В накуренном кабинете сидели два робота. Один из них, Дайсон Трилоби считался замечательным сыщиком, второй специализировался на едких замечаниях и дымил только из уважения к другу. Впрочем, сейчас я молча прочищал свою трубку — египетский табак оказался слишком пересушенным и плохо поддавался раскуриванию.
— Мельвиль, вам не кажется, что в своих статьях вы сильно увлекаетесь выводами? — спросил, наконец, Трилоби. Лицом он был обращен к окну, но сенсоры прикрылись почти полностью — со стороны казалось, что робот вошел режим сна. Я знал, что за модными обводами его тела, трогательно-округлыми, как игрушки для младенцев, скрывался усиленный каркас, несколько резервных блоков питания и самый мощный процессор. Впрочем, этой информацией я не спешил поделиться с подписчиками «Дортмут-ньюс».
— Читатели предпочитают понимать текст, а не просто наслаждаются рядами букв, Трилоби.
— Говорите, как мои клиенты. Вечно им хочется волшебной разгадки, единственной и неповторимой.
— А разве в преступлениях нет однозначного ответа? — удивился я.
— Разумеется, нет. Не поймите меня неправильно — убийца всегда останется преступником. Но часто и жертва не так невинна, как нам хочется думать.
Я покачал головой и с упрямством, достойным вьючного животного, продолжил скрести в вишневой трубке металлической ложечкой.
— Вы, конечно, со мной не согласны, — прогудел Трилоби и распахнул окуляры. В фасетчатых голубых датчиках проступила насмешка.
— Не то, чтобы полностью, — кивнул я, не прерывая своих занятий. — Знаю, что мир состоит не только из белого и черного. Но все-таки существует грань, за которой зло уже не достойно оправдания.
Трилоби громко хмыкнул, и выложил из кармана конверт на кофейный столик.
— Ваша проблема в том, Мельвиль, что вы видите немногим дальше, чем ваши читатели. Но подымитесь еще на пару ступеней — и панорама изменится. Появятся детали, которые ускользали раньше от вашего взгляда.
— Разве пара незамеченных мной раньше хибар могут украсить обзор?
— Бывает и так, — согласился Трилоби. — Но можно проглядеть озеро чистой лазури. Как вам мой египетский табак?
— Ужасно. Похоже, что он целиком состоит из опилок.
— Вот вам и ответ на ваш вопрос. Пачку со сфинксом мне прислали сегодня утром. Если бы вы внимательно прочитали буквы на этикетке, то поняли бы — этот сорт предназначен для изготовления сигарет, где, как известно, используются более сухие фракции. Мы попытались использовать подарок привычным образом, и были наказаны за невнимательность.
— Но почему Египет?
— Меня вызвал туда клиент. Прекрасная планета под двумя солнцами, жаркий климат и бесконечный океан песка. Составите мне компанию?
— Только по заданию редакции, — я, наконец, покончил с этими пакостными пересушенными крошками и вытряхнул их на ладонь. — Потому что начальник меня не отпустит — слишком много сейчас проблем на промышленных планетах. Я курирую дело «моющих средств», а новости на фабрике неутешительные — работники бастуют уже месяц.
— Вот вам второй ответ, — Трилоби засмеялся отрывисто, со скрежещущими звуками. — Разве я стану вас звать с собой, если не буду уверен, что вас отпустят?
— Разве есть сведения, что забастовка прекратилась?
— Нет, просто я послал электронный запрос вашему редактору. Догадаетесь, что тут в конверте? Распечатано на моем личном принтере, но все же касается вас.
Я, заскрипев, поднялся, убирая трубку и принадлежности к ней в ящик на бедре. Проверил сервомоторы — левая нога барахлила уже давно, но сейчас не время ложиться в мастерскую.
— Похоже, у меня нет возможности избежать встречи с океаном песка, — кивнул я другу. — Пойду, соберу в дорогу запчасти и масло.
***
Жара на планете стояла невероятная, а песка оказалось даже больше, чем я себе мог вообразить. Трилоби долго смеялся над моим дорожным костюмом.
— Выглядите, как старинный танк, Мельвиль,— наконец, выговорил он. — Зачем вам такая гора железа?
— Для защиты моих суставов.
— Лучше снимите. Случайные песчинки, попавшие в щели вашего тела, нанесут меньше вреда. А вот в костюм обязательно набьется целое ведро и обдерет вам всю краску.
Я с ворчанием принялся раскручивать обшивку защитного кожуха. Это мероприятие оказалось слишком-то легким для моих рук!
— А кстати, как зовут вашего клиента? — сказал я, освобождая тело. — Это человек?
— Да. Мери Рубинштейн.
— Великий космос! Это же владелица «Фейри-дамп», того самого завода…
— На котором уже месяц бастуют работники. Знаю, знаю.
— Но Трилоби, ваше дело под угрозой срыва. Я так давно настроен против нее, и боюсь, переубедить меня уже невозможно.
Друг с сожалением посмотрел на меня. Затем подошел и одним легким движением вытряхнул мое тело из остатков костюма.
— Очень меня обяжете, если не станете кидаться на госпожу Рубинштейн, как собака на вора. Потому что присутствие наблюдателя мне не помешает. А вот и моя клиентка!
Я постарался придать своей физиономии максимально непроницаемый вид. Что, впрочем, было излишне — тело у меня не такое модное, как у моего друга, и эмоции на лице выражаются слабо. А еще подошедшая дама не вызывала у меня особой неприязни. Обычная дама средних лет, закутанная во все немаркое и незапоминающееся.
— Госпожа Рубинштейн скоро выйдет, — заявила эта дама. — Меня зовут Мэгги Бауэрс, я компаньонка. И поверьте, убить свою хозяйку хочу больше других претендентов.
— Можно узнать — почему? — с невинностью на лице уточнил Трилоби.
— Это ископаемое издевается надо мной. Притащила на самую грязную и жаркую планету в Галактике, хотя знает, как я ненавижу жару.
— Разве госпожа Рубинштейн путешествует вам назло? — спросил я, искоса наблюдая за Бауэрс. Похоже, дама из тех, кто не привык скрывать свои эмоции.
— Мери все делает назло. Единственная радость — досаждать всем, кто находится в ее власти.
Двери космопорта хлопнули и предъявили вторую даму.
— Уже сплетничаешь обо мне? — госпожа Рубинштейн говорила вяло, но в глазах ее светился вызов. Платье из модного сайлент-силка, шляпка с планеты Люксирия, бриллиантовая брошь в виде лилии. И сухое, сморщенное лицо, раскрашенное густыми красками. Надеюсь, Трилоби не будет против, если я расскажу о встрече рабочим на фабрике. Хотя Мери Рубинштейн можно описать весьма коротко: немыслимое богатство на службе у старости.
— Когда ты отучишься говорить гадости, Мэгги?
— Перестану это делать, как только вы отправитесь в морг, — с неприязнью прошипела Бауэрс.
— Мэгги такая ранимая, — с извинением пропела госпожа Рубинштейн, отправив компаньонку покупать карту планеты. — Никак не может смириться с тем, что я неприятности выдерживаю лучше, чем она. Но перейдем к делу. Трилоби, меня хотят убить!
— Подозреваю, что вам нужен не мой друг, а сотня охранников, — сказал я, и тут же пожалел о своей горячности. Но Мери Рубинштейн никак не отреагировала на мои слова.
— Мой друг прав, — вяло протянул Трилоби, — постоянная охрана надежнее, чем сыщик. Ведь убийцу гораздо чаще находят уже после преступления.
Мери Рубинштейн всплеснула руками.
— Я не хочу жить в коробке, обложенная ватой, как елочная игрушка. Это делает жизнь пресной.
— Но у вас есть реальные подозрения?
— Конечно. И вы с моими выводами согласились, раз выбрались на эту планету.
Трилоби помолчал, прежде чем ответить.
— Скажем, так: мне тоже думается, что четыре покушения не могут быть простым совпадением. Если они так же реальны, как тот случай, описанный газетами.
— Как раз в газетах написали полную чушь. Моя кухарка растерялась и не обесточила плиту, увидев, что компьютер дал сбой. И половина кухни взорвалась. Самое смешное, что я заходила туда минутами раньше, отдать кое-какие распоряжения.
— Ваша кухарка служила у вас сорок лет? — спросил Трилоби, подаваясь вперед.
— Даже чуть больше. Долли пришла ко мне сразу после окончания кулинарного техникума.
— А в этот день был назначен прием, как писали в газетах?
— Приятно, что хоть в чем-то журналисты не врут. Да, пригласила друзей повеселиться накануне моего визита в клинику. Терпеть не могу обследования, но возраст, возраст!
Я обрадовался, что мое лицо неспособно выразить сильные эмоции. Мери Рубинштейн давно вызывала во мне чувства самого неприятного толка. Теперь же мне дали право их испытывать открыто.
За спиной раздался хлопок: из дверей космопорта вышла семейная пара средних лет.
— Тогда это было все-таки покушение, — сказал Трилоби, оглядывая новоприбывших.
— Почему вы так думаете?
— Настоящий профессионал замечает неполадки у своего рабочего инструмента гораздо раньше, чем возникнет серьезная поломка. К тому же, кухарка не стала бы рисковать перед важным приемом, а вызвала наладчика загодя. Уверен, плита была в полном порядке.
Мери Рубинштейн громко вздохнула:
— Значит, Долли умерла не от собственного разгильдяйства? Какое облегчение!
— А вам не кажется жестокостью думать об облегчении, когда кто-то умер из-за вас? — не выдержав, съязвил я.
— Люди умирают, — отрезала госпожа Рубинштейн. — Причин для этого хватает, но мне не нравится, когда они умирают от глупости.
— Мой друг не хотел вас обидеть, — галантно заверил мой друг, посылая мне предупредительный инфракрасный сигнал. Пришлось отступить в сторону и перевести сенсоры на горизонт.
— Лучше бы он хотел это сделать, — сказала Мери Рубинштейн, — Гораздо приятнее, когда тебе оказывают сопротивление.
— А как выглядели другие случаи? — спросил Трилоби.
— Словно их готовил идиот, — отрезала старуха. — Сначала взорвали багаж, когда я собиралась лететь на Арктику-2, затем испортили мне батискаф на Посейдоне, ну а в конце подсыпали мне слабительного в чай перед восхождением на магнит-гору. Уже решили взяться за мое дело?
— Только объясните, зачем вы прибыли на эту планету?
— Египет в этом смысле идеален. Подальше от цивилизации, много дикарей и туристов. Гораздо проще избавиться от меня, прикрывшись чудесами древних артефактов.
К дверям космопорта прибыл диковинный транспорт. По виду это были огромные деревянные повозки на лыжах. Размеры серых ящеров, запряженных в качестве тягловой силы, насчитывали, по меньшей мере, два человеческих роста.
— Возможно, вы правы, — со вздохом сказал Трилоби, завидев средство передвижения. — Значит, обычный туристический маршрут?
— Сейчас я отправляюсь на осмотр «Врат бесконечности». Думаю, вы с другом последуете за мной? Поговорите с Мэгги в дороге — она меня недолюбливает, но в проницательности ей не откажешь.
Мери Рубинштейн вежливо кивнула и попыталась обойти меня слева. Я отшатнулся, но моя нога реагировала гораздо медленнее — старуха едва не полетела вперед головой, споткнувшись о мое колено.
— Может, вам нужна помощь? — один из новоприбывших быстро оценил обстановку, и метнулся к даме. Разумеется, роботу ведь не больно! А моя нога сигнализировала об обратном — словно ее секунду назад пытались расколоть надвое, бросив с размаху бетонную плиту. Старуха и в самом деле крепче, чем кажется.
— Нет, я в порядке, — вежливо улыбнулась госпожа Рубинштейн и, сделав кокетливый книксен, удалилась к повозкам.
Мы тряслись на грубых деревянных скамьях внутри повозок, и я весь изъерзался. Занозы не могли повредить моему телу, но ободрать пресловутую краску об неструганные доски не хотелось.
— Это пластик, — сказал мой друг.
— Что?
— Вы так нервничаете, Мельвиль, что наш ящер уже на вас косится. Скамьи сделаны из фальшивого дерева — присмотритесь внимательнее, узор из сучков повторяется каждые двадцать сантиметров. И краска на вашем корпусе не такая уж драгоценная!
— Вам легко говорить, — проворчал я, — а мне на зарплату журналиста не разгуляться.
— Кажется, привал, — с деланным безразличием произнес мой друг. — Пообщаемся с компаньонкой госпожи Рубинштейн?
Бауэрс была измучена сидениями не меньше моего.
— Эти ужасные доски! Могли бы обтянуть их резиновыми накладками!
— Согласен с вами, Мэгги, — сказал Трилоби. — Не могли бы вы рассказать нам о врагах вашей хозяйки?
— Боюсь, этот разговор затянется. Какие у вас планы на ближайшую вечность? — с резкостью заметила компаньонка. — Врагов у Мери очень много.
— Ну, все мне, пожалуй, не интересны. Расскажите лишь о тех, кто может претендовать на деньги госпожи Рубинштейн.
— Значит, не верите в праведную месть? — в тоне компаньонки проявилась горечь.
Трилоби мягко коснулся ее руки.
— Если вы сейчас говорите о несправедливости вселенной, Мэгги, то вынужден вас огорчить: мир устроен по законам, далеким от справедливости. Я верю только в рациональное зло.
— Конечно, вы же робот!
— Давайте опустим мое нечеловеческое происхождение и перейдем к более интересным вещам.
Мэгги, всхлипнув, угрюмо кивнула.
— Во-первых, у Мери Рубинштейн есть внучатый племянник, — выдавила первую фразу компаньонка. — Двадцать пять лет, полностью свихнулся на экологии, пасет каких-то пурпурных жаб на планете Зеб-Трайден.
— В каких отношениях с Мери?
— Когда Джон был зеленым юнцом, он разбился на флайере. Мери оплатила лечение, взамен потребовав, чтобы племянник выучился на биолога. Обучение не состоялось, с тех пор они не общаются. У госпожи Рубинштейн хорошая память — особенно, на чужие промахи.
— Кто еще мог бы желать смерти? — сказал Трилоби, наблюдая за зеленолицыми аборигенами, возводящими из пены домики для отдыха. Мери Рубинштейн любезничала с семейной парой, вернее, только с одной ее половиной. Мужчина нес роскошный чемодан Мери и, лихо подкручивая усы, смеялся в ответ на шутки мыльной королевы. Жена семенила рядом и жалко улыбалась.
— Мери четыре раза выходила замуж, — протянула Мэгги, и в голосе ее проступила зависть. — Трое ее супругов умерли, один и сейчас работает в главном информатории хранителем. Обменивается с бывшей женой открытками на праздники.
— Откуда вам это известно?
— У меня есть пароль от электронной почты хозяйки. На случай болезни.
— Это все претенденты на роль убийц, Мэгги? — Трилоби не пытался скрыть, что разочарован.
Компаньонка немного помолчала. Пытаясь отряхнуть свое серое платье от песка, проворчала в полголоса:
— Есть еще единокровный брат Мери. Он младше ее на тридцать лет и безумен. Содержится в больнице святого Бенедикта.
— Надо же, какая неприятность! — воскликнул Трилоби, облокачиваясь на повозку. Свежая царапина появилась на его корпусе, и он, с пренебрежением, потер ее манипуляторами. — Оказывается, у самой богатой старушки галактики практически нет родственников. Это печально. А что вы скажете о деловых партнерах?
— В доме часто бывают только двое: Спенлоу, второй управляющий фабрикой, и Полк, председатель совета директоров. Но они во всем поддерживают госпожу Рубинштейн. Спенлоу даже настоял на вживлении эндоскелета, что Мери могла развлекаться, как в молодости.
— Значит, Мери Рубинштейн носит металлический костюм? — сказал я, потирая колено.
— Скорее, нижнее белье, — скривилась Мэгги. — Внутренний корсет. Экспериментальная разработка какого-то сумасшедшего гения, Мери ее опробовала первой.
— Спасибо вам, Мэгги, — Трилоби поклонился компаньонке. — Наверное, вам следует помочь своей хозяйке переодеться. Проход через «врата бесконечности» считается праздником.
— Оу, разумеется, я… — компаньонка засуетилась и, подхватив полы своих длинных одежд, умчалась к кабинкам из пенного камня.
— И что вы думаете обо всем этом? — спросил Трилоби, обращаясь ко мне.
— Об потенциальных убийцах гадкой старухи? Наверняка, это ее племянник. У него есть обида и претензии на наследство.
— И каким же образом он ее подтолкнет к встрече с безносой? — усмехнулся мой друг. — Пришлет е-мэйл с ядом пурпурных жаб? Не забудьте, у меня есть доступ к информации таможенных служб. Джон Уиллоби не покидал пределов Зеб-Трайден вот уже пять лет.
Я смутился.
— Наемный убийца справится лучше, чем сам племянник. Достаточно лишь заплатить.
— По-вашему, пастух получает настолько приличную зарплату? — хмыкнул Трилоби. — Тогда зачем вы теряете время в газете? Чистый воздух, собственное квакающее стадо — вот что позволит вам быть модником среди роботов.
— И все-таки он мог бы, Трилоби.
Друг посмотрел на меня, осторожно потрогал пару царапин на моем корпусе — под его пальцами серый акрил вспучился и потек, тонким слоем покрывая голый металл. Через секунду от повреждений не осталось и следа.
— Скажите, Мельвиль, где вы станете искать исполнителя для своих делишек? Только без общих фраз, вот вы лично — много знаете наемных убийц? А ведь эти поиски непростые: плохой киллер не только провалит дело, но и выдаст вас с головой, лишив возможности повторить попытку.
Я ничего не ответил. Дайсон Трилоби любил задавать неожиданные вопросы.
***
«Врата бесконечности» оказались низенькой аркой из розового песчаника. Внутри полуметровой дуги сияло голубоватое поле, создаваемое шестью древними на вид генераторами. Возле врат уже толклись аборигены, создавая видимость интереса. Так же там стоял и гид, из местных, но с какой-то очевидной мутацией — кожа у него была светлого тона, болезненно-оливковая, а глазные радужки не желтые, а пронзительно синие.
— Это сооружение досталось нам от наших предков, — с торжествующими нотами в голосе, вещал гид. — С помощью его они умели путешествовать не только во Вселенной, но и пронзали время. Когда последний египтянин был погребен в своем платиновом саркофаге, был утрачен и секрет перемещений. Сейчас «Врата бесконечности» способны лишь на секунды воскресить воспоминания — одни из лучших, погребенных в человеческой памяти.
Двое зеленолицых мальчишек, кривляясь, проскочили сквозь поле. Их заметно трясло, когда тела упали на песок за аркой, но они тут же принялись мутузить друг друга, катаясь по земле. Гид подошел к мальчишкам и отвесил две громкие оплеухи.
— Никогда не пробуйте протии «Вратами» вдвоем. Воспоминания путаются и могут убить.
Следя за тем, как супружеская пара по очереди проходит сквозь врата, Трилоби произнес:
— Мельвиль, вы никогда не жалели, что не родились человеком?
— Я доволен своей судьбой. Двадцать три часа в сутки бодрствую и в любой момент работаю эффективно.
— А меня завораживает человеческая нестабильность, — признался друг. — Да, в их функционировании возможны ошибки, связанные с недомоганием и настроением. Но зато в экстремальных случаях они показывают чудеса выносливости. К примеру, эта рамка: если ее пройдем мы с вами, то можем сломаться из-за отказа датчиков — и это знание удерживает меня от экспериментов. Людей такими глупостями не остановить: они постоянно проверяют себя.
— Зато мне не нужно воскрешение памяти, — возразил я. — В любой момент можно прочитать архивные файлы и все.
— В том-то и дело, Мельвиль. Мы не способны соврать даже себе. Ведем честный счет ошибкам, которые мешают нам совершать спонтанные поступки.
Мери Рубинштейн подошла к арке. Она сменила шелка на вызывающе-алый бархат, который колыхался от электрического ветра, на шее тонкий серый шарф. Я признался себе, что вкус «мыльной королевы» мне импонирует — все ее наряды струились и умели жить в такт с колебаниями воздуха. Большая старая птица, вот кто она.
— Есть в ней что-то зловещее, — сказал я своему другу. Тот внимательно посмотрел на меня, затем просканировал внутренними датчиками арку и, наконец, удостоил взглядом свою клиентку.
— Любите вы нагнать страху, Мельвиль, — проворчал он. — Это в вас говорит профессия: видеть роковые знаки в совершенно банальных вещах.
Семейная пара с лучезарными улыбками подбадривала «мыльную королеву» тихими возгласами.
— Обязательно вспомню что-то неприличное, — хихикнула госпожа Рубинштейн и шагнула во врата.
Но пройти насквозь ей не удалось. Тело, одетое в бархат, задрожало, словно в эпилептическом припадке, иссохшее руки принялись царапать ноздреватые камни. Голубоватое поле утратило однородность: появились темные неритмичные разрывы и дискретные рябь теплового шума, как на старых мониторах в момент потери сигнала.
— Мадам, вы должны выйти сами, — голос гида заметно дрожал, но сам он не тронулся с места.
— Что-то не так? — спросил усатый мужчина. Его жена, все еще зачарованно улыбаясь, с недоумением смотрела на арку.
— Вы же видите, что ей плохо, — сказал гид. — Но я не могу ей помочь, иначе воспоминания убьют нас обоих.
Тело Мери Рубинштейн выгнулось в дугу, а голова повернулась набок и застряла в поле, разделяемая голубоватым свечением строго посередине. Со своего места я заметил, что изо рта старухи шла пена.
— Отойдите подальше! — гаркнул Трилоби, раздвигая сгрудившихся возле арки людей. В руках у него была широкая доска — лишь приглядевшись, я признал в ней кусок скамейки, мучившей меня недавно своей неровностью.
Трилоби подтолкнул Мери в спину своим орудием. Конец доски начал обугливаться. Меня замутило: над стоянкой поплыл едкий запах жженого пластика, назойливо напоминающий мне о бренности моей жизни.
— Да помогите же, Мельвиль, Космос вас раздери! — прорычал Трилоби, оборачиваясь ко мне. — Хватайте ее за платье с другой стороны врат!
Совместными усилиями мы вытолкали старую даму из сбрендившего поля. Для пережившей скачок напряжения, Мери Рубинштейн выглядела вполне сносно. Некстати выступивший старческий румянец на щеках, более яркий, чем демонстрируемая с утра косметика, натянувшаяся на скулах кожа, но в целом госпожа Рубинштейн производила впечатление живого человека.
— Я видела конвейер, — прошептала она и громко вздохнула — не знала, что мои детские воспоминания о фабрике так сильны.
— Вы ходили на фабрику с детства? — спросил Трилоби, делая знак гиду. Тот понятливо кивнул, и принялся организовывать носилки.
— Отец брал меня с собой. Показывал, как делают продукцию шаг за шагом. Ему казалось, что фабрика куда романтичнее, чем прогулки по лесу и уроки рисования.
Аборигены, наконец, достали походные носилки из багажа и госпожу Рубинштейн унесли в домик для отдыха. Бауэрс шагала рядом и комментировала каждый шаг носильщиков едкими замечаниями.
***
В семь утра следующего дня все были в сборе. Домики уничтожили специальным реагентом, превращая их снова в груду песка. Бледная, но смеющаяся Мери Рубинштейн, кокетничала с моим другом, словно и не было никаких неприятностей накануне.
— Скажите, а почему вы не наняли сыщика-человека? — спросил Трилоби, пытаясь раскурить свою трубку.
— Если в вашу железную голову залетела мысль о толерантности, то забудьте ее, — забавляясь разговором, сказала госпожа Рубинштейн. — Я одинаково безразлично отношусь и к роботам, и к местным туземцам. Просто мне сказали, что вы один из лучших сыщиков.
— Вас обманули, — ворчливо произнес Трилоби, — я худший из лучших. Нераскрытых дел у меня не меньше двадцати процентов.
Я обиженно зажмурил сенсоры. Мой друг чрезвычайно скромен: совершенно не терпит, когда его желают вознести на пьедестал. Сколько я не пытаюсь объяснить Трилоби, что самобичевание не входит в число человеческих достоинств, переубедить его не удается.
Но Мери Рубинштейн меня удивила.
— Это хорошо, что вы не считаете себя первым в списке, — коротко кивнула она. — По моим наблюдениям, официально признанные лидеры состоят из трусости и пустого бахвальства. Они боятся браться за сложные дела, потому что трясутся над своей репутацией. Но в любой профессии не обходится без поражений.
— А кто вам вчера помогал переодеваться? — Трилоби сменил тему разговора. — Я заметил, что мы задержали вашу компаньонку расспросами.
— Изабелла Голдман. Она оказалась такой скучной женщиной — все время восхищалась моими платьями, словно кроме тряпок на свете и обсудить нечего. И как ее терпит муж?
— Наверное, не без труда, — усмехнулся Трилоби. — Если мадам Голдман и на отдыхе предпочитает говорить о работе. Они портные с Дейсон-терры.
— И поэтому он так хорошо разбирается в крое — понимающе кивнула Мери Рубинштейн. Затем она вздохнула, — Наверное, меня подвели стереотипы. Когда мужчина восхищается твоими нарядами, это выглядит мило. Но когда о них начинает трещать женщина — я подозреваю в ней пустышку.
— А что вам говорил Голдман?
— Сожалел, что дамы сейчас отказываются от натуральных тканей. Говорил о каких-то нарядах из бутылочек: якобы наэлектризованные волокна сплетаются в прочную ткань, стоит только откупорить пробку.
— Он не дарил вам никаких вещей?
— Забавный шейный платочек в таком электромагнитном флаконе. Я надевала его вчера.
Госпожа Рубинштейн извинилась и ушла к своей повозке.
— Сегодня мы едем к гробницам, Мельвиль, — сказал Трилоби, когда ящер, переваливаясь с одной лапы на другую, медленно стронулся с места. — Не предчувствуете ничего зловещего?
— Только разочарование своего редактора. Мне совершенно нечего рассказать об этой поездке, — с досадой пробурчал я. — Подумаешь, старые генераторы свихнулись в присутствии известной персоны.
— В желтой газете состряпали бы статью на разворот из такого события, — поддел меня друг.
— Читатели «Дортмут-ньюс» не такие идиоты.
— О, вот тут вы ошибаетесь! Они с равным удовольствием читают и ту, и другую прессу. Но вы правы, от вашего издания они ждут серьезности.
Подземные помещения пирамиды мне не понравились. Во-первых, слишком низкие потолки заставляли ходить, сгибая колени, а во-вторых, по стенам струилась вода, отчего воздух был неприятно влажный. Если проклятие люксомов и существовало, то оно было направлено исключительно против роботов: шансы заржаветь в этом дрянном подвале я оценивал как девять из десяти.
— В этом помещении производили лечебные процедуры, — монотонно бубнил гид. — Микроорганизмы, живущие на поверхности стен, исцеляют большинство человеческих хворей. Но особенно полезными они становились в восьмой и тридцать второй день месяца.
— Интересно, кто научил бактерии разбираться в местном календаре? — проворчал Трилоби, осматривая саркофаг, покрытый блестящей платиновой маской.
— В такие дни правящий люксом надевал свои лучшие одежды, умащивал благовониями бороду и приводил в подвал родственников, страдающих от болезней.
— Значит, и тут царил патриархат, — громко возмутилась Бауэрс.
— Там где утверждают, что «только мужчина правит миром», планета обычно представляет жалкое зрелище, — поддержала свою компаньонку Мери Рубинштейн.
Гид зачастил скороговоркой, пытаясь оправдаться:
— Люксомом становились и женщины. Но обряд исцеления предполагает ношение бороды, поэтому дамам приходилось подзывать ее к своему лицу.
— А что, собственно, происходило дальше? — поинтересовался я, надеясь на продолжение лекции. Разговоры на некоторые темы мне всегда казались тупиковыми, и сейчас старухой была поднята самая бессмысленная.
— Больные опускали руки на саркофаги предков и произносили молитву. Если желаете, можете попробовать провести процедуру возле гроба люксомы Мешен — эта женщина и при жизни считалась великой целительницей.
Я усмехнулся и подмигнул Трилоби. Гид продолжал подлизываться к богатой туристке, надеясь на значительные чаевые.
— Прошу подойти только людей и положить левую ладонь на угол саркофага. Затем прочитайте про себя молитву, любую, какую знаете — это улучшит связь с Великим Космосом.
Три дамы и один мужчина выполнили просьбу гида. На несколько минут воцарилось неловкое молчание: я мог пересчитать капли, падающие на каменный пол.
— Скажите, а этот ваш гроб давно испортился? — насмешливым тоном произнесла Мери Рубинштейн. — На меня брызнула какая-то грязь.
Гид выпучил глаза. Затем кинулся к старухе, и, бормоча на своем родном языке, принялся оттирать левую руку дамы полой своего синего халата.
— Плесневые грибы, — объяснил он свое поведение присутствующим. — Если вовремя не удалить споры, уничтожат живую ткань.
— О Великий Космос, теперь ваш халат умрет! — засмеялась Мери Рубинштейн. Она посмотрела на свою руку, покрытую крупными волдырями, и внезапно побледнела. — Но почему именно мне досталась эта дрянь?
— Крышка немного сдвинулась, — сказал Трилоби, показывая на угол. — Похоже, люксома Мешен не расположена вас лечить.
Гид, восклицая суетливые фразы, увел туристов из подземелья.
— Ну и что вы думаете, Мельвиль? — Трилоби внимательно осмотрел саркофаг. — Похоже, мою клиентку все-таки хотят убить.
— А вам не кажется, что она просто любит привлекать к себе внимание?
— Попытайтесь аргументировать версию.
Я, воодушевленный разрешением, стал размышлять:
— Начнем с плиты. Рубинштейн ничего не стоило повредить компьютер самой — для этого нужно лишь подкупить наладчика. Заложили скрипт в программу, он активировался строго по часам и разнес кухню.
— Допустим, — кивнул Трилоби.
— Дальше были эти врата. Наверняка она знала о свойствах платочка, ей же присылают новинки со всей галактики!
— Неплохо, Мельвиль.
— Ну а сегодня Рубинштейн просто сдвинула крышку саркофага. Может, она и не знала о свойствах эндемичных грибков, но тревожить мертвых во многих верованиях считается делом предосудительным и опасным.
— Замечательно, — сказал мой друг. — В некоторых случаях вы способны делать удачные выводы.
Мои сенсоры засияли, словно новенькие лампочки. Я чувствовал невероятную гордость.
— Но, к сожалению, не сегодня, — внезапно добавил мой друг.— Попробуйте с этого края.
Он указал мне на платиновую маску правительницы. Я положил свои манипуляторы на толстую пластину и внезапно осознал, что переместить ее хотя бы на сантиметр не в моих силах.
— Не так легко, правда? — сказал Трилоби, отстраняя меня от гроба. — Я смогу это сделать, знаю еще несколько моделей, походящих для подобных работ, но женщина в почтенном возрасте для тяжелой атлетики не годится. Пойдемте отсюда, Мельвиль. Не стоит надолго оставлять мою подопечную без присмотра.
Уличная жара с жадностью накинулась на мое тело и принялась превращать влагу в крупные капли. Я и не подозревал, как много вредных осадков может скопиться в пустынном воздухе. Трилоби эта проблема не волновала: его корпус выделял антифог, поэтому ни одной капельки на матовой поверхности его корпуса не появилось. Мой друг был сродни сфинксу: никакие превратности природы не могли его разрушить.
— А сейчас вы можете задать химере вопрос, — слащаво вещал гид, обернувшись к слушателям вполоборота. Высившаяся над ним статуя, высотой с торговый небоскреб Дортмурта выглядела как некрасивая женщина с телом льва и плохим маникюром.
— Только не делайте это при всех, иначе химера украдет вашу душу. Проследуйте в комнатку под статуей, лучше через центральный вход, между лап чудовища, и задайте свой вопрос, обращаясь к каменному сердцу. Если у химеры будет желание, она поделится своими знаниями.
— Хитро, — сказал Трилоби, обращаясь ко мне. — Всегда можно списать молчание на изменчивость настроения этой каменной дамы.
— Удивлен, — пробормотал я. — Значит, в чудо человеческой выносливости вы верите, а в предсказания старинного артефакта — нет?
— Я уже просканировал это чудо, — отмахнулся друг. — Поверьте, помимо крошечного передатчика внутри этой громадины ничего нет. Разве что ответ придет от ветхого потолка в комнате: несколько камней держатся на честном слове и намерены свалиться на головы в любой момент.
Люди поодиночке входили в темнеющий проем. Затем возвращались с блуждающими улыбками на лицах: очевидно, настроение у химеры сегодня было отличное, и передатчик не молчал.
— Хотел бы я слышать, что им ответили, — с завистью протянул я.
— Вечно вас занимают глупости, Мельвиль, — проворчал Трилоби, вращая окулярами. — Какие-то размытые глупости, которые можно принять и за ответ, и за кулинарный рецепт с кусками сбившейся кодировки. Гораздо интереснее, кто отвечает на вопросы? Не похоже, чтобы это был наш гид — губы его не шевелятся.
Последней в химеру проследовала Мери Рубинштейн. Мэгги Бауэрс, улыбаясь, подошла к нам.
— А роботы не любят задавать вопросы? — сказала она, теребя рюши на своей серой одежде.
— Только о рациональных вещах, — сказл Трилоби.
— Например: что вы думаете о забастовке рабочих на фабрике вашей хозяйки?— вклинился я, надеясь услышать ответ от человека, близкого к главному источнику проблем.
Мэгги передернула плечами:
— Ничего. Какие-то финансовые игры с ценами на рынке.
— И вы так легко об этом говорите? — с возмущением протянул я. — Это же настоящая тирания! Рабочие голодают из-за простоя линий.
Компаньонка удивленно посмотрела на меня. Затем, понимающе кивнув, резко бросила:
— Значит, вы не были на фабрике!
Я в запальчивости принялся размахивать манипуляторами:
— Какая разница! Телефонное общение не менее эффективно приносит информацию.
— Но иногда лучше один раз посмотреть, чем сто — услышать. На фабрике заняты только роботы. Полгода в ваннах с солидолом скорее похожи на курорт, чем на страдания от голода,— сказала Бауэрс и удалилась, гордо вскинув голову.
Я почувствовал себя пристыженным.
— Не огорчайтесь, Мельвиль,— похлопал меня по плечу Трилоби. — Зато в ваших статьях сквозит настоящая экспрессия. Что-то моя клиентка задерживается. Так мы не успеем осмотреть все окаменелые глупости этой планеты!
Видимо, гид тоже так подумал. Потому что он прошел под каменными лапами изваяния осторожными танцующими шажками. И тут же выбежал. Воздымая руки к оранжевому небу, он завопил на своем родном языке и стих.
— Убийство! — наконец, гид справился с языковой проблемой.
Трилоби включил режим рупора и возвестил над сонной пустыней:
— Всем находиться на своих местах!
Кажется, я все-таки получил материал для своей газеты.
***
В домике отдыха, срочно возведенном по указанию моего друга, толпились люди. Никто не подумал, что в прихожей придется ждать очереди на допрос, поэтому стульев в помещении не было, и народ стоя переминался с ноги на ногу, как цирковые лошади в железнодорожном вагоне. Мой друг выдержал паузу не меньше часа, прежде чем начал принимать посетителей. Возможно, в его действиях был заложен глубокий воспитательный смысл, детали которого ускользнули от моего внимания.
— Мельвиль, а что вы тут топчетесь? — голова Трилоби протиснулась в щель дверного проема, — Пойдемте, будете присутствовать на процедуре. Заодно и поделитесь своими чуткими замечаниями.
Я удивился. Трилоби обычно с потрясающим мужеством выслушивал чужие версии произошедшего, но на моей памяти ни разу не просил их обнародовать.
— Итак, начнем с вас, господин Голдман, — сказал мой друг, с протяжной грацией кота располагаясь в низеньком кресле. Перепуганный портной мял в руках свою светлую шляпу, сидя перед сыщиком.
— Ваше имя?
— Джозеф Голдман.
— Место постоянного проживания?
— Дейсон-терра, город Искалуна.
— В каких отношениях были с покойной?
Портной испугался еще сильнее, и вытирая выступивший на лбу пот, с торопливостью ответил:
— Да ни в каких… то есть, я хотел сказать в любезных… Мы только что познакомились, господин сыщик.
— То есть, вы отрицаете, что закупали крупные партии реактивов на фабрике, принадлежавшей Мери Рубинштейн?
— Да, то есть нет… Это только бизнес, я с госпожой Рубинштейн даже переписки не вел. Мне отвечал какой-то Сайнлоу или Сенлоу.
— И остановка фабрики вас не обеспокоила?
— Разумеется, нет. Я не люблю давать советы — как вести свои дела другим людям. И самому в этом деле не хватает ума.
Трилоби вынул трубку из своего бедренного ящичка, долго и внушительно раскуривал. Это недорогое удовольствие — включение в цикл работы органолептических датчиков процесс курения — был как-то связан с литературой. То ли понравившийся герой постоянно курил трубку, то ли за выкуриванием решались важные конфликты…
— Интересно, господин Голдман, — наконец, протянул Трилоби, выпуская дым. — Выходит, это не вы предъявили претензии Спенлоу? Якобы из-за простоя фабрики вам пришлось продать дом и прогулочный крейсер, чтобы покрыть убытки отделения электромагнитных одежд? Ведь именно ради личного разговора с Мери Рубинштейн вы сюда и прибыли.
Портной внезапно перестал трястись и мять шляпу. Он развалился в кресле и посмотрел на Трилоби наглым взглядом.
— Да, это правда. Спенлоу сказал, что только от воли Рубинштейн зависит: запускать фабрику сейчас, через год или никогда. Я надеялся ее уломать, может быть, пригрозить скандалом в газетах. Но вы ничего не сможете доказать — я чист перед законом!
Мой друг выпустил новую порцию дыма. Толстые сизые кольца с грациозной неторопливостью поплыли вверх.
— Неверный ответ, — сказал он. — Будьте добры, пригласите вашу жену. Или, вернее сказать, любовницу?
Портной побагровел. Встал, подошел к выходу. И хлопнул за собой дверью.
Новая гостья с порога взяла неверную ноту. Она расхлябанной походкой проститутки продефилировала к креслу, уселась в него, не оправляя задравшейся юбки, и с вызовом уставилась на Трилоби.
— Изабелла Равенблюм, не так ли? — равнодушно протянул мой друг, поглядывая на окно.
— А если и так, то что? — ответила дама.
— Состоите при господине Голдмане помощницей?
— Во всех делах, если вы понимаете, о чем я!
— Это не совсем так. На Кейджари у нашего портного есть еще одна… дама. И на Либнехте тоже. Официально мне известно от трех помощницах, — Трилоби особо подчеркнул слово «помощницах» — господина Годмана, помимо вас.
Дама мгновенно скуксилась. Лицо осунулось, проступили морщинки, руки принялись расправлять ткань на голых коленях. У меня сложилось впечатление, что холодная констатация факта неверности спутника состарила госпожу Изабеллу лет на двадцать.
— Спрашивайте, — с равнодушием сказала она.
— Вы были знакомы с Мери Рубинштейн?
— Только по газетам.
— И у вас не было желания свести с ней счеты?
— Никакого. Конечно, мой хозяин, — тут госпожа Изабелла скривилась, оценив горькую иронию слов, — нелестно отзывался о «мыльной королеве». Мне были даны четкие инструкции: угождать старухе при первой удобной возможности. Но мне лично она была интересна меньше, чем устройство местных клозетов.
— Значит, вы не можете ничем помочь следствию?
— Только если нужно подтвердить невиновность Голдмана.
— Можете идти, госпожа Равенблюм. Пригласите следующего.
Когда дама поднялась с кресла, обернувшись лицом к кривоватому дверному косяку, Трилоби со значением произнес:
— И вы не помните, по какой причине ваш отец развелся с женой? Кажется, ради женитьбы на некой Мери Фиттен, которая щедро спонсировала центральный информаторий?
Изабелла Равенблюм, обернувшись, прошипела проклятие.
Опрос Мэгги Бауэрс вышел скомканным. От сильной и бойкой на язык женщины не осталось и следа: сейчас компаньонка напоминала Марию-Антуанетту по дороге на плаху. Мэгги путалась в вопросах, отвечала тихим придушенным голосом, и в ее глазах я видел застывшие слезы. После компаньонки пошли нескончаемые аборигены, с которыми Трилоби общался на их родном языке, а я принялся размышлять о рабочих на фабрике. Роботам такого низкого социального класса крайне трудно переживать свою бесполезность — они от самого рождения запрограммированы на нескончаемый труд, и свое бездействие они должны были переживать мучительно. Не важно, в ванне с солидолом происходит этот простой или в пыльном сарае.
— Вы, как всегда, романтизируете, друг мой, — мягко сказал Трилоби. Я обвел глазами комнату, и понял, что она давно опустела.
— Я знавал робота, который предпочитал нарезать круги по планете, лишь бы не брать радиоактивные пробы, — продолжил он. — Был в галактике еще один персонаж — робот-убийца, который обиделся на приказ человека заняться делом, правда, сформулированный в довольно грубой форме. Поверьте, ваши рабочие мало чем отличаются от других механических организмов. Их больше волнует питание и уход за собой, чем монотонный труд во вредных цехах.
— Вы говорите так, Трилоби, будто в простых инстинктах есть что-то недостойное, — проворчал я, занимая кресло для посетителей. — Сохранять себя — это ведь не порок!
— Да, но у роботов в сочетании со свободой воли это приводит к чудовищным сочетаниям. Иногда мне кажется, что наличие разума механизмам пошло только во вред.
— Тогда бы не было нас с вами! — в запальчивости произнес я. Трилоби снова набил трубку табаком, и спокойно заметил:
— Это, разумеется, серьезное упущение. Но только с точки зрения меня существующего. Если бы мой разум не родился, то и сожалеть об его отсутствии было бы некому.
Мой друг любил поставить меня в тупик перед началом расследования. Иногда я считал, что такими парадоксальными заявлениями он пытается очистить мою душу от эмоций — чтобы информация в мой файловый архив укладывалась максимально быстро и не сопровождалась пометками о личном отношении к событиям.
— Но давайте перейдем к делу. Мери Рубинштейн была задушена между одиннадцатью и одиннадцатью ноль пять часов по местному времени. Осмотр места показал, что сделать это мог кто угодно. В храме «Сердце химеры» существует три основных выхода: центральный, между лап статуи, и два боковых.
— Значит, кто угодно мог обойти здание и задушить старуху? — уточнил я.
Трилоби с важностью кивнул.
— Боюсь, что так.
— Вероятно, это мог сделать только мужчина? Способ требует серьезной физической силы. Быть может, господин портной? Или кто-то из аборигенов?
— Синяки на шее располагаются таким образом, что произвести действие могли только спереди, скрестив руки. Но поскольку расстояние между гематомами невелико, я уверенно могу утверждать лишь то, что руки убийцы не годятся для фортепьянных этюдов Шопена.
— То есть, рука была маленькой! — присвистнул я. — О женщины, коварство ваше имя!
— Вы снова поторопились с выводами, друг мой, — Трилоби затянулся, и продолжил. — У нашего портного очень короткие пальцы, и несколько мужчин из сопровождения тоже обладают небольшой рукой. Не надо искать по приметам — ищи, кому выгодно!
— Но ведь смерть Мери Рубинштейн была на руку многим! Годман получит свои реактивы, совладельцы фабрики — деньги и власть, Изабелла Равенблюм — отмщение за предательство отца… И я уже не говорю о племяннике, который получит в наследство основной капитал! Ради такого куша любой вымажет лицо зеленой краской и напялит местный халат.
— Дался вам этот племянник, — проворчал Трилоби. — Среди наших провожатых нет людей, чей биологический возраст составлял бы двадцать пять земных лет. Уж это я могу проверить, не прибегая к помощи умывальника.
— Тогда бывший муж? Причем, я бы сделал ставку на погибших. Бывают случаи, когда кто-то имитирует смерть.
— В вас заговорил журналист. Чем невероятнее разворачивается драма, тем больше читательского интереса. Нет, дело мне представляется простым, вот только никак не могу ухватить кончик этого крошечного клубка.
***
До позднего вечера Трилоби был занят делом. Впрочем, об этом было известно только мне — со стороны казалось, что робот вошел в режим питания и перезагрузки. Единственное что выдавало моего друга, так испускаемые им волновые сигналы: Трилоби предпочитал посылать запросы в различные ведомства и общаться с людьми, представляющими интерес для дела, без внешних эффектов. Возможно, именно поэтому многие его клиенты думали, что преступления раскрываются благодаря хитроумной вычислительной машине, способной погрузиться в прошлое и предвидеть будущее, а не из-за банального сбора улик и перекрестных допросов выполненных дистанционно.
От нечего делать я решил прогуляться. Храм «Сердце Химеры» выглядел уныло, как любое древнее строение, лишенное признаков жизни. Внутрь влажных пирамид я уже не стремился, считая их бесполезной игрушкой для привлечения туристов.
— Господин, — дернул осторожно меня один из аборигенов. — Вы тоже сыщик?
— Нет, но если вам нужно пообщаться с моим другом…
Туземец был зеленым как полировочная паста. Хотя длинные белые одежды скрывали его тело от пяток до головы, а мягкое клетчатое покрывало делало тоже самое, но в обратном порядке. Тело светилось в амбразуре тряпок на уровне глаз, да еще кисти рук были обнажены. Вполне хватает для того, чтобы составить впечатление о происхождении этого типа. Потомственный египтянин постоял в задумчивости, а потом молитвенно сложил руки.
— Это дурное место, господин. Здесь нет покоя мертвым, не будет его и живым.
— Я робот.
— Нет разницы в жизни, если она — жизнь. Перед смертью все равны, — сказал туземец. — Я знаю, я сам механик. Мои машины умирали так же, как мои родственники. Это плохое место.
— Тогда почему ты тут находишься?
— Работа в храме. Всем нужно как-то кормить семью.
— А-а, так вот кто заведует «Сердцем химеры»! — я издал звуки, подражавшие человеческому смеху. С ними всегда трудно — для многих моих механических коллег раскатистое вибрирование динамиков не имеет смысла. А для людей такое выражение чувств имеет особую ценность, поэтому мне пришлось научиться издавать смех.
Однако, моему собеседнику было не весело.
— Да, я отвечаю на вопросы. Но я не лгун. Нет нужды врать, если скоро умрешь.
— Тебе кто-то угрожает? — от волнения я не заметил, как нарушил приличия. Туземец отступил на несколько шагов назад, что в местном эквиваленте этикета означает обиду, и, дернув ладонью в воздухе, скрылся среди временных построек.
Пока я раздумывал: не стоит ли поделиться информацией с Трилоби, произошли две вещи. Во-первых, наш гид вместе с подручными направился в пирамиды. Вероятно, поправлять крышку саркофага великой целительницы. Во-вторых, из одинокого домика, вначале отведенного под ванные комнаты, а затем, в виду обстоятельств, под морг, с визгом выскочила Мэгги Бауэрс.
— Могу я вам помочь? — спросил я компаньонку. Но ее лицо было совершенно безумным. Можно было подумать, что она увидела приведение. Вскрикивая, как встревоженная хорьком курица, Мэгги умчалась в свои комнаты.
Множество раз я сопровождал Трилоби в его изысканиях, но ни разу мне не доводилось действовать самому. Это было весьма обидно: все-таки я журналист, а значит должен уметь самостоятельно вести расследования. А в том что сейчас творилось что-то действительно важное, я не сомневался. Это сыщики могут игнорировать эмоциональную сферу, будто в ней есть нечто заразное для их программ. Мне же всегда казалось, что именно в чувствах заключена главная тайна человеческой жизни, поэтому с первого дня своей рабочей деятельности я старательно учился сопереживанию.
В доме-морге было прохладно и спокойно. Я бы даже сказал, уютно. Странно, что жители планеты, не знавшие ничего, кроме песка и замшелых обломков древней цивилизации, сумели создать во временном строении интересную разновидность комфорта. Синтетические материалы, из которых создавались все короткоживущие предметы, превратились в точные подобия плетеных кресел, в изумительной красоты пейзажи на стенах и в тяжелые шторы густого винного цвета.
Пока я осматривал комнаты, мои датчики уловили легкий скрежет. Звук шел из дальней комнаты. Это было странно — вряд ли кто-то из туземцев рискнет тревожить покойницу, а туристы, после знакомства с Трилоби, решили запереться в своих покоях. Кроме Мэгги, чье странное поведение привело меня сюда.
— Здесь кто-то есть? — произнес я, стараясь говорить как можно громче.
Скрежет был мне ответом. С осторожностью направляясь к комнате, в которой лежало тело Мери Рубинштейн, я заметил, что в конце коридора разбросаны полотенца. На полу возле двери обнаружились крупные лужи.
Я положил руку на блестящий шарик цвета латуни, слегка приоткрыл дверь, прислушиваясь к каждому звуку…
— Не советую вам это делать в одиночестве, — голос Трилоби, прозвучавший над ухом, заставил меня вздрогнуть.
— Что вы тут делаете? — я с трудом справился с речью.
— Не стану задавать вам тот же вопрос, — ответил мой друг. — Потому что страх Мэгги Бауерс слышен даже через толстые стены. Зачем люди так кричат?
— Вас тоже удивило ее поведение?
— Нет. Просто я закончил расследование. Должен вам признаться, Мельвиль, пока мы одни, до этого момента я не считал себя таким глупцом! Все было так очевидно, что даже говорить неловко.
— И кто же преступник? — я забыл, что моя рука лежит на дверной ручке. Дверь заскрипела, и я подпрыгнул вторично.
Трилоби, прикрывая зрительные сенсоры, покачал головой.
— Мельвиль, сделайте уже это, космоса ради. Бояться неизвестного можно долго, а мне нужно, чтобы вы сейчас перестали заниматься эмоциональной чепухой. Нам пора объявить результаты.
Я, с виноватым видом, зашел в комнату, едва не поскользнувшись на разлитой воде. И не сумел сдержать крика.
Передо мной стояла Мери Рубинштейн. Осунувшееся и заостренное лицо, глаза плотно закрыты, длинное платье цвета холодных звезд… Сведенные перед грудью руки без перерыва дергались: то ли вязали, то ли перебирали, то ли пытались сдать карту. Пожилая дама довольно неуверенно шагнула вперед. И завалилась набок, издавая тот самый тихий скрежет.
***
В густом дыму напряженные лица людей походили на несвежих покойников. Трилоби, с его безразличием ко всему обыденному, лишенному преступной романтики, удалось затянуть совершенно театральную паузу. Однако никто не жаловался ни на молчание, ни на едкий табачный дым, раздражавший даже мои рецепторы. Все-таки египетский табак — редкая пакость!
— Извините, что задержал вас господа, — наконец объявил мой друг. — Губернатор этой планеты выдал мне особые полномочия.
— Объясните нам, наконец, в чем мы подозреваемся? — скучным голосом проговорила Изабелла Равенблюм. — И без этих ваших тревожных рассказов с сотворения мира.
— К сожалению, я не способен к каким-либо литературным изыскам, — удивительно кротко сказал Трилоби. — Поэтому ничего тревожного в моих словах не будет. Но начну я все-таки издалека.
Он снова затянулся трубкой и сотворил длинную паузу. Помещение переполнилось натужным терпением, люди, казалось, сыпали искрами своего неудовольствия.
— Мери Рубинштейн умела вызывать неприятные чувства. С самого детства эта дама организовывала свою жизнь так, что количество врагов только увеличивалось. Что поделать, это удел любой сильной личности!
— Эта старуха — сильная личность? — фыркнула Изабелла. — Да она на ходу разваливалась!
Трилоби бросил косой взгляд на помощницу портного.
— Напрасно вы так думаете. Вот мой друг Мельвиль — он, кстати, тоже активно не любил господу Рубинштейн — может засвидетельствовать вам, что покойная была довольно крепким орешком.
Я инстинктивно потер ушибленное колено. Разумеется, это была пустая формальность — металл не помнит боли, но вот мои программы…
— Родственников я отверг сразу. Как бы то ни было, но Мери обладала завидной для ее возраста памятью и проглядеть знакомые черты, даже под слоем грима, не могла. К тому же — это мне сообщил адвокат госпожи Рубинштейн — ни один из наследников не получит и монеты сверх того, что намечено в завещании. Настолько искусно составлены все документы.
— Значит, вы обвиняете нас? А как же ваш друг, он ведь тоже ненавидел «мыльную королеву»? — Изабелла сжала кулаки, и костяшки ее пальцев побелели. Мэгги Бауэрс подняла глаза на соседку в креслах — в помутневших от слез и испуга глазах проступило легкое удивление.
— Я никогда не исключаю из списка подозреваемых никого. Даже себя.
— Надо же, какая щедрость! — неожиданно взвизгнула Мэгги. — Даже себя!
Теперь уже Изабелла Равенблюм смотрела на компаньонку с изрядной дозой изумления.
— Да, даже себя,— с горечью произнес Трилоби, и отложил трубку на стол. — И вынужден признать, что смерть Мери Рубинштейн произошла по моей вине.
— Наш робот кокнул старушку! — радостно выдохнул Голдман. Обе дамы, сидевшие по левую руку от портного, синхронно посмотрели на Трилоби: Изабелла с легкой язвительной полуулыбочкой, Мэгги — с ненавистью. Аборигены,до сего момента жавшиеся к стенам, принялись лопотать в треть голоса на собственном языке.
Я, перестав следить за происходящим, запоздало воскликнул:
— Дайсон, этого не может быть! В момент смерти Мери Рубинштейн мы с вами беседовали далеко от места преступления!
Трилоби посмотрел на меня своими фасетчатыми окулярами. Показалось мне или нет, что в них мелькнуло легкое разочарование?
— И все-таки я виноват, — прогудел он. — Мне надо было раньше обратить внимание на мелкие детали. Тогда бы моя клиентка осталась жива.
— Давайте вы расскажете нам, а мы обсудим, сколь глубока ваша вина, — заговорило во мне профессиональное упрямство. Что касается личных промахов, то Трилоби любит преувеличивать их значимость. Как по мне, так многие из них и не ошибки вовсе.
Мой друг сделал жест блестящей ладонью.
— Я постараюсь обрисовать характер моей клиентки кратко. Мери Рубинштейн с самого детства любила жизнь. Движение и напор помогали этой даме пробивать дорогу в жизни, где умирали старые корпорации, древние этические системы и мирные уклады жизни. Но деятельность — не единственная отличительная черта Мери. Так же ей был присущ живой ум, наблюдательность и тяга к знаниям, и эти же склонности она пыталась развить в своем окружении.
Я громко хмыкнул. Трилоби в своем адвокатском порыве превзошел сам себя. Как по мне, то госпожа Рубинштейн не сильно отличалась от других богачей, изнывающих от скуки и оттого жадно гоняющихся за новыми впечатлениями.
— Возьмем для примера случай с племянником. Именно Мери заметила в нем любовь к животному миру, она же предлагала Джону поднять свое увлечение на более высокий, то есть высокооплачиваемый и уважаемый уровень.
Сыщик перевел взгляд на Изабеллу Равенблюм.
— Теперь о вас, сударыня. Да, вам госпожа Рубинштейн принесла немало проблем. Но кто оплачивал счета вашей семьи, пока вы сами занимались изысканиями в области электромагнитных одежд?
— Это был грант от текстильной академии! — вскрикнула помощница портного. В глазах ее застыл страх.
— Да, но кто спонсировал саму академию? — с мягкой улыбкой отмахнулся Трилоби. — Поверьте, Мери Рубинштейн не пыталась испортить вам жизнь. Напротив, словно сознавая, что ее активная деятельность, в том числе и в личной жизни, доставляет другим неудобства, она стремилась хоть как-то их скомпенсировать.
Изабелла скривилась и отвернулась к окну.
— Даже здесь Мери не оставила своих попыток подтолкнуть людей к знаниям. Мне удалось подслушать, как она предлагала аборигену обучение и работу на одном из своих заводов. Увы! Нежелание менять свою жизнь оказалось настолько сильным, что туземец предпочел видеть в лице госпожи Рубинштейн дьявола, пытающегося разрушить его мир, — мой друг бросил на меня лукавый взгляд. — После ее гибели он пытался предостеречь моего друга Мельвиля, что на деле означает: «Убирайтесь побыстрее и не мешайте мне и дальше жить в покое и любимом нытье!»
Я тихо ахнул. Трилоби и здесь не перестает меня удивлять — вот кому следует заниматься журналистикой! Какое проникновение в суть человеческой натуры! Жаль, что решение загадок ему нравится больше, чем публичные выступления.
— Вам, Мэгги, хозяйка давала ощущение полноты жизни, — сыщик повернулся к компаньонке и тактично похлопал ее по ладони. — Разумеется, она мало считалась с чужими желаниями. Но ведь теперь ваша жизнь станет более пресной, не так ли?
Мэгги утвердительно кивнула и сопроводила свой жест яростным блеском глаз. Голдман, посмотрев на компаньонку, немного поерзал в кресле и спросил:
— Я надеюсь, не мне вы собираетесь приписать убийство? Похоже, что только у меня здесь были по-настоящему корыстные мотивы.
— Анализ дела показал, что враг был не внешний, — ответил Трилоби. — Мери Рубинштейн приобрела себе эндоскелет, чтобы продолжать жить активно, невзирая на старость. Ее внутренний помощник восстал против хозяйки и убил ее. Дело закрыто, господа. Приятного вам отдыха!
***
Во время суетливого отъезда, Трилоби не проронил ни слова. Не подошел попрощаться с телом, хотя все наши спутники сочли своим долгом почтить усопшую. Даже я немного постоял над гробом в задумчивости. Мери Рубинштейн оказалась действительно необыкновенной личностью, а я, признаться честно, ленился подняться по лестнице вверх, чтобы увидеть новые качества в «мыльной королеве».
Лишь в кресле межзвездного челнока Трилоби, пусть и с неохотой, вступил в беседу со мной.
— Мельвиль, мне не дает покоя, что я оказался столь же слеп, как и все остальные.
— Да полно сокрушаться! Никто так и не сумел отгадать убийцу. Я и сейчас в недоумении — почему вы сделали такой вывод?
Трилоби с угрюмостью посмотрел на меня.
— Все указывало на то, что Мери Рубинштейн насолила скорее механической жизни, чем людям. Покушения были не идиотскими, просто на них нужно было смотреть глазами робота. Холодные температуры на Арктик-2, давление, рентгенограмма в клинике, магнитное поле, повышенная влажность внутри пирамиды… Человек перед такими обстоятельствами не пасует, более того — даже не задумывается об опасности.
— Зато робот в такой обстановке может повредиться, — сказал я, согласно кивая. И тут же добавил, — Но ведь эндоскелет не полноценный робот! Это простой механизм, такой же, как формовочный пресс или манипулятор на «мыльной» линии.
— Я тоже так думал, Мельвиль, и в этом был резон, — заметил Трилоби. — Но после врат нужно было сообразить, что воспоминание о фабрике относилось не к госпоже Рубинштейн. Зачем ей воскрешать события столь незначительного толка? В ее жизни хватало острых впечатлений. Это костюм вспомнил свое рождение.
— Механический скелет со свободой воли?
— К сожалению. Мери Рубинштейн позарилась на новинку, которая даже не была толком опробована. Как робот — не могу не осудить ее действия. Пользоваться техническим устройством с непредсказуемым поведением, а, следовательно, нестабильным в эксплуатации — это само по себе преступно!
Я промолчал. Не могу сказать, что Трилоби был полностью не прав, но Мери Рубинштейн я мог только посочувствовать. Когда твое тело несовершенно и нет других способов решить проблему — сгодится любая подпорка. Как мне подходила моя искалеченная нога. И очень умным личностям свойственно делать глупые ошибки.
Кстати, надо бы заняться ремонтом. И Великий Космос, что же мне делать со статьей?
— А вы напишите правду, Мельвиль. Пусть читатели «Дортмут-ньюс» в этот раз сами сделают выводы.
— Думаете, им понравится сухой пересказ событий, когда дело касается такой знаменитой особы? Да редакцию просто завалят возмущенными письмами! — заявил я.
Но мой друг, Дайсон Трилоби, один из лучших сыщиков во Вселенной уже погрузился в режим сна. |
Рассказ открыт для комментариев