o024 Яростиголик

    Мой первый поход в гиперпространство был почти случайным и неправдоподобным. Страсть и ужас — вот что я претерпела в другом мире. Да, там я нашла большую любовь. Но это полбеды. Спешно удрав от кошмаров той реальности в исходную действительность, я потеряла своего единственного, кажется, навеки. Увы, мой милый оказался существом столь необычным, что надежда забыть его когда-нибудь слишком мала. А уж попытка заменить кем-то другим и смешна, и печальна. Нет, лучше научиться устойчивым квантовым прыжкам во времени и пространстве, чем устойчивости в компании с кем попало.
    
    Я нырнула в информационные потоки и углубилась в изучение народных достижений в сфере квантовых перемещений. Оказалось, отдельные типы давно достигли и глубин Рая и высот Ада. Странно, что они по-прежнему ошиваются на Земле. Короче, выяснить, как в темпоральном лабиринте попасть в точку, в которой застрял любимый, не удалось.
    
    
    — Если мужчина не идёт к женщине, то ну его в портал! — вздохнул папа и спровоцировал меня (в нарушение элементарной квантовой безопасности) на самостоятельные практические занятия.
    
    В одно насквозь сырое июньское утро я вышла на охоту за порталами. Эти сооружения очень подвижны. Иногда они шныряют по бездорожью, иногда зависают над толпой. Капли дождя в них чуть подрагивают. Словом, если правильно смотреть — не пропустишь.
    
    
    — Только улыбайся шире, — попросила мама. — С депрессивными в нашем счастливом обществе начали бороться с особой жестокостью.
    
    Она нарядила меня, как дешевый подарок, в яркую обёртку, а папа рассказал о новой городской системе тотального бдения. Вооружённая информацией и защищённая пёстрыми тряпками, я бродила по мокрому городу. Серые клочья облаков, которые едва не цеплялись за головы сплошь весёлых прохожих, медленно заползали в мой череп туманом и спешно обживали новое пространство.
    
    Легкомысленный прикид оказался бесполезным — скрытые экспресс-анализы отпечатков пальцев и флюидов выдали мою депрессию. Меня зафиксировали прямо на улице и спешно доставили в районный Центр народного счастья. Участковый инспектор-психиатр долго пялился на меня и счастливо улыбался. С трудом, но он добился моего согласия на психокоррекцию в городском психодроме. А кто бы не подписался хоть в пекло под невыносимым жаром его лучезарной рожи?
    
    — Больница — это кукиш всем проблемам, — сказал когда-то папа. — Там или откинешься, или, с большого перепуга, откинешь все проблемы и рванёшь на путь самовыздоровления. В места, отдалённые от меднадзора.
    
    — Больные трусят умереть под квалифицированным присмотром медиков и выздоравливают, — согласилась с ним мама.
    
    Я тоже едва не струсила перед большим жёлтым корпусом, но заплаканный ветер жёстко отхлестал по впалым щекам, и входная дверь с несносным визгом отгородила меня от последних моих надежд. Кто бы мог тогда подумать, что эта юдоль скорби и печали обернётся встречей с чудом!
    
    
    ***
    
    Врачи сторонились меня не больше, чем других пациентов. Мы, депрессованные, как энергетические пропасти. От нас, как от обрыва, лучше держаться подальше. Медики, конечно, были в курсе и лишний раз не доставали своими обязанностями. Обходились одной рекомендацией на всех:
    
    — Эти жёлтенькие таблеточки обязательно помогут. А с утра примите красненькие и окунитесь в радость по самые глазки.
    И ведь знали, что с их отравы не окунёшься, а погрузишься; не по глазки, а по макушку; и не в радость, а в сумеречное небытие.
    
    Из персонала дистанцию со мной не блюло только Крокозябрище. Оно само как-то так назвалось. Полагаю, его так нарекли самые злокачественные психи. Крокозябрище стояло на страже чистоты в психодроме. Белый комбинезон, шапочка и неопределённый возраст убили в существе все признаки пола. Чтобы чего не напутать да не обидеть, я называла это чудо Кроко. В ответ оно научило дурить персонал и не глотать депрессо. После отбоя Кроко появлялось у моей кровати.
    — Давай ужо, — протягивало оно лапки.
    И я насыпала в них и жёлтенькие, и красненькие, и всё сладкое, что должно было пробудить во мне за день хотя бы радость пищеварения.
    
    Сначала я принимала это существо за такой же социальный плинтус, как и я сама. Но однажды, когда Кроко посвятило меня в некоторые тайны гиперпространств, я аж присвистнула:
    — Так вот ты какой, мой ангел-хранитель полукрылый! А с виду так и подумаешь. Убогий, как моя биография.
    — Ты ещё не знаешь меня с потусторонней стороны, — отмахнулось чудо дивное.
    
    Моё возрождение случилось в полночь. Ночь выдалась сумрачной до глубины души. Устав ворочаться и пялиться на тревожный от ночных теней потолок, я вышла в коридор и поплелась сквозь флуоресцентный мигающий сумрак к туалету. В зябкой тишине уборной подошла к раковине, повернула кран холодной воды, посмотрела на себя в зеркало. В мути старого стекла саркастически настроенное существо пролепетало:
    
    Мой яростный и беспощадный Рок
    Заматерел в подлунном мире.
    Ему уж тесно здесь. И ныне,
    Могуч, хитёр и востроног,
    Он рвётся дальше вслед за мной
    В Потусторонье. В мир иной.
    
    — Готова, — скрипнуло Кроко за моей спиной. — Пошли, утешу.
    Уныло и безропотно я поплелась навстречу своему счастью.
    
    
    Кроко отвело меня в свою подсобку на чердаке. Каморка оказалась чудом дизайнерского гения. Стены и потолки сплошь в мозаичных панно красно-жёлтых тонов.
    — Улёт! — отвалила я самый приличный из своих комплиментов.
    
    Кроко напоило меня чаем и выслушало печальную повесть моих злоключений. Триллер о первом квантовом переходе, о пережитых ужасах, о встречах с разными тварями Иномирья оно приняло доверчиво, как таблицу умножения. Даже моя обнаруженная там и утраченная любовь не показалась Кроко перебором в череде трагедий. Правда, когда я собралась повторить эпопею с новыми драматическими подробностями, оно перебило меня странной фразой:
    
    — Люди — самые нудные существа во Вселенной.
    
    Остальные психи ладно, но почему меня, неиссякаемый источник жутких казусов, оно обозвало нудной?
    
    — От такого слышу, — огрызнулась я и впервые задумалась — от такого ли?
    
    Вспышкой мелькнула в голове догадка. Схватив со стола недоделанную мозаику, я крикнула:
    — Признавайся, кто ты, или я проглочу эту самоделку и прыгну из окна!
    
    Кроко не обиделось на мою спортивную угрозу. Оно вообще никогда этим не занималось. У него были дела куда интересней. Я не о чистоте в психодроме, а о его участии в Галактическом движении «За права иных». Оно относилось ко мне, как к подзащитной и обучило таким трюкам, показало такие чудеса в нашей Галактике, что мои обидки в итоге тоже растворились в одном огромном человеческом спасибо.
    
    — Погоди, прыгнем вместе, — прошамкало оно. — Только не вниз, а вверх.
    — Кто ты? — страшнее прежнего испугалась я.
    На лбу Кроко морщинками нарисовалась руна печали от глубочайшего разочарования, которое может рассосаться только с помощью ответной жестокости. Я сжалась и приготовилась к худшему. Видимо, худшим у Кроко было ответное занудство. Но сначала оно достало ещё три чашки, налило в них практически заварку и придвинуло ко мне. Я глотнула тонизирующего пойла, а Кроко откинулось на спинку старого кресла, шумно вдохнуло испарения от своих улётных поделок, и приступило к мести:
    — Человек — существо туристическое. Кто осознаёт это, тот умеет даже поход к начальству переживать как экстремальный вояж. Но у большинства духу не хватает пройти до соседнего квартала, и они сиднями сидят в личных виртуальных камерах. Сам себе вертухай, сам себе заключённый. Такие суровые узники заканчивают свои дни в психодромах. Виртуальных или общественных.
    
    
    Слушать чужие бредни о ком-то даже в начифиренном состоянии — это не для меня.
    
    — Ну, а я при чём? Мои квантовые ёрзанья закончились провалом в ту же пропасть.
    
    Кроко осторожно забрало у меня недоделанную мозаику и продолжило зудеть:
    
    — Во-первых, не провалом, а прорывом; во-вторых, не закончились, а скоро начнутся; в-третьих, не ёрзанья, а миграции по местам столь отдалённым, что у вас для таких адресов нет подходящих слов и даже выражений.
    
    Кроко отодвинуло от меня пустые чашки, закрыло окно, из которого потянуло предрассветным холодком близкой осени, и приступило к процедуре совместного пролёта. Вернее, к краткому инструктажу:
    
    — С непривычки в иных мирах трудно вынести давление бесконечности, — вздохнуло диво чудное. — Чтобы не раствориться в энергетическом потоке, что равносильно смерти личности, тебе придётся часто нырять в плотность. Ваша неготовность расстаться с человечностью, чтобы перейти в вечное световое существование, очень утомительна для нас, подобающе цивилизованных.
    
    
    Кроко было право в любом своём огорчении. Мне было и трудно, и страшно, и страшно интересно. В поисках моего любимого оно протащило меня по удивительным мирам. В некоторых из них я ощущала себя фигурой. В основном геометрической. Что-то вроде тора, но Кроко заверило, что это 3D-ноль. В других мирах я утопала в цвете, как кот в густой сметане. Там всё живое, полуживое и даже дохлое переливалось всеми цветами радуги. Попадались миры, от соприкосновения с которыми я чувствовала собственное разложение. Не земное моральное разложение, а энергетическое расслоение на множество мелких частиц. Осколки меня затерялись в лабиринтах времени и безвременья. Они и сейчас бродят в разных пространствах в поисках целостности. Мои одинокие несчастные я. Когда-нибудь я вернусь за вами. Но прежде мне надо отыскать любимого.
    
    По утрам мне приходилось возвращаться в одиночество своей палаты. Медперсонал не чинил моим занятиям преград, ибо не замечал меня даже при плановых досмотрах. По совету Кроко я непрерывно и во всём демонстрировала среднюю степень опущенности. Ровно такую, чтобы быть неинтересной в любом аспекте. Став серым пациентом-середнячком я выпала из зрительной палитры и врачей, и медсестёр. Кроко было право — люди страдают дальтонизмом на серый цвет личности.
    
    Однажды в психодроме прописался рыжий прапор Костя Бухайлов. Ежедневно он напрягал всех приступами шизофрении — объявлял себя «природно-коренным генералом» и, входя в образ, метко плевал на всех и больно щипался. Никто с ним не связывался. При виде него все спешили укрыться за ближайшими дверями, и Костя уныло бродил по пустым рекреациям.
    
    Как-то он подловил Кроко у моей палаты и высказался в его адрес отменно грубо. По сдавленному писку я догадалась, что он ущипнул учителя. Конечно, у меня взыграло и, выскочив из палаты, я наткнулась на Костю так неловко, что нос ему сцепляли степлером только после того, как вправили челюсть. А перед этим, конечно, наложили гипс на правую щипастую клешню. Сразу на все пальцы. Когда всё срослось, приступы шизофрении отпустили Бухайлова, и он досрочно освободился, то есть выписался на поправку в амбулаторном режиме.
    
    Глядя из окна, как Костя чешет под холодным осенним дождём к воротам, я спросила у Кроко:
    
    — Почему ты здесь и в образе почти человека? Разве человеческое несовершенство так притягательно? Телесные и душевные страдания так необходимы?
    
    Кроко надолго задумалось. Не потому, что не знало ответа, а потому, что нам, людям, правда в больших дозах противопоказана. Я почувствовала это и спросила о другом:
    
    — Кто ты на самом деле?
    — Никто, — призналось Кроко. — Никто, как и все. Но у меня есть важная цель и необычный опыт, вернее не опыт, а определенный световой код для подсознания, которым я делюсь с такими яростными симпатягами, как ты. С твоей помощью мне надо кое-что сделать для людей.
    — Почему я? Разве тут нет более крепких, более смелых, более способных, более цельных во всех смыслах?
    — Есть. Но для моей задачи нужны пустые и свободные от самих себя существа. Отчаянные и бесшабашные, готовые в любой момент прыгнуть в неизвестность. Ты как раз то, что нужно. Пустая, потому что любовь к другим отлично гасит эго.
    
    
    И однажды наш с Кроко час пришёл, то есть он решил, что я уже достаточно безбашенная. Ближе к полуночи мы выпили в каморке учителя по чашке пряного чая и пробрались в кабинет главврача Ромуальда Климыча. Как штатное поломоище, Кроко, вслед за пылью, не знало преград. Устроившись на широком мягком диване, мы замерли в ожидании безобразий. Напротив дивана висело большое зеркало. Так мне казалось, пока в ординаторской за стеной не вспыхнул свет. Зеркало оказалось прозрачным стеклом.
    
    — Ой! — я упала на диван, надеясь, что нас не заметили.
    
    Кроко тихо прыснуло в кулачок.
    
    — Не бойся, с той стороны зеркало не просвечивает. Да и с этой не для всех. Смотри внимательно, пока чай из твоего организма наружу не попросился.
    
    Оно подошло к стеклу и впечаталось в него лицом. Устроившись рядом, я насчитала в ординаторской четыре персонажа: главврач Ромуальд Климыч, главная медсестра Полина Милосердовна, начмедсклада Карюк и наш отборный шизоид Клавдий Гамлетович.
    
    — Какие люди и на свободе! — хмыкнула я, качественно заинтригованная.
    
    Дело в том, что Клавдий Гамлетович был шизоприемником Кости Бухайлова (свято место и в психодроме не пустует). Но его мания была почище Костиной. Вообразив себя непризнанным гением отечественной литературы, он требовал немедленного признания даже от говорящего попугая Терентия, единственного живого представителя Живого Уголка. Судя по молчанию, Терентий обдумывал это требование. Остальным таких отсрочек не досталось. Домогаясь уважухи, Клавдий Гамлетович впивался в своих потенциальных поклонников натуральным упырём — кусал, гадюка, в шею. Он был первым в моём списке на перевоспитательную коррекцию. Но в последние дни Клавдий куда-то пропал. Думала, в экстазе он зацеловал себя до смерти или дезертировал, как Бухайлов, а вишь, сидит живёхонький. Нет, скорее полуживёхонький. Ну, ничего, сейчас его Милосердовна с пристрастием разомнёт.
    
    Но время шло, медперсонал кряхтел вокруг Клавдия Гамлетовича, а тот не проявлял должной оживлённости. С недоумением я наблюдала за странными плясками медуправленцев. Особенно старался Карюк. Что-то было в его роже природно-вампирское. Или заразился, гнида, от нашего упыря-шизофреника?
    
    — Расфокусируй взгляд! — посоветовало Кроко.
    
    После пряного чая это было легче простого. Я сосредоточилась на кончике носа и, закрепив фокус, посмотрела на странных полуночников.
    
    — Твари! — изумилась я. — Такие же, из-за которых я потеряла свою любовь. Что они тут делают? Это же больница!
    
    — Для кого больница, а для кого пищеблок, — скрипнуло Кроко. — Сегодня Клавдий Гамлетович у них на сладкое.
    
    Только теперь я поняла, что такое двойственное ощущение: удовлетворение, что Клавдий, наконец, угомонился, в сочетании с озабоченностью способом угомона.
    
    — Меня тоже так залечат? — ужаснулась я.
    
    Кроко безжалостно кивнуло. Даже такая мизерная правда оказалась мне не под силу, и я медленно сползла по стеклу на пушистый ковёр.
    
    Очнулась я в старинном кресле с надёжной фиксацией. Такие в прошлом веке были у садистов-стоматологов.
    
    «Значит, у Карюка на складе, — пискнула душа из пяток. — А где Кроко? Кто меня спасать будет?»
    
    Повернув голову в поисках своего убогого ангела-хранителя, я наткнулась на крохотные злобные глазки Милосердовны. Ромуальд Климыч сидел рядом с ней на кожаном диване. Почему-то подумалось, что диванная кожа — это шкурки вкусных пациентов. Вероятно, я тоже вскоре внесу свой шкурный вклад в дизайн какой-нибудь процедурной. Такие самоотверженные перспективы бодрости мне не добавили.
    
    Милосердовна, со зверским оскалом на полном лице, поднесла к моим глазам какую-то тарелку и поводила ею в разные стороны.
    
    — Что видишь? — прошипела она.
    — Тарелку, — не стала умничать я.
    Ромуальд хмыкнул. Милосердовна поняла его с полухмыка и сунула мне в рот горсть зелёных горошин. Я сглотнула, поперхнувшись для достоверности. Вспомнила, что на мозаиках Кроко были и зелёные фрагменты. К чему бы это?
    
    Карюк подошёл вплотную, больно ущипнул. Машинально я оценила крепость его толстых пальцев и перевела взгляд на шею. Кладовщик что-то беззвучно бормотал, словно оценивал качество моего кожного покрова и варианты кроя. Это было чересчур. Как существо самозапугивающееся я спешно выпала из реальности, потеряв не только сознание, но и последнюю надежду на встречу с любимым.
    
    Очнулась я в том же кресле. Кто-то выковыривал у меня изо рта зелёную дурь. Сжав зубы, я замотала головой, как бы обещая, что сожру всё сама. В то же мгновение перед глазами нарисовалось Кроко. Живое и даже невредимое. Захотелось его слегка повредить. Или не мелочиться и качественно изуродовать?
    
    — Иудище! — взвизгнула я, укусив Кроко за палец.
    
    Оно, похоже, не заметило членовредительства, и почти с одобрением осмотрело меня. Будто я фрукт, дозревший до употребления.
    
    — Продалось тварям или ты одно из них? — напала я на Кроко с подозрениями. — Запугиваешь психов до размягчения мозга? Ты — поставщик деликатесов?
    
    Разумеется, мои выражения были не литературными. Но многоэтажки непечатного формата, казалось, рассыпались в прах перед просветлённной рожей Кроко. Дождавшись последнего запала, оно отстегнуло запоры на кресле. Скинув с каталки в углу так и не признанного никем литературного гения Клавдия Гамлетовича, Кроко уложило меня на освободившееся место. Накрыв простынёй, это ангельское существо повёзло меня вперёд ногами по длинным коридорам в сторону морга. Никто его не остановил, ни о чём не спросил. Видимо, для нашего медучреждения было в порядке вещей свозить по утрам психов в покойницкую.
    
    В морге Кроко оформило моё выбытие из ГБ (государственной базы) и любезно согласилось сопроводить труп по этапу в расчленительскую. Покинув хладную, непереносимо воняющую мертвецкую, Кроко сдёрнуло с меня простыню, сунуло брюки и пальтишко красной масти и само оделось во что-то подобное. Через хоздвор, где у моего ангела полукрылого все были приятелями, мы почти бегом по заледенелым лужам покинули смертельно опасную здравницу. Не знаю, как Кроко собиралось отмазаться за недостачу расчленёнки.
    
    
    ***
    
    Родители едва не сдали нас с Кроко в полицию, как Дед Морозов-оборотней. Их уже известили о моей кончине (в наших моргах работают быстро и с душой). Надо полагать, предки были немного не в себе.
    
    — Вызывайте, кого хотите, если не терпится окончательно избавиться от дочери, — проскрипело Кроко.
    
    Его холодный тон мгновенно растопил лёд недоразумения. Папа открыл дверь и впустил нас.
    
    — Налоговая! — крикнула мама выглядывавшим со всех сторон соседям, и сограждане мгновенно испарились.
    
    Пока я кусками излагала события, Кроко лакомилось маминой запеканкой. Папа сидел хмурый. Кулаки у него чесались, как у чесоточного.
    
    — Где эти твари? — рявкнул он.
    — В изоляторе при Галактической комиссии по нарушениям прав иных, — прочавкало Кроко.
    — Сами изолировались? — коряво пошутила я.
    — Ага, — кивнуло Кроко. — Решили, что ты агент из Центра, и содействие следствию облегчит их вину перед человечеством.
    — Рёбра на некоторое время сохранит, — кивнул папа.
    
    Что-то с чем-то не клеилось. Особи более развитой цивилизации приняли меня за сверхсущество?
    
    — Почему они сразу не обожрали мою жизненную энергию, как у Клавдия Гамлетовича?
    — Заметили, что ты почти одна из них. Из породы яростиголиков.
    
    Несмотря на жестокое оскорбление, Кроко посмотрело на меня с одобрением.
    
    — Какой породы? — уточнила я до того, как обидеться.
    
    Кроко допило липовый чай и неспешно объяснило:
    
    — По законам нашей Галактики, разнопланетяне не должны вредить друг другу ни при каких обстоятельствах. Я могу только наблюдать, как негодяи, позор нашей прогрессивной Галактики, вредят человечеству. Под видом специалистов они устраиваются в психодромы или в управленческие структуры и высасывают жизненные соки человечества. Но людям законы Галактики не писаны. Вы можете защищаться с особой жестокостью и причинять вред кому угодно.
    
    — Мы такие, — согласился папа даже с гордостью. — Нам только волю дай!
    
    Кроко посмотрело на папу, как на отличника боевой Галактической славы, зачисленного в незаконное бандформирование вне конкурса. Но я не позволила им сменить тему.
    
    — А тебя обо мне спросить забыли? Ты же никогда не врёшь. Сдал бы без сдачи.
    — Спросили, но не поверили, — не стало запираться Кроко. — Преступники лишены дара доверия.
    
    Мама понимающе кивнула:
    
    — У нас, землян, тоже никто никому не верит.
    — В какой Галактике мы живём! — сокрушённо вздохнул папа.
    
    Кроко за компанию поддакнуло и потянулось за сладким — мама, уяснив роль Кроко в моём спасении, отыскала и конфеты, и коллекционный чай.
    
    — Не переживайте, — благодарно чавкало Кроко. — Вселенская справедливость вездесуща. Все будут примерно наказаны.
    
    — Ну, нет! — хмыкнула я. — Моя вера во Вселенскую справедливость слишком слаба. Раз уж я из яростиголиков, буду метелить всё Зло, что подвернётся, сама. Между прочим, я тут с вами сижу, а меня и на свете нет.
    
    Родители вспомнили о похоронке и замерли в недоумении.
    
    — Так и  быть, — сказало Кроко. — Возьму её к себе. В наших застенках ей будет свободней.
    
    И тут на улице раздался вой сирены.
    — Весельчаки-каратели не дремлют! — всполошился папа.
    
    Я угрюмо посмотрела на украшенное к Новому году окно: похоже, Зло совсем рядом.
    — Соседи сдали?
    Мама замахала руками.
    — Да нет! Это я с налоговой переборщила. Тонус квартала и опустился. А мы, наверное, в центре круговой волны пессимизма.
    
    Кроко грустно взглянуло на оставшиеся сладости и утешило родителей:
    — Сейчас какой-нибудь портал сюда подтащу, и мы скроемся в нём, — заявило оно. — А вы смотрите на сладкое, и участковые с датчиками пройдут мимо.
    
    Пока все переваривали шутку о «подтаскивании» квантовых порталов, воздух в комнате завибрировал. Точно, как в коморке перед прыжками в Иномирье. Кроко передало свою сумку с документами и спецодеждой маме и кивнуло мне: мол, пора на выход.
    
    — Когда-нибудь мы встретимся! — крикнуло оно предкам, исчезая за невидимой гранью.
    
    Стоп! Я уже слышала эту фразу! Мой любимый, за которым я с Кроко гонялась по вычурным мирам, крикнул на прощание те же слова. Как же так? Значит Кроко и есть... Он всегда был рядом? От невероятной догадки я впала в ступор. Звонок участкового стряхнул с меня оцепенение, я рванула за любимым, но было поздно. Наверное, порталы тоже избегают контактов с властями.
    
    Пока папа возился с незванными гостями в прихожей, мама натянула на меня спецодежду Кроко и выдала за сердобольного сотрудника психодрома. Загадка массового уныния объяснилась сочувствием к моей ранней кончине. Меня, как чуткого сотрудника психодрома, под конвоем доставили на рабочее место и со зверской улыбкой попросили впредь не портить настроение согражданам разными глупостями.
    
    С тех пор я работаю вместо Кроко в психодроме. Защищаю наш мир от грязи и от тварей других миров. В свободное время гоняюсь за своей любовью по Вселенной и коплю ярость на мировое Зло.
    
    Уважайте труд уборщиц! Наше свободное время бесценно для человечества.