Не сетуйте: таков судьбы закон;
Вращается весь мир вкруг человека.
А.С. Пушкин
В предлагаемой фантасмагории автор попытался в гротескной форме представить один из возможных результатов вмешательства человека в генетические основы живого. Вмешательства, обусловленного, конечно же, «святыми» побуждениями улучшить, усовершенствовать, избавить и т.д..
Прогресс не остановить, как нельзя даже притормозить процесс усовершенствования средств самоистребления, ибо это уже не во власти человека. И все же, как бы хотелось призвать облеченных к осторожности и осмотрительности.
1.
Разговор Бога с Человеком
Когда в агонии природа исторгла жуткий смертный крик, сквозь чад и мрак в полнебосвода вдруг проступил суровый лик. И глас раздался:
- Человече! Ответствуй, слушать я готов, как смел попрать и изувечить ты лучший из моих миров?
Его я, движимый стремленьем к гармонии и красоте, давно замыслил, и отменный тот замысел удался мне. Сама планета, удаленье ее от пышущей звезды, наклон оси, цикл обращенья, тепло, обилие воды - все вышло целесообразно, и средь вселенского огня единственная жизнью разной обильно расцвела Земля. И, наконец, презрев сомненья, душой, рассудком наделив, тебя на царство в центр Творенья воздвиг я, власть благословив. И, преисполненный доверья, продолжил прерванный полет - ведь и в других краях Вселенной у Бога дел невпроворот.
И вот итог! Поспешно, бойко ты власть во зло употребил и в миг в смердящую помойку мое Творенье обратил. Что ж ты молчишь, не отвечаешь? Страшишься грозного суда, лукаво время выжидаешь, иль горло сперло от стыда? Но для боязни нет причины - ужасней казни для тебя, чем над собой сам учинил ты, представить попросту нельзя. И не затем тебя пытаю, чтоб осудить и покарать, я лишь мучительно желаю уразуметь, постичь, понять, как ты средь сонма направлений, что к благоденствию ведут, избрал единственно не верный, к погибели приведший путь? И в столь трагической ошибке как велика моя вина?..
Но стоп! Каких-то блеклых вспышек сквозь сумрак прорвалась волна. И скрип, хоть резкий, но невнятный, встревожив тишину окрест, царапнул слух. А вышел, кстати, из той же точки, что и свет. Ужель дошли мои упреки? Ужель откликнулся на зов? И, стало быть, не все так плохо, и, стало быть, он жив, здоров?
- Но где ты? Почему не просто мне разглядеть, узнать тебя? Не тот ли гриб ты, переросток? Точнее - шляпка от гриба? И эти нити, бородавки, зеленой слизи лоскуты, кора в извилистых канавках... Все это - неужели ты?!
Вот мне урок! Лишь на мгновенье ослабь контроль, потом держись - повергнет тотчас в потрясенье тебя распущенная Жизнь. Но как в замшелом организме, что, кажется, совсем протух, как в этой массе недвижимой пульсирует, клокочет дух! Однако мнится мне, к общенью он не намерен поспешать...
- Ответь! Теряю я терпенье! Мне не пристало долго ждать.
Ну, наконец, скрип повторился. Теперь уж можно разобрать в нем некий смысл. Итак: "Придвинься поближе к сканеру" и "...мать".
- Дерзишь?! Но где же этот сканер? Его средь утлого хламья, внутри осклизлой кучи скарба сыщу едва ли скоро я.
Но снова скрип, гораздо четче: "Его я, лучше присмотрись, светящейся отметил точкой"
- Ну, слава мне, разобрались.
Вот он, пупырышек прозрачный, мигает искоркой живой...
- Однако, что все это значит? Я говорить хочу с тобой!
- И я о том пекусь, Создатель, и с той секунды роковой, когда пожаловал сюда ты, душевный потерял покой. Все элементы аппарата для речи, ну... гортань, язык, давно утратил я. Утрата не велика, и я отвык давно уже от их названий, а ты нетерпеливо прешь и дом мой хрупкий, взяв в осаду, вот-вот с досады разнесешь. А средств для внешнего сношенья иных давно в помине нет - я автономен и общенье веду с собой лишь много лет. И, чтобы к сканеру вниманье твое святейшее привлечь, на вспышки света, на миганье, на жуткий скрип, то бишь на речь, я впопыхах, неосторожно истратил месячный ресурс биоэнергии. Ты ж, Боже, на это и не дуешь в ус.
- Потом сочтемся, я не жадный. Пока ж поведай, для чего нужна бульбышка эта, сканер?
- Ну это просто. Для того, чтоб разговор неискаженно наш без препятствий протекал, организует он надежный телепатический канал. Быть может для тебя и ново, но знай же, крепче во сто крат километрового бетона энергетический экран нас разделяет невидимкой, и не проникнет сквозь него ни дождь, ни камень, ни пылинка, ни мысль, ни слово. Ничего!
- И мне нельзя?
- Ну не для Бога сия преграда. Раздавить ты все тут можешь. Диалога без сканера не получить.
- И при такой несметной мощи ты жалуешься на ущерб в энергии и слезно просишь затраты возместить тебе.
- Здесь путать, Отче мой, не надо. Энергии, чей ток идет на поддержание экрана, не страшен никакой расход. Ее мне по старинке вдоволь и на сейчас, и наперед приносит синтез водорода, и нескончаем водород. А синтезаторы сокрыты в глубинных камерах земных, и многослойная защита от случая страхует их. Процесс зарядки, очищенье, регулировки и контроль, воспроизводство, обновленье у них все само...
2.
- Но позволь! Самоуверен ты, я знаю, и все ж замечу - иногда такие камешки шныряют по небесам туда-сюда, что если на беду случится прямой космический таран, то никакая там защита, ни всеобъемлющий экран, все ухищренья эти ваши от катастрофы не спасут...
- Опять, Господь, перебиваешь, хотя совсем не в курсе тут. Защита от метеоритов, от астероидов, других скитальцах неба? Та защита давно уж вне забот моих. Да так давно, что неприлично о том не знать. Еще когда имел я вид тебе привычный, решилась уж проблема та. Громоздкий прежде и нелепый тот совершенствовался щит, но вот уж несколько столетий имеет неизменный вид. Хоть принцип тот же: наблюденье, обнаружение, расчет, наводка, пуск, уничтоженье, иные средства, и не тот совсем эффект их примененья.
Где прежде взрывом водород пришельцам пресекал движенье, там ныне гибель им несет антипротонный генератор. Его мобильная струя в мгновенье ока супостата аннигилирует...
- А я? Как я остался не замечен ищейкой этой? Дай ответ.
- Ты - дух! И ей не интересен. Бесплотен ты, в том весь секрет.
Так вот, чтоб не иссякли силы досрочно у защиты сей, ее энергией светило питает вечною своей. Я все к тому веду, Создатель, что грубой мощи торжество с биоэнергией сознанья, к несчастью, не роднит ничто.
БИОЭНЕРГИЯ! Рожденье, природа, свойства, суть ее, глухие тайны превращенья - все скрыто в существе моем. Но в тех глубинных тайных сотах ее совсем "не завались". О ней - всегда моя забота, а в ней моя, по сути, жизнь. Она по капле вызревает...
- О крови что ли речь ведешь?
- Ох, недогадливостью, право, своею ты меня добьешь. Какая кровь? Господь с тобою!
- Не заговаривайся...
- Ой, прости, Творец, но ты порою смеешься будто надо мной. О крови вспомнил. Это ж надо! Тогда давай и про мочу, и про других отходов склады...
- Опять дерзишь?
- Молчу, молчу. Ты видишь - сквозь меня проходит на грушу замкнутый сосуд. На вид он неказистый вроде, но по нему ко мне ползут такие жизненные силы, такие соки, вещества, что кровь та по сравненью с ними всего лишь теплая вода. А в дебрях колбы грушевидной уже столетья напролет анализ тонкий, непрерывный на пикоуровнях идет. И там же, очищаясь разом, в себя коррекцию введя, уж элексиром чудо-плазма сочится медленно в меня. При том все эти сверхсистемы старению не подлежат. Их кредо - самообновленье, как многие века назад. И потому признаюсь, Боже, что ни сегодня и ни впредь меня врасплох застать не может биологическая смерть.
- Выходит, вечен ты, бессмертен?
- В обычном смысле, мой отец, вечнее только ты да время. Другой меня страшит конец. Биоэнергия сознанья - субстанция...
- Опять о ней?
- Ну, хорошо. Повествованье с конца другого, а точней начну, как водится, с начала. Узнать, не хочешь ли как я, когда-то молодец удалый, обрел сей вид?
- То - цель моя.
- Тогда, не мешкая, - в дорогу, в глубины памяти седой. Как говорили раньше - с Богом...
- Вот тут буквально я с тобой.
- Ты помнишь, как изгнал из рая наивных пращуров моих?
- Адама с Евой? Аль не прав я, и возвратить ты просишь их?
- О, небеса! Тысячелетья - ему мгновенья. Мудрено ль, что так тебя приводит в трепет мой облик. Продолжать?
- Изволь.
- Так вот, сей приговор печальный, свершенный вгорячах тобой, стал той причиной изначальной, что потянула за собой потом всю цепь больших и малых ошибок, промахов, грехов и катаклизмов небывалых, и планетарных катастроф.
"Воздвиг на царство в центр Творенья" - каков, однако, жест! Но он скорее жертвоприношенье, чем воздвижение на трон. Нет, не царем самодовольным, не повелителем пришел я в этот мир ожесточенный. В твоем Твореньи не нашел я ни гармонии, ни мира, ни даже проблесков любви, а лишь диктат ломящей силы. И рассужденья все твои о благоденствии, согласьи, о бесконечности путей, к всеобщему ведущих счастью, не убеждают, хоть убей!
Борьба! Жестокая и всюду! С стихией, голодом, зверьем. Чуть прозевал, мясным уж блюдом в желудке варишься чужом. Так на заре существованья на шкуре собственной познать мне довелось простое знанье - чтоб выжить, надо ПОБЕЖДАТЬ! И принцип этот в кровь и гены втравился выжженным тавром и стал законом поведенья в коварном мире, и о том, уж умудренный, не жалею. Повсюду следуя ему, я завладел Землею всею и, если только захочу...
- Эк, право, как тебя заносит! Но все же знать желаю я, как принял ты, хвастун безносый, вид жалкой плошки киселя?
- Конечно, ты позволить можешь себе язвительный сарказм...
- Да ты обиделся, похоже? Какой чувствительный! А сам под видом поиска контакта почто меня обматерил?
- О, как ты мелочен, однако! А то, что на пределе сил, когда стучался ты сердито, я, чтоб подать тебе сигнал...
- Ну, понесло! Довольно! Квиты! Кругом я виноватым стал. Рассказ продолжи. Но страницы, где ты могущества достиг, как им сумел распорядиться, пожалуй, лучше опусти. О том наслышан. Доносили не раз о "подвигах" твоих...
- Доносы? Фу, как не красиво! И как ты только сносишь их?
- В кривляньях пошлых ты мне скучен! Иль невдомек, лукавый плут, что предо мной усопших души всегда по смерти предстают. И я от их докладов скорбных осведомлен: и что, и как. Вот только прежде полноводный поток почивших поиссяк.
- То лишь одна моя победа в их нескончаемом строю...
- Вот-вот о ней мне и поведай, а я заслугу оценю.
3.
- Не вспомнить кто, но только кто-то, должно из умников больших, нам очертил и очень четко весь круг потребностей людских. Для плоти - хлеба, духу - зрелищ! Вот весь нехитрый рацион. И всей историей, ты веришь, тот вывод тонкий подтвержден. И хоть по мере продвиженья из незапамятных времен менялось их соотношенье, но неизменен был закон. А потому у человека все помыслы, да и вся жизнь направлены на то от века, чтоб дух и тело ублажить. И, удивительное дело, всегда, в любые времена для всякого, лишь захотел бы, хватало пищи для ума. Библиотеки, стадионы, искусств высоких чудеса, науки, споры просвещенных и храмы - окна в небеса - своей неистощимой силой питали души и умы. Но никогда неутолимым был голод плоти. Тут, увы, попроще действуют законы. Пред прозой жизни все равны - и самый одухотворенный, и идиот. Им всем нужны и каждодневный сон и пища, вино и женщина на ночь, одежда, справное жилище, и каждый ведь к тому ж не прочь, чтоб у него был харч вкуснее, красивей женщина, и дом побольше был и потеплее... Вот тут мы корень и найдем всех роковых противоречий, что неизбежно привели Творенье дивное к увечью, как «метко» выразился ты.
Но чтоб логично и правдиво рассказывать я дальше мог, нам подвести необходимо, хоть промежуточный итог. Итак, согласен ты со мною, что обмишурился, когда назначил управлять Землею не ангела?
- Ну, в общем, да. Но, если быть совсем уж точным, то ведь задумана Земля не как приют для безпорочных - таким здесь не прожить и дня.
- Порок пороку - рознь. Какой-то нам не терпим, другой так-сяк, но существует мать пороков. Ее неумолимый знак почти над каждым тяготеет. То - зависть! И, как не крути, ее избегнуть лишь умеют философы и дураки. Так повелось с поры дремучей, лишь разум стал осознавать, что у кого-то что-то лучше, враз стала зависть донимать. Завидовала дару серость, здоровому - урод, больной, бедняк - богатому соседу, хорист - солисту, рядовой - сержантским лычкам, раб в ливрее - хозяину и целый свет - тому, кто в темной лотерее счастливый вытянул билет. О, это подленькое чувство! Оно стыдливо меж людей таилось, разъедая души, и нянчило, как колыбель всепожирающую злобу и неуемную вражду, затем, чтоб следом эти обе перерастали в бунт, в войну. И несть числа, кто жертвой пали своей ли зависти, чужой, и хитрецов, что разжигали ее умелою рукой. Но с этим кончено! Уж нету тех, кто завидовать бы мог. Осталось двое в целом свете разумных - я и ты, мой Бог.
Однако, рано я об этом. Хоть и не долго, но пора почти что райского расцвета у человечества была. Она пришла закономерно, уверенно, когда густой поток научных достижений обрушился на мир людской. Не перечислить всех успехов, да ты, Господь, и не велишь. О главных же, этапных вехах, о явно судьбоносных лишь я все же умолчать не в праве. На мой неискушенный взгляд их было две. И эта пара привычный наш земной уклад на "до" и "после" расколола. Во-первых утвердилась власть белковых чудо-технологий, а
во-вторых, им будто в масть в двойной спирали был "раскручен", разъят на кванты, а потом сведен в таблицы и "приручен" весь человеческий геном.
Здесь я без тени укоризны заметить должен, что хитро задумал ты защиту жизни, с уверенностью, что никто в ее тайник не просочится, не поколеблет, так сказать, первооснов. Но вот случилось! И ты не можешь не признать, что замысел твой изначальный, уж тут как хочешь понимай, поправил я... Ты опечален?
- Я - весь вниманье. Продолжай.
- Охотно суть тебе открою. Еще задолго до того, как шустрой лазерной иглою умело вспарывать нутро мы тонким генам наловчились и как колоду тасовать их нам еще не приходилось, чтоб нужные черты придать заказанному кем-то сыну, уже тогда, благодаря успехам мудрой медицины, что "ела хлеб" совсем не зря, лекарствам действенным, диетам, запретам табака, вина, геронтологии, всем этим внушениям во время сна всего за пару поколений, ну не за пару, так за три, оздоровилось населенье на радость матери-Земли. И городской, и сельский житель, не каждый ясно, в основном как некий средний представитель, окреп и телом и умом. Заметно отступила старость, на лицах чаще красота, как знак здоровья проявлялась, и уж нелепостью казалось, что кто-то не дожил до ста.
Но вот беда - бежали годы, в эпохи тискались века, но человеческие роды не упрощались никогда. О, этих пыток наводненье! Они б сойти за образец могли в аду, уж ты поверь мне. То - мук физических венец. И ладно б, если после "ада", от коего не убежишь, родившей матери наградой живой, здоровый был малыш.
- Откуда знать тебе про роды, что я впрямую завещал наследницам вкусившей долю от первородного греха? Уж ты - не женщина ль?
- Не время сейчас о том меня пытать. Скажу лишь - "прелести" рожденья я знаю как любая мать. Но мысль продолжу с позволенья. Ты ведал, сколь иной раз бед несло младенца появленье на этот распрекрасный свет? Когда безумная, отчаясь, стонала мать "О, Боже, нет!", и стоны эти означали крушенье всех ее надежд. О, сколько знал тот мир безвинных калек, убогих доходяг, дебилов, ставших враз такими, "ворота" жизни проходя.
4.
- Но ты здесь не оригинален. Дельфин, корова и змея, почти вся живность так рожает. Других путей не знаю я. А то, что "воз" не по "воротам", сам виноват - ведь для ума, какой тебе иметь охота, нужна большая голова.
- Никак не можешь без издевки. А между тем проблему ту я разрешил довольно ловко...
- Не удивлюсь я ничему.
- Так вот, чтоб женщину избавить от вековечной маеты и тем уж заодно исправить оплошность, что когда-то ты...
- Нельзя ль по делу и короче? Мне обвинения твои выслушивать уж нету мочи!
- Погорячился я, прости. Короче ж так - все от зачатья и до рождения дитя помимо женского участья на радость всем устроил я.
- Никак детей в капустной грядке ты наловчился собирать?
- Да нет, искусственную матку для этого пришлось создать. Вначале робко, лишь дефектным стремились женщинам помочь, но превосходные успехи отбросили сомненья прочь. И с той поры вне организма, как рыбья, жабья ли икра, пустить ростки разумной жизни могла любая уж судьба. Не чудо ли? Чтоб род продолжить, иная будущая мать должна была уметь не больше, чем яйцеклетки поставлять. Отбор же, оплодотворенье, развитье плода - это все под строгим зорким наблюденьем приборов безотказных шло. Ушли как злые сны в преданье уродцы, выкидыши, мук терзанье, родовые травмы. И как бы сразу, как бы вдруг. Так в жизни высшего из видов, стабильной, что ни говори, был зафиксирован впервые биологический прорыв. И большего энтузиазма, что выплеснулся в мир тогда, цивилизация не знала и не узнает никогда. А дальше - больше. Срок для родов какой ты Еве положил?
- Да вроде три четвертых года.
- А я его укоротил! Не сразу ясно, повозиться над генной памятью пришлось, но временные те границы мне сблизить все же удалось. Вначале - чуть, потом - поболе и, наконец, решил тот срок я ограничить полугодом, хоть и еще б уменьшить мог. Теперь представь, как в темных залах, отдельно женских и мужских, рядами капсулы стояли полупрозрачные, а в них по строго заданной программе в желе податливых пружин, как в чреве настоящей мамы, толкаясь, вызревала Жизнь. И тихо музыка струилась. Какая? Это ли - вопрос? Девчонкам чаще - Григ, Беллини, мальчишкам - Вагнер, Берлиоз.
Не скрою, были неудачи, но в деле пионерском том, скажи, могло ли быть иначе? И, кстати, принят был закон. На первый взгляд крутой, жестокий он до рожденья разрешал средь эмбрионов отбраковку вести ответственным врачам. Чуть - сбой, и вопреки программы плод развиваться начинал, контрольный пульт своим сигналом будил дежурный персонал. И компетентное решенье консилиума докторов семья встречала с огорченьем, но и не более того.
И снова - новшество! В отдельном структурном маточном мешке я вскоре мог одновременно жизнь не одну растить, а две. Потом - четыре, и пределы уж не смущали больше нас. При этом в общей матке зрели детишки самых разных рас...
- А кто ж кормил новорожденных, когда заканчивался срок, и их беспомощных, голодных на волю исторгал мешок?
- Ну не серьезно, в самом деле. Ужель труднее накормить младенца, коего сумели шутя без матери родить. А если хочешь озадачить, то уж спроси тогда о том, чем обернулся столь удачный тот опыт в будущем моем?
- Ну что ж, выкладывай, хоть впрочем, что слушать, если предо мной торчит морщинистою кочкой конечный плод затеи той.
- Опять мараешь краской черной, опять на мне поставил крест, а между тем узнать ты должен, что значит подлинный расцвет. В то удивительное время легко и гордо в мир вошло породы небывалой племя - моей идеи торжество. Казалось, будто сорт элитный взрастил кудесник-агроном: все женщины, что Афродиты, что ни мужчина - Аполлон.
К тому ж в означенное время по сути были решены все эти вечные проблемы жилья, энергии, еды. Освоив плотно континенты, все больше ввысь, под облака и вглубь земли на сотни метров росли красавцы-города. А житницы для пропитанья день ото дня растущих ртов переместились в океаны, в зыбь рукотворных островов. В пределах надобных погоду уже могли мы изменять: где дождичком рассыпать воду, где тучи с неба разогнать. И всякий труд, хоть чуть чреватый рутиной, тяжестью, нудой, препоручили автоматам и в век вступили золотой.
5.
Вот тут-то людям и открылось и, как ты видишь, неспроста, что наконец-то воплотилась их вековечная мечта. О жизни праздничной, красивой, в довольстве, сытости, любви, без страха, что проскочат мимо их грешных милости твои. И сразу сдвинулись акценты в страстях, потребностях людских, от сытой плоти к интеллекту заметно пик сместился их.
Да тот успех, пожалуй, чудом мог показаться, и все ж я сейчас бы сорок раз подумал, как дальше быть. Ну, а тогда освобожденный процветаньем от повседневности забот, осознанно, всецело, рьяно я ринулся в водоворот неисчислимых увлечений, в игру эмоций, чувств, ума, в мир несравненных ощущений, в тот мир, где царствует душа. Мильоны книг, несущих знанья, телепрограмм невпроворот, компьютерные состязанья - все было взято в оборот. Но вскоре прежде столь желанный мир обернулся для меня жестоким разочарованьем...
- И виноват, конечно, я?
- Да ты, хоть впрочем и отчасти, ведь даже всемогущий Бог, творя мое земное счастье, предвидеть многого не мог.
- Поди ж ты. И чего такого я в спешке не предусмотрел? Скорей тебе мозгов не додал?
- Как снова ты меня поддел!
Меж тем в иронии надменной ты, Вседержитель, прав опять. И мне б хотелось с разрешенья о том чуть-чуть порассуждать.
Как часто в праздных размышленьях о человеческой судьбе, о Мирозданьи, о Вселенной я благодарен был тебе за то, что, мир творя сей бренный, ты встроить не забыл в меня чувствительные инструменты, чтоб этот мир я мог понять.
И хоть досадовал, однако, я грешным делом иногда, что нюх острее у собаки, что зренье зорче у орла, что змеям дал ты тепловизор, гидролокаторы - китам, компасы - перелетным птицам, ночное виденье - котам, все ж упрекать тебя не стану, ведь, втиснув в круглый череп мозг, ты между мной и небесами как будто перекинул мост. Что - острый слух, ночное зренье, коль слабый не способен ум к анализу и обобщенью и не родит высоких дум? Они на уровни инстинктов (укрыться, разыскать, убить) в природе помогают выжить. Ну, а возможность полно жить дает лишь Разум! Ограненный наследственностью и трудом, в словесных схватках заостренный, свободный, дерзкий только он, с привычкой стойкой к размышленьям, с потребностью искать, вершить, с игривостью воображенья лишь он способен оценить красу Творения и сложность, гармонию цветка, стиха и шелковистость юной кожи, и мудрость старого вина. Расстрой его, смути, и сразу мед с редькой спутает гурман, незрячим станет остроглазый, испив из лужи, будет пьян привычный к зелью выпивоха, мудрец завоет на луну, и примет за царя Гороха эмир любимую жену.
- И чем же столь незаурядный, в природе несравненный мозг, так подходящий изначально, тебя устроить уж не мог?
- Ну вот, лишь начал лестью сладкой я растекаться, сразу - стой! И шпарь ему про недостатки. Тебя я верно понял?
- Крой!
- Тогда - вперед, но без обиды. Предупреждаю потому, что мозг хваленый, сам увидишь, имеет недостатков тьму.
Во-первых он лишь двухканальный (вкус, обоняние - не в счет), и информация в сознанье не шибко, знаешь ли, течет по тесным входам слуха, зренья. При этом шум и темнота обычно вносят искаженья в предмет внимания ума. К тому же, чтобы мысль усвоить, в сетях нейронных закрепить, не раз, не два одно и то же упорно надобно вводить. Но и усвоив, злую шутку считает нужным мозг сыграть - в неподходящую минуту вам память может отказать. Конечно, были экземпляры, что, раз увидев, прочитав, до гробовой доски таскали багаж, ничуть не растеряв. Ну, а народ в обычной массе всю жизнь обязан был "долбить", чтоб интеллектом лоб украсить и вскоре впрочем... все забыть.
Да вот еще - почти треть жизни, чтоб хоть чуть-чуть соображать, периодически капризный мозг был обязан отдыхать. И если свежий, остроумный блистал он мыслями с утра, то уж к исходу трудных суток ворочал их как жернова. А дальше, комкаясь, сгущаясь, в сознанье наплывала мгла, и неразрывно уж сливалась реалий явь с кошмаром сна.
Но те и эти недостатки казались пустяками, коль мозги сжимала острой хваткой всепоглощающая боль. От непогоды, от давленья, от напряжения, тоски, от сотрясенья и с похмелья ее ужасные тиски ввергали за предел терпенья, и часто слабый человек от боли находил спасенье, лишь прерывая жизни бег.
Но даже боли - не последний присущий разуму порок. Гораздо горше всех болезней мог стать тот факт, коль кровоток неважно по какой причине вдруг прекращал привычный ход. Тогда здоровый и активный, пусть даже лучший в мире мозг, уж через семь минут безделья вставал на безвозвратный путь ускоренного разложенья, навек свою теряя суть. Он гибнул, а в спасенной плоти еще недавно мудреца с тех пор рассудок идиота дремал до смертного конца.
6.
- Да, страху ты нагнал. Однако, грешит изъяном довод твой - подвержен боли орган всякий: желудок, зубы, геморрой. И полноценный отдых нужен не только умной голове. Спина и шея, ноги, руки - все части тела знают, все! своих возможностей пределы. И, коль нагрузка у черты, сигналит в мозг больное тело, себя страхуя от беды.
- Но ведь, ничуть не беспокоясь, жить можно и без тех частей, тем более без геморроя...
- Придумай что-нибудь умней.
- И думать ни о чем не надо. Тут все продумано давно, и стало мне за то наградой существование мое. Тебе ж с мышлением Адама (ведь он - подобие твое по образу и по сознанью) с наскоку верно не легко постигнуть суть моих исканий и логики мудреной нить, и пользу преобразований, что довелось уже свершить. Но отвлекись, забудь, что скверно все в этом мире сделал я, послушать наберись терпенья и может быть поймешь меня.
Итак, когда нам стали ясны рассудка слабые места, я, так и быть, тебе признаюсь, что человечество всегда по мере сил своих и знаний, проникновения умом в природу, тайны Мирозданья всерьез заботилось о том, чтоб слабости и недостатки мозгов, что ты ему решил придать вначале, надо как-то уменьшить с помощью машин. И впечатляющих успехов на этом поприще давно достигли мы. В двадцатом веке машины первые еще для целей разных создавались. То были монстры, их объем и габариты поражали. Однако, жалок и смешен был круг задач. Но время мчалось, росли возможности наук, и вскоре "монстры" умещались свободно на запястьях рук. Конечно, "умные браслеты", что каждый мог тогда носить, к искусственному интеллекту ошибкой было б относить. Но и они в размерах малых, во многом мозг превосходя, имели память, вычисляли, анализ тонкий проведя, совет давали шахматисту, читали музыку с листа и толковали текст лингвисту почти с любого языка.
Но скорость ввода, управленье, съем информации, ее наглядное отображенье, объем дублированья - все в конечном счете тормозилось, ты чуешь горечь этих слов, совсем не степенью развитья, а лишь инерцией мозгов. Казалось, что того порога нам никогда не перейти, но век белковых технологий уже маячил впереди.
Нам прежде даже и не снилось, каких достоинств океан в тех технологиях таился, когда белков живая ткань послушно воле программиста плетет по заданной кайме структуру микроорганизмов, затем, чтоб организмы те, как говорится, в русле темы, колеблясь, тискаясь, виясь и жесткой подчиняясь схеме, в нейронную срастались вязь.
Вот где открылись горизонты, вот где наметился прорыв в глобальной перестройке мозга, его природных кладовых. Нет смысла раскрывать в деталях, как трепетно, за шагом шаг, своим успехам поражаясь, мы продвигались не спеша по чутким тропам созиданья, как проникали в суть и соль искусственных структур сознанья, еще не ведомых дотоль.
Обвал побед! И все ж из многих я ту бы выделил, когда мозг изготовленный с природным нас научила сопрягать своей подсказкой гениальной болезнь, что не было лютей, ввергавшая одним названьем когда-то в панику людей. То - рак! Из форм его и видов одна модель нам подошла, в которой сгусток нитевидный, преград не зная, не спеша, в неконтролируемом росте впивался в жертвенную плоть так, что потом совсем не просто ту плоть уж было "прополоть". И, согласуясь с той моделью, мы вскоре начали легко в мозги младенцев до рожденья внедрять "разумное зерно". И там с заложенной программой оно дремало до поры, чтоб по шифрованной команде однажды тихо в рост пойти, и разветвленьями волокон генетике наперекор начать вживляться сетью тонкой в коры извилистый узор.
При этом вовсе не с рожденья, а лишь двенадцать лет спустя, сигнал давался к пробужденью, когда созревшее дитя в ученьи и труде усердном мозгов резервы и объем, ему отпущенные небом, использовало в основном.
- И это грубое вторженье в обитель мысли и души не отразилось на мышленьи?
- О том чуть позже, не спеши. Сперва о пользе очевидной короткий выслушай доклад, о чем и рассказать не стыдно...
- Ну что ж, узнать я буду рад.
- Так вот, что дерзостным вторженьем в запальчивости ты назвал, тогда великим достиженьем весь мир научный посчитал. И как не посчитать, коль скучный, сомнительный в свершеньях путь тысячелетних эволюций был пройден за каких-нибудь четыре-пять десятилетий. Что мозга недостатков рой, какой я только что отметил, стал таять будто сам собой. И быстродействие и память его чудесно возросли, а главное - потоки знаний в "амбары" мозга потекли с тех пор обильно напрямую при кратком погруженьи в сон, и слух, и зрение минуя, через контактный шлемофон.
7.
Что ведомо тебе, Создатель, о емкости живых мозгов, ее мериле - Гигабайтах? Я так и знал, что ничего. Меж тем по ней народ когда-то считал и искренне притом кого-то умником завзятым, кого-то круглым дураком. Мы ж без заметного усилья тот вечный перекос в умах расчетливо искоренили, к вершинам слабых приподняв.
О мир людей, тобой забытый, как начал изменяться он, когда младые эрудиты преобладать вдруг стали в нем. Что прежде, вздоря и красуясь, с собою в общество несла самоуверенная юность? Ужель лишь добрые дела? А агрессивность, жажду славы, а нетерпимость, нигилизм, а издевательства над слабым, а сквернословие, цинизм? Не ей ли этот сонм пороков присущ и свойствен был всегда? И разве смрадные истоки их - не в убогости ума? Но напрочь чужды те и эти пороки ветреной поры разбуженному интеллекту. По правилам иной игры живет и дышит он всечасно, ему до яви нет и дел, в мышленьи черпает он счастье, уход в себя - его удел.
- Но результатами мышленья делиться хочется порой...
- Все так, но уровень общенья тогда уж стал совсем иной. Контактный шлем почти мгновенно встречаться очно позволял в голографическом виденьи с любым субъектом, лишь бы дал на вызов тот свое согласье, и по сетям белковых схем порой в секунды завершался меж ними мысленный обмен. При этом лишь один участок системы встроенных мозгов в сеансе принимал участье. Других же центров и узлов "беседа" эта не касалась, десятки параллельных дел одновременно в них решались...
- И впрямь ты не в своем уме! Какому же тогда отделу рассудка, что стал так дремуч, с поры той подчинялось тело?
- Ну вот ты и нащупал ключ к загадке, хоть и не последней. Меж тем отвечу: своему на том этапе превращений была послушна плоть уму. Лишь он, медлительный и в целом уж рудимент (ни дать, ни взять) изнеженным, вальяжным телом мог без ущерба управлять. Лишь он, талантливый ли слабый, мог реагировать путем на жажду, голод, на усталость, на хворь, позывы, только в нем живые чувства находили привычный отклик, и пока один он властвовал над ними. Но мчали годы, и рука неумолимого прогресса передала (прогресс суров) и сферу плотских интересов во власть искусственных мозгов. Что делать? Акт закономерен. Как в старину поэт сказал: чтоб ни случилось, в мире этом хитрейший будет править бал. А впрочем, буду осторожен в суждениях, ведь в спарке той нам различать уж стало сложно, где разум свой, а где - чужой. Одно скажу: еду от пуза, движенье, сон тот новый мозг иначе как сплошной обузой воспринимать уже не мог. Все, что физическую радость несло в былые времена, теперь ему уж было в тягость...
- Ты ври, милок, да меру знай! И речь тут не о сне и пище, чтоб тело в форме содержать. Есть-пить ведь можно по привычке и по нужде ночами спать. Но небом данное влеченье друг к другу женщин и мужчин возможно ли без наслажденья? Как ту вершину из вершин физического сладострастья ты мне прикажешь оценить? И можно ли, скажи, сравнить любое высшее из знаний с минутой, так желанной нам, когда от ласк "плывет" сознанье, и сотрясает плоть оргазм?
- Желанной нам? Я верно понял? Ты не для рифмы так сказал? Но как же, будучи бесплотен, ты все ж до тонкостей познал нюансы плотских наслаждений?
- Я - Бог!! Прошу не забывать. И мне "по штату" провиденье отпущено за тем, чтоб знать.
- Но почему в подобном праве тогда отказываешь мне? Мне, чья божественная память надежнейше хранит в себе все, что когда-то в этом мире в реальности произошло и зафиксировано было в строках, процессорах, кино. Все, от доверчивых признаний познавших в сексе толк людей, до помрачительных фантазий жрецов любви планеты всей века копилось в недрах этих и, не старея, в них живет в готовности раскинуть сети и лишь сигнала только ждет.
- Выходит ты по этой части как похотливый старикан воспоминаниями счастлив? И ими сыт, и ими пьян? Мне жаль тебя...
- Не трать напрасно на жалость времени, мой Бог. Поверь, не так уж все ужасно. Ты лучше вспомни, что про мозг я с полчаса тому долдонил. И мне казалось, будто ты из монолога что-то понял. Как я наивен был, прости. Но повторюсь. Долготерпенье - мое второе естество, хоть зря, Господь, с таким усердьем испытываешь ты его.
- Никак грозишь?
- Помилуй, Боже! Да разве ж я на то решусь? Богам грозить - себе дороже, от скуки я уснуть боюсь. И эта исповедь - впустую, коль не захочешь ты признать, что наслажденье формируют не глаз, не ухо, не ноздря, не чутких рук прикосновенье, не жаркое слиянье губ, не страстное совокупленье, а центры, что гнездятся тут. Они одни в безумстве красок по импульсным сигналам тел вершат картины сладострастья. То - их забота, их - удел! Сигналы же элементарно возможно в память записать и по нужде иль непрестанно в те центры страсти подавать.
8.
- Что ж, уловил. Но скучновато наверно все ж без новизны?
- Во мне живут мильоны актов, прошедших конкурс красоты. И каждый нов и необычен...
- Но не твои ж! А лишь чужим питаться как-то неприлично.
- А кто сказал, что я один?!
Но чтобы с темой щекотливой нам завершить, скажу, что мне любовь Тарзана с Моной Лизой по силам "раскрутить" вполне. При том испытывать бездонно смогу одновременно я и страсть загадочной Джоконды и пламень джунглей короля. И всколыхнут реальней яви своей мятежной новизной мне чувства милые детали затеи этой неземной. Ее улыбка, нежность кожи, восторженно стыдливый взгляд и шопот, сбивчивый от дрожи, волос пьянящий аромат. И дикий норов исполина, мышц чутких тонкая игра и полог неба жгуче-синий, и изумрудная трава. Все до подробностей мельчайших себе в награду мозг-Эрот богаче, натуральней, ярче, чем в яви воспроизведет.
И так в бессчетных проявленьях картины жизней, прожитых реально сонмом поколений, иль в виртуальностях крутых по изощренному заданью способен Разум воссоздать, и нету силы в Мирозданьи, ему способной помешать. Однако, мы в повествованьи сошли с намеченной тропы.
- Пустое. От твоих признаний мне в пору уж с ума сойти. Ты - вот что. Поясни-ка лучше, проговорился иль соврал, что затаился в этой куче ты не один?
- Ну что ж? Я знал, что этот факт тебя встревожит.
- Ничуть. Но ты ведь говорил, что нас разумных в мире двое.
- Тогда я несколько сгустил. Конечно, как объект, как "куча" живу один я на Земле. Мне так удобней и сподручней. Но в куче, стало быть, во мне сосредоточены мильоны духовных сущностей...
- Людей?
- Конечно. Но не тех двуногих, чей образ в памяти твоей с поры хранится первозданной. Тот недоразвитый народ, что унаследовал Адама, давно нигде уж не живет. Нет, он в веках не растворился, не канул в Лету, не исчез. Над ним лишь вволю потрудился не знавший устали прогресс.
Спроси себя, Отец Вселенной: на кой нетленному уму сдалось болезненное тело? Ужели только потому, чтоб, к месту теплому привыкнув, всю жизнь от страха трепещать, как ненароком бы не сгинуть от тромба, грыжи иль прыща? Ведь сколько бы не отпустила жильцу природа, век ли год, неотвратимая могила ему объятья распахнет. И, хоть упорно обещали в церквах служители твои с кончиной нам в небесных далях рай и бессмертие души, та призрачная перспектива пленяла далеко не всех. А тут живем, умом ретивы, и вечность нам - совсем не блеф.
Но вывод, ныне столь бесспорный, тогда нам дался нелегко, и под большим была вопросом реализация его. Нет, не удачей, а напротив путем, нацеленным в тупик, мы посчитали этот опыт. И с тем смирились, но пути твои ведь неисповедимы. И вскоре наступил момент, когда нам стал незаменимым курьезный тот эксперимент. Сейчас кремень я, сгусток воли, и все же, знаешь, не могу без содрогания и боли ту злую вспоминать беду. Когда нежданно, в пик расцвета нас словно дьявольская тень стремительно и беспросветно настигла страшная болезнь. Они и прежде возникали различны в тяжести своей, но мы легко их побеждали - лекарств, методик и врачей тогда не знали уж нехватки, и к ним доверие росло, но перед этою загадкой померкло наше мастерство. Лишь вирус в соприкосновенье с лекарством созданным вступал, его коварный мутагенный процесс немедля ожидал. И "до корней" преображенный он долго с жертвой не играл, а с силой удесятеренной ее погибель довершал. И мы случайностей, мой Боже, тогда не знали ни одной, чтоб кто-нибудь из зараженных избег дороги в мир иной.
Поймешь ли ты всю суть трагизма бессилья нашего, когда лавинно, неостановимо опустошались города? Когда в мученьях, корчах жутких цветущий прежде организм уж на двенадцатые сутки агонизировал, а с ним в небытие неотвратимо как привиденье ускользал духовный мир неповторимый...
- И что ты нового сказал? Уж так устроен мир от века, что и рождение и смерть шагают рядом с человеком. Рожденный должен умереть!
- Легко сказать, что смерть - призванье. А коль несет в себе она угрозу для существованья? Не велика ли ей цена? И хоть в конце концов победу над мором одержали мы, создав мутанта-самоеда, жить дальше в страхе не могли. Тот памятный урок суровый, та разгулявшаяся жуть заставили нас по другому взглянуть на "тупиковый путь". И гожим от любых напастей не лишним показалось нам на все века иметь в запасе "оборонительный плацдарм".
9.
Открой, Господь, что в райских кущах воркуют ангелы про нас, про человеческую сущность? Непостижима? Вот те раз! Меж тем задачи плевей нету: нам сущность проще прочитать, чем допотопную газету и дельта-кодом описать. Талант и память, тип мышленья, запасы знаний, кругозор, характер, хобби, круг общенья, привычек типовой набор. Всех этих качеств совокупность да чувств затейливых комплект и формируют нашу сущность, обширный личностный портрет. А списанный с оригинала с особой тщательностью он в белковых сотах занимал уж микроскопичекий объем. При этом копии "портрета" любым размножить тиражом, как с мертвеца когда-то слепок, для нас являлось пустяком. И, вникни, каждая из копий, что место заняла в строю, могла продолжить между прочим уж жизнь отдельную. Свою! И я не в праве восхищенья и гордости своей скрывать, ведь мы тогда простым деленьем рассудок стали размножать. Не дивно ли, когда, к примеру, потолковать о том, о сем могли "собраться" семь Вольтеров и столько ж Моцартов?
- Дурдом!
- Тут наши совпадают мненья. И потому Большой Совет был вынужден принять решенье о вводе квоты на "портрет". И уж согласно этой квоте могли мы с личности одной списать не более двух копий: на жизнь, в архив, а там...
- Постой! Что слышу я? Архивы, квоты, решения, Большой Совет... Тебе дурить пришла охота, разыгрывать меня?
- Ну нет! Я врать тебе, Господь, не волен, хотя б и очень захотел. Ведь диалог наш подконтролен.
- Кто контролировать посмел?
- Не понимай все так буквально, имел в виду всего-то я, что под контролем Совещанья находится лишь речь моя. И от тебя, Творец, не скрою: все до единого слова, услышанные здесь тобою, - плод коллективного ума.
- Когда же эти совещанья проводишь ты, коль несмотря на все усердье и старанье порой не успеваю я постигнуть смысл твоих речений в их нарочитой простоте?
- Прости, но скорости мышленья у нас давно уже не те. Слова же, что тебя смущают, как и в былые времена, смысл неизменный означают, и не отпала в них нужда. Конечно, мы в научном смысле большой преодолели путь. Тебе такой не мог присниться, ну, а в общественном - лишь чуть. И потому все атрибуты той незапамятной поры, такие, скажем, институты, как Президент, Совет, суды, парламенты, сенаты, думы, архивы, льготы и чины, награды, выборы и тюрьмы, нам и сейчас, как встарь нужны.
- Какие тюрьмы? Да ты спятил! Иль эта кочка - не тюрьма? Повремени чуток, приятель, не то и впрямь сойду с ума. А ведь как пел, как заливался: "Свободный, дерзкий, только он...", и я, признаться, уж поддался - мол, и не так ужасен сон. И что ж? Лукавому пройдохе доверился, выходит, зря? Тут все как в дикие эпохи - начальники и лагеря!
- Мне странно это возмущенье. А рай построен твой не на иерархических ступенях? А ад не хлеще ль, чем тюрьма. И может ли вообще в природе сообщество существовать существ и равных и свободных? Коль знаешь, так прошу назвать. Но не пытайся даже лучше - не знает жизнь ни в косяке, ни в жалкой муравьиной куче, ни в стаде равенства. Нигде! А средь разумных и подавно, тебе ли этого не знать, ведь и в раю-то каждый ангел архангелом мечтает стать. А здесь - не рай! Здесь колготится мильярдов душ конгломерат, и все исполнены амбиций, и все желают в "первый ряд". Тут без железной дисциплины никак нельзя. Тогда разброд в умах пойдет неодолимый, и хаос разум захлестнет. А потому в глубинах этих суровый властвует закон, и небрежение к запретам преследует нещадно он.
- Но в чем - суровость наказанья? Что черным вороном кружит над злонамеренным сознаньем, коль все в тюрьме уж?
- Не скажи. Страшней оков, мешков бетонных грозит жестокостью своей нам голод информационный, что отключеньем от сетей по приговору тройки судей осуществляется, едва на заседании их будет твоя доказана вина. И срок от часа до недели, по сути в роли мертвеца, от злых излечит намерений на век любого хитреца.
- Ну, а чины, награды, льготы. В чем нужно доблесть проявить, в чем обскакать себе подобных, чтоб доступ к льготам получить?
- Заслуги! Только лишь заслуги еще из прежней жизни той. Да, Отче, именно оттуда их каждый захватил с собой. Ударник, деятель, участник, лауреат и депутат - здесь строго все по этой части, у каждого - свой аттестат. Отсюда - льготы, а награды уж ныне может получать любой, кто в состязаньях разных призером ухитрится стать. Награда же, как знак признанья, теперь одна для всех заслуг – БИОЭНЕРГИЯ СОЗНАНЬЯ!!!
- Довольно! Сыт! Замкнулся круг...
Э П И Л О Г
Разговор классного руководителя Марии Ивановны с учеником 4-Б класса Гориным
- Вот тут я с Господом согласна. Насытился не только он твоею выдумкой ужасной...
Ну, право, Горин, ты смешон. Прочти еще раз, как в заданьи был сформулирован вопрос?
- Я помню. По последним данным дать приблизительный прогноз развития живой природы на двадцать следующий век. Как будут процветать народы, чего достигнет человек? И я обязан, Мариванна, как на духу признаться в том, что результат отнюдь не странный вначале вышел. Но потом я в уравненьях Лагуэнта так, ради шутки, изменил лишь пару коэффициентов и с тем компьютер загрузил. Ну, а итоги вычислений, что так не угодили Вам, он на конец тысячелетья экстраполировал уж сам. И эту форму изложенья - под диалог, размер стопы он, не спросивши разрешенья, сам обозначил. Кстати Вы, мне кажется, совсем напрасно не дочитали опус сей - в конце там много мыслей классных...
- Ну полно, Горин, будь скромней. Поверь, не первый ты, кто Бога желает выставить глупцом. Ума не надо тут большого... Короче, завтра жду с отцом. И он (о, как бы я хотела) уж разъяснит тебе сполна, какую роль играет тело в преумножении ума.
Ступай же с глаз...
________________
|
Рассказ открыт для комментариев