Часть 1.
На багровом небе пламенеет огромный диск солнца. Я смотрю на него широко открытыми глазами, не пытаясь зажмуриться или отвернуться: мне не больно, и глаза не слезятся. В груди нарастает странное волнение - как будто чего-то не знал, не понимал, но вот-вот поймешь и осознаешь. Я хочу взять кисти, краски и чистый белый холст и зарисовать это мгновение, перенести на бумагу величие неподвижного неба, и, может, мне это еще удастся. Да, я обязательно сделаю, только вот нужно проникнуться всем этим, впитать в себя Красоту, как бисквитное пирожное впитывает фруктовый сироп.
Вокруг - тихо, но тишина не зловещая, не давящая на психику, а успокаивающая и родная… Такой тишиной можно наслаждаться, зная, что достаточно только пожелания, которое даже не обязательно высказывать вслух - и уши услышат звуки: перешептывания, шелест, птичье пение… Да что угодно, в конце концов.
И звук приходит, правда, мое желание тут ни при чем. Громкий, дребезжащий, тренькающий - звук пронизывает все окружающее пространство, и огненный диск стремительно отлетает прочь, как мячик от пинг-понга, а багровое небо сворачивается в одну точку.
И я открыл глаза.
Звук, в отличие от изображения, никуда не делся. И какой безумный злодей придумал телефоны? Нет, не так: кто придумал маленькие переносные телефоны, которые так легко забыть в соседней комнате и очень трудно потом найти?
Ответить надо: скорее всего, это звонит Лена. Я же обещал, что отвезу ее в аэропорт. Так что пришлось со вздохом откинуть одеяло, вскочил с кровати и пулей понесся в соседнюю комнату. Где же телефон, а? Да вот он - я бросил его вчера на диване. Я схватил черный прямоугольник, нажал на кнопку и нарочито бодрым голосом проговорил стандартное:
- Алё!
- Алло, Юр, - донесся из трубки чуть плаксивый, недовольный, но такой родной голосок. - Почему ты так долго трубку не берешь? Ты что, забыл?..
- Нет, что ты, - ответил я, косясь на часы: половина шестого утра. - Я просто был… в душе.
- В душе? - протянула Лена. - Ну тогда ладно. Ты приедешь за мной?
- Конечно, зайка. Я же обещал. Минут через двадцать буду у тебя. Не волнуйся, не опоздаем.
- Хорошо, жду.
Гудки в трубке. Я бросил телефон обратно на диван и побежал в спальню, к одежному шкафу. Торопливо натянул джинсы, свитер. Теперь - в коридор. Обуться. Накинуть куртку, проверить, в кармане ли ключи от машины. О, да там не только ключи, есть еще и мятная жевательная резинка! Как нельзя кстати, надо сказать…
Я закрыл за собой дверь и бегом спустился во двор. Было еще совсем темно, улицу освещали только редкие фонари, вокруг - ни души. Еще бы, кому охота идти куда-то воскресным декабрьским утром? И какого черта ей понадобилось лететь в такую рань? Конечно, на самом деле я не злился - я просто не умел злиться на Лену. Хоть ее звонок и оторвал меня от созерцания величественнейшего на свете зрелища, но я запомнил его во всех подробностях и уже сегодня постараюсь нарисовать. А рисунок подарю потом той же Лене вместе с колечком.
Я сел в машину, повернул ключ зажигания и плавно тронулся с места. Осторожно выехал на центральный проспект и увеличил скорость. Чтобы доехать до Лены, у меня было еще целых 10 минут, так что я вполне успевал.
Обязательно сделаю ей предложение, когда она вернется. Давно пора. И она, конечно же, согласится.
У ее подъезда я оказался через семь минут - отлично! Она ждала меня на крыльце, с чемоданом в руке. Не дожидаясь, пока я выйду и помогу ей, она самостоятельно открыла дверцу машины, бросила чемодан на заднее сиденье, а сама села рядом со мной.
- Привет, милая, - сказал я.
- Привет, - она попыталась нахмуриться, но у нее ничего не получилось: мы оба знал, что я вовремя и что она рада меня видеть едва ли не сильнее, чем я ее.
Лена бросила на меня взгляд, который должен был быть сердитым, но не выдержала и улыбнулась, а потом рассмеялась. Это наша с ней игра - «разозлись на другого» - и мы оба постоянно проигрываем.
- Пристегни ремень, - попросил я.
Лена показала мне язык - не буду, мол. Я пожал плечами. Пора ехать.
Сон окончательно покинул меня, и золотой шар на багряном поле отступил на второй план. В реальном мире едва-едва начало светать. Мы с Леной были одни на обледенелой дороге, мы мчались вдвоем в наше с ней будущее, и она рассказывала мне про каких-то котят, которых увидела в интернете, а я слушал даже не слова, только голос - и был счастлив. Смаковал последние мгновения с ней рядом, зная, что мы не увидимся две недели.
Дорога круто повернула направо.
- Посмотри, - потребовала Лена и протянула мне телефон с фотографией тех самых котят. Я слегка повернул голову в ее сторону, чуть вытянул шею, чтобы бросить взгляд на фото, и спросил:
- Хочешь, я подарю тебе такого?
Вместо ответа Лена вдруг завопила. Рот стал ровной буквой «О», в глазах - паника, руки с телефоном прижаты к груди, а тело ее вжалось в кресло, как будто она хотела сию же минуту исчезнуть из этой точки пространства.
Я повернулся к дороге и успел увидеть, что навстречу нам несется громада ярко-красного грузовика с эмблемой «VOLVO» на капоте. А потом раздался громкий металлический звук удара, с которым слился крик моей Лены, и мир померк.
Мне кажется, что у меня нет тела. То есть, когда-то оно у меня было, но сейчас его нет. И все же я при этом могу ощущать дуновение свежего прохладного ветерка, слышать тишину и видеть застывший в багряный облаках золотой шар. Успокаиваюсь: я уже был здесь раньше, не так давно, и если мне случилось вернуться - значит, все в порядке, и я могу отдохнуть. Я смотрю на совершенную картину, в которой нельзя ничего изменить, не испортив, но кто-то едкий, ехидный и чужой внутри меня шепчет:
- Давай-ка подвинем вооон то облачко, пусть чуть-чуть наползет на солнце. Зачем, спрашиваешь? А увидишь…
И облачко послушно двигается с края небосвода, постепенно вытягиваясь и становясь все больше похожим на хирургический скальпель, и когда его острый конец касается края солнечного диска, то все небо - от горизонта до горизонта - взрывается, как сверхновая, и мир опять сжимается в одну точку, втягивая меня за собой.
Это совсем не больно. И даже не страшно.
Когда я в очередной раз за этот бесконечный день открыл глаза, то увидел перед собой незнакомую комнату. Здесь было две кровати, на одной из которых я и лежал, две дешевеньких тумбочки, один пластиковый стул и… все. Соседняя кровать пустовала, и это почему-то меня напугало - как же она может быть пуста, если… если со мной ехала Лена. Да, я отчетливо помнил, как вез ее в аэропорт, и как... о Боже мой, нет!
Я постарался сесть, но почему-то не получилось. Более того, когда я постарался пошевелить ногами, то не смог. Тогда я сосредоточился, пытаясь напрячься, рвануть, встать: я был обязан уйти из этой комнаты, чтобы найти Лену. Должно быть, мы оказались в больнице, и тогда понятно, почему ее нет рядом - ее поместили в женское отделение. Сейчас я встану, в коридоре мне непременно встретятся врач или медсестра, и кто-нибудь обязательно проводит меня к моей невесте. А может, и того лучше? Может, она не пострадала и потому улетела?
Я подтянул себя на руках и все-таки сел, прислонившись к деревянной спинке кровати. Почему-то даже такое простое действие измотало меня: голова кружилась, в горле пересохло, а по телу разлилась какая-то незнакомая мне слабость. Но это не имело значения, и я снова попробовал подняться. И понял, что не чувствую ног. За пониманием пришел ужас. Я уставился туда, где должны быть ноги, ожидая увидеть ровную поверхность, но облегченно вздохнул - там, где положено находиться ступням, были два бугорка. Значит, порядок. Надо просто постараться еще раз.
На лбу от напряжения выступил пот, но все усилия пропали втуне - ноги не шевелились. Я чуть не заплакал - никогда в жизни я еще не был таким беспомощным. И таким одиноким. Но должен же здесь быть хоть кто-то! И я заорал:
- Эй! Здесь есть кто-нибудь? Эй!
Кричать пришлось недолго. Дверь открылась, и в палату вплыла милая полненькая девушка в белом костюмчике медсестры.
- Ой! - сказала она. - Вам нельзя садиться! Лягте сейчас же!
Я перебил ее:
- Скажите, где я? Что со мной произошло? И где Лена?
- Какая Лена?
- Это девушка, которая была со мной.
- Я только вас видела, - захлопала глазами толстушка. - Про девушку ничего не знаю. Давайте я врача позову. Он просил ему сразу сказать, если вы очнетесь.
- Да, - ответил я. - Да, конечно. Позовите врача.
- Вы только не волнуйтесь, - сказала медсестра и испарилась.
Минута текла за минутой, стрелка на настенных часах успела пройти четверть круга, когда дверь наконец открылась снова и появился Врач.
Это был именно Врач, с большой буквы - высокий, солидный, с окладистой седой бородкой. При виде такого сразу должно было стать спокойно - так сочувственно и успокаивающе глядел он на меня своими карими глазами. Однако не стало.
- Здравствуйте, - сказал Врач.
Я кивнул. Я почему-то сразу понял, что сейчас он скажет мне нечто такое, что… Нет, не надо об этом думать.
- Что произошло? - спросил я.
- Вы попали в аварию, - спокойно объяснил врач. - Но сейчас ваша жизнь вне опасности.
- А что, была в опасности? - я попытался схохмить.
Врач скорбно кивнул.
- Вы здесь уже две недели. Все это время вы были без сознания.
- О, - только и смог сказать я.
- К сожалению, выписать я вас пока не могу. Вам нужен интенсивный уход и полный покой.
- Я… ног не чувствую, - голос у меня неожиданно сел, поэтому слова получились сиплыми и сухими.
Врач посмотрел мне в глаза и мягко сказал:
- У вас травма позвоночника. Вполне вероятно, что вы не сможете больше ходить.
Ответить я не смог.
- Отдыхайте, - сказал Врач. - Завтра мы направим вас на массаж, и через неделю, если вы согласитесь, проведем еще одну операцию. Но шансов мало.
Он встал и направился к двери.
- Постойте, - я не мог отпустить его, не спросив. - Со мной в машине была девушка. Что с ней?
Врач повернулся и сказал:
- Она погибла. Мне очень жаль.
И вышел.
Я остался один. Я полусидел на больничной койке и смотрел в небрежно побеленный потолок, и никак не мог заплакать. Было больно.
Ночью мне приснилась кричащая Лена и красный грузовик марки VOLVO.
Через два месяца меня выписали из больницы.
Разумеется, я согласился на повторную операцию, но, как и предсказывал Врач - которого, кстати, звали Евгений Семенович - это не помогло.
Мои родители привезли мне инвалидное кресло. Оба старались казаться бодрыми: отец помог пересесть с кровати в коляску и покатал меня по больничным коридорам, а мать с покрасневшими глазами все время улыбалась. Только улыбка была застывшая. Я понимал, что оба они знали про Лену, и чувствовал себя обязанным что-то объяснить, быть может, рассказать, как все случилось, но так и не смог заставить себя заговорить об этом. Родители тоже молчали.
Мать предложила хоть немного пожить у них, но я отказался. Я хотел быть один.
Разумеется, ко мне приходили и друзья. Все они были нарочито веселы, гиперактивны, показательно старались меня не жалеть и строили планы о том, как мы летом поедем куда-нибудь - уж до лета-то я поправлюсь. Я вяло улыбался, зная, что никогда не смогу ходить, и что они все тоже об этом знают, но правила хорошего тона не велят говорить такое. Через месяц они все стали мне противны, но прогнать их я не мог, хоть и хотел: думал, что моя депрессия не навсегда, и что надо жить дальше. Как-нибудь.
Я обвел взглядом свою квартиру. Здесь было чисто - мать постаралась. Я наконец-то остался один. Родители только что ушли, взяв с меня обещание сразу же звонить, если мне что-то понадобится. Я крутанул колеса своей тележки, которая отныне должна заменять мне ноги, и… А что и? Я понятия не имел, что мне теперь делать. Попить чаю? Посмотреть телевизор? Что обычно делают калеки, оставаясь в одиночестве у себя дома?
Спать я не хотел. Мне больше не снилось то чужое прекрасное солнце - теперь в моих снах была только Лена. Иногда она молчала, иногда говорила со мной, но чаще кричала, и лицо ее тогда становилось похоже на гримасу демона из второсортного фильма ужасов, а после сплющивалось, сминалось и теряло четкость. Тем не менее я покатил в спальню.
Зря.
Там, на прикроватной тумбочке, стояла ее фотография.
Я взял ее в руки и заплакал - как ребенок. Впервые за два месяца.
Я оплакивал все сразу: свои ноги, свою невесту, свою прежнюю жизнь.
Уснул я прямо в кресле, и в эту ночь мне ничего не снилось.
А после жизнь потекла своим чередом. Излишне говорить, что работу я потерял - для нее нужна была машина, а я даже с целыми ногами не осмелился бы никогда больше сесть за руль. Жил я на то, что откладывал на свадьбу - до аварии. Продукты мне приносила мама, и она же выкатывала меня на улицу, долго гуляла со мной по скверам и все говорила, говорила о пустяках. Наверное, старалась меня поддержать. Я не был благодарен за это - я вообще не мог испытывать благодарности.
И вообще ничего не мог.
Я подолгу читал, надеясь, что вымышленные чужие жизни заменят мне одну настоящую - мою. Проводил часы в социальных сетях, пытаясь достучаться до друзей. Я даже звал их в гости (правда, трудно сказать, хотел ли я в действительности, чтобы они пришли; должно быть, хотел), но все ссылались на дела. За три месяца ко мне не пришел ни один. Я и злился, и не злился на них: и то сказать, зачем им калека?
Я себя ненавидел.
А потом наступила весна.
Это случилось неожиданно, резко. А может, я просто не заметил перехода. Казалось, еще только вчера было холодно, а сегодня - уже набухают на деревьях почки. Люди за стеной сбросили толстые зимние шкуры и спешили куда-то по-весеннему легкие. Улыбаясь. Надеясь.
Теперь я ненавидел и их.
Той ночью я лег спать рано - я всегда ложился рано и старался спать как можно дольше, не имея понятия о том, куда девать время. И - вот оно: чудо!
По багровому небу медленно, величественно ползет золотой шар. Я смотрю на него во все глаза, не обращая внимания на резь и слезы: то ли от яркости видения, то ли от жалости к себе, то ли от счастья. Совершенная красота, обещание иной жизни, насмешка над мелкими людскими проблемами - диск поднимается и застывает в зените. Ничего больше нет в мире - только небо и солнце. И я.
- Пожалуйста, - шепчу. - Пожалуйста. Забери меня отсюда. Пожалуйста. Кто бы ты ни был. Я не могу больше так. Не хочу так. Как угодно, но только не так. Я ничего не сделал настолько плохого, чтобы… Я хочу жить, хочу наслаждаться, хочу ходить. Хочу, чтобы меня любили. Пожалуйста. Пожалуйста.
Солнце начинает вращаться - сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. «Будь по твоему» - слышу я. Алое небо подмигивает мне голубым, как у Лены, глазом, что-то толкает меня вперед, и мы с солнцем несемся навстречу друг другу. Огненные языки начинают лизать мои волосы, руки, вспучивается и чернеет кожа, выкипают глаза. Огонь врывается в легкие, смешивается с кровью, добирается до сердца.
Я просыпаюсь за миг до столкновения.
Часть 2.
Я открыл глаза и резко сел на постели. Сердце бешено колотилось, дыхание было сбивчивым, как будто я пробежал галопом километров двадцать. Солнце на чистейшем безоблачном небе стояло высоко: должно быть, я опять проспал очень долго. Снаружи слышался звук морского прибоя, а свежий ветер доносил запах морской соли и свежести.
Перевел дух. Огляделся.
Кровать подо мной была двуспальной, с мягким пружинящим матрасом. Я провел рукой по черной шелковой простыне - рука была моя и не моя. Пальцы и форма ладоней остались прежними, но вот ногти были тщательно обработаны, аккуратной формы, а кожа покрылась ровным слоем загара.
Кроме кровати в комнате стояли несколько мягких белых кресел, вдоль стен выстроились кадки с растениями, а стена напротив меня была стеклянной. Прямо за ней - море. Все это не казалось мне чужим - напротив, ощущения говорили мне, что я живу здесь уже несколько лет.
Мне захотелось попасть на балкон и осмотреться - ведь не может же эта комната находится посреди воды. Я поискал взглядом свое инвалидное кресло, не нашел. Стиснул зубы - что ж, ползком так ползком. Откинул одеяло, прикоснулся к ноге и замер.
Моя нога чувствовала прикосновение моей же руки.
Более того, мои ноги чувствовали мягкость шелка, на котором я лежал.
Я осторожно попробовал пошевелить ступнями. Те послушно задвигались - легко, просто. Не веря ни глазам, ни ощущениями, я согнул ноги в коленях. Развернулся. Опустил ноги на пол. И встал.
Сам. Без посторонней помощи. Я мог стоять, не падая, не держась за стены.
Я сделал шаг. Еще один.
И уверенно пошел к балкону, как будто никогда и не терял способности ходить.
Ветер трепал мои волосы, в зарослях тропических деревьев неподалеку от дома щебетали какие-то неведомые птицы. Передо мной простирался океан - бескрайняя густо-синяя гладь. Невысокие волны с белыми пенными гребешками наползали на светлый чистый песок. Я обожал этот пляж. У меня была привычка плавать каждое утро, заплывать так далеко, насколько только хватало сил, бросая вызов Тихому Океану. Впрочем, вызов - это сильно сказано: мы с ним давние друзья. Он звал меня к себе, хотел играть, но тем утром я был вынужден заставлять его ждать.
Решительно отвернувшись от Тихого, я прошел обратно в спальню. Мебель, растения, ковер на полу - все было моим. Я точно знал, что коврик сам купил на распродаже в IKEA, а кресла лично спроектировал и заказал в Нью-йоркском дизайнерском бюро.
Захотелось есть. Кухня - на первом этаже, и в холодильнике есть грейпфруты и вареные яйца. Стакан свежевыжатого сока с утра, перед плаванием - тоже давняя традиция. Так что я спустился - легко, без боязни упасть - и оказался в гостиной, стены которой были увешаны моими картинами.
Я знал, что нарисовал их сам.
В конце гостиной - белая дверь. Я почему-то не мог вспомнить, что за комната скрывается за ней, и потому прошел по светло-серому ковру с тонким ворсом и толкнул ее.
Там была студия. Моя студия. Картин здесь было еще больше: эти я рисовал не для себя, а для продажи. Скоро будет выставка. Моя сольная выставка. Осталось сделать еще три работы: вот они, на мольбертах, одна почти закончена - любимый мной утренний вид с балкона: океан, песок и небо. Я взял в руки кисть, хотел было сделать мазок - подправить одну из пальм, ей явно не хватало красок - но одернул себя: не время. Сначала плавание, потом завтрак, и только потом - работа.
Но… я же был калекой. Инвалидом-неудачником в какой-то провинциальной российской глубинке. Меня зовут (звали?) Юрий. Моя невеста погибла - как бишь ее? Нет, не вспомнить. Или это все-таки был не я? И вообще - было ли все это? Но этот парень, Юрий, так на меня похож… А кто же тогда я?
Ответ пришел сам собой: Рауль Гонсалес, художник, гражданин Соединенных Штатов Америки. Всегда был и всегда им буду. Стоп, а Юрий тогда кто?
Да никто!
Приснится же такое!
Облегченно переведя дух - разобрался наконец-то: но до чего же реальными бывают сны! - я устремился к своему приятелю Тихому.
Выставка имела успех.
Я стоял посреди зала с бокалом шампанского в руке. Вокруг чинно прохаживались разодетые в шикарные наряды vip-гости, время от времени кто-то из них подходил ко мне с целью непременно поздравить меня, выразить восхищение, пригласить на вечеринку или прием, построить глазки и пококетничать (слава богу, так поступали только женщины), а то и напроситься в гости.
Первые часа два мне это льстило, а потом наскучило. Я отчаянно хотел домой. Все эти люди ни черта не понимали в живописи, а пришли потому, что статус, как ни крути, диктует условия. Еще бы - такое событие, модный молодой художник после двухлетнего перерыва вышел-таки в свет! Чтобы как-то развлечься, я подсчитывал в уме грядущую прибыль от продажи картин. Сумма выходила внушительная.
Ее я заметил случайно. Вынырнуло вдруг из тучи черных и серых официальных костюмов ярко-желтое платье, мелькнуло на периферии зрения и пропало. Потом еще раз, и еще. Когда я повернулся в ту сторону, чуть не расплескав содержимое бокала, ничего уже не было: привычная темная масса. Я поставил бокал на подоконник (когда-нибудь его заметят и уберут) и решительно направился туда, где видел чудо.
Желтое пятно мелькнуло в следующей зале.
Несколько раз меня останавливали непрошенные собеседники. Я машинально извинялся, обещал уделить им время через несколько минут и продолжал свой путь.
В соседней зале было пусто. То есть, здесь, как и во всех выставочных помещениях, ходили люди, но обладательницы желтого платья не было. Я с отчаянием огляделся: почему-то найти ее казалось мне тогда едва ли не важнейшим в жизни.
Толпа на мгновение расступилась, и я увидел ее снова, в этот раз совсем близко. Она стояла и разглядывала «Вид из окна» - пляж, пальмы и океанскую безграничность. Я поправил галстук, взъерошил волосы и медленно подошел к картине. Встал рядом.
Она посмотрела на меня и улыбнулась краешком губ.
- Вам нравится эта картина? - спросил я, чтобы хоть как-то начать разговор.
- Да, очень, - ответила она.
Глаза у нее были голубыми. Она была похожа на кого-то, на другую девушку… Нет, забыл.
- Хотите, я подарю ее вам?
- Конечно! - она удивилась и обрадовалась. Мне было приятно. Кажется, я сумел произвести впечатление.
- Может быть, поужинаем вместе после выставки? Она заканчивается в восемь.
- Может быть и поужинаем.
Она улыбалась, пальцы ее перебирали висящую на шее нитку жемчуга.
- До окончания всего час. Вы не торопитесь? Я хотел бы показать вам несколько других картин.
- Я не тороплюсь, Рауль.
Она непринужденно взяла меня под руку, как будто мы были знакомы несколько лет. Мы степенно пошли к следующей картине.
Ужин был превосходным. По просьбе Мелани - так ее звали - мы отправились в ресторан французской кухни. Мне импонировала эта ее манера - непринужденно заявлять о своих желаниях. Во время ужина мы болтали о пустяках, она рассказала немного о себе - студентка художественной академии, родители в Сиэтле… Ничего существенного, только мелочи, которые и составляют скелет нашей жизни. Такими мелочами легко можно поделиться с первым встречным, рассказать о себе одновременно очень многое и совсем ничего.
В отель мы поехали вместе.
После того, как мы насладились друг другом, она достала из сумочки тонкую сигаретку и спросила:
- Хочешь?
Я не курил, но из вежливости полюбопытствовал:
- Что это?
- Травка.
- Никогда не пробовал.
Она зажгла сигаретку, затянулась сама и протянула мне:
- Так попробуй!
Я пожал плечами, но взял. Она достала еще одну, закурила, демонстрируя, как это делается. Объяснила, что стоит задерживать дым в легких так долго, насколько возможно. Я послушался.
Я не ожидал этого от себя, но ощущения мне понравились. Сильно.
- Я понял, где тебя раньше видел, - сказал я. - Ты мне снилась! Ты так кричала в том сне…
Она засмеялась, как будто я выдал лучшую в мире шутку. Смех оказался заразительным, и через мгновение мы хохотали в унисон.
Оказалось, что у Мелани в этой области опыт еще больше, чем в сексе и живописи. За несколько месяцев мы с ней перепробовали все, что только можно: галлюциногенные грибы, различные виды травки. Кокаин. Я никогда не видел у Мел шприца и надеялся, что не увижу, потому что понял: что бы она не сделала, я последую ее примеру. Если она будет отрезать младенцам головы, я тоже стану это делать.
Я предложил ей переехать ко мне, и она согласилась.
Мы проводили много времени в ночных клубах, пили, курили, бесновались под электронную музыку среди толпы таких же как мы. Это не было весело в прямом смысле слова. Более того, каждое утро я давал себе слово, что это в последний раз, что больше я не притронусь к травке и Мелани не позволю.
Но она говорила:
- Да ладно тебе, Рауль!
И все повторялось снова.
А еще Мелани не любила плавать. Да и мне по утрам теперь было не до того: я хотел спать. Спал до полудня, как мертвый, не слыша ни шума прибоя, ни телефонных звонков, не шелеста пальмовых листьев за окном. Приятель Тихий больше не звал меня и не ждал, что я приду поиграть с ним.
В студию я не заходил уже месяц.
Мел упросила меня устроить вечеринку в нашем доме в честь ее дня рождения. Гостей было множество - художественная академия в полном составе, как мне показалось. Алкоголь ручьями стекал с подбородков, бежал по полу и собирался в цветные липкие лужицы, в воздухе стояла плотная завеса дыма. Все они были немного моложе меня, и я почему-то вдруг почувствовал себя стариком.
Я был пьян, голова кружилась, и меня мутило, а грохот музыки отбойным молотками бил по вискам.
Я прислонился к стене и спиной почувствовал дверную ручку. Дверь в мою студию чуть подалась, как будто приглашая меня войти, и я не стал возражать.
Внутри было темно, шум остался позади, отсеченный закрытой дверью. Я зажег свет и увидел стоящий у окна мольберт с недописанной картиной: голубоглазая красавица в желтом платье. Моя Мелани. Девушка, которую я вечность назад встретил на выставке. Силуэт был едва намечен контурами цветных карандашей, но эта женщина казалась мне куда более настоящей, чем та, что бродила сейчас по моему дому среди не моих гостей, хохоча и глуша мартини.
Как давно она стала такой? Или она всегда такой и была, а я предпочел не замечать? Я усмехнулся. Дурак ты, Рауль… Ой, дурак…
Завтра, когда вся эта шелупонь свалит отсюда, я поговорю с ней. Она послушает меня, не может не послушать.
Хотя… к чему откладывать до завтра? Надо найти ее, прямо сейчас, взять за руку и отвести на берег, к Тихому, чтобы она научилась наконец слушать его голос. Мы там будем одни… А когда, кстати, мы в последний раз были одни?
Я погасил свет и отправился искать Мел.
Она нашлась в нашей спальне. Белое пятно в темной комнате. Раскинулась в кресле: одежда в беспорядке, юбка задралась почти до пояса, глаза закрыты, дыхание сбивчивое и неровное. В соседнем кресле - какой-то молокосос… Не обращая внимания на паренька, я приподнял ее за подбородок, наклонился, пристально всмотрелся в лицо. Заметил стекающую из уголка губ ниточку слюны. Она была сейчас как сломанная безвольная кукла, беззащитная и истрепанная.
А на маленьком стеклянном столике рядом лежали шприцы.
Я попятился.
Мне стало страшно.
Потому что я таким быть не хотел.
Я бежал прочь из своего дома. Прочь от своей женщины, ставшей вдруг чужой. Прочь от своих страхов. Я знал, что завтра, когда я поговорю с Мелани, она ответит свое обычное «Да ладно тебе», а чуть позже (через неделю? через день?) я, как кролик, загипнотизированный змеиным взглядом, послушно протяну ей руку, перетянутую жгутом выше локтя, и моя голубоглазая красотка, очаровательно улыбаясь, всадит иглу мне в вену.
Я не смогу ее изменить. И себя не смогу. Быстро же я попал под ее влияние…
Слабак.
Она ответила:
- Да ладно тебе, Рауль! Хочешь попробовать?
И я послушно протянул руку.
Мне было плохо. Мелани лежала на кровати, погруженная в свои персональные грезы. В этом мире ее не было.
А я был. Но, кажется, это ненадолго.
Болело все: каждая косточка, каждый волосок на теле. Мелани уходила от меня в страну сновидений каждый день, но я следовал за ней через раз. Сегодня у нас осталась на двоих только одна порция волшебного порошка, и я великодушно уступил его ей. Через некоторое время меня накрыло волной боли.
Теперь я корчился на полу возле балконной двери. Надо выползти на воздух, там наверняка станет легче…
На четвереньках я кое-как преодолел несколько метров, свесился через перила, и меня вырвало. Я по-марионеточьи висел над плиточной дорожкой на высоте второго этажа, и меня тянуло перекинуть ноги через перила: почему-то казалось, что тогда все пройдет. Если бы у меня была порция пыли, я бы воспользовался ей: что угодно, только бы это закончилось.
Бросаться вниз я не стал. Вместо этого повалился на спину, скрючился. Взгляд упал на лежащую на кровати полуголую девку: соломенные волосы спутаны, ноги и руки раскинуты в стороны. Кукла, не женщина. Ненастоящая, грязная, отвратительная кукла. И все здесь не настоящее. Подделка.
Мои картины…
Чушь и бред. Кому это все надо?
Я стараюсь дышать глубже, боясь провалиться в сон, из которого могу не вернуться, и смотрю в небо. Вечереет, закат - кроваво-красен, и по небу снизу вверх, по широкой дуге ползет солнце. Быстро так ползет. Оно - огромное и близкое, оно жжет и без того слезящиеся глаза и раскаляет неподвижный воздух. Демон, не солнце. Оно слушает мои хрипы, я знаю. Слушает без малейшего сочувствия, равнодушно. Его ничуть не волнуют жалкие ватные фигурки далеко на поверхности под ним.
Но оно слушает. И я - была не была! может, боль хоть на чуть-чуть отпустит… - умоляю:
- Пожалуйста… Пусть это все прекратится. Это же не настоящая жизнь, это подделка. Посмотри, что эта баба со мной сделала. Это же не я. Все вокруг - дерьмо… Так больно. Пожалуйста, я не хочу так умирать. Если умирать, так за что-то стоящее: за мир, за дружбу, за любовь, за род человеческий, что ли… На это я согласен. Пожалуйста. Сделай меня сильным. Забери меня отсюда. Кто бы ты ни был. Пожалуйста. И чтобы больше никаких баб…
«И это не нравится?» - удивляется чей-то голос.
«Ну будь по-твоему».
Солнце начинает вращаться - сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Кровавое небо подмигивает мне голубым, как у Мелани, глазом, что-то толкает меня под зад, и я лечу на солнце. Становится нестерпимо жарко, и к уже имеющейся у меня боли примешивается боль от ожогов. Глаза, мои глаза!
Я теряю сознание.
Часть 3.
Кто-то тряс меня за плечо. Исступленно и настойчиво. Пришлось очнуться. Надо мной склонился мужчина - чуть старше меня, но назвать его молодым язык не поворачивался. Он был старше на века или эпохи - то ли благодаря бугристому свежему шраму на левой щеке, то ли из-за застывшего взгляда льдисто-голубых глаз: потери и лишения оставили на нем свой отпечаток.
За плечом мужчины рос бамбук. А моя постель была непривычно жесткой.
Я вскочил, дико озираясь по сторонам. Мы находились на крохотной полянке посреди джунглей: толстенный бамбук соседствовал с какими-то высоченными фантастическими деревьями, по стволам которых ползли вверх лианы с немыслимо яркими цветками. Небо исчезло: вместо него я увидел сплошной зеленый купол. Как я сюда попал? Все-таки упал с балкона?
Где мой дом? И кто этот парень?
Хоть ломка закончилась, и то хорошо.
- Пить хочешь? - спросил мой… товарищ.
- Ага, - сказал я.
Он протянул мне алюминиевую помятую флягу. Я машинально отхлебнул, продолжая рассматривать стену деревьев, и сморщился: вода пахла тиной, а на зубах заскрипел песок. Однако я неожиданно для себя сделал еще один глоток - очень уж хотелось пить.
В животе засосало. Я машинально провел по нему рукой и почувствовал под прохудившейся тканью куртки острые грани ребер.
- Вот ведь неисповедимы пути господни, - ухмыльнулся незнакомец. - Мы в тропическом раю, а вокруг - ни ручейка. Хорошо хоть, я болотце нашел…
- Как мы здесь оказались?
- Леон, у тебя что, память отшибло?
Леон?
Ну да, Леон… Это я. Но в таком случае - кто такой Рауль? Я же был художником… И была еще девушка, красивая, но сломанная… Сломанная девушка? А что, все логично: здесь только такие и могут быть…
- Просто расскажи мне.
- Воды… пожалуйста, - прохрипел чей-то полузнакомый голос.
Голубоглазый отобрал у меня флягу и присел на корточки рядом с совсем молодым пареньком, которого я поначалу не заметил. Тот был бледен и грязен, и было в нем какое-то несоответствие общечеловеческим стандартам…. Что же, что же? Я похолодел. Его ноги… То есть, с правой-то все было в порядке, а вот левая заканчивалась чуть выше колена уродливой, кое-как перевязанной обмотками тряпья культей. От него воняло - нога начала загнивать, и если он в ближайшее время не получит помощи… а получить ее неоткуда.
Бросить его мы не могли.
Только не здесь. Не на потеху этим тварям.
Тварям?
Топот, треск ломающихся сучьев. Из-за зеленой стены выскочили на поляну еще двое мужчин, столь же грязных, истощенных и оборванных, как и мы. Один держал в руке автомат, другой - мачете.
- Бежим! - заорал тот, что с автоматом. - Они близко! Мы видели их. Даст бог, они не успели нас заметить!
Мой приятель со шрамом подхватил с земли тощий рюкзак, закинул на спину. Второй такой же достался мне.
- Помоги мне!
Мы вдвоем взвалили на плечи искалеченного напарника и понеслись сквозь чащу. Парень с мачете прорубал дорогу через заросли, а второй, с автоматом, несся сзади, пытаясь прикрывать отход. Хотя как тут прикроешь?
Вспомнил. Мы вторую неделю в этих джунглях. Поганые твари чувствовали себя тут как дома, а вот людям тут делать нечего. А как же Рауль?
Да какой, на хрен, Рауль?
Ну хоть во сне я был счастлив, да и то - не особенно. Зато во сне всегда было, что пожрать. Жалко, с собой не утащить…
Мы пробирались через лес.
Андрей уверял, что джунгли скоро кончатся, и мы со дня на день увидим базу - окруженную колючей проволокой, где все чин по чину, где будет еда, вода и чистая постель. Сильвестр непременно дотянет, мы его дотащим. И все останемся в живых.
Мы хотели в это верить. И шли. Потому что больше ничего не оставалось. Потому что на самом деле - мы все понимали это - Андрей понятия не имел, где база. И стоит ли она до сих пор. И остались ли там люди. И…
Джунгли - адское место. Тучи кровососов, днем жара, а ночью - холод. Мы опасались разводить костры, чтобы согреться - твари были где-то рядом, хоть мы не слышали их. Они умеют передвигаться бесшумно, и их почти не видно среди густой листвы.
Мы не высыпались, вскакивая при каждом подозрительном шорохе. Кто-то из нас постоянно нес охрану, но толку-то?..
На третьи сутки марафона (если брать за точку отсчета мой прекрасный сон) Сильвестр впал в забытье.
- Тедди, - тихо, едва слышно звал он. - Тедди…
И замолкал. Дышал хрипло, со свистом и сипеньем.
Если бы у нас были птичьи яйца, то можно было бы пожарить их на его лбу, и даже костер разводить не надо, - подумал я и сам себя обругал. Не время и не место для подобных шуток. Хорошо хоть, я не успел выдать хохму вслух.
В глубине души я хотел, чтобы Сильвестр поскорее умер.
Он и умер. Через два дня.
- Надо похоронить, - сказал Андрей.
Он стоял на коленях возле неподвижного тела, уже начавшего коченеть, и смотрел: глаза пустые, шалые; знал бы Андрей, как сам походил сейчас на покойника.
- У нас нет времени, - возразил я.
Теперь он посмотрел на меня. И взмолился:
- Мы не можем его так бросить! Его же сожрут!
- Если мы его не бросим, то нас сожрут!
- Тихо, - вмешался Арчи. - Чего орете? Сдохнуть хотите побыстрее? Леон прав. У нас нет времени, надо уходить.
Андрей помотал головой:
- Я его так не брошу.
Мы все молчали. Текли бесценные минуты, а Андрей все стоял на коленях над телом. Потом поцеловал покойника в лоб, прикрыл ему глаза, поднялся и кивнул.
Один за другим мои напарники растворились среди деревьев и лиан. Я оглянулся в последний раз. Сильвестр лежал, уставившись одним полуоткрытым глазом в небо. Рот приоткрыт, а по лицу ползет какая-то тропическая муха. Погони не было видно.
И мы шли. И шли. И шли.
А поначалу все казалось таким романтичным. Нас было много - целые легионы сильных, сытых и молодых. Мы были уверены, что разгромим врага, что они тупее и медлительнее нас, что война будет маленькой и победоносной. Мы допустили только одну ошибку - позволили тварям выбирать место ведения основных боевых действий. Джунгли, где всегда тепло и влажно. Где (ох, какие идиоты командуют армиями!) поганым тварям не обязательно впадать в спячку.
Планировалось выкурить врага из нор, сжечь все их потомство, убить каждую особь, а чучела выставить в каждом человеческом городе для демонстрации победы добра над злом.
Ну-ну.
Мы так и не нашли их поселений. Мы не умели ориентироваться в джунглях, тогда как для тварей это - плевое дело. Они истребляли нас постепенно, по одному, почти виртуозно. Я был готов поклясться, что они наслаждались войной. Из несметного человеческого легиона остались жалкие сотни, да и те - неизвестно где.
Я никак не мог вспомнить, как они выглядят.
Хоть бы до городов не добрались.
И хоть бы погибнуть красиво, веря, что отдаешь жизнь во имя великой цели, спасая угнетенных и раненых, так нет - придется издохнуть в джунглях от голода и поноса.
Их было десять: крупных, здоровых, сильных.
В эту ночь охранять наш сон выпало Арчи. Джунгли вокруг нас жили собственной жизнью: кто-то в зарослях щелкал, шуршал, топотал. Земля была холодной, трава - влажной, но я слишком устал, чтобы обращать на это внимание. Свернулся в позу эмбриона у толстенного ствола, закрыл глаза и сразу заснул.
Застыло в зените неподвижное солнце - далекое, огромное и неземное. Оно занимает полнеба. Я смотрю на него. По законам мироздания оно обязано согревать, но в воздухе остается пар от моего дыхания. Неожиданно солнце подмигивает мне, и на его гладко-желтой поверхности появляются тончайшие темные прожилки. Оно подмигивает еще раз - и теперь на меня не мигая смотрит вертикальный черный зрачок.
Кто-то кричит.
Меня рывком подняли на ноги и приложили головой об ствол, а руки скрутили за спиной, едва не выдернув из суставов. Вопли ни прекращались, прогремела автоматная очередь - и наступила тишина. Я замер, боясь пошевелиться. Они все-таки пришли. Я не хотел в это верить, не хотел об этом знать!
И все же повернулся.
Тварь мне это позволила.
На меня смотрели два желтых с черными зрачками солнца из моего сна. Они располагались на серой чешуйчатой морде, с провалами вместо носа и рта. Рот разверзся, и оттуда высунулся бледный длинный язык. Тварь зашипела - наверное, решила познакомиться. Языка я не знал и не мог знать - для человека это звучит как невнятное шипение.
Тварь совсем по-человечески покачала головой, приподняла меня одной лапой и бросила как мешок рядом с моими товарищами. Я кое-как сел.
Андрей и Том валялись рядом - оба со связанными руками и ногами. Взгляд Андрея блуждал, он тихонько хихикал. Том был подозрительно тих.
Арчи распластался на земле морской звездой - лицо в крови. Он дышал хрипло и тяжело, но был жив и в сознании.
Светало.
Проклятье! Ну почему, господи, почему они не убили нас сразу? За что?
Твари - черт, на них такой же камуфляж, как на нас, только целый! - суетились рядом: деловито вбивали в землю стальные колышки, кидали вокруг мягкие широкие листья, чтобы удобнее было сидеть. Один, самый крупный, громко зашипел и махнул четырехпалой лапой в сторону Арчи. Одна из особей помельче кинулась к нему. Быстро и споро Арчи привязали к колышкам, навытяжку, а твари плотно сбились вокруг. Мой друг не пытался сопротивляться, только тупо смотрел на нелюдей - и вроде плакал.
С моего места все было видно очень хорошо.
Вожак вытащил из чехла на поясе нож и торжественно склонился над Арчи. Разрезал куртку на груди, откинул лохмотья в сторону. А потом, аккуратно и почти нежно, отрезал полоску мяса вместе с кожей.
Арчи заорал.
Вожак отправил кровоточащий кусок в рот.
Остальные твари тоже достали ножи.
Я закрыл глаза.
Арчи кричал очень, очень долго.
Нас гнали по джунглям.
Твари двигались быстро, с недоступными для человека гибкостью и изяществом. Они могли бы бежать еще быстрее, если бы не мы: изнуренным, отчаявшимся людям такая скорость не по силам.
Мои напарники молчали. Я попробовал было заговорить с Андреем, но получил удар под ребра от своего конвоира и прекратил попытки.
Враги продолжали двигаться и ночью, таща нас за собой - они превосходно видели в темноте и, судя по всему, были куда выносливее, чем люди.
При всей своей чужеродности они удивительно походили на нас, и от этого становилось жутко. Теперь, когда я пригляделся к ним, они больше не вызывали ни ненависти, ни отвращения - просто были тем, чем были. Никто из людей не знал, из какой тьмы они выползли, да и какая разница? Твари вступали во владение нашей землей - не по праву наследников, а по праву завоевателей. Люди если и смогут выжить как вид, то только на полюсах, куда рептилиям вход заказан…
Утром они остановились на привал.
Спать твари не собирались. Может, сон им вообще не требовался. Снова вбили в почву колышки, снова вожак махнул лапой. И к кольям потащили меня.
Я пробовал вырываться, орал, извивался не хуже змеи. На помощь подоспела вторая особь. Мои руки были крепко стянуты вместе прочной веревкой, а ноги наоборот - широко расставлены и тоже накрепко привязаны к колышкам.
Вожак что-то прошипел. В этот раз вместо ножа в лапе оказался огромный мясницкий тесак. Взмах серой лапы - и в одну ноги вцепилась клещами дикая боль. Еще взмах - и вторая нога взрывается огненным фонтаном. Я орал и ревел, но сквозь пелену успел видеть, как тварь подносит мою ногу в армейском ботинке к ротовому провалу.
И провалился во тьму.
Очнулся от тряски. Культи на месте сожранных ног нестерпимо болели и дергались. Одна из рептилий тащила меня на спине вместо рюкзака - казалось, это не причиняло ей никаких неудобств.
Я снова заорал - так было больно. Из глаз опять потекли слезы. Откуда-то из глубин подсознания выстрелило яркое воспоминание: такое со мной однажды было. Я не мог ходить. Правда, тогда не было больно, а ноги оставались целы. Выстрелило и погасло: боль не давала думать ни о чем другом, заставляла концентрироваться на себе, отдавать ей целиком все мысли и реакции. Боль была настолько всепоглощающа, что показалась вдруг почти приятной.
Кажется, я отключился.
Зрачок солнца на красном небе смотрит на меня - выжидающе, тяжело. Ждет каких-то слов? Болит все тело - я истощен и измучен. Я жажду помощи, да только откуда? Я шепчу, а боль бьет фонтаном из ног в голову:
- Пожалуйста. Люди не должны так страдать. Я не хочу, чтобы меня съели живьем. Пусть все кончится. Путь будет место, где страдать вообще не надо. Пожалуйста. Не надо больше пустого героизма, не надо этих мерзких ящериц. Не надо умирать вот так, как скотина. Вообще не надо умирать. Пожалуйста. Забери меня отсюда. Кто бы ты ни был. Пожалуйста. Пусть вообще ничего не будет.
«Но ты же сам так хотел», - изумляется что-то. И добавляет:
«Будь по твоему».
Черный зрачок сужается и надвигается на меня. Чернота заслоняет собой весь купол неба, а потом смыкается вокруг меня, и ноги перестают болеть.
Часть 4.
Я выныриваю из небытия. Первое, что чувствую - испуг, такой, как в детстве, когда мне в каждом шкафу виделись чудовища. Потом - любопытство: где я? Ответ пришел сам собой: нигде. Везде. В себе самом.
Я помню, что мне отрубили ноги. Боли нет. Пытаюсь притронуться к обрубкам руками, но понимаю, что у меня нет ни того, ни другого. У меня нет тела. Забавно-то как: и внимания не обратишь, если специально не проверить.
Вокруг - ничего. Так вот, оказывается, какая она - пустота. Нельзя описать, нельзя даже заметить, но и не заметить тоже нельзя.
Что ж, я, кажется, просил о забытье - получил.
То был сон или не сон?
Очень хочется верить, что кошмар был ненастоящим, а настоящее - вот оно: бесцветное, бессветное, безвоздушное марево, пустое и одновременно наполненной информацией такой густоты и консистенции, что неподготовленное человеческое сознание вязнет в нем, как муха в сиропе.
Спокойно.
Самое время и место наконец-то успокоиться и раствориться в этом Нигде, но кто же я все-таки такой? Вопрос не имеет никакого значения, но не дает успокоиться, вызывает зуд и жжение.
Юрий, Рауль, Леон?
Калека, наркоман, солдат?
Багровое небо, огненное солнце, незнакомцы с голубыми глазами?
Зачем это все? И главное - откуда и как?
Ответ лежит на поверхности, но приходит изнутри. Все так просто. Юрий лишается ног и Лены, Рауль скатывается в наркотические бредни, Леона жрут заживо чудовища…
«Да, все так просто», - говорит знакомый голос. Мой голос. Я уже слышал его - трижды. И всякий раз - на краю. Перед тем, как полететь в пропасть.
Я - мое подсознание? душа? разум? - подхватывал меня и помещал, спасая, заботясь только о сохранности внутреннего стержня (зачатков личности?), в сотворенную подсознательными желаниями почти идеальную реальность, которая уже жила во мне, как и мириады других реальностей, и только и ждала команды вырваться на волю и сгуститься, материализоваться вокруг. И выпустить на волю цветные картинки. Да только вот беда - видно, слаб человек, и рано или поздно, но даже в самом прекрасном мире (а тем паче страдая) наступает конец, отчаяние, беспросветное и безжалостное, когда или умирать, или…
Подделка? Отнюдь.
Так бывает со всеми? Всегда.
Полно, а существуют ли эти «все»?
Видимо, я совсем слаб, раз не смог побороть отчаяние ни в одном из миров. Мой разум, творец моих вселенных, мой заботливый джинн… Спасибо. Мы оба пытались.
Здесь нет времени. Нет даже такого понятия, как время.
Я не знаю, как давно я здесь и сколько еще буду. Забыться бы, уснуть …
Не могу. Здесь нельзя уснуть. Нет тела, которое может устать, и нет самого понятия усталости. Видимо, не нужен человеку покой. Даже если он сам о нем просит.
Поэтому:
- Пожалуйста. Пусть Нигде превратится в Где-то. Пусть Ничто станет Чем-то. Не могу быть один. Хочу к другим. Хочу жить. Пожалуйста. Забери меня отсюда. Кто бы ты ни был.
«Вот как?» - усмехается мой же голос.
«Будь по твоему».
И не-материя вокруг приходит в движение. Я чувствую, как сдвигаются пласты реальности, наслаиваются один на другой, чтобы вот сейчас, через мгновение или через вечность, но выплюнуть меня, как ядро из пушки, в еще одну Вселенную. И эта реальность вот-вот будет сформирована, вот-вот откроется и станет… чем?
Да чем угодно. |
Рассказ открыт для комментариев