Выпускной бал. Самая любимая моя фотография.
Юноши все в строгих костюмах, с прямыми спинами, ровными лацканами, идеально отутюженными брючинами. Кто сидит, кто стоит, - но все они похожи на столпы, надежные опоры, вокруг которых вьются воздушные платья девушек. Белые, фисташковые, персиковые воланы. Голубые оборки очень красивы, как раз на фоне синего пиджака. Жемчужное плиссе великолепно! Геометрия линий нивелируется зыбкостью расцветки, и юбка смотрится такой же легкой, как и полусолнце из желтоватого муслина. Но эстетический центр картины, цветовое ядро, основной акцент – это, конечно, брюнетка в красной шляпке и шелковом красном платье. Облегающее сверху, на бедрах оно расширяется и ниспадает до пят струящимися складками. Без рукавов, но плечи закрыты, вырез небольшой, чтобы не нарушать светлым пятном тела эту надломанную пунцовую линию. Волосы собраны в низкий пучок из закрученных прядей, на губах помада чуть темнее платья. Помню, я тогда долго экспериментировала, пока выяснила: чтобы смотреться гармонично, мелкая деталь должна быть темнее крупной. Мне это потом не раз пригодилось – и в одежде, и в интерьерах.
Да, забыла сказать: в красном платье – это я.
- Ты, девочка моя, слишком хороша, - говорила мама. – Надо остерегаться.
У мамы была причина бояться. Яркие девочки привлекают много завистливых и жадных взглядов. Кто-то хочет такие же волосы, кто-то – нежное личико, но есть такие, кто страшнее остальных. Они хотят всё, целиком.
- От судьбы не уйдешь, - качала головой бабушка. – Зачем ты рядишь её в дерюгу, оставляешь на лице нечесаные пряди? Она всё равно сияет, как брильянт из грязи. Ты не спасешь её этим.
- От кого мне спасаться, мама? – спрашивала я.
- Есть такие люди. Они скрываются среди нас, их сразу не различить. Но двойники у них плохие. Например, волки. Будешь дружить с таким – двойник займет его место и…
Я не спрашивала дальше. Хорошо знала, что делают волки с кроликами, если поймают их на рассвете в густой, влажной траве заречного луга.
- …А эта комната будет для отдыха, уединения. И для деловых встреч, но таких, когда ничего важного не говорится, но решения принимаются самые важные. Вы понимаете?
Я киваю.
- Хочу что-то старинное, пезанское. Солнце, ветер, дерево на полу и на стенах. Только не слишком простецкое. Чтобы гость вспомнил детство, расслабился, но догадался, что мы… - клиент хихикает, - не из-под коровы…
Я киваю. Мой карандаш носится по бумаге, как живой, вычерчивая деревянные рамы, вздувшийся от сквозняка тюль, посреди комнаты – столик на гнутых ножках со столешницей из темного стекла. Это чердак моей бабушки. Я помню его детской памятью, когда столик - высотой по грудь, а потолок с открытыми стропилами заканчивается где-то в небе. Смешно, но теперь это самый модный интерьер в комнатах для встреч и переговоров. Так что про корову – тот ещё вопрос.
Чердачное окно выходило на восток, и с утра солнце беспардонно врывалось в него, как гусар на постой, распахивая и взметая тонкие занавески, подымая в воздух сонмы пляшущих пылинок. Один предмет оставался невозмутимым и холодным посреди этого веселья, - столик, на котором лежала книга.
- Не вздумай трогать, - грозила пальцем бабушка.
- Я не поломаю.
- Не поэтому. Её нельзя читать, - и добавляла в ответ на мое недоумение. – Некоторые вещи лучше не знать, а в этой книге слишком много правды.
- Почему правду лучше не знать?
- Не лучше. Не лучше, а легче, моя девочка.
Книга была древней, с кожаным переплетом, украшенном тремя плоскими медальонами из молочного оникса. Очень интерьерная вещь. Много лет спустя я специально заказала её имитацию для обстановки в замке, купленном нуворишем. Мастера даже переплели толстые дорогие листы бумаги, - к сожалению, чистые, ведь книг больше не печатают и не пишут. Получилось неплохо, но всё же не то. Видимо, чтобы книга стала книгой, у неё должно быть что-то внутри. Как у человека – душа. Или стержень.
Когда я пришла на секцию, тренер подумал, что маленькая девочка ошиблась дверью.
- Ты, наверное, ищешь кружок шитья? – наклонившись, негромко спросил он.
В принципе, он был недалек от истины. В то время я уже давно сшила свое первое платье и нередко советовала маминым подругам подходящие для их фигур фасоны.
Долго я была самой мелкой в группе. Но, знаете? В кик-боксинге рост не имеет никакого значения.
С Лу я познакомилась в салоне, где выставляла новые свадебные платья. Он пришел с друзьями, с шумной разношерстной компанией. Я стояла у модели из белого атласа - с открытыми плечами и оторочкой из лебединого пуха, - и поправляла складки на юбке, когда сзади кто-то сказал:
- Очень изящно смотрятся эти жемчужины, не находите? Есть особая роскошь в том, что самое прекрасное спрятано от глаз. Остается только искра, непохожая на блеск ткани. Только намек, только тень…
Я с удивлением обернулась. Действительно, лиф был расшит жемчугом, но раньше этого никто не замечал. Драгоценные бусины были почти не видны под пушистой оторочкой, но я знала, что они ещё покажут себя, как только платье обретет свою невесту.
Говоривший был красавцем. Немного удлиненное лицо, прямой нос, нежные пухловатые губы. Темно-карие глаза. И так огромные, в рамке загнутых ресниц, они казались в два раза больше из-за густых, сросшихся на переносице бровей. Щеки под скулами немного впалые, кожа упругая… как креп-сатин, усеянный точками сбритых волос. Я едва не подняла руку, чтобы смахнуть эти черные крошки.
Ещё он был франтом. Камзол под старину, белая муслиновая блуза с трехслойным жабо по косой, брюки из темного кавалерийского твила. Неудивительно, что он заметил жемчужины.
Неудивительно, что он заметил меня.
- Такие огромные! – мастер рассматривал стразы. – И основание оригинальное. Всего три… Это для куртки или пальто?
- Нет, - я протянула ему сжатую в кулак правую руку костяшками вверх. Раз, два, три, мизинец не в счет.
- Гм… Ты уверена, что это будет красиво? – осторожно спросил мастер, поправляя очки.
- Это не украшение, - ответила я. Мне было его немного жаль, но иначе никак не получалось.
- Будет больно, - сказал он.
- Знаю.
- Я имею в виду, потом.
- Знаю, - повторила я.
На самом деле, я надеялась, что никакого «потом» не наступит.
Рассматривая окровавленную руку, я придумала оригинальную скульптуру: белое стилизованное тело девушки, а по прямой линии от правого плеча до левого бедра три красных пятна в форме многоугольников со слегка вогнутыми к центру сторонами. Нет, лучше четыре, - четвертое совсем небольшое, на бедре. В центре каждого пятна – крупный белый страз. Границы многоугольников обведены черным. Очень интерьерная вещь. Прекрасно смотрелась бы в черно-белой обстановке. Надо как-нибудь сделать, минимализм сейчас в моде. Хотя, нет – базовые цвета должны быть черным и кремовым, не темнее топленого молока. Тогда белая фигура девушки становится центром композиции.
- Мама, кто такие двойники?
Она пожимает плечами. Такие вопросы задавать не принято, но ребенку простительно.
- Тени, неприкаянные души.
- Они у всех есть?
- У всех. Просто… - мама медлит, - у некоторых они никогда не появляются.
- А у тебя появлялся? И что ты сделала?
Выражение лица у мамы становится обиженно-виноватым, но она неохотно отвечает:
- Я… узнала что-то плохое. Нашла одну вещь. И, понимаешь, так расстроилась, что появился двойник. Он… разбил стулом окно и выбросил туда эту вещь… и ещё что-то выбросил. Потом порвал бумаги… Я не могла его остановить.
О, кажется, я в курсе, о чем речь. Похоже, двойник хотел как лучше, но это не помогло сохранить нашу семью. Бедная мама.
Все её прегрешения не страшнее утащенной без разрешения конфетки.
- Но некоторые очень злые и опасные, - торопливо продолжает она, уже жалея, что так легкомысленно рассказала о самом сокровенном. «Может, она забудет», - чувствую я её мысли. – Они приходят, чтобы забрать чужую жизнь. Они питаются жизнями, как вампиры – кровью. Это - даже не люди.
Ну, да. Я знаю, кто.
Невозможно не любоваться Лу, когда он спит.
Лицо у него смуглое от загара, а тело – молочно-белое, как теплый кашемир. Руки покрыты черными жесткими волосами. Он обнимает ими подушку, как круп кобылицы, погружается головой в пуховое нутро и, кажется, во сне гладит ладонью её сатиновое брюшко.
У него мягкие ладони и губы. Он мог бы оборвать губами все лепестки с розового бутона – и ни один не понял бы, что с ним приключилось.
Мне нравится, что он не тщедушен и не худ. У него крепкие ноги, плотная талия без следов жира и рельефные плечи. Через несколько дней наша свадьба, но мне тревожно.
Я тихонько выскальзываю из-под поплинового покрывала. На мне нет ничего, кроме лайковой минетки на правой руке. «Немного неудачный модинг», - приходится объяснять бестактным знакомым.
Подхожу к шкафу, осторожно открываю. У Лу почти нет вещей – камзол одиноко возглавляет небольшую стайку блуз и рубашек. Глажу пальцами оливковое сукно и золотое шитье по бортам и обшлагам. В центре завитушек – стразы. Я замираю. Не на клею, а на заклепках.
Медленно, без резких движений снимаю минетку и показываю руку камзолу.
- Это больно, - шепчу ему. – Знаю, братишка.
Зеленая ткань вздрагивает и морщится.
Для свадьбы я выбрала нежно-оливковую шифоновую тунику, почти прозрачную, и длинный жилет из шелковой парчи с жаккардовой вышивкой. В лавке было всего два узора на зеленом фоне: сцены охоты и цветы. Посмеявшись в глубине души, взяла цветочный.
Мои подруги пришли одними из первых. Мари – в строгой геометрической двойке, белое с черным, и маленькая шляпка. Строгая, как офисный менеджер. Анита – в ярко-оранжевом сарафане. Удивительно, как этот цвет идет к её смуглой коже. Я помогала выбрать ткань и фасон, - не промахнулась. Голубоглазая Хелен - в розовом шемизье. Хелен у нас вечный ребенок, так что ей простительно, но всё-таки: кто надевает шемизье на свадьбу? И такое нелепое сочетание фасона и цвета... Потом гостей стало больше, и я перестала различать, кто во что одет. Женщины прижимались щекой к моей щеке, имитируя дружеский поцелуй, мужчины раскланивались с Лу, нарядные угрюмые дети смотрели исподлобья, пытаясь стряхнуть с плеча цепкие родительские пальцы. Я уже не прислушивалась, но отовсюду доносились тосты, смех, обрывки разговоры.
Не помню, что случилось раньше: то ли я заметила, что Лу не было рядом, то ли кто-то закричал.
Все побежали к беседке у края лужайки, и я побежала, не понимая, почему вокруг воцарилась тяжелая глухая тишина. Людей было много, но они расступались передо мной, словно я была ледоколом или прокаженной, и не было ничего страшнее, чем задеть меня даже краем рукава.
Так, запинаясь и вырывая каблуками куски дерна, я добралась до деревьев.
Хелен лежала на траве, белокурые локоны трепетали над слипшимися от темной крови прядями, а на щеке был пунцово-черный мазок. Она была великолепна.
Я всегда говорила, что её цвет – бордовый, а она не верила и цеплялась за детские розовые рюши.
Смерть дала ей правильный наряд.
Лу выпрямился и повернулся ко мне. У него по подбородку текла кровь, расплываясь грязными пятнами на рубашке. Его рот был полон крови Хелен; и десны, и подрагивающие губы – всё казалось кровавым месивом, в котором выделялись испачканные алым зубы. Это было отвратительно.
Он протянул ко мне руку. Толпа позади ахнула, как волна, и откатилась на несколько шагов. Все знали, что Лу пришел за мной. Хелен – это была просто досадная случайность.
Я помедлила только мгновение - чтобы решить, снимать минетку, или нет. Без минетки я убила бы его, разрезав стразами кожу и раздробив свинцовыми конусами височную кость. Эта задержка могла стать роковой, если бы не камзол. Он хлопнул рукавами книзу и скрутил их за спиной, как смирительную рубашку.
Лу дернулся вперед и завыл от бессилия. Тут я ударила.
Мастер оказался прав: было очень больно.
На этом свадебное торжество закончилось. Гости, ещё минуты тому назад поздравлявшие нас, теперь или исчезали незаметно, или подходили с виноватыми собачьими взглядами и молча соболезновали. Я распорядилась отнести Лу домой. Рука болела невыносимо; минетка вся пропиталась кровью, пополам моей и Лу, лайка на костяшках вытянулась и растрескалась. Её боль была даже сильнее моей, но я ничем не могла помочь. Очень жаль, но ни отмыть, ни починить её было нельзя.
Вечером ко мне пришли старейшины города. Я не пригласила их войти: Лу был ещё очень слаб, он выпил чашку куриного бульона, но это никак не повлияло на его силы. Он лежал в спальне, и мне не хотелось расстраивать его неприятными разговорами.
- Голубушка, у нас есть основания предполагать, что двойник твоего супруга – волк, - смущенно сказал один из старейшин, переминаясь с ноги на ногу.
Убитая Хелен была более чем весомым основанием. Я кивнула.
- Ты должна принять решение, - продолжал старик. – Тогда мы вызовем охотников.
Я не торопилась. Надо было показать, что серьезно задумалась над их предложением.
- Пожалуй, это лишнее. Я всегда буду рядом и сама прекрасно с ним справлюсь, - я лучезарно улыбнулась.
- Уверена ли ты?
Конечно. Конечно. Конечно! И я больше не позволю себе зазеваться.
Бедная Хелен.
- Будь осторожнее, дитя, - сказал ещё кто-то из них; я не успела ответить, как старейшины повернулись и, не прощаясь, ушли.
Похоже, их не слишком огорчил мой отказ. Может, правда то, что охотники оставляют за собой выжженную пустыню, не особо разбираясь, у кого двойник – волк, а у кого – полевая мышь?
Интересно, какого двойника они нашли бы у меня?
Мысли о Хелен не давали мне покоя. Надо будет сделать её объемный портрет из нескольких слоев фанеры. Нет, фон из фанеры, а лицо – из гипса. Оно будет выступать из-под верхнего слоя в выпиленное отверстие. И раскрасить так, как она запомнилась мне в момент смерти. Это будет очень красивая вещица. Очень интерьерная. Только, боюсь, ни друзья, ни знакомые её не поймут. Как и того, что Лу останется моим мужем.
Я не смогу объяснить. Не смогу провести их за собой на бабушкин чердак, туда, куда с утра врывалось солнце, распахивая и взметая тонкий тюль, беспокоя древнюю пыль на старинной книге, которую нельзя было читать.
- Легче не знать, - говорила бабушка.
Конечно, я не послушалась.
Я прочитала книгу и узнала то, что не надо было. Про себя, про Лу и про маму. Но ни разу об этом не пожалела.
Нет никаких двойников - есть только люди.
Только люди, - вот, что там было написано. |
Рассказ открыт для комментариев