014 Суспириум

    Я пытаюсь сделать глубокий вдох, вобрать в себя хоть одну молекулу живительного кислорода, волей случая залетевшую к нам. Звон голодных легких прорывается в окружающее пространство. Мне немного больно. Напряженный мозг снова прокручивает одну и ту же мысль. Снова и снова…
     Когда Закревский говорил о колоссальных возможностях проекта, всем казалось, что началась новая эра в эволюционной медицине. Профессор умел зажигать сердца. Его крючковатый нос чуть подергивался в такт словам, словно пытался подчеркнуть важность сказанного. Глаза сверкали, морщинистые старческие руки яростно жестикулировали, а гортань выдавала новые порции неопровержимых доказательств.
     - Мутации, накапливающиеся со временем в человеческом организме, ведут к разбалансировке стройной системы. Родимые пятна, седые пряди, кожа, теряющая былую упругость – все это лишь внешние проявления спонтанных мутаций. Основные же процессы идут на матрице родительской молекулы ДНК. Я говорю о синтезе. В ходе этого действа каждая дочерняя клетка получает по одной копии молекулы идентичной материнской. Передача генетической информации точна, несмотря на воздействия различных мутагенных факторов. Таких как…
     Профессор, хитро прищурившись, кивнул, вальяжно развалившемуся на стуле, Харунову:
     - Таких как…
     - Ионизирующее излучение, конечно,- доцент победоносно окинул аудиторию взглядом.
     - А еще?
     - Ну, солнечные лучи, то есть самый что ни на есть ультрафиолет,- весело добавил Харунов.- Я уже год после ваших лекций загорать не хожу. Все у камелька греюсь.
     Бледный цвет лица доцента был отличным подтверждением его слов. Серые глаза на этом фоне казались слишком контрастными, выразительными. Схожесть Харунова с драматическим актером и подталкивала профессора к обмену репликами. Все это добавляло театрального эффекта его докладам.
     - Еще что?- не унимался Закревский.
     - Еще? Химические вещества, обладающие негативными для органики свойствами…
     Профессор рассеянно кивнул и неожиданно обратился ко мне:
     - Балатин. Что можете добавить?
     Я растерялся, но спокойный взгляд Закревского помог мне сосредоточиться.
     - Ретровирусы?
     - Ну, наконец-то! Да! Главные враги всех позвоночных. Коварные существа, мешающие репарационным механизмам устранять повреждения.
     Одной из главных особенностей профессора была его привычка объяснять нам сложнейшие процессы как можно проще. Словно перед ним находились неоперившиеся первокурсники, а не умудренные практическим опытом ученые. Мы снисходительно выслушивали эти зачастую яркие и образные примеры, внутренне улыбаясь их казавшейся наивности.
     - Напомню. С помощью репарационных механизмов ошибочный участок ДНК вырезается и на этом месте восстанавливается исходный, правильный. Вот такая умная штука наш организм. Мутации возникают лишь тогда, когда репарации по каким-то причинам не работают или повреждение настолько серьезно, что не справляются с его устранением.
     Закревский замолчал. Подошел к лабораторному столу и взял одну из бесчисленных пробирок. Подняв ее над головой, он выдержал торжественную паузу, затем громче обычного произнес:
     - Коллеги! Друзья мои! Представляю вам результат кропотливого труда трех последних лет. Суспириум! Величайшее достижение современной науки! Потрясающий воображение синтез нанотехнологий и микробиологии. Надежда нашей страдающей цивилизации в борьбе с Глодехос.
     Все притихли. Волнение профессора передалось аудитории. Мы были наслышаны о проекте, но информация, поступающая из лабораторий была скудной и к тому же окутанной различными домыслами.
     - Я пригласил вас для оглашения нового этапа исследований. Все готово для начала испытаний. Мне нужны добровольцы.- Закревский погладил тонкое стекло пробирки.- Кроме дополнительной оплаты, спецпайка  и отгулов участники эксперимента получат возможность войти в историю науки.
     Начался веселый галдеж. Не часто наши вели себя так беззаботно.  Ввысь взлетело несколько рук.
     - А как там мышки?- прорвался сквозь гул голос Палина.
     Высокий, суховатый, всегда насупленный Семен Палин слыл в коллективе ворчуном и пессимистом. В его неожиданном вопросе слышались нотки недоверия и какой-то неуловимой пока тревоги.
     - Мышки? Мышки себя чувствуют очень даже хорошо!- профессор замолчал, подумал и окрикнул Крюкова - заведующего лабораторией.
     Тот появился не сразу. Вид у него был слегка озабоченным, морщинистый лоб покрыт испариной, руки безвольно болтались вдоль тела.
     - Тут желают посмотреть на наших подопечных Николай Васильевич. Мы можем это устроить?
     Крюков нахмурился, холодно кивнул и отправился за террариумом.
     Животные на первый взгляд вели себя как обычно. Гладкие белые шкурки лоснились, лапки энергично протаптывали себе путь по смоделированным лазам, круглые глазки сверкали. Я не заметил ничего особенного в их суете. Никто не заметил. Но Палин в упор уставившийся на зверьков задал один единственный вопрос, который показался тогда нам глупым:
     - Они дышат?
     Смех, прокатившийся по залу, заставил его смутиться, покраснеть и Семену пришлось откинуть мысль о дальнейших расспросах. Палин заковылял на свое место, неуклюже спотыкаясь о чьи-то ноги.
     Мне показалось, что в эту минуту Крюков побледнел, но через мгновение, произведя над собой усилие, снова пришел в норму.
     Вокруг Закревского столпились желающие пару недель повалынить, профессор записывал фамилии в бланк и что-то говорил будущим подопытным об обязательном медосмотре. Я проводил взглядом уносящего мышей Крюкова и направился к выходу. Желания участвовать в эксперименте у меня не было. Надо было закончить пару квартальных отчетов и выкроить время на поездку к сестре, с которой мы не виделись уже много времени. Им в резервации приходится нелегко, и я стараюсь подбрасывать им иногда часть нашего пищевого пайка. Худенькие ручонки племянника, напоминающие сухие ветви, робко тянутся к пище, и когда он пытается сказать слова благодарности, у меня сжимается сердце. Препараты которые я привожу им, безусловно, облегчают их существование, но лишь глобальные достижения науки смогут окончательно остановить гибельные процессы.
     Я не сразу сообразил, что звонит телефон. Кто мог беспокоить меня в такую рань? В выходной? Голос Закревского я узнал сразу. Профессор буквально умолял меня выручить коллектив. Говорил, что проект на грани срыва, если я не соглашусь уделить науке немного своего времени.
     - Этот дополнительный опыт с дупликацией необходим. Кроме вас под рукой никого не оказалось, и мы вынуждены просить вас об одолжении.- Закревский говорил быстро, чувствовалось, что ситуация безвыходная.- К семи мы ждем вас. Оборудование запущено. Я поговорю с руководством о дополнительных преференциях на ваш счет.
     Тогда я впервые ощутил в его словах страх. На Закревского, несомненно, началось давление со стороны. Запугивать и угрожать теперь умели очень эффективно. Все эти слова о толерантности, о правах личности превратились в пустой звук. Основным рычагом воздействия являлись чаще всего близкие.
     Я поддался его уговорам лишь из уважения к титулам и званиям, которые профессор получил по заслугам, что не часто бывает в наши дни. К тому же не хотелось показать себя неорганизованной группой перед нашими западными партнерами. Наскоро позавтракав, приняв холодный бодрящий душ и отправив сообщение сестре о задержке, я помчался в Исследовательский центр. Мой электромобиль остановили для проверки лишь пару раз. Серебристый пластиковый идентификатор, определяющий высший статус, избавлял меня от многочисленных проблем. Но даже он не мог защитить от полных ненависти, зависти и отчаянья взглядов обычных людей. Больных, гибнущих на этой отравленной планете.
     Лишь на последнем повороте к лабораториям меня остановил полноватый полицейский с покрытым алыми язвами лицом. Он что-то долго осматривал в кузове, ворошил пустые боксы из под химикатов и бубнил себе под нос. Обычно я засовывал в потные ладошки таких как он ребят, пару другую капсул, но сегодня, второпях, ничего ценного прихватить не удалось и отъезжая я услышал сквозь сдавленный кашель брошенное им «чтоб ты задохнулся, фраер». Сейчас я вспоминаю эти слова с горькой ухмылкой, а тогда…
     Да, условия жизни таких как я  можно назвать сносными, хотя для таких как тот коп они являются несбыточной мечтой. Существование почти без боли, почти без страданий. Но сколько мне пришлось добиться всего и чего мне это стоило…
     Наступило время, когда главной ценностью стали знания. И овладеть ими могут лишь избранные, лишь те, чей мозг в состоянии решать сложные задачи, искать ответы на возникающие снова и снова вопросы. Мне рассказывали, как после первой волны вырождения стали терять свое значение деньги. Крах бирж, банковской системы. Системы привычных вещей, вообще. Сознание людей не находило опоры, психозы стали массовым явлением. Убийства, насилие заполонили мир. И в этом хаосе островками надежды стали Исследовательские центры, вроде нашего. Объединение их по всему миру стало первым шагом к выходу из сложившейся ситуации. Второй шаг предстояло сделать нам. И назывался он Суспириум.
     У пропускного пункта я встретил Крюкова. Он хотел мне что-то сказать, но в это время к нам подошли два рослых, серьезных парня и настойчиво предложили нам сопровождение.
     Не выспавшийся я смутно воспринимал все, что происходило в то утро. Помню массу нового оборудования, которого раньше не было. Мелькание многоцветных дисплейчиков, с постоянно скачущими показаниями, завораживало мой сонный разум. Не хотелось задавать ни каких вопросов, просто скорее выполнить свой пассивный долг перед наукой и вернуться домой.
     Высокий незнакомый мне человек в интерактивной маске советовался с Закревским по поводу каких-то настроек. Говорил он на английском, неспешно подбирая слова. Из всего сказанного я понял только, что собираются увеличить длину теломеров – участков ДНК, поддерживающих целостность концов хромосом. Профессор считал эти структуры самыми уязвимыми в цепочке и когда рассказывал о них на лекциях, то непременно удрученно вздыхал. Это было его любимой темой.
     Женщина лет сорока, с очень серьезным лицом, которую я так же видел впервые, помогла мне устроиться в громоздком стеклянном саркофаге. Я был немного обеспокоен лишь тем, что не встретил больше ни одного добровольца из наших. Приводы зажужжали, и матовая крышка проползла перед глазами, растворяя все внешние звуки. Мне пришла на ум мысль о том, что именно так уходили в иной мир древние фараоны.
      Люди в белых халата сновали туда-сюда, деловито подстраивая электронику. В абсолютной тишине они казались мне зловещими призраками, выполняющими магические ритуалы. Внезапно промелькнуло бородатое лицо Федотова – программиста модуляторов. Он смешно скривил рот, и мне стало не так жутко в этом гробу.
     Все вдруг замерли и уставились на меня.
     « Вводим суспириум »,- прочел я по губам Закревского.
     Немного кольнуло выше локтя. Затем я погрузился в сон.
     Когда я пришел в себя, то увидел, что Федотов приставляет к моей стеклянной люльке экран  ионного облучателя. Это еще что? Мы так не договаривались! Мой пульс от негодования участился. Я даже от рентгенологических исследований постоянно увиливал, относясь к этому действию с большим подозрением. Впрочем, когда микробактериям стало наплевать на антибиотики и инфекции разбушевались, мне пришлось на время свыкнуться с лучевым сканированием. Но ионное облучение! В этот раз Федотов на меня даже не взглянул. Белые халаты натаскали откуда-то защитных щитов, и пока происходил монтаж, я пытался восстановить дыхание.
     « Не волнуйся,- сказал я себе.- Тут работают профессионалы. Это передовой край науки ».
     То, чем я дышал внутри саркофага, наполняло мои легкие энергией, которая распространялась все дальше и дальше, к каждой клеточке, к каждой молекуле.
     Суспириум разрабатывался Союзом Исследовательских центров несколько лет. Мы были далеко не первыми испытуемыми в этом проекте. Но каждый раз что-то не получалось так как планировалось и триумф человеческой мысли переносился на неопределенные сроки. Когда мир вокруг тебя рушится, первое, что нашептывают инстинкты это сбежать, спрятаться от напасти, изолировать себя от общих проблем. Те, кто поддался подобным рассуждениям, погибали. Кто от болезней, а кто от рук, повылезавших из своих берлог психов. Я тоже не сразу понял, что спасение в объединении: опыта, силы, духа в конце концов. Но когда до нас с Джеем дошло, мы примчались на угнанных нами «хондах» в Пункты взаимопомощи – предшественников Исследовательских центров. Джей погиб через несколько месяцев в стычке с бандитами, защищая обоз с продовольствием. Я же к тому времени безвылазно находился в секторе первичного обучения. Тесты показали склонность к биологическим дисциплинам, чему я был крайне удивлен. Впрочем, когда твой организм начинает давать сбои, появляется желание узнать, как он устроен. Нас пришедших с улиц не сразу посадили за парты. Именно тогда я впервые почувствовал себя подопытным кроликом. Настоящие кролики были гастрономическим дефицитом. А в пик кризиса то же можно было сказать и о крысах. Мне, правда, попробывать их не довелось, но моей сестре…
     Я не заметил, как вновь вырубился. Проснулся от звука отползающей крышки. Мне помогли выбраться, ноги затекли, и пришлось несколько минут посидеть на кушетке, разминая их. Сколько времени длился опыт, сказать было трудно. Немного кружилась голова. Помощник Закревского – Удоратов настойчиво подсовывал мне какую-то мутную дрянь. Сопротивляться и задавать вопросы сил не было, и я одним глотком все выпил.
     Домой меня доставляли те два парня, что встретили у входа. Я безразлично пялился в окно, когда их бронированный джип гнал по проспекту. Мои сопровождающие были молчаливы и суровы. Заговорили они только тогда, когда пришлось встать в пробке.
     - Похоже на теракт,- сказал тот, что находился за рулем.
     Впереди клубился столб черного, густого дыма. Выли сирены, сигналили озлобленные водилы.
     - Тачку паркуй, ловить нечего. На метро поедем,- быстро принял решение второй.- Стволы не забудь!
     Им было наплевать, что я еле ноги переставлял. Ребята постоянно меня подгоняли, бесцеремонно распихивая толпившихся на пути. Воздух в подземке был настолько спертый, что я старался вдыхать как можно реже. Тут внизу память вернула тревогу и отчаянье. В мчащемся вагоне я приметил группу афроамериканцев. Все стройные, мускулистые внимательный взгляд спокойных глаз. Они очень контрастировали с парой отморозков, сплевывавших на пол и обсуждающих с помощью отборной ругани какие-то свои проблемы. Эти неадекватные были нашими, но симпатизировал я почему-то чернокожим. Европеоиды сдавали свои позиции на планете, и это было очевидно, даже моему уставшему от всего разуму…
     До моей квартиры добрались без проблем. Парни проводили до двери. Выпить что-нибудь твердо отказались. Велели не выходить, лишний раз из дома и вручили для связи видавший виды мобильник.
     К вечеру я уже чувствовал себя почти нормально. Достал с полки пару томов, чтобы освежить в памяти последствия воздействия ионизирующего излучения на организм и удобно развалившись в кресле предался размышлениям. Я полагал не лишним заранее сформулировать вопросы, которые непременно задам Закревскому при скорой встрече.
     «Ионизация, создаваемая излучением, приведет к образованию в клетках свободных радикалов, которые в свою очередь вызовут разрушение целостности цепочек нуклеиновых кислот,- рассуждал я.- Но это прямой путь к гибели клеток или к онкогенезу. Хотя возможно еще внесение изменений в ДНК, но что или кто проконтролирует этот сложнейший процесс? Избавляться от меня таким способом слишком накладно, канцерогенез нахрен, остается только индуцированный мутагенез. Но это же колоссальный риск! Для подобных опытов можно было приволочь пару бродяг с улицы. Полагаю я их ценнее. Вон книжки читаю».
     Мысли уводили меня в сторону, на смену самоиронии пришла тревога. Я отбросил талмуд, уставился на лампу. Что же они такое делали? И почему я? Не спросили согласия, не предупредили ни о чем! Где-то в глубине зарождалась злость. Но повертев в руках телефон, я все же заставил себя успокоиться. Позняк метаться! Что сделано, то сделано. Отложим объяснения на ближайшее время.
     Занявшись приготовлением ужина, я понемногу отвлекся от гнетущих меня забот. Запах тушеных овощей с мясом распространялся по каморке сладкой волной. Генетическая модификация продуктов перестала беспокоить меня еще со времен «тотальной кормежки», когда правительства напрямую довели до населения основную идею – или питайтесь этим, или ищите натуральную пищу. А где искать? Движение продовольствия стало неконтролируемым. Каждый овощ не проверишь. Перестали брать китайский товар, пошли партии с Узбекистана и Таджикистана. Сначала думали, что там все чисто. Откуда в средней Азии генная инженерия? Там-то уж все точно натуральное. А нет! Именно из стран третьего мира и текли реки всякой дряни от картошки до дорогих лекарств. Где уровень жизни ниже там и понятия о вреде искусственно синтезированных веществ ниже. Или нет его вовсе – этого понятия, или наплевать всем. Впрочем, вред модификаций оказался вопросом спорным. Кто-то оказался устойчивым, кто-то нет.
     «В мире нет ничего кроме атомов и пустоты между ними»,- сказал Демокрит в свое время, и его не очень интересовало расположение этих атомов в пространстве.
     С наслаждением поедая свой ужин, я предался философическим размышлениям – связь этих двух милых сердцу процессов была для меня неразрывной. Пытаясь понять прошлое, поймем и настоящее. Законы мира универсальны. Мое прошлое, мое настоящее, мое будущее…
     Я спал как убитый. В ту ночь я не видел снов.
     На утро у меня началась мигрень. Аппетита совершенно не было и я, скорее для порядка, проглотив кусок ветчины, вышел пройтись и подышать остатками свежего воздуха. Запел телефон. Звонил Закревский. Сказал, что днем за мной заедут и, что надо проверить мое состояние. Я ответил утвердительно, вернул мобильный в карман и попытался вздохнуть…
     Вздоха не получилось. Дыхание сначала сбивалось в короткие всхлипывания, затем на какое-то время исчезло совсем. Минуты три я не дышал! Я не мог дышать! Организм не желал дышать!
     Вернувшись в квартиру и измерив артериальное давление я немного успокоился. Давление было в норме. Внешне тоже ничего не изменилось, разве что появилась бледность и небольшая дрожь в руках.
      Пальцы лихорадочно забегали по сенсорам телефона. Коммуникатор Закревского не отвечал. Я лег на кровать и уставился в потолок, стараясь дышать как можно ровнее. Днем за мной не заехали. Ближе к вечеру я снова набрал профессора. Безрезультатно. Вспомнив, что не обедал заглянул в холодильник, достал здоровый кусок налима. Этого прожорливого падальщика в последние года развелось столько, что его мясо стало основной пищей для живущих вдоль рек людей.
     Я включил телевизор и начал не спеша разделывать склизкую плоть. Внезапно до моего слуха донеслось такое, после чего все мысли о еде мгновенно улетучились.
     « Неман практически стерт с лица земли. Погибли не менее десяти тысяч жителей… Взрывная волна достигла… Зона радиоактивного заражения…»,- голос диктора звучал монотонно и бесстрастно.
     Я переключил канал. На картинке пылала нефтяная вышка. Столб огня взлетал к небесам. На следующем канале показывали очередные беспорядки. И вот снова Неман. Картинка мутная, нечеткая, но отражающая главное – безысходность происходящего. Присутствие Глодехос чувствовалось в каждом кадре: в движениях мечущихся жителей, в их объятых безумием взглядах, в криках. Они были растеряны. Гримасы приматов, запечатленные трясущейся камерой, окончательно выбили меня из колеи. Я зло дернул за провод, экран погас. Есть уже не хотелось. Ничего не хотелось.
     Было уже темно, когда в дверь позвонили.
     «Это от Закревского. Ну, наконец-то!»,- подумал я и рванулся к двери.
     На пороге стояла Олеся. Большие голубые глаза, в обрамлении длинных ресниц заискивающе смотрели на меня. На ее черном платье играли блики от мерцающей в коридоре лампы.  Она кинулась мне на шею, влажные губы зашелестели по моему небритому лицу. Я мягко отстранил свою бывшую подружку. Сегодня мне уж точно было не до нее.
     Выпроводил Олесю я лишь через пару часов, за которые мне пришлось прослушать с десяток историй о чудовищной аморальности мужского населения в нашем городе, и увидеть попытку моего налима сбежать из кастрюли вместе с водой. Олеся была никудышная хозяйка. К тому, что она была почти всегда пьяна, когда приходила ко мне, я успел привыкнуть.
     «Вот кому не стоит бояться ужасную Глодехос»,- с умилением подумал я, обнимая на прощанье это странное существо.
     Уха оказалась пересоленной. Насытился я скоро.
     От Закревского не было никаких известий.
     Ночью я снова переставал дышать. Раза два или три. Под утро мне стало казаться это естественным. Мой мозг продолжал работать как обычно. Никаких негативных последствий, напротив сознание было как никогда ясным.
     Проснулся я от душераздирающих криков, доносившихся с улицы. Заставил себя быстро подняться и выглянул в окно. Я приучался оказывать хоть какую-то помощь тем, кто в ней нуждался. Даже окрик мог бы спугнуть негодяев. Но внизу было уже тихо и пустынно. Я вспомнил историю рассказанную мне Джеем.
     « Мы шли с Кэтрин по грязному пустырю, что возле взорванного супермаркета,- не спеша говорил он.- Пара отморозков тащила отбивающуюся девку в разрушенное здание. Кругом было полно людей, но никто не встрял. Я подумал, что моя задача защищать в первую очередь ту, что для меня дороже всего. Стиснув зубы и загоняя совесть, куда подальше я схватил Кэтрин за руку и прибавил шаг. У одного из парней под мышкой болтался ствол. Но это не оправданье… Ты знаешь, что такие же твари сделали с Кэтрин в Варшаве. И наверняка те, кто был там тогда думали только о близких. О своих близких ».
     Джей был хорошим парнем. Он многому меня научил. Повадки Глодехос он знал не из книжек и баек. Да, он немало выпивал, но кто теперь не злоупотреблял крепкими напитками. Только такие, как я, с растраченным здоровьем.
     Запел телефон. Я узнал голос одного из моих телохранителей.
     «Машина ждет. Выходи. Не забудь идентификационную карту»,- конкретно и четко пробасило из трубки.
     Внизу, поблескивая воронеными боками, стоял бронированный джип. Мы обменялись кивками, я плюхнулся на заднее сиденье и бросил взгляд на свою высотку. Прощальный взгляд. Я вдруг почувствовал, что вернуться мне не придется.
     Машина неслась как сумасшедшая. Правила движения уже давно не соблюдались, но тут было нечто из ряда вон. В прямом смысле. Почти весь путь мы ехали по встречке. Я не сразу понял, что кто-то звонит.
     - Балатин! Алекс! Выручай! Ты же к Закревскому едешь? Так? Я не прошел тест, Алекс! Это, конечно же, какая-то ошибка. Сбой в программе. Глодехос и я? Это же невозможно! Скажи Закревскому! Скажи, что это ошибка! Доступ в Центр мне запрещен,- жалобно доносилось из телефона.
     - Хорошо. Скажу. Ты не волнуйся, разберемся,- неровным голосом прохрипел я и дал отбой.
     Еще один, выпавший из колоды. А ведь, сколько амбиций было, сплошной понт. Любимое свойство Глодехос – внезапность. Все уверены, что с ними такого не будет. Долго Сычеву не протянуть. Хиловат для реальности. Мои рассуждения были бесстрастными, холодными. Я тоже изменялся, но по особенному.
     Откуда-то тянуло гарью. Мы пролетали мимо суетливо спешащих по своим делам людей, мимо многочисленных свалок, вдоль бензиновых луж, мимо очередной демонстрации, несущей коряво написанные плакаты с дурацкими требованиями. Стая одичавших собак, с пронзительным лаем бросилась нам вслед, но тут же отстала, теряясь в оставленных позади километрах.
     Подъезжая к Центру я заметил произошедшие вокруг изменения. Повсюду сновали вооруженные люди в камуфляже. Горластый командир отдавал короткие приказы своим бойцам, разворачивающим полевой айкьюстер. Слева возвышался огромный экран транслирующий ролики о необходимых действиях при Глодехос. Чуть поодаль на газоне лежало что-то прикрытое брезентом. Очертания напомнили мне форму человеческих тел.
      Комплекс зданий Центра был окружен высоченным забором из стальных листов наскоро приваренных к вбитым в грунт трубам. Об эстетике давно уже не заботились, и весь этот металл добавлял мрачности и тревоги в окрестный пейзаж.
     Сопровождавшие меня парни остались у пропускного пункта, а я немного замешкавшись у сканера вошел в Центр.
     Закревский говоривший с каким-то сотрудником увидел меня и направился навстречу.
     - Процессы ускоряются,- начал он.- Мы не ожидали подобного! Как ты?
     Я отметил про себя его измученный вид. Профессор пытался улыбаться, демонстрируя спокойствие, но глаза выдавали высшую степень возбуждения. При этом он внимательно разглядывал меня.
     - Нормально, хоть и есть несколько вопросов.- Что там, в Немане стряслось? Теракт?
     - Глодехос. Реактор перегрели. Ликвидаторы тоже не справились, и пошло поехало. Мы настойчиво предлагали отказаться от атома еще весной. Подобные технологии уже слишком сложны. Но не послушали, предъявили тесты с достаточным уровнем…
     Тут я увидел стоящий на площадке перед главным корпусом «сорок четвертый» Робинсон. Винтокрылая машина вызвала у меня удивление.
     - Еще кто-то летает? Ведь запрет.
     - Возможно последний полет. Но это пустяк по сравнению с…
     Закревский осекся. Посмотрел на часы.
     - Проект «Суспириум» подходит к завершающей стадии. Почти все готово. Пройди тест и ко мне в третий корпус. Там и поговорим.
     Профессор, устало переставляя ноги, отправился в лабораторию. Его белый халат причудливо колыхался на ветру.
     «Вот так же уйдет наука. Без шума, без суеты»,- подумал я в тот миг.
     Проверка проходила как никогда легко. Только пара бирюлек соскользнула с горки и укатилась куда-то под стол. Шот – тест занял не больше часу. Ловя взгляд Тировски, я подметил что-то вроде белой зависти. Он кропотливо вводил тысячные знаки после запятой, перепроверяя по несколько раз полученные данные. После последнего испытания, отсоединяя многочисленные датчики, Тировски сказал мне:
     - Мы тут тоже постараемся противостоять ей. Одних вас не оставят.
     В лаборатории Закревского меня уже ждали. С дюжину серьезно настроенных ученых, энергичных, уверенных в каждом своем действии, колдовали за электронными машинами. Прецизионные манипуляторы вводили в колыхающуюся клетку белые - розовые микроскопические частички. Высочайшее разрешение монитора позволяло видеть даже пульсацию клеточной мембраны.
     Профессор в задумчивости смотрел на процесс. Казалось, его гложут сомнения. Он несколько раз связывался по видеофону с коллегами из Европы, обменивался мнениями, что-то корректировал в данных.
     Меня снова поместили в экспериментационный саркофаг и попытались усыпить. Но отключить меня не получалось. Организм сопротивлялся анестезии, отвечая участившимся пульсом и ужасной головной болью.
     Бокс открылся, и я услышал вопрос приземистого человека с серебристым иньектором в руке.
     - Что будем делать, профессор?
     - Активируем как есть! Рисковать проектом мы не можем!- без малейшего сомнения выкрикнул Закревский, и мгновение погодя добавил, обращаясь уже ко мне.- Придется немного потерпеть.
     Сначала я, чуть напрягшись от непредвиденных осложнений, наблюдал за вводом модифицированной клетки в мои легкие. Часть болевых рецепторов все же оказались заблокированными и мучения были терпимыми. Но когда подали излучение, я завыл.
     - Ингибитор каспазы-8. Блокируем сигнал рецепторов. Как там остальные фрагменты? Амплитуда импульсов?- в голосе Закревского слышалось предельное напряжение.
     Некоторое время ничего не воспринимал, затем снова:
     - Удлиняем цитоплазматический домен. Перепрограммируем наш белок. Что с р53? Следим за структурой!
     Меня затрясло. Сильные руки придавили мое тело и больше не отпускали.
     - Активация завершена,- услышал я, сквозь пелену сознания.
     Все замерли и смотрели на дисплей. Бешено метавшиеся клетки начинали постепенно успокаиваться.
     - У нас получилось! Суспириум взял организм под контроль,- сказал кто-то.
     А я? Я больше не дышал. Моя грудь не вздымалась и освобожденная от давления лишь сохраняла какое-то странное напряжение, словно пробегал небольшой электрический импульс. Но я жил! Я жил не дыша! Все чувствовал, все осознавал, но больше не дышал.
     Завыла серена путая мои и без того угнетенные мысли.
     В лабораторию вошли два человека с идентификационными  планшетниками. Закревский подал им карту и указал на меня. Они считали данные, пробежались взглядом по таблице результатов, и один из них обратился к профессору:
     - Поздравляю, вас. В большинстве стран Научного содружества первая часть проекта также удалась. К сожалению, Бразилия, Албания, Пакистан, Иран и еще несколько государств не справились с задачей и выбыли из списка. Вашего мы забираем. Вертолет готов.
     - Позвольте мне сказать несколько слов нашему представителю,- попросил профессор и кивнул в мою сторону.
     - У вас десять минут. Мы будем ждать за дверью.
     Пришедшие испытующе посмотрели на меня, прикидывая реакцию на то, что я услышу и спешно вышли. Остальной персонал, возбужденно обмениваясь впечатлениями от произошедшего, также покидал лабораторию.
     Мы остались одни. Я и Закревский. Он немного помедлил, жадно опрокинул в себя стакан сока отдававшего коньячным ароматом и наконец, сел напротив.
     - Суспириум – это не только попытка модуляции функций ДНК, Алекс. Мы прошли долгий путь, чтобы остановить гибельные процессы. Остановить Глодехос. Нам пришлось изменить человека как вид. Да ни больше ни меньше, Алекс. Но и это не все тебя ждет еще кое-что. Задача более важная.
     - Я НЕ ДЫШУ профессор! Что со мной?- выпалил я.- Для чего это?
     Закревский посмотрел на видневшийся за окном горизонт.
     - Еще индийские йоги заметили связь дыхания с происходящими в организме процессами. Чтобы жить дольше, для того, чтобы активировать спящие в нас возможности они учились задерживать дыхание. Задерживать как можно дольше. Кому то удавалось добиться лишь одного вдоха в десять минут. Лучшие могли обходиться без воздуха полчаса, час. Это кажется невероятным, но это возможно. В результате они приобретали новые способности: потрясающую живучесть, долголетие, ментальные способности. Но чтобы не дышать совсем потребовались научные достижения сегодняшнего дня. Потребовался Суспириум. Именно он питает твои клетки, дает им энергию для жизни. Самому же ему надо совсем немного. Глюкоза и специальный белок – необходимые компоненты, остальное он добудет сам. Связь Глодехос с окислительными процессами была установлена слишком поздно…
     - Теперь все позади? Лекарство найдено?
     - Не совсем. Изменяя вид, мы должны предоставить ему соответствующую среду для выживания. Измененную среду.
     - Я что-то плохо понимаю цель всего этого, профессор. Что еще вы собираетесь там изменять?- я старался сдерживать раздражение, тревога овладевала мной.- Я и так не пойми, что!
     Закревский пытался говорить спокойно, но видя как я привстаю от услышанного, перешел на повышенные тона.
     - Да, вы тут все спятили! Это же типичная Глодехос! Когда вы сдавали тест, профессор?- я перешел на крик, я не мог больше воспринимать все это адекватно, потому что сказанное нельзя было воспринимать адекватно.
     На шум вошли те двое.
     - Успокойтесь! Все уже решено мировым сообществом. Это единственное решение. Иначе мы вынуждены будем применить силу,- глаза говорившего недобро прищурились, свое дело он знал.
     Меня уводили под усиленным конвоем. Оцепеневший от полученной информации мозг и не думал о неподчинении.
     За спиной я услышал голос Закревского:
     - Пойми, Алекс! Наша задача уже не спасение цивилизации, и даже не спасение вида. Мы должны спасти РАЗУМ, Алекс! И пока только так мы способны это сделать. У нас нет времени для обдумывания.
     Лопасти вертолета с шумом разрезали степной воздух. Мои сопровождающие давали мне какие-то указания и советы, но я не слушал их. Обреченность начинала уступать место чему-то более важному сейчас. Воле? Безумной воле. Любопытству? Безумному любопытству.
     То, что находилось внизу, перевернуло все мои представления о последних днях. Чувство гордости за человечество, оказавшегося способным сделать последний шаг к спасению, последний вздох перед возможной гибелью, предало мне сил и уверенности. Я понял, наконец, все величие проекта «Суспириум», его суть…
     Мы начинаем привыкать к нашему новому дому. Здесь на Марсе вполне приемлемая среда для организмов не нуждающихся в воздухе, способных к изменчивому давлению и низким температурам. Наша приспособляемость оказалась потрясающей. Суспириум знает свое дело, перестраивая молекулы в нужные последовательности и меняя их функции в зависимости от воздействий среды. Глодехос не мешает ему. Тут вне Земли ее силы иссякли. А те немногие проблемы связанные с физическими свойствами органики мы решаем старым добрым способом – с помощью неорганических веществ и материалов. Наши бункеры весьма комфортабельны и практичны, а научное оборудование пока отвечает всем требованиям.
     Дэвид устанавливает новый радиотелескоп. Сегодня тепло, но его брови покрыты инеем. Я тоже снял шлем. Помогать Дэвиду одно удовольствие, он не болтлив и доброжелателен.
     - Эй! Хорош уже пахать! Идем смотреть кино! Сегодня «Планета обезьян». Старая. С Чарлтоном Хелстоном. Короче, про нас!- смеется Совенко.
     Дэвид машет ему рукой.
     Нас тут почти две сотни человек. Мы все разные, но нас многое объединяет. На нас лежит огромная ответственность. Ответственность за человечество, такое далекое теперь. Мы Разум, как считал Закревский, и наша задача сохранить себя, во что бы то ни стало.
     Дэвид отряхивает прилипчивую марсианскую грязь и входит в дом. Я напоследок проверяю сканеры. Совенко хитро следит за мной.
     - Балатин! А вот ты мне скажи, почему то, что пришло на Землю назвали Глодехос? Не Чумой, не Вирусом там, не Мором, а какой-то Глодехос? Что это значит, вообще?
     Я внимательно смотрю в хитрые глаза. Шутит или правда не знает?
     - Глобальная деградация хомо сапиенс. Ученые придумали термин, журналисты сократили, потом наверно и позабыли что - почему. Причины не установлены, что-то на уровне ДНК.
     - Все ты знаешь!
     Он уходит.
      Я пытаюсь сделать глубокий вдох, вобрать в себя хоть одну молекулу живительного кислорода, волей случая залетевшую к нам. Звон голодных легких прорывается в окружающее пространство. Мне немного больно. Напряженный мозг снова прокручивает одну и ту же мысль. Снова и снова…
     Как там на Земле…