ноздрей щедро поливали его белый костюм с цветком. Я смотрел на него, и лицо мое светилось радостью: «Жив! Ура, Эдик жив!»
— Сволочь! Подлец! — вдруг завизжал Эдик. — Это ты специально поставил мне подножку! Позавидовал счастью одинокого инопланетянина.
После его слов что-то внутри меня опять погасло, и я буркнул:
— Ну, застрели меня из аннигилятора.
Кровь Эдику остановили, и свадьба состоялась. Утром, после брачного ложа молодые отправлялись на вертолете в свадебное путешествие.
Вечером я заскочил к Шарову.
— Как хорошо что вы промазали. Я готов вам за это заплатить.
Шаров был пьян в грязь. Он пробормотал нечто настолько невразумительное, что я попросил его повторить.
— Я говорю, что не промазал. Взял в руки, а она — живая.
— Кто живая?
Вместо ответа дед подал мне винтовку с оптическим прицелом. Точнее, когда-то это была винтовка. Теперь прицел самым невероятным образом завязали узлом, а дуло вывернули на сто восемьдесят градусов. Что сделали с прикладом, я не понял, но он напоминал спину ежа.
Шаров поднял полупустую бутылку водки, опрокинул содержимое в рот и вернул тару на стол. Две пустые поллитровки звоном приветствовали пополнение в своих рядах.
Я пошел к себе.
На площадке возле окна стояла Ленка. Она уже переоделась в обычное платье и выглядела так, словно только вчера мы с ней обсуждали, как ей нарядиться на выпускной. Знаменитые ямочки на щеках понизили температуру моего тела градусов на десять
— Я пришла попрощаться.
— Да, Ленка, прощай. Извини, что расквасил Эдику нос. Я не специально.
— Я знаю. Это я расквасила. И застрелить его помешала тоже я. Хотя мне очень хотелось. Ты думаешь, процесс познания чужих миров доставляет только радость? Иногда в них вживаешься... — ее глаза потемнели, но она тут же взяла себя в руки. — Мы давно изучаем вашу цивилизацию. У вас огромный потенциал. Вы богаты эмоциями, умеете любить. Ваша проблема заключается только в мужчинах. Они — дураки и делятся на два типа. Одни — такие как ты — безобидные, с соломой вместо мозгов. Другие — агрессивные. Вторых мы стараемся выловить и изолировать. Публично выкрасть человека очень сложно. Нам приходится идти на разные хитрости, типа браков и свадебных путешествий, во время которых легче совершить задуманное
Ленка раскрыла ладонь, и вдруг на ней вырос маленький розовый кубик. Кубик приподнялся, несколько увеличился в размерах, и я разглядел внутри Эдика. Только теперь он был опять школьного возраста.
— Эдик не сдал курс взросления и ему придется пройти его заново.
Ленка неловко обняла меня, чмокнула в щеку и исчезла.
Я посмотрел в окно. Мне показалось, что одна из горевших там звезд подмигнула |
Рассказ открыт для комментариев