Связанные руки затекли и опухли. Живобуд Ангуш Талано сидел под сортовой сосенкой, тонкой и кривоватой, как все современные гибриды. Ветер плевал в лицо горячим песком, но живобуд, морщась, смотрел на прогалину леса — где звенел металл и здоровый мужской хохот.
Трава на поляне выглядела жалко, как мечты бродяги. Шесть всадников в новеньких доспехах топтали сухой осот копытами своих коней. Разъезжая вперед-назад, они шутливо заигрывали друг с другом длинными мечами, скрещивая лезвия в притворном поединке. Один из воинов, раззадорившись, кольнул скакуна противника — вороной конь, с коротким ржанием, дернулся в сторону, чуть не сбросив своего ездока.
—Эй, Птах, давай живобуда отвяжем? — один из латников, коренастый, с красным нечистым лицом, подъехал к Ангушу и демонстративно помахал своим мечом. — В догонялки поиграем. Та дурная корова все равно сбежала… А до ночи еще далеко.
— С ума сошел, Кайлюс? — отозвался худосочный блондин, лениво повернув голову. Его пурпурный плащ вздувался от ветра пузырями, приоткрывая блестящую дорогую кольчугу. — Это же живобуд!
— Да что он против хорошего меча сделает?
— Не трогай магическое дерьмо, а то козленочком станешь. Говорят, живобуды могут заставить кусты расти сквозь брюхо, ос напустить, — блондинистый Птах направил своего чубарого жеребца к привязанному Ангушу. В гриву скакуна были вплетены маленькие серебристые стеклышки. Такие безделушки зеркальщики из далекой Зулуси не продают — только дарят за дорогой заказ.
— Еще они вольны взглядом сердце человеку остановить. Можешь такое, магик? — процедил Птах, повернувшись к живобуду.
— Запросто, — слова из пересохшего горла вылетали с трудом. Ангуш откашлялся, и добавил, стараясь выговаривать слова как можно громче. — Если попадется особо внушаемый дурак со слабым сердцем.
Светлые пустые глаза Птаха удивленно заморгали, а пухлые мокрые губы широко распахнулись.
— Ты бы развязал меня, Птах, — помолчав, сказал живобуд. — Сейчас дождь пойдет, а я не люблю мокнуть без нужды. Ливень будет. Может, даже с молниями.
— Принципату молнией грозишь, тварь? Да я тебя… — краснорожий соскочил с коня и замахнулся на Ангуша мечом.
— Оставь, Кайлюс! — Птах отпустил поводья и лениво вытянул правую руку вперед. — Видишь этот камень?
Краснорожий, тяжело глядя на живобуда, убрал лезвие в ножны. Затем повернулся к своему сеньору.
— Красный яхонт! — гордо сказал Птах, любуясь огромным перстнем. На стальном манжете правой руки приниципата, словно в насмешку над роскошью украшения, желтели пятнышки краски. — С таким защитником гнев небес мне не страшен.
Ангуш усмехнулся. Ему случалось видеть людей, чья вера в силу рубина была столь же велика. Чеботарь из Заполиц вшил сорок старых часов в подошвы своей обуви. Хвастался направо и налево по пьяному делу: мол, у нашего сеньора яхонтов меньше, чем у меня в сапогах! По ним мастера и опознали. Лечить там было уже нечего — даже живобуд не может вдохнуть жизнь в горсть угля.
Стих жаркий и душный ветер, замолкли птицы, и даже комары перестали звенеть возле уха Ангуша. Первые капли дождя упали на поляну.
— Ах ты, козлище вонючий! Даже связанный колдует, — Кайлюс зашипел, как сырое полено в печи, и плюнул в живобуда.
— Оставь его.
— Птах, он же дождь вызвал!
— Я сказал, оставь его, — надменно процедил Птах. — Моя мать приказала доставить живобуда живым.
Ангуш, потирая связанные руки о ствол сосны, тяжело вздохнул,. Если принципе понадобился живобуд — добра не жди.
Замковые стены окружали блеклые и нескончаемые клумбы. Несведущему человеку могло показаться, что строения возвели прямо среди многолетних трудов садовника, с презрением затаптывая еле дышащие розовые кусты. Но Ангуш догадывался, сколько монет оплакала принципа, расплачиваясь за работы по озеленению. В свете гаснущей Звезды не так-то просто возделывать привычные растения.
Завершая путь по аллейке, живобуд не удержался — высыпал из кармана горсть «шадеша» возле крыльца. Смесь азота, фосфора и калия попала прямо под здоровенный колючий куст с жухлыми листьями.
— Эй, не балуй! — проворчал охранник, тыкая живобуда в спину. — Сейчас снова руки затяну.
— Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей, — машинально отозвался Ангуш, и, вздрогнув, извинительно добавил, — зла не сотворю. Не вяжи меня.
— Вот и ладно, — буркнул провожатый. — Ступай, дальше мне хода нет.
Охранник еще раз подтолкнул Ангуша, да так, что живобуд влетел в просторную залу как пушинка. И зажмурился. Свет сотен ламп ударил в глаза сильнее, чем рука ворчливого провожатого в спину.
— Позвольте сопроводить вас к приципе Мафдет, — слуга вынырнул из-за мраморной колонны, пока живобуд растирал пальцами веки.
— У вас всегда так светло, или лампы зажгли в мою честь? — сказал Ангуш, вкладывая в вопрос как можно больше ехидства.
Слуга вежливо покачал головой, и повернулся к лестнице, жестами приглашая живобуда проследовать за ним.
— Приципа Мафдет не пугает гостей. Ни электричеством, ни пытками, ни каким либо другим способом. В этом нет нужды.
— Такая добрая и любезная? — спросил Ангуш.
— Наша принципа — человек действия, — мягко ответил слуга. — Если захочет убить, то предупредит своего противника прямо, без намеков. А к друзьям она добра, это правда.
— Ну прямо сердце радуется, — хмыкнул Ангуш.
— А что касается любезности, — слуга остановился перед широкими дверями, и оправил голубую шелковую курточку, расшитую котами. — Рекомендую выполнять любую просьбу принципы неукоснительно и без лишних раздумий. Если вас попросят в одной рубашке станцевать тарантеллу, продекламировать стишок с крыши замка, прокатиться на поросой свинье…
— Не трудитесь подыскивать образы, я уяснил отведенную мне роль.
Слуга помолчал. Прежде чем положить руку на латунную скобу, он произнес:
— Поверьте, это будет спрошено с вас не для удовольствия, а только ради пользы.
Ангуш, входя в распахнутую перед ним дверь, пробурчал под нос:
— Когда найдете человека, чья польза произрастает отдельно от удовольствия — будьте любезны, пришлите весточку. Даже с края света вернусь полюбопытствовать.
В комнатах принципы царил полумрак. Огромные медные радиаторы, слегка позеленевшие сверху, превратили роскошные покои в пустыню. Ангуш словно прошел крещение огнем — воздух выжигал легкие, заставляя дышать глубоко и часто.
— Ты молод, — голос был едва слышен, но речь была надменной и уверенной. — А молодых живобудов не существует.
В высоком кресле рядом с обогревателями сидела пожилая дама, кутаясь в одеяло из медвежьих шкур. В волосах цвета травяного чая блестели бриллиантовые гребни, лицо, даже иссушенное и обсыпанное ржавыми пятнами старости, выдавало породу.
— Подойди ко мне, мальчик. Старость не заразна, — усмехнулась принципа.
Ангуш приблизился к креслу и преклонил колено.
— Счастлив видеть столь величественную сеньору! — громко произнес он и вздрогнул, услышав сухой тонкий смех.
— Жаль, что я не могу встать, — проскрипела Мафдет, отсмеявшись, — иначе бы ты узрел, что моего величия хватило только на два аршина. Что поделать, наследственное — мой отец тоже был невелик ростом. Зато жажды к жизни в нем хватило бы на восьмерых.
— Я слышал разговоры о вашем отце, — дипломатично заметил живобуд. — Ходили слухи, что он приказывал проверять пыточные машины на себе. Дескать, если сам принцип сумеет выдержать боль, то невиновные узники и подавно. Баяли люди и о том, что ни один арестант за время его правления не покинул подвалов.
Приципа, удивленно моргнув, выпростала из одеяла сухонькую кисть руки, пальцы которой были густо усыпаны перстнями.
— А ты не так уж и юн, раз помнишь эти враки, — медленно сказала она, погрозив живобуду. — Как ты это делаешь?
Ангуш помолчал, подбирая слова. Интерес принципы был столь же уместен, сколь и обычен для него — каждая женщина желала узнать рецепт, как только встречала настоящего живобуда. Любопытство распространялось только на сохранение молодости. Эликсир памяти, пусть и весьма скверный, мог сварить любой деревенский ведун, вот только был ли спрос? Все женщины одинаковы. Но одно дело завираться перед неграмотной крестьянкой, а другое — объяснять свою сущность пожилой сеньоре, воспитанной среди книг.
— Живобудам проводят рекомбинацию генов, — откашлявшись, начал Ангуш, осторожно поглядывая на принципу.— Внесение дополнительных участков кода от самых разных живых существ, чья отдельная функция кажется наиболее удобной. К примеру, в мой желудок и слюнные железы встроены гены Rattus rattus, это переводится как…
— Я знаю, что это, — отмахнулась принципа. — Желудок крысы. Мда, удобная, наверное, штука для такого бродяги. А жить ты, очевидно, должен как ворон или черепаха?
— Жизнь воронов не столь длинна, как описывают в летописях, — мягко возразил Ангуш. — Мы долговечны, как секвойи: только такой мутант годится для обучения. Полвека в магистерате живобудов иному не выдержать. А молодость тела — лишь побочный эффект долголетия, неустранимый кусок кода.
Мафдет надолго затихла — со стороны могло показаться, что принципа погрузилась в сон.
— Надо полагать, просить у тебя подробную инструкцию бесполезно, — наконец произнесла она. — Ты ответишь, что ставить такие опыты можно только в детстве, и платить приходится настолько дорого, что не хватит всех сокровищ мира.
Живобуд, виновато разводя руками, вздохнул:
— Увы, моя сеньора. Но опыт совершенно бесплатный, если не считать родственные и семейные узы сокровищем.
— Для простого смертного недорого, пожалуй, — кивнула Мафдет. — Благородным — цена выше, впрочем, как и всегда. Мы заболтались, а я еще не сказала о деле. Встань и назови свое имя.
— Ангуш Талано, сеньора, — сказал живобуд, выпрямляя колени.
Принципа с циничным удовольствием осмотрела тело Ангуша, не пропуская ни уголка. Глаза у Мафдет были ясные и смешливые, как у девчонки.
— Крепкий, сильный, глаза голубые — как у моего отца. Люблю этот цвет!
Ангуша, обладавший с детства серыми глазами, промолчал. Спор об оттенках красок, особенно с пожилыми дамами, он считал бессмысленным.
— Да, ты должен ей понравиться.
— Кому, сеньора? Разве я не должен лечить вас?
Молодая невзрачная девица вошла в комнату. Поставила на столик поднос с ярко-желтыми фруктами, прошептала что-то на ухо принципе и присела в книксене. Мафдет, кивнув, отпустила служанку. Затем легко потянулась к вазе, взяла одно яблоко.
— Меня можно лишь заштопать на время. Днем позже умру, или раньше — не имеет значения. Я боюсь смерти, но уже не так сильно, как это было в мои сорок.
— Тогда, принципа, вы путаете мою профессию с какой-то иной, — холодно сказал Ангуш. — Я не делаю отваров для вечного сна и бесконечной любви, не пересаживаю сердца младенцев, и даже мышей не травлю. Для этого лучше спросить других — и они придут. Всегда появляются, черт бы их подрал!
— Еще раз заикнешься о моем невежестве, и я прикажу закопать тебя в саду,— в тон живобуду отозвалась Мафдет. — Навоз — хорошее удобрение, но на трупах врагов розы растут лучше. И слаще пахнут. Этой аграрной мудрости я научилась у отца.
Ангуш промолчал, но смотрел он на принципу с вызовом.
— У меня сын, живобуд. Хороший мальчик, в мою породу, хотя и от отца взял немало. Но есть еще и падчерица.
— Перворожденная? Но сеньорат не передается женам, только муж может стать принципом.
— Помолчи!
Живобуд, вздохнув, подавил в себе вопросы.
— Это девчонка вообще никто, — сказал принципа, сложив губы в подобие милой улыбки.— Первая жена принципа Дарандуко была бесплодна — даже живобуд не смог бы воскресить ее лоно. Уж поверь, я знаю, о чем говорю. Мой муж пустил по ветру десять имений, прежде чем и до него дошла эта истина.
В радиаторах внезапно зашипело, забулькало масло и снова затихло.
— В деревне умерла родами девка, а ребенка взяли в замок. Через год принципы Танит не стало, а у бедной Фантины появилась мачеха. Мне делали предложение в жуткой спешке, — хихикнула принципа и подмигнула Ангушу. — Не будь я к тому времени дважды вдовой, получил бы Дарандуко отказ. Но романтических бредней я успела наслушаться с лихвой, по мне, блюдо весьма пресное в любом исполнении. А тут хоть какое-то разнообразие.
Принципа откинулась в кресле и закрыла глаза.
— Дети от моих предыдущих браков умерли в младенчестве, и я честно взяла на себя роль матери Фантины, думая, что мне уже не предначертано родить. Ошиблась дважды: девчонка меня так и не приняла, а потом появился Птах.
Мафдет мечтательно улыбнулась и захрустела яблоком. Желтый густой сок сбежал на подбородок, и Ангуш удивился — никакой плод, рожденный под прошлым небом или сейчас, не имел такого яркого тона. И сильного запаха чеснока.
— Пока дети росли, я не испытывала беспокойства. Птах и девчонка все делали вместе, даже учились в султанате Зулуси — правда, Фантине военная наука была без надобности, она выбрала себе занятием смешение красок. Мой дом переполнен ее мазней, если захочешь — полюбопытствуешь.
Ангуш посмотрел на принципу. Видно, в его лице было что-то такое, отчего Мафдет начала оправдываться.
— Школа в Зулуси не похожа на магистерат живобудов, в ней учатся не полвека, а всего пять лет. Но это лучшее образование, которое может дать богатый сеньор своим детям. Мой сын наследует сеньорат: глупец на этом месте не продержится и полугода.
— Вы мудры, сеньора,— сказал живобуд. — Многие правители сейчас предпочтут сохранить деньги на армию, а профессоров вешают на дубах — если, конечно, найдут в своих владениях достаточно крепкое дерево. И профессора.
— После того, как солнце ослабло, многие сделали ставку на силу, — согласилась принципа. — Но выживает не тот, кто здоров как бык, а лишь тот, кто по-настоящему желает выжить.
Живобуд не стал спорить. Хотя знал, что повешенные ученые мужи вряд ли имели меньшую волю к жизни. Вот хитрости и денег на подкупы, им, пожалуй, не доставало.
— Я хочу, чтобы мой сеньорат выжил, — продолжала Мафдет. Лицо ее, перепачканное яблочным соком, внезапно побледнело и покрылось испариной. — А Птах влюбился в эту ублюдочную девку, в проклятую безродную Фантину, у которой, к тому же была совершенно сумасшедшая бабка. И моя падчерица… сыпать в постель горох, а потом жаловаться на плохие сны… От дурной крови не родится благородный скакун.
— И что же вы хотите от меня? — спросил Ангуш. Перемены в лице принципы ему не нравились, но протокол был строг к нарушающим течение беседы простолюдинам.
— Познакомься с Фантиной. Прояви интерес. И добудь мне доказательства ее испорченности, — проговорила принципа, выбивая громкую дробь зубами.— Тебе не впервой определять дурное семя.
— Но…
Двери покоев распахнулись. С бряцаньем и лязганьем к креслу промаршировал Птах, на ходу отстегивая плащ.
— Матушка, как вам эти молодильные яблоки? — радостно спросил он. — Меня уверяли, что этот сорт прекрасно справляется со слабостью тела и придает щекам румянец. И Фантина одобрила — нашла их «гранди колорито». Она сейчас как раз едет за красками для новой картины.
Принципа, мило улыбнувшись, открыла рот, но вместо слов вырвался лишь сухой тревожный
кашель. Затем Мафдет согнулась, и ее вырвало прямо на меха.
— Охрана! Ко мне, — зычно заорал Птах, пуча глаза.— Вздернуть живобуда! Он отравил принципу!
Замелькали плащи и латы, горячий воздух в мгновение наполнился кислыми запахами, грохот ног смешался со звоном металла. Включился верхний свет — и комната словно съежилась, уменьшилась в размерах. Живобуд, щурясь, отходил спиной к окну, подгоняемый остриями выставленных мечей.
Принципа, шатась, приподнялась с кресла. Ростом она и впрямь была невысока — Ангушу по грудь — к тому же с возрастом спина Мафдет превратилась в лунный серп. Дыша громко и сипло, как лошадь гонца, принципа резко бросила:
— Живобуд останется в живых.
И Мафдет осела, теряя сознание.
Хмурый, как грозовое небо, мужик, нерешительно топтался внутри кузни. Когда в двери протиснулся откормленный низенький бородач, тяжело крякая и обтирая ладони, хмурый радостно буркнул:
— Ну наконец-то! Ноги у тебя искривились или по пьяному духу заплутал?
— Извини, Ждан! Баба воды просила натаскать — завтра с утра стирку затеяла.
— С утра бы и натаскал. Чего хотел-то?
Бородач опустил глаза и замялся, бесцельно оправляя и без того натянутую на пузе рубаху. Подошел к наковальне, покрутил в руках легкий молоток, со звоном бросил инструмент обратно на потемневшую пластину.
— Это, порошка бы мне… От нощников. Спасу нет.
Ждан, мгновенно вызверившись, рявкнул:
— До утра подождать не мог? Вечор на дворе, твари на охоту вылетят.
Бородач рассеянно кивнув, сказал:
— А еще бы мне посоветоваться. Баб пугать не хочу, а мужики могут и на смех поднять. Одному тебе, Ждан, я доверяю — больше некому.
— Хорош воздух языком месить!
— Корова у меня, Билка, кровососом заделалась,— нехотя проговорил бородач, вытирая рубахой пыль с наковальни.
— Да ты что, Ринат, никак мухоморы жрать зачал? — в голосе Ждана появились ноты, которые знакомы любому проштрафившемуся студенту. — Видать, не только твоему деду солнечной вспышкой мозги спекло, и тебе малехо перепало!
— Да взаправду, ей-ей!— вскинулся Ринат. — С рождения блажная была, в ночь убегала, думал, сожрут и черт с ней, все равно молока, как от луны запаха. И никто ее не трогал, видно брезговали. А вчера пришла в стойло — глядь, а на рогах что твои бусы, нощников натыкано, один в пасти висит, и вся морда в кровище!
— Может, пошутил кто?— хмыкнул Ждан.
— Что-то я таких шуткарей не знаю.
Собеседники помолчали. Ангуш, притиснувшись левым боком к щелястой стене кузни, заинтересованно вглядывался и вслушивался — но только гудение комаров наполняло воздух.
— Что делать-то, Ждан?— наконец выговорил Ринат. — Жалко дуру, с молочных зубов с ней мучился. Но и боязно — а вдруг на людей перекинется?
— Я тебе другого порошка дам, для привады нощников, — всхохотнул угрюмый Ждан. — Будет твоя Билка у нас ночным охотником.
Бородач удивленно хлопнул себя по ляжкам:
— Правда, что ль? Меня же в деревне засмеют! Ждан, Жданушка — тебе же мудрость дана, кочетов пестрых для взваров твоих зарежу — только помоги!
— А что, не нравится? Неча было ее на горелый хутор гонять — место гиблое. И скотина там мрет, и земля не родит, ни один живобуд не поднимет и колоса.
— Не гонял я корову, — запротивился Ринат, — не было такого!
Ждан обошел бородача кругом, поглядывая на его лысеющую маковку, и демонстративно принюхался, с шумом втягивая воздух.
— Чую, ты опять память потерял! Ничего, наварю тебе зелья из бузины и собачьих ветров — ты у меня и мамкину утробу вспомнишь.
Бородач пришибленно пискнул и попятился к дверям. Видимо, само зелье он помнил вполне отчетливо.
— Ладно, померекаю, что с твоей упырицей делать, — поскребшись в затылке, снизошел до ответа Ждан.
Ринат подергал рыжеватое мочало бороды, и осторожно поднял глаза на ведуна.
— А тута людишки бают, живобуда к нам занесло. Можа, ему показать Билку? Плюнет-глянет, да и вылечит животину-то?
Ждан нахлобучил на лоб картуз, подпер руками бока и угрожающе двинулся на бородача. Начищеные ваксой сапоги поскрипывали при каждом шаге.
— Живобуд всегда полями пройдет, пшеницей да кукурузой надышится! У них в заводе спервоначалу траве помочь, человеки опосля. А к нам дороги шута горохового привели, он и носа на пашню не кажет!
— Вообще-то, я не успел, уважаемые,— Ангуш старался говорить четко, насколько ему позволяла скособоченная шея и стена кузни. — Ваш приниципат умеет агитировать, и мечи у его охранников весьма симпатичные. Из легированного феррита, видали, небось? Пришлось мне очередность дел пересмотреть.
Собеседники единым мигом вздрогнули и рванули к выходу, громко стуча подметками.
— Жаль, что я тебя в лесу не прирезал, — сказал знакомый голос. Ангуш рванулся навстречу, но стальные цепи ручной лебедки держали крепко — тело лишь слабо качнулось над вычерпанной до дна угольной ямой. — Не выношу ублюдков, а ученых особенно. Как только заведется где такое дерьмо — сразу надо прибить да в омут кинуть, а то жизнь кувырком пойдет.
— Исповедь палача? — ухмыльнулся Ангуш, глядя, как ладонь вояки сжимает рукоять меча. — Перед каким небом прощения ищешь — новым или старым?
— Плевал я на твое прощение, — буркнул Кайлюс. — И на тебя, живобуд, тоже.
— Взаимно, — согласился Ангуш. — Дурь свою затолкай поглубже — смердит. И заканчивай дело, с которым пришел. Грех тебе небо отпустит.
Охранник недобро зыркнул из-под кустистых бровей, прыщи на щеках разгорелись ярче. Затем он, отворачивая лицо в сторону, притянул Ангуша на твердую землю и принялся распутывать оковы.
— Иди, свои грехи замаливай. Лечи принципу — Птах разрешил, — с неодобрением выговорил Кайлюс.
Ночь пришла поздно. Тьма принесла не только прохладу, но и мириад отвратительных тварей: они визжали и скреблись в окно, налетали на стекла и зависали возле них, словно демонстрируя свою бесовскую красоту. Нощников боялись и аристократы, и крестьяне, приписывая им всяческие зверства. Вот только у крестьян не было таких крепких окон. Впрочем, и электрического света в деревнях тоже не сыскать.
Настольная лампа горела синеватым светом. Нощники стучали в стекло без пауз — любой огонь притягивал тварей как магнит. Ангуш читал инкунабулу «О ядах и противоядиях» с рассыхающимися страницами — они шелестели как крылья бабочек-траурниц, которых мальчишки таскают с собой «на удачу» в плетеных коробках. Одним глазом Ангуш поглядывал на принципу. Мафдет, бледная, с синими губами лежала на вышитых подушках ровно и тихо. Но все еще дышала, что живобуд находил добрым знаком.
К рассвету принципа открыла глаза. Ангуш уже дремал в кресле, когда Мафдет произнесла:
— Третий раз уже умираю. Хорошо, что моя смерть так ленива.
— Как вы себя чувствуете, сеньора? — стряхивая дрему, спросил живобуд. Все его тело ныло и требовало отдыха.
— Увы, как всегда — отвратительно. Но лучше, чем после первого случая.
За окнами раздался душераздирающий визг, переходящий в утробный вой: неосторожная кошка решила прогуляться в ночной прохладе. Хлопанье крыльев за стеклом прекратилось.
— А были и другие?
Принципа кивнула, и указала слабой рукой в угол комнаты, где стояла изящная деревянная прялка.
— Кто-то воткнул в веретено шип и смазал его ртутной солью. Всех девиц учат рукоделию, но вышивку я так и полюбила, вечно путалась в нитях. А вот прядение меня успокаивает: люблю подумать о делах, разминая пальцами шерсть.
Агуш подошел к узорчатой скамье, изучил острый гребень с белоснежной куделью, взял с сидения веретено и внимательно осмотрел — колючая игла была прилажена к деревяшке умело и почти сливалась с материалом. Рядом с прялкой висело роскошное зеркало — живобуд впервые увидел себя целиком, от русой макушки до кончиков тяжелых яловых сапог. Зрелище, на удивление, показалось ему весьма привлекательным.
— Второй случай был интереснее, — продолжила Мафдет, наблюдая за живобудом. — Утром я проснулась в постели не одна, а с тремя болотными жабами. Самая жирная и бородавчатая уже нацеливалась прыгнуть мне на лоб.
— Болотные жабы для человека не опасны, — заметил Ангуш, осматривая мшистую раму зеркала. — Слишком мало яда.
— Но разрыв сердца получить можно, — парировала Мафдет. — Правда, я только от души посмеялась — давно мне не попадались такие бестолковые убийцы. А третью попытку ты уже видел.
Ангуш кивнул, подошел к двери и нажал кнопку звонка. Вскоре появилась заспанная служанка в ночной рубахе.
— Принесите теплое молоко,— сказал живобуд. Служанка механически кивнула и удалилась, шаркая тяжелыми башмаками.
— Пейте до тех пор, сеньора, пока слабость не пройдет, — Ангуш поклонился принципе, собираясь выйти из комнаты. — Заведите себе наперсницу, еще лучше — дегустатора. И уберите из комнаты зеркало, в нем слишком много ртути. От таких предметов жизнь становится красочной, но короткой.
— Я с трудом двигаюсь, но позвать стражу смогу, — напомнила живобуду Мафдет. — Ты должен разобраться с Фантиной. Обещай мне!
Пожав плечами, Ангуш сказал:
— Я не прочь взглянуть на нее, сеньора. Но обещания — бесполезный товар в наше время, и потому я его не имею.
Нощники закончили с трапезой и слетелись на огонек.
Картины падчерицы принципы Ангуш изучил с особым тщанием. Краски на них пошли самые дешевые, но в мастерстве Фантине трудно было отказать: природу, не ту вялую флору, которую мог лицезреть каждый, а настоящую буйную растительность, почти незнакомую современным людям, художница писала виртуозно. Хуже удавались портреты. В них виделась усидчивость, внимание к деталям, но душу на такие полотна девушка не растрачивала. Разве что свежий портрет Птаха выбивался из общей массы: Фантина ловко преобразила вялые, плывущие черты лица молодого принципата, погрузив во мрак особо неудачные линии и выделив светом то, что приятно глазу.
Увлекшись просмотром, Ангуш не заметил, как вошел в покои принципат. Птах уверенно, размашистыми шагами, прошел к полкам. Вытащив тонкую книжицу, обернутую коровьей кожей, он принялся листать страницы. Губы принципата едва заметно шевелились.
— Сеньора замучила бессонница? — сказал Ангуш.
Птах выронил книжку в ноги и резко обернулся. Черный домашний халат разлетелся шелками, показывая темно-красный подклад и худощавые икры.
— Нет, просто скучаю, — принципат обворожительно улыбнулся, показывая великолепные зубы. Он наклонился, поднимая свое чтиво. — Фантина ищет свои краски подолгу и никогда не берет меня с собой.
— А где она пропадает в такое время? — спросил живобуд.
— Не знаю. И никогда не знал. Спроси у нашего лесника — он как-то подвозил ее домой.
— Спрошу.
Птах еще раз широко улыбнулся, вернул книжицу на место и вышел.
Живобуд, проводив приниципата взглядом, сунул нос в полки — особо интересным их содержимое их показалось бы лишь реликтовым мечтателям да, пожалуй, самим авторам, умершим из-за отвращения к миру. Сплошные сентиментальные баллады, без конца и надежды на воссоединение возлюбленных, зато с самым живым описанием сиюминутных страданий и полные сомнительных, но ярких образов мучителей. Были здесь и пара технических справочников, с языком скверным до такой степени, что и брать в руки было противно.
Но книга, которую взял полистать Птах, оказалась на удивление полезной — в ней Фантина хранила записи о составах красок, от киновари до кобальта фиолетового, и на большинстве страниц стояли пометки «нет основы». Попадались рецепты экзотические, очевидно, почерпнутые за стенами художественной школы — вроде пурпура из слизи гадов и ультрамарина грибного. А вот несколько названий были отчеркнуты жирным, особенно, реальгар и аурпигмент — тона, которые под новым солнцем ценились выше прочих. Только на картинах и можно было увидеть эти цвета.
Их стояло не меньше сотни. Крепко сбитые мужики в кожаных штанах с рогатинами, босые бабы с ухватами и камнями — все они выстроились на дороге. Саврасая лошадь, которую выделили Ангушу на конюшне принципы, едва ли заметила препятствие — слепая на оба глаза, савраска исходила пеной и беспрерывно мотала головой. Живобуду пришлось немало потрудиться, чтобы отговорить это несчастное создание от срочного визита к лошадиному богу. Ангуш, с сожалением натягивая повод, достал из мешка стальное лезвие, готовясь дорого отдать свою жизнь. Савраска закрутилась в полувольте, но остановилась.
Вперед выдвинулись пятеро «мельников»: мастера при водяных колесах динамо-машины, снабжавшей принципу электричеством, — все они отличались завидной шириной плеч и печатью угрюмости на лицах.
— Поговорить бы, — начал один мельник, размахивая своей рогатиной как перышком. — Мы, вощет, люди мирные…
Ангуш громко хмыкнул.
— А свой инструмент, надо полагать, вы, уважаемые, взяли для оживления беседы? — сказал он, оглядывая толпу. Лица селян были мрачны и не предвещали ничего хорошего.
Мельник упрямо продолжил свою речь:
— Если вы и есть живобуд, то должны помочь нам. Бродячие мудрецы завсегда людские проблемы решают — для того их и растят.
— Извините, уважаемый, но принципа Мафдет…
— Значит, ты не живобуд? — угрюмо переспросил мужик, и поднял глаза на Ангуша. Взгляд у такого громилы оказался затравленный, как у голодной шавки в морозный вечер.
— Живобуд, — устало подтвердил Ангуш, отклонившись назад. Саврасая просела и выровнялась, яростно исхлестывая себя хвостом. — Но принципа…
— Люди у нас гибнут, — снова не дослушал Ангуша мельник. — Топляница у нас в речке завелась. Или ведьма какая.
Ангуш тяжело вздохнул, готовясь к душераздирающему рассказу. В любой местности находилась своя ведьма. Обычная молодая девчонка, у которой обнаруживалось внимание к травам и старый справочник с рецептами примитивных настоек. Спокойная жизнь у таких самоучек длилась до первой серьезной промашки. После — несмываемое клеймо ведьмы, в лучшем случае, изгнание. Вот к мужчинам-ведунам селяне относились снисходительнее.
— Брат мой погиб. Вчера на динамо пошел и не вернулся, — с горечью произнес мельник, и, подойдя к кобыле, машинально притянул к себе повод. Ледащая кляча коротко всхрапнула и завалилась на дорогу, распластываясь и выгибая суставы. Ангуш успел соскочить, и потянулся послушать дыхание животного. Не услышал даже всхлипа.
— Что ж ты, живобуд, скотину свою не спас? — озадаченно спросил мельник. В глазах его проступило нормальное живое удивление.
— А ты почему брата не сберег?
— Что я ему, сторож что ли? — мгновенно вскинулся мельник. — Ушел механизмы проверять, да так и не вернулся. Думал, к бабе какой заглянул на огонек. А утром из-под берега вынули холодным, и весь рот в зелени.
— Трава набилась?
— Вощет, не трава, — отмахнулся мельник, гладя дохлого скакуна меж ушей. — Вроде сметана, только зеленая, как болотная кочка. И другие тоже перемазанные всплывали — желтые, клюквенные рты. Один даже серебряный попался.
Ангуш поднялся, пряча лезвие в кожаный мешок. Оглядел еще раз толпу.
— Где же вы собирались искать ведьму, уважаемые? Неужели в замке принципы?
— И там тоже черти водятся, — буркнул мельник, и толпа согласно загудела. — Рази им все хорошо, что не ищут злодейства, то значит там зло и сидит. Или тот, кто им заповедует.
Ангуш не мог не согласиться с таким доводом. Но вслух произнес иные слова:
— Значит так, уважаемые. Горю вашему помочь я берусь, но сейчас мне нужно на горелый хутор.
— Правда, что ль, поможешь? — недоверчиво протянул кто-то из толпы. — Побожись!
— Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей, всеми богами и богинями…
— Чудно говоришь, не по-нашему, — покрутил головой мельник, и народ ему поддакнул. Но Ангуш чувствовал, что гнев на время оставил селян, и на открытый конфликт с сеньорой они идти уже не хотят. Несколько спокойных часов живобуду подарили в обмен за старинную клятву.
— А правда, что живобуды могут сердце взглядом остановить? — пискнул из толпы, вытягивая шею, замурзанный парнишка.
— Правда. Если попадется дурак со слабым сердцем, — эту шутку Ангуш повторял сто раз, или даже двести, но миф был живучим, как лесной клещ.
Селяне недоверчиво загоготали.
— До хутора ты пешком до вечера не дойдешь, а наши кони под седлом не ходят, — мельник заговорил по-деловому, словно обсуждал цену на овес. — Я тебе свою повозку дам. Только это… Можно, твою лошаденку забрать-то? Принципата вряд ли обидится.
— Зачем тебе мертвая туша? — удивился Ангуш. Мельник смущенно отвел глаза.
— Моих скакунов нужно покормить. Жаль, когда столько мяса пропадает.
Дорога на горелый хутор шла сквозь выморочный бор. Елки здесь были невысокие, в половину деревенской колокольни, но прямые и радостно-зеленые, без видимых признаков болезней и с настоящим хвойным духом — смолистые запахи запутывались в волосах Ангуша вместе с клочьями сизого тумана. Природа не страдала консерватизмом: напротив, она с любопытством ребенка все больше и больше изменяла себя, подлаживаясь к новому солнцу. Это людям хотелось возделывать привычные злаки, есть возлюбленную за много веков картошку и пить молоко без цветочных запахов.
Легкая повозка мельника вздрагивала на кочках, увлекаемая шестеркой матерых волков. Выстроенные в полоску звери двигались легко и споро, на подозрительные шумы не обращали внимания, и легко подчинялись вялому управлению живобуда. Даже выскочивший сдуру рыжий заяц не отвлек их от работы — серые бежали гуськом к далекому просвету, и только ветер да смоляной туман были попутчиками Ангуша.
Возле бетонной коробки, когда-то ячно-желтой, а сейчас почти до крыши замшелой, Ангуш остановился. Горелые дома остались далеко поодаль, там же и стихли птичьи крики и стрекот кузнечиков — словно на останки здания из прошлого мира нахлобучили колпак одиночества. Предупрежденный селянами, живобуд не сунулся в двери, а сперва осмотрелся, заглядывая через дыру в толстых клетчатых окнах. Внутри, насколько хватало обзора, все было засыпано рудой, стояли колбы, и даже вытяжной шкаф имелся — немного чудаковатый, но вполне узнаваемый. Рядом в огромном сетчатом колесе неистовствовали нощники, приводя механизм в движение.
Мелкнула спина в синем матерчатом халате. Живобуд вернулся к двери, но не успел переступить порога, как заработали сигнальные трещотки.
— Билка, ты что ли? — женский голос звучал мягко и насмешливо. — Сегодня мне нощников не надо гонять, еще третьего дня не кончились.
— Билка — это корова? — уточнил живобуд, не зная, как начать разговор.
— Да, бродит тут одна, сообразительная,— не оборачиваясь, ответила девушка. — Помогает мне с нощниками воевать. Ой! — собеседница вздрогнула, и быстро повернулась, опрокинув несколько плошек с цветными порошками. Пол-лица девушки скрывала самодельная повязка, черные глаза смотрели настороженно.
— Ты — Фантина? — спросил живобуд.
Девушка кивнула.
— Хорошая у тебя лаборатория, — одобрительно кивнул Ангуш. — Приспособить нощников я бы не догадался. Даже жаль тебя с ними разлучать.
Фантина по-прежнему молчала, только глаза ее расширились и сжались в узкие щелочки.
— Зовут меня Ангуш Талано, живобуд, — буднично, словно читал сельский указ, произнес Ангуш. — К тебе меня послала принципа Мафдет. Догадываешься, с какими целями?
Девушка преобразилась. Зажмурив глаза, с истошным воплем, заглушающим даже визг нощников, она стала метать в Ангуша свою посуду — красная и желтая пыль взлетала над головой живобуда и оседала хлопьями на кожаный жилет. Дальше в ход пошли камни руды, латунные ступки, падавшие всего в метре от живобуда, и даже колченогий березовый табурет.
— Да, я так и подумал, — спокойно проговорил Ангуш, стряхивая с плеча краску. — Добром ты не пойдешь. Извини, в душу лезть и дружиться мне с тобой некогда.
В замковом парке полукругом собрались селяне. Огражденные одним рядом латников, они переминались с ноги на ногу, крутили головами и тихо переговаривались. На крыльце, в окружении охраны, в том же знакомом кресле сидела принципа в парадном платье. Лицо ее покрывала восковая бледность. Держалась она ровно и надменно, так, словно пренебрежение к болезни было ее излюбленной игрой.
Когда Ангуш достал из повозки связанную Фантину, по парку пронесся вздох. Птах, расталкивая своих дружков, рванулся к девушке: лепеча наивные извинения вперемешку с нежностями, он разматывал тугой кокон веревок, злобно поглядывая в сторону живобуда.
Ангуш выждал немного, и, потирая покрытые укусами кисти рук, заговорил:
— Величественная сеньора! И вы, уважаемые селяне! Вы собрались здесь, чтобы устроить судилище, и я, Ангуш Талано, живобуд из магистерата, должен разрешить вашу проблему.
Приниципа важно кивнула и сотворила нетерпеливый жест. Ангуш повернулся к селянам, но они безмолвствовали. Никто не кричал «долой ведьму!», не требовал кровавых пыток и немедленной казни. Живобуд приободрился.
— Вы знаете, что я обучен отличать всхожие зерна от пустых, а добрые изменения натуры от пагубных мутаций.
— Затем тебя и зовут люди, — проговорила принципа, желая ускорить процесс.— Эти твои знания о природе вещей бесценны, но пожалуйста, переходи к сути дела.
Ангуш горько улыбнулся. Память его содержала информацию о множестве наук, но людям видели в нем только лекаря и алхимика. А куда вернее — посланного небом судью, грозящего огненными перстами. Стоило ли тратить полвека на книги, если в каждом сеньорате от тебя ждут лишь красочного представления? Первая попавшая кликуш, каждый бесноватый проповедник для такой цели сгодится. Еще и превзойдут живобуда в мастерстве.
Ангуш поклонился принципе:
— Ваши беды, — он повернулся к селянам, — и ваши запачканы красками. Не страшные нощники и невиданные людьми топляницы вредят вам. Ртутная киноварь, хромовая зелень, оранжевый реальгар и аурипигмент принесли горе в ваши дома.
— Пожалуйста, короче, — бросила Мафдет. Она хищно шевелила пальцами, от чего перстни ее грохотали как лесные орехи, ссыпаемые в короб.
— Эти краски, весьма ядовитые, делали на горелом хуторе. Брата мельника и великую принципу травили одни руки. Какая шутка небес!
Фантина зашипела, как разъяренная кошка, и попыталась броситься на Ангуша. Птах удержал ее, ласково, но сильно сжимая тонкие плечи. Он по-прежнему шептал ей ласковые глупости, смешно шлепая толстыми мокрыми губами.
Ангуш в последний взглянул на селян, готовясь произнести обвинение. С тоской заметил, что ряды сжимались, и пространство меж фигурами в центре и латниками любая болотная жаба преодолеет в один прыжок.
— Вы грешили не на того художника,— выдохнул живобуд, и добавил металла голосу. — Принципат Птах, я обвиняю тебя в убийствах селян, в покушении на принципу Мафдет, и объявляю тебя дурным семенем!
Толпа качнулась, и только удерживая охраной, не приступила к немедленному возмездию. Мафдет приподнялась в кресле и презрительно продецила:
— Ты ошибся, бродяга! Скорее этот старый куст зацветет, — она не глядя ткнула в сторону, — чем я поверю, что мой сын хотел меня отравить. Чистая кровь!
Редкие негромкие смешки прозвучали в парке, затем они перешли в истерический гогот. Хохотали все от мала до велика, и даже латники поддались настроению толпы и заливисто заржали, прикрывая рты тяжелыми кольчужными рукавицами. Мафдет, с неприличной для ее положения и нервозностью вскочила и уставилась на покрытый бледно-желтыми цветами куст.
В доме мельника было шумно и весело. Ангуш сидел за крепким сосновым столом перед кружкой свежего пива. Голову его венчал венок из васильков и ромашек, а с шеи свисали бузинное ожерелье.
— Нет, а вот как иначе, если не под вытяжкой? — доказывала живобуду Фантина, активно размахивая руками. Ее глаза горели, а темные локоны разметались по плечам.— Ведь бабка моя от красок с ума сошла. И маску обязательно носить.
Ангуш, то и дело пряча в нос в кружке, согласно кивал.
— Но как ты узнал? — внезапно помрачнела девушка, и сердито отодвинула от себя надрезанный сладкий пирог. — Птах с детства с головой не дружил, я его прикрывала перед Мафдет — жалела дурачка. Притворялась слепой, когда он мне сыпал в постель горох, а потом жаловалась ему же, дескать, ужасно спала. Иногда даже казалось, что это он приемыш в семье, а не я.
— Птах был слишком самоуверен. Не зная основ науки, он просто перебирал одно средство за другим, и даже мое появление его не остановило. И потом, еще древние говорили — ищи кому выгодно.
Фантина, словно не соглашаясь, помотала головой. Потом она уткнулась остреньким подбородком в сложенные на столешнице локти, и спросила:
— Как такое может быть? Почему он сошел с ума, а я нет? — девушка вздохнула, и вдруг ехидно подмигнула живобуду. — Только, пожалуйста, без этой выспренней чуши, которую ты наговорил Ринату про Билку. Я все-таки не просто деревенская девка, а с образованием!
— Если мне позволит ученая дама, — Ангуш не скрывал иронии, но серые глаза были совершенно серьезны, — то я воспользуюсь аллюзиями из пейзанской жизни. Возьму, к примеру, горох и стану отбирать для посева только гладкие зеленые горошины, а сморщенные пожелтевшие выбрасывать, считая их порченными. Урожай мой, вот незадача, будет год от года уменьшаться и хиреть. Потому как в этих некрасивых зернах хранилась часть гороховой мудрости о болезнях и вредных тварях.
— Но порченные семена бывают? — не унималась Фантина.
— К сожалению, — мрачно согласился живобуд, вспоминая перекошенное от гнева лицо принципата. — Мое дело указывать на них людям.
Он помолчал, допивая свой напиток. Затем громко хлопнул кружкой по столу:
— Вот только я всегда думаю — какую часть мудрости они унесут с собой? |
Рассказ открыт для комментариев