 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
|
1. Веранда с видом на океан
Ветер пахнет водорослями и солью. Или у соли нет запаха? Вот бы высунуть язык, попробовать ветер на вкус. Но нет, нельзя, неприлично. За столиком на веранде ресторана кроме Семы еще трое: Андрей Андреич, Таня и Танюшка. Когда Танюшка замолкает, слышен прибой, особенно если прикрыть глаза. Сема вдыхает тихоокеанский бриз и повторяет про себя, выстукивая пальцами ритм на колене:
– Я в Мексике, в Акапулько! Это ж надо... вот это да!
Что-то касается ноги пониже колена, будто тычется носом собака. Сема поднимает скатерть, заглядывает под стол. Его движение тотчас копирует Танюшка, она все повторяет за ним. Таня-старшая смеется и отдергивает босую ступню. Ее туфля блестит красным лаком под стулом, как выброшенная на берег лодка. Сема опускает скатерть, смотрит на Андрея Андреича – тот занят обедом и не замечает, как шалит его молодая жена.
Таня взглядывает на Сему, усмехается и опять трогает пальцами ноги его колено. Чувствуя, как жар поднимается к щекам, Сема бормочет извинения, выскакивает из-за стола и пробирается между столиками в глубину ресторана. Где-то здесь должен быть туалет. А, вот дверь. Неловко смачивает щеки – раковины низкие, рослому человеку жуть как неудобно. Смотрит в зеркало: лицо красное, оттопыренные уши тоже, на лбу пот.
В зеркале отражаются узоры кафеля, сине-желтые извивы напоминают график. Сема замирает – кажется, нащупал решение одной нетривиальной задачки. Он стоит неподвижно, не спугнуть бы мысль, глядит в точку и бормочет:
– Ага… нет, не канает... а так? А так интересно!
Не думая больше о Тане, возвращается за стол. Андрей Андреич сразу все понимает, он хорошо знает своего аспиранта:
– Что-то решил, Семен? Что?
– Да ту, дурацкую... с графами. Кажется, можно доказать, у нее нет решения.
– Ну молодец! – восклицает Андрей Андреич и откидывается на стуле, упираясь ладонями в стол.
– После обеда вместе обмозгуем.
Обмозгуем, это значит проверим доказательство и подготовим черновик статьи. Заниматься этим скучно, но Андрей Андреич считает, нужны сильные публикации. Нужны так нужны, ради научно руководителя можно и поскучать.
Таня ловит Семин взгляд, медленно проводит по губам кончиком языка, поворачивается к мужу и спрашивает тягуче, играя голосом, будто поет:
– Андрюшенька, а правду говорят, что твой Семочка – гений и будущий нобелевский лауреат?
– Таня, не смущай мне аспиранта, – вступается Андрей Андреич.
Сема благодарен за это заступничество. У него мало опыта с женщинами, тем более такими яркими и смелыми, как Таня. Днем ее открытые платья, танцующая походка и долгие взгляды вгоняют Сему в краску. Ночью она ему снится.
2. Конференция
Доклад читает Андрей Андреич – Сема не любит говорить перед залом. Выступления идут своим чередом, интересные перемежаются скучными, а в перерывах Андрей Андреич таскает аспиранта знакомиться с математиками из разных стран. Семино имя узнают, он в некотором роде знаменитость.
– Нужно заводить связи в научном мире, – учит Андрей Андреич, и Сема послушно жмет руки, называет себя и стоит, пока старшие обмениваются вежливостями.
Это не трудно, он не скучает. В голове всегда крутится какая-нибудь задачка, можно заниматься ею, не слушая собеседников. С математикой Семе легко и весело, а с людьми бывает тяжело и скучно – слишком сложное поведение, много переменных, не поймешь, не уложишь в систему. Вот хотя бы та же Таня: зачем она пристает к нему, да еще при муже? Ей должно быть стыдно, а она спокойна и весела, будто так и надо. Как ее понять? Себя-то Сема понимает, тут все просто. Его тянет к ней, но табу есть табу и нарушить его нельзя – как нельзя в шахматной партии пожертвовать короля.
Вот если бы Андрей Андреич уехал куда-нибудь, а Таня среди ночи постучалась к Семе в номер – он бы ее не впустил. Тут все ясно. Неясно другое: она бы пришла, или просто дразнит Сему? Никак не понять, и прямо тоже не спросишь.
Зато с четырехлетней Танюшкой легко – ее он понимает.
3. Мелкий белый песок
Сема просыпается от стука в дверь, путается в шортах, торопится. отпирает. В коридоре Танюшка в купальных трусиках, с ведерком в одной руке и кремом от загара в другой.
– Дядя Сема! Уже утро.
Спорить не приходится, часы показывают шесть.
– На пляж! – командует девочка и они спускаются к океану.
Берег почти пуст. Рыбаки выпутывают из сетей и бросают в корзины прыгучую светлую рыбу. Старый мексиканец трогает черным пальцем Танюшкину щеку, что-то ласково говорит и кладет в малышкино ведерко пучеглазого краба. Небольшие волны тонко стелются по белому песку.
Сема делает зарядку, он упражняет тело каждое утро. Мама говорила, движение держит мозги в форме, а мозги Сема бережет. Не пьет даже пива – когда-то вычитал, что физик Ландау на месяц лишался творческой активности с одного бокала шампанского. Сема приседает с Танюшкой на плечах, малышка держится за его подбородок и болтает без умолку:
– Дядя Сема, почему тут песок белый, а у нас дома рыжий?
– Там. Много. Железа, – пыхтит Сема, пытаясь не сбиться со счета приседаний.
– Железа? Почему я не видела?
Сема снимает девочку с шеи, находит ракушку и скребет острым краем стойку пристани.
– Вот, видишь, железо от воды становится ржавчиной, а она красноватая, видишь?
Девочка тычет пальцем в полоску рыжей грязи на ракушке, размазывает по ладони и восхищенно смотрит на Сему снизу вверх светло-серыми глазами, точно такими, как у ее мамы.
Потом они строят крепость из мелкого белого песка. Волны подходят ближе, песчаные башни оседают, кренятся и падают. Вода зализывает их, оставляя гладкие белые бугорки.
– Ничего, – говорит Сема, – мы завтра еще построим.
Андрей Андреич солидно выходит на берег с полотенцем через плечо, чешет грудь, приставляет ко лбу ладонь козырьком и озирает окрестности. Он старше Семы на какой-то десяток лет, а посмотришь – патриарх да и только. По лестнице сбегает Таня: светлые волосы вразлет, яркие губы, мелькание загорелых ног. Она посылает Семе с Танюшкой воздушный поцелуй, один на двоих, на ходу расстегивает платье, бросает на песок и входит в воду.
Сема смотрит вслед. Ему грустно видеть, как вода скрывает нежные ямки под коленями, изгиб талии, ложбинку вдоль загорелой спины. Он знает за собой эту особенность, эту острую тоску, когда что-то хорошее исчезает из виду. Его с детства печалило отправление поезда, уход корабля и закат солнца. Когда был совсем маленьким, он не знал, что делать с этой тоской, слишком большой для его тела: он бросался на пол, сучил ногами и рыдал. Сейчас он по-прежнему не знает, что с этим делать, но хотя бы научился не плакать вслух.
Сема знает за собой и другие странности: когда в голову приходит идея, он ничего не видит вокруг. Стоит, бормочет, смотрит в одну точку. Раз вот так застрял на дороге, машины сигналили, а он не слышал, обдумывал решение задачки. Мама боялась за него, просила ходить в школу окольным путем, не через шоссе. Сема обещал и держал слово до самого седьмого класса, пока мама была жива. Мамы нет уже давно, а он скучает по ней так же, как в первый год, когда ее не стало.
Или вот еще странная привычка: ставить ботинки носами на север. В интернате его за это ругали дежурные, в универе стало проще – хоть на тумбочку ставь, никому нет дела. В этом чудачестве нет логики – ну и что? Чем плох ритуал, если он дает устойчивость, маленькую иллюзию, что вещи подчиняются его воле, хотя бы некоторые?
Зато ему никогда не приходилось учить таблицу умножения, он знал не подсчитывая, что семью семь равно сорока девяти – а чему же еще? Помнил все телефоны и мог спустя неделю вызвать в памяти номер проехавшей мимо машины. В физ-мат интернате был шахматным чемпионом, в универе, правда, бросил – пришлось выбирать: шахматы или наука. Занялся математикой, но долго еще во сне разыгрывал дебюты – он всегда любил динамичный и острый королевский гамбит.
Сема не выбрал науку сознательно – просто решать задачи стало интересней, чем этюды. По другим предметам успевать было легко, но скучно, жаль времени на чепуху.
Танюшка дергает Сему за палец и что-то говорит, кажется, уже давно. Ему делается стыдно – человек обращается, а он ноль внимания. Сема приседает на корточки, переспрашивает, но все равно не может понять, чего хочет малышка, потому что в эту минуту ее мама выходит из воды.
4. Pez desaparecido (рыба пропала)
В предпоследнее мексиканское утро Сему будят птицы. Чайки всегда кричат тревожно, а тут закатили просто истерику. Может кто-то пугает их, какой-нибудь зверь? Приходит Танюшка и тащит Сему на берег.
Чайки носятся в воздухе. На земле птиц нет, исчезли даже шустрые пичуги, похожие на наших куликов-песочников, вечно выклевывающие что-то из мелкой волны.
Рыбаки стоят над сетями, тревожно переговариваются, скупо жестикулируют – в этой своей сдержанности они похожи на древних индейцев, какими их представляет себе Сема. В сетях вместо светлой рыбы ворочается ком водорослей и змеевидных тел. Сема не знает, о чем толкуют рыбаки, но видит, что-то явно не так. Старый мексиканец машет рукой в океан, повторяет два слова: «Pez desaparecido! Pez desaparecido!». Сема запоминает их, чтобы потом посмотреть в словаре, и принимается делать зарядку. На пляж выходят Андрей Андреич и Таня.
Начинается отлив. Вода отступает быстро и далеко, слишком далеко, на оголенном дне среди ракушек суетятся крабы. Сема берет Танюшку на руки, девочка прижимается к нему. Андрей Андреич встает и зачем-то вытряхивает полотенце. Таня подносит руки к губам, смотрит в пустую яму, где только что был океан. Воздух начинает дрожать, будто приближается поезд. Гул растет, вибрация передается в кости, в грудную клетку. Рыбаки бросают сети, бегут к холмам. В океане появляется идущая к берегу полоса. Сема кричит:
– Бежим! – и, крепко держа Танюшку, мчится в гору к гостинице.
Добежать он не успевает, волна идет слишком быстро. На пути попадается мощное дерево, метрах в двух от земли оно разделяется на много ветвей, каждая как толстый ствол. Сема сажает Танюшку в развилку, помогает влезть какой-то женщине, забирается сам. Подбегает Таня, тянет руки, Сема одним движением втаскивает ее наверх. Она лезет выше, а он укрепляется в нижней развилке и, сильно свесясь, тянет руку Андрею Андреичу. Тот уже близко. Сразу за ним – черная стена воды.
Сема видит удивление на лице Андрея Андреича, когда волна бьет его в спину и валит с ног. Больше ничего не видит – вода накрывает его с головой. Он цепляется за ствол, сопротивляется течению, ухитряется держать голову над водой, но выше влезть не может, нельзя отпустить руки, оторвет и утянет прочь.
Вода течет и течет в одном направлении, на берег. Не как волна – накатила, свернулась рулоном и отхлынула, а как река. Небо становится розовым. Цвет сгущается, превращается в красный. Щиплет глаза. Наконец течение замедляется, Сема влезает выше. Вытирает глаза – на ладони кровь. Видно, обломок доски рассек бровь, вон их сколько кружит на воде. Он берет у Тани девочку, Танюшка обхватывает его шею и стискивает так крепко, что Сема просит ее немного отпустить. Он высматривает Андрея Андреича, но того нигде не видно.
Течение останавливается, вода идет обратно в океан, обнажая берег. Земля покрыта водорослями и обломками, на пляже ни одной скамейки, деревянные грибочки вывернуты с бетонными корнями.
Сема смотрит вниз, на корни дерева. Почва размыта, еще одна волна вывернет их из земли. Он спрыгивает, сажает Танюшку на шею, берет за руку Таню и они бегут наверх к гостинице. Сзади, пока еще далеко, рокочет следующая волна, наполняя гулом воздух и землю, отзываясь дрожью в костях.
Когда вода спадает окончательно, Сема с другими мужчинами ходит по берегу, ищет людей, живых и мертвых. Андрея Андреича среди них нет. Его обнаруживают к вечеру – тело утащило далеко вверх по сухому руслу реки.
В Танином номере опущены шторы, малышка устроила дом под письменным столом – завесилась полотенцами, перетащила туда всех кукол. Дверь в спальню открыта, Таня лежит поверх гостиничного покрывала, смотрит в потолок.
– Жена звонила, – сообщает она без выражения.
– Чья?
– Андрея.
– Как? Разве вы?..
– Вот тебе и как. Простым каком. Пять лет коту под хвост. Пять лет! Теперь его законной змее достанется все до копейки, а я... – Танин голос прерывается, – а я и его родная дочь останемся голые и босые.
Сема опускает глаза – ему стыдно это слушать.
5. Задача, которая имеет смысл
В деревянном сарае, пахнущем водорослями и сушеной рыбой, на полу лежат тела. Девять – все, кого удалось найти. Сема всегда будет помнить полутьму внутри сарая, черную после улицы, тонкие полоски солнца, бьющего в щели между досками, и голубые ленты дыма от сигареты полицейского.
Выйдя из сарая, щурясь от яркого света, Сема пытается вспомнить задачу, что занимала его вчера. Математика всегда помогает отвлечься, найти равновесие. Но впервые в жизни он не может сосредоточиться на решении, все кажется бессмысленным рядом с этим сараем, где в полосатой тени на полу лежат мертвые люди. Странная у меня профессия, думает Сема. Странная и бессмысленная. Ненужная.
Кто-то в форме обращается к нему по-английски, объясняет, что доставкой тела займется русское посольство. Сема что-то подписывает, получает бумаги и бредет к гостинице. Поднимаясь по лестнице, слышит, как страшно кричит женщина. Он бежит бегом, открывает дверь номера – нет, не Таня. Она спит, тихо дышит во сне. В номере пахнет спиртным.
Танюшка играет под столом, шебуршит тихонечко. Сема садится на пол, малышка подходит, обнимает его за шею, кладет голову на плечо. Ее волосы пахнут океанской водой.
Перед глазами, как бесконечное кино, снова и снова мчится черная волна, падает от ее удара Андрей Андреич, пена захлестывает его удивленное лицо.
Сема замирает, чтобы не спугнуть мысль, смотрит в точку перед собой и неразборчиво бормочет что-то о землетрясениях, нейронных сетях, самообучающихся моделях. Танюшка спит у него на руках, голова ее неудобно откинута. За стеной не переставая кричит женщина, но Сема ее не слышит. Он услышит позже, когда придет в себя. А сейчас он решает задачу, которая имеет смысл.
6. Математические модели
Когда-то геологи пытались делать прогнозы, но теперь эта мода прошла, ученые признали извержения и землетрясения непредсказуемыми. Предвестниками в разные годы объявлялись сейсмические паузы, изменения в грунтовых водах или газах, поведение животных, но надежды не оправдались – слишком много переменных, слишком сложные зависимости.
Сема ушел из чистой математики и занимается именно этим безнадежным делом, гаданием на кофейной гуще, попытками смоделировать будущее. Его модели не используют ни одну из научных теорий, они сами, как умеют, выводят логику из сейсмических каталогов и прочих данных. Как они справляются, какие зависимости ловят, неизвестно. Вполне может быть, их логика и вовсе недоступна человеку.
Это раздражает коллег с кафедры геологии – ученые хотят понимать процессы, а модели выдают вероятностный список событий с параметрами – и все. Голый список, без разумных объяснений. И все же результат ретроспективного прогноза впечатляет геологов.
Для проверки в машину вводят данные за все годы, за которые есть измерения – кроме последних трех. Модель выводит зависимости и прогнозирует события на последние три года. Каждая следующая Семина модель дает более точный прогноз. У последней ошибки типа «ложная тревога» (false positive) – двадцать процентов, «пропуск цели» (false negative) – сорок пять. По первому параметру это лучший в мире результат.
Проект признают важным, группе дают новый, самый мощный компьютер университета, эдакий монстр, каких в мире – раз, два и обчелся. Может у военных есть мощнее, но они не признаются. Разработчики искусственного интеллекта сильно обижаются на Сему – они выбивали эту машину правдами и неправдами для себя, давили на все рычаги, а досталась она не им.
Семина группа торопится перенести модель на новый компьютер – нужно проверить один скверный прогноз. Две последних модели с большой уверенностью прочат в ближайший год всемирную катастрофу: в районе Курило-Камчатского желоба вот-вот извергнется подводный супервулкан. Активность последних лет – это не отдельные очаги, как думали раньше, а проявления супервулкана.
В район предполагаемой катастрофы выходят научные суда и подтверждают данные – супервулкан с кальдерой, чуть большей, чем Йеллоустоунская, существует и ведет себя беспокойно.
Морское дно набухает, идет трещинами, адский котел может рвануть от первого приличного землетрясения. И тогда четыре тысячи квадратных километров кальдеры провалятся в резервуар с магмой, следом хлынет вода – произойдет выброс огромной силы и наступит конец жизни на земле, какой мы ее знаем. Цунами обойдет все океаны, облака пепла закроют солнце, настанет тьма и похолодание на всей планете. Погибнет скот, посевы и три четверти видов растений. На земле настанут годы беспорядков, голода и постоянной зимы.
7. Восьмая модель
Новость о вулкане попала в прессу, газеты и интернет полны подробностей о том, как именно настанет конец света. Каким-то образом журналисты узнали о Семиных моделях, и он по наивности дал интервью. Теперь он скрывается, на работу пробирается каждый раз другим путем. Оказывается, это жутко неудобно, быть знаменитым. Больше всего ему хотелось бы опровергнуть прогноз своих моделей, уж он давал бы интервью направо и налево, но шансов на это очень, очень мало.
На новом компьютере начинает работать восьмая по счету модель, группа зовет ее Восьмерочкой. Машина считает долго, слишком долго, намного дольше, чем предыдущая. Что она вычисляет? Наверное, обрадовалась новым возможностям и создает другую, лучшую теорию. Сема вскакивает по ночам, соединяется из дому с университетским компьютером – результатов нет.
Почти через неделю в ночь на воскресенье программа выдает список геологических событий за прошлый год. Сема смотрит на экран, вдыхает – и забывает выдохнуть. Крупные события он знает наизусть и сразу видит: модель не пропустила ни одного. И, что еще важнее, не предсказала ничего лишнего.
Это странно. Этого не может быть, модели так не работают. Вероятности тоже выглядят нереально: гауссиана торчит на манер выставленного пальца – как если бы был точно известен день происшествия.
Сема запрашивает отчет о событиях среднего ранга. Восьмерочка выдает список через пять минут, группа сличает его с каталогом – не пропущено ничего. То есть вовсе ничего – отмечены даже сотрясения, вызванные проседанием плиты под искусственным водохранилищем.
Откуда такая точность? Фантастическая, ненормальная точность. Как она это делает? Сема застывает у экрана, смотрит в одну точку. А, ну конечно! Даже смешно, что сразу не догадался: Восьмерочка просто-напросто ворует реальные данные, как ленивый школьник подглядывает ответы в конце задачника. Сему не удивляет, что компьютер ведет себя как человек – при такой сложности возможно все, что угодно.
Машину отключают от сетей, но точность по-прежнему ненормальная, она откуда-то считывает список. Откуда? Как ее, заразу, перехитрить? Сему охватывает азарт охотника – поймать, уличить негодницу, выяснить, как она крадет сведения.
Команда компьютерщиков две недели возится с машиной: экранируют, запитывают от автономного генератора, проверяют входные массивы данных и запускают по новой. В этот раз Восьмерочка срабатывает быстро – точность прогноза прежняя.
Сема подключает машину обратно к сети и запрашивает список на будущее, на один следующий месяц – это уже не игрушки, это настоящий прогноз, тут данные не подглядишь. Восьмерочка выдает список – нормального распределения нет как нет, эта силиконовая дуреха по-прежнему думает, что стопроцентно знает, когда и где случится извержение или землетрясение. Сема посылает прогноз коллегам и ждет реальных событий.
Долго ждать не приходится: новый остров на Курилах, два средних землетрясения там же и еще несколько возле Суматры – Восьмерочка их предсказала все. Коллеги празднуют успех, но Семе не до того, он хочет понять, как это может быть.
У него есть несколько гипотез, но при анализе все лопаются, будто пузыри в луже. Неужели машина умеет заглядывать в будущее? Но нет, Сема еще на первом курсе понял, как устроено время: находясь в его потоке, нельзя увидеть другую точку. Для этого нужно быть вне времени, смотреть со стороны. Доказать этого он пока не может, но в свою интуицию верит.
Он вздыхает, запрашивает прогноз на три будущих года и едет домой – в свою избу у реки. Думать машина будет долго, а в эти выходные ему нужно быть дома пораньше. В субботу обещала приехать жена.
8. Изба-шестистенка
Когда-то на холме у реки лежала большая ремесленная слободка, но город расползся, как в детской книжке Мишкина каша, и теперь только два десятка изб-шестистенок остались между речкой и новостройками. Их каждый год собираются снести, но пока не сносят. Городские звуки сюда не доходят, только шоссе жужжит внизу. В слободе по-прежнему кричат петухи, мекают козы и скрипит журавль столетнего колодца. Электричество здесь есть давно, водопровод соорудил еще Семин отец, правда соседка баба Феня считает, что из колодца водица лучше. Провели телефон, интернет тоже есть, так что можно работать из дому.
До недавнего времени вся Семина семья жила здесь в просторной теплой избе. Таня и Сема ездили в университет на автобусе – сорок минут и ты на месте. Потом маленькую Танюшку отдали в какую-то особенную гимназию, за учебу платили ее бабушка с дедушкой, и девочка поселилась у них. Таня тоже стала ночевать в городе – там дочь, там работа в пяти минутах. Навещала мужа и сына каждый выходной. Потом реже, потом еще реже, теперь вот спасибо, если раз в месяц. Оно конечно, дочке нужна мама, а сыну Юрчику здесь хорошо, нянька баба Феня его обожает, Таня за мальчиком так не присмотрит, как она. Вон какой крепыш растет на бабы Фениной домашней стряпне и козьем молоке.
Жена уходит постепенно. Она права, такая женщина не может долго любить его, непрактичного, чудаковатого, замкнутого. Она права в каждом жесте, в наклоне головы, в нетерпеливом передергивании плеч. У нее есть свойство быть правой без доказательств, она права одним тем, что ходит по земле.
Сема знает, однажды жена забудет приехать и он сможет увидеть ее только в универе – секретарша декана, красивая и недоступная. Иногда Таня говорит , будто слышит его мысли:
– И не мечтай, Семочка, я тебя не брошу! Вот получишь каку-никаку нобелевку, поселимся в городе, снова будем вместе. У нас с тобой, милый мой, потрясающая сексуальная совместимость, куда ж я денусь от тебя? И потом – ты знаменитость! Люди нарочно заходят в деканат поглазеть на меня, твою жену. Ты же у меня гений.
Сема знает: эти слова могут значить, что значат, а могут и ровно наоборот. Если у них такая совместимость, почему она не приезжает чаще? Понять эту логику невозможно, а вопросы задавать бессмысленно, только нагромождать непонимание и ложь.
Перед приездом жены он отводит Юрчика к бабе Фене, протапливает печь и проветривает спальню – когда Тани нет, Сема спит в кабинете на топчане.
Дрожать он начинает уже на автобусной остановке, но до поры до времени дрожь остается внутри. Таня спрыгивает с подножки, Сема берет сумки, целует гладкую щеку и они идут домой. Он ступает в ее маленькие следы на узкой тропе в снегу и вдыхает запах духов. Спешит надышаться впрок.
Внутренняя дрожь усиливается, когда они подходят к дому, и становится совсем заметной, когда он вслед за женой входит в сени и роняет сумки на пол. Таня поворачивается к нему, кладет голову на плечо, проводит пальцами по затылку и Семе кажется, он взлетает. Обнимаясь на ходу, разбрасывая одежду, путаясь в ней, они добираются до спальни.
Когда жена засыпает, он поднимается на локте и смотрит в ее спокойное лицо. Ночевала тучка золотая... Не то, чтобы он себя считал утесом-великаном, но она – она и вправду золотое закатное облачко. Желтые волосы, темные у корней, легкие пальцы, глаза закрыты, но Сема помнит, они прозрачные и светло-серые, как ранние сумерки над городом. Только что он смотрелся в ее глаза, наполовину прикрытые веками, смутные, бессмысленные, прекрасные. Когда она проснется, у нее будут другие глаза – дневные, смешливые, лукавые. Обманные. Сема знает, она ему лжет, но не хочет разбираться в чем и зачем. Во-первых, все равно не разберешься, а во-вторых, станешь выяснять, потеряешь, что имеешь.
Он тихо одевается и идет по снежной тропинке к бабе Фене за Юрчиком. Целый выходной впереди, сутки с половиной, почти два дня. Они будут втроем пировать, мерить сыну новые одежки, распаковывать игрушки. Сема бросит занятия, только будет проверять, как там Восьмерочка, – при жене все равно толком не поработаешь. Потом настанет ночь и он снова увидит те ее глаза, смутные, полуприкрытые. В постели она серьезна, требовательна и, что особенно ценит Сема, совершенно, абсолютно, до самого дна правдива.
9. Один
Он провожает Таню на автобус – в этот раз сын тоже едет, у деда день рождения, Юрчика там непременно хотят видеть. Дед с бабой любят малыша, хоть и не родные ему по крови. Его все любят, такой он человек.
Сема старается не думать, что через год сын пойдет в школу. Наверное в ту престижную, куда ходит Танюшка. Как же было тоскливо, когда дед с бабой, родители Андрея Андреича, забрали девочку к себе. Потом уехала Таня. А скоро и Юрчик. Как же он будет тогда – совсем один?
Таня говорит о квартире в городе, но Сема не верит, что заработает на жилье, вряд ли его проекты принесут деньги. Андрей Андреич, тот умел такие вещи, а вот он не умеет.
Автобус скрывается за поворотом, Сема идет домой в морозных сумерках, постепенно ускоряя шаг. Бегом-бегом, скорее-скорее включить компьютер, связаться с университетской сетью, не посчитала ли Восьмерочка новый прогноз.
Нет, не посчитала. Он бродит по дому, подбирает брошенные вещи. В детской валяется на боку паровоз, блестит синим лаком. Сема цепляет к нему вагоны и смотрит как маленький поезд, стрекоча, описывает круги по тонким игрушечным рельсам, вздрагивая на стрелке. Стрелка, думает Сема, стрелка – это модель поворотного события.
Он уже скучает по сыну. Юрчик не такой, как все, и не такой, как Сема, разве что уши торчат под тем же углом. В его возрасте Сема умножал и делил на полную катушку, сам додумался до отрицательных чисел, но когда он пытается заниматься с сыном, тот даже не старается думать. Он пробует угадать верный ответ, чтобы доставить отцу удовольствие. Зато у малыша есть другие таланты. Сема не знает, как они называются, он только знает, что его мальчик – особенный человек.
По утрам малыш просыпается рано и просит открыть дверь в большую комнату. Не вылезая из постели он смотрит, как отец растапливает печь высушенными загодя дровами – в доме всегда лежит охапка-другая поленьев возле теплого бока печи. Потом Сема делает зарядку. Когда доходит до отжиманий, Юрчик вскакивает, пробегает босиком по холодному полу, взбирается отцу на спину, прижимается теплым животом. Вместе они отжимаются от пола пятьдесят раз.
Потом Юрачик взбирается на табурет, и Сема укутывает его одеялом, потому что изба еще не прогрелась. Малыш внимательно смотрит, как отец жарит яичницу, переводит взгляд с Семиных рук на лицо и обратно – и у него сияют глаза. От маленького человека идет волна, теплая и светлая. И неважно, что ему неинтересны числа, если у него есть вот это, Сема не знает, как оно называется, он только знает – это лучшее, что у человека может быть.
Он выключает игрушечный поезд, идет в кабинет-каморку и проверяет, не закончила ли счет Восьмерочка. Нет, не закончила. Поворочавшись, он засыпает в своей каморке на топчане. Во сне видит, будто машина посчитала будущее, подтвердила прежний прогноз моделей, и супервулкан рванет сегодня. Сема слышит гул, как если бы приближался скоростной поезд, хватает на руки Юрчика и смотрит в окно – Таня с Танюшей там, в городе, за них страшно. Новостройки оседают, кренятся и падают, как размытые башни мелкого белого песка.
10. Наглый тип
Просыпается он от звука – будто снежная крупа, нет, будто дождь сыплет в оконное стекло. Не открывая глаз, прислушивается – кто-то стучит по клавиатуре. Поскрипывает компьютерное кресло, тихо щелкает кнопка мышки. Сема открывает глаза. За столом сидит здоровенный тип и смотрит в экран. Что за дела, почему компьютер не проверил отпечаток пальца?
Сема тянет руку к штанам, пришелец слышит шорох и поворачивается вместе с креслом. Он сидит, развалясь, широко расставив длинные ноги, смотрит насмешливо, выжидающе. Будто наблюдает за подопытным животным – интересным и не опасным.
– e2 – e4, – говорит тип, как бы начиная шахматную партию.
Сема замирает с протянутой к штанам рукой, пытается вспомнить, где он видел этого мужика, почему так знакомо его лицо. Тип поворачивает голову, убирает волосы с виска и показывает шрам, точно такой, как у Семы остался после цунами. Кто-то загримированный под него? Да, вот и свитер тот же, голубой свитер с растянутым воротом, еще мама связала отцу.
– Нет, не загримированный, клянусь бородой, – отвечает тип на невысказанную мысль и добавляет, – сейчас я все объясню.
Он так неприятен в этой своей снисходительности, что хочется сразу, не разбираясь, выставить его за дверь. Сема натягивает штаны – человек без штанов не так убедителен, не так решительно действует.
– Я, это... знаю, как тебе сейчас, – продолжает тип. – Потерпи, я тут долго торчать не буду. Понимаешь, я сам не очень врубился, что к чему. Но у меня есть гипотеза.
Ага – гипотеза, это интересно! Ввалился, распоряжается, лазит в чужие компьютеры – и у него есть гипотеза. Сема встает, застегивает джинсы, надевает такой же, как у пришельца, свитер и стоит, постукивая по бедру подушечками пальцев. Заметив, что пришелец делает точно такое же движение, перестает стучать. Тип тоже перестает – и улыбается. Сема не улыбается в ответ, еще чего.
– Погоди меня выгонять, – говорит тип. – Смешно сказать, но я... короче, я из другого мира, такого же как твой. Обозначим его «нижний», а где мы сейчас «верхний». Идет?
– Ну, – отвечает Сема неприветливо. Это первое слово, сказанное им с прошлого вечера.
Тип воспринимает реплику как поощрение.
– Я твой двойник и знаю все, что знаешь ты. Доказать?
– Ну, – отвечает Сема.
– Помнишь, что было в гостинице после цунами?
– Не надо, – Сема несвойственным ему жестом выбрасывает перед собой ладонь. Так делала мама, когда хотела кого-то остановить.
11. Посттравматическая терапия
В тот вечер семь лет назад Сема сидел на полу, держал спящую Танюшку и придумывал, как можно прогнозировать цунами. В голове крутилась парочка жизнеспособных идей. Сему ничуть не смущало, что он мало понимает в геологии, он надеялся на свои уникальные мозги.
Таня шевельнулась в постели, сказала хриплым со сна голосом:
– Отнеси ее в ту комнату и иди сюда.
В горле у Семы пересохло. Он уложил Танюшку на диван в проходной комнате и вернулся в спальню. Таня взяла его за руку, потащила в теплое, мягкое, затягивающее. Прижалась, обвила, зашептала:
– Пожалуйста, Семочка, мне сейчас нужно, очень-очень нужно.
Когда Таня уснула, он, опираясь на локоть, смотрел на ее милое лицо, на закрытые сейчас глаза. Табу, думал он, какая же это бессмысленная чушь – табу.
Наутро пришла американская старуха. Нет, сначала их разбудила Танюшка – хлопнула дверью, зашлепала босыми ногами. Сема нырнул под одеяло с головой.
– Мама, Семы нет! Он ушел без меня на пляж. Я стучала-стучала...
– Да вот же он! –сказала Таня и ничуть не смущаясь сдернула одеяло с Семиной головы.
– А где папа?
Сема обмер. В голове было пусто, ни одного варианта ответа.
– В командировке, – так же спокойно сказала Таня.
Звякнуло об пол ведерко, Танюшка взобралась на кровать, улеглась между взрослыми, повозилась, устраиваясь, сложила ручки на одеяле и попросила сказку.
В дверь номера постучали. Сема натянул под одеялом джинсы, отпер – в коридоре стояла мосластая старуха в розовых шортах. Заговорила по-английски с американским акцентом:
– Меня проинформировали, у вас горе, вы потеряли члена семьи, – старуха ткнула корявым пальцем в блокнот. – Я психолог, пришла оказать посттравматическую помощь. Разумеется, бесплатно.
Из спальни вышла Таня в красном халате, спросила чего хочет эта сушеная кикимора. Сема объяснил.
– Переведи ей – сладко зевнула Таня, – что ты уже оказал мне помощь, – и недвусмысленно прижалась к его голому плечу.
Семе сделалось неловко, но потом он подумал, что шокировать старуху Тане нужно, это каким-то образом ей помогает – и не стал отодвигаться.
– Ты, бабка, – сказала Таня громко, будто та была глуха, – ты вон лучше той психованной, что вопит с утра пораньше, помоги. Сил нет слушать, заткни ее чем-нибудь, что ли.
Старуха, не дожидаясь Семиного перевода, ответила по-русски, медленно подбирая слова и на удивление правильно их выговаривая:
– Ей трудно помочь, она потеряла ребенка. И нельзя затыкать, у ее народа такой обычай, это вид терапии. Слышите, она кричит даже не по-испански – это другой язык, древний.
– О, так ты из наших! Давно тут? – не смутилась Таня. Старуха молчала, а Таню несло как с горы: – Слушай, хочешь помочь, возьми мою девчонку погулять на часок, а мы займемся терапией. А че, нельзя?
Старуха повернулась и заковыляла по гостиничному коридору, сковано переставляя опухшие в коленях ноги. Таня фыркнула и захлопнула дверь.
– А дома сейчас снег, – сказала она негромко, и Семе стало так ее жаль, что заболело в горле.
12. Три гипотезы
– Не надо, – повторяет Сема, опуская выставленную ладонь. Не надо рассказывать, я сам помню.
– Кто б сомневался! Тогда давай о Восьмерочке. Знаешь, как она подглядывает ответ? Сядь, а то упадешь. Она, зараза, создала параллельный мир!
– Где?
– Ну... скажем... в другом измерении.
– Мужик, ты в своем уме? Имей совесть, с математиком говоришь.
– Да какая разница где? Это рабочая гипотеза! Обозначаем вопрос «где» как требующий доработки и поехали дальше. Вся фишка в том, что твоя программа создала мир. Мой мир, понял? Она наблюдает его и сообщает тебе чего как.
– А время?
– А че время? Она видит все время модели сразу – прошлое и будущее. Она же снаружи потока, – говорит тип и усмехается.
Понятно, он усмехается потому, что цитирует Семину теорию о времени.
– Откуда ты это взял? – не сдается Сема.
– Одна бабка сказала! Нет, кроме шуток, я тоже еще не очень врубился. Припер ко мне один наглый тип и наплел. Я подумал-подумал – да и принял как гипотезу. Интересная идея, хоть и завиральная. Вот, проверяю ее тут с тобой.
У Семы тоже есть гипотеза, даже три. Первая, самая вероятная – это розыгрыш. Вторая – он, Сема, сошел с ума и все это бред, а наглый тип в его свитере просто галлюцинация. И третья – пришелец настоящий, нижний мир существует. Смелое предположение, но именно его хотелось бы рассмотреть подробнее.
– Ты прошляпил еще одну версию, шпионскую, – ехидничает пришелец.
– А ты что, читаешь мысли?
– Гм... нет. Но я недавно был в твоем... в твоем положении и, как ни странно, точно так же рассуждал. Обалдеть, до чего иначе выглядит партия с другой стороны доски! Вот я сделал первый ход e2 – e4 и сижу, жду, пока ты допрешь своими куриными мозгами ответить e7 – e5.
– Сам дурак, – отвечает Сема и ему становится весело. Он рассуждает, теперь уже вслух: – гипотезы гипотезами, тут главное...
– Главное, – подхватывает гость, – как действовать сейчас! Давай по порядку: если тебя разыгрывают, это скучно и не опасно. Ты говоришь: «я вас раскусил» – и все, инцидент исчерпан. Считаем, ты так и сказал.
– Сказал, – соглашается Сема. – А если я сошел с ума, то нужно...
– Вести себя нормально, – подхватывает тип, – чтоб не загреметь в психушку. Не отбиваться от призраков пельменями!
Значит и эту историю он знает, думает Сема. Как-то университетский друг перепил и словил белочку. Всю дорогу от магазина до общежития он бросал в чертей замороженными пельменями – как раз хватило двух пачек. А уж в общежитии ему вызвали барбухайку.
– Лады, – соглашается Сема, – пельменями кидаться не будем.
– Так что, работаем с моей гипотезой? Она хоть интересная.
– Ну давай, а то другие какие-то прямолинейные. Не шпион же ты в самом деле? Не тянешь ты, мужик, на шпиона!
Оба смеются. Тип хохочет от души, показывая здоровые белые зубы, и становится все более сносным с каждой минутой.
– Вопрос первый, – говорит Сема, – кто там к тебе заявился и навешал на уши крупнокалиберную лапшу?
– Да я сам же и заявился! Точно такой, как мы с тобой, в том же свитере, только из нижнего мира.
– Из нижнего? Из твоего нижнего? Что ж, их бесконечное число? Этот, как его, бесконечный спуск из фантастического романа?
– Не думаю. Миры должны слегка отличаться, накапливается же постепенно, ну, знаешь, недетерминированность и всякие там примочки. Так что где-то они кончаются. Иначе откуда бы взяться рычажку?
Пришелец достает из кармана плоскую коробку, поднимает крышку и показывает Семе. Внутри нарисован человечек, у него из живота торчит рычаг, маленький переключатель на четыре направления. Сейчас он в нейтральном положении.
– Жмешь эту фиговинку вверх, попадаешь в верхний мир.
– Верхний? Это где модель, которая сочинила мой мир? Бредятина. Мой мир не был создан две недели назад.
– Не создан, а скопирован, вместе со всем прошлым. И вообще, что ты хочешь от гипотезы? Знаешь что? Не хочешь, не жми, – пожимает плечами Сема-нижний, – мне от этого ни холодно, ни жарко.
– Рычажок... детский сад какой-то. Ты б еще волосы из бороды дергал, трах-тибидох! – говорит Сема и понимает, что непременно нажмет рычажок: во-первых любопытно, а во-вторых... ну, любопытно же.
– Ладно, – кладет коробку на подоконник Сема-нижний, – потом поиграешь, когда я исчезну.
– Исчезнешь? – Сема чувствует знакомую тоску.
– А что мне тут век сидеть, друг мой верхний? Нижний мир человека втягивает обратно, это уж точняк, это я лично видел.
13. Цена ошибки
Сема берет коробку, вертит, осматривает – исцарапанная коричневая пластмасса, никаких надписей.
– А не рванет? – цитирует он студенческий анекдот.
– Не, – улыбается пришелец, – я уже жал. Не рвануло, только сюда принесло, к тебе.
– Зачем? Испортить мне утро?
– Ага. Ко мне мой нижний тоже с утра приперся. Знаешь, чего хотел? Поменять входные данные модели. Эй, эй, не дергайся! И знаешь что? Он меня уговорил.
– Ну, ты псих! Все ж пересчитывать потом, неделю времени коту под хвост. Вы там сдурели в своих нижних мирах.
– Это ты сдурел в своем верхнем мире. Тебе нравятся цунами до неба? У нас на Курилах, между прочим, вот-вот рванет такое, что мало не покажется. У вас, кстати, тоже.
– Полегче, мужик, полегче! Нечего меня пугать. Ну, поменяю я данные – и что? Моему миру от этого ни холодно, ни жарко.
– А моему? Почему бы не спасти мой мир, эдак легко и весело, еще до завтрака? Настоящий, между прочим, мир, живой, как твой.
– Ты забыл, нижних миров нет, это гипотеза.
– Сема, взвесь! Взвесь цену ошибки против вероятности – ты же вроде как умеешь считать.
Тут посетитель прав, когда цена события так высока, то почти нулевая вероятность не имеет значения. Вся загвоздка в этом «почти» – почти нулевая. Гипотеза бредовая, но все же...
– Ладно, – говорит Сема, – я ничего не обещаю, давай думать чисто теоретически. Какие данные ты поменял бы? Нет, стой, не канает. Твой мир как мой, так? Ну почти. Представь, литосферные плиты перли с одной скоростью, и ни с того ни с сего попрут с другой.
– Ну так что? Так наши ученые удивятся. И вообще мы с тобой не будем трогать скорость плит, мы входные данные подчистим, попригасим извержения на Курилах.
– Толково, толково. Мы их уберем, а уж модель сама выкрутится, пересчитает, что там внутри деется... Слушай, она что, изменит прошлое нижнего мира?
– Как два пальца об асфальт! По крайней мере Сема-дважды-нижний был уверен. Я ж эту партию второй раз играю, вот только что играл черными, а сейчас с тобой – белыми. Белые начинают и выигрывают: e2 – e4!
– e7 – e5, – автоматически откликается Сема, – но я тебе ничего не обещал.
14. Перемена данных
И они вдвоем меняют данные, благо в модели есть режим уточнения уже введенных каталогов. Уменьшают вулканическую активность на Курилах раза в полтора – должно хватить. Модель решит, что супервулкана нет, и – бац, в нижнем мире его не станет.
– Давай под шумок еще что-нибудь поправим? – воодушевляется Сема
– Не увлекайся, брат мой верхний, мы и так до фига рискуем. Я вернусь, а там дикари вокруг костра сидят и ждут, не пошлет ли дух леса кого-нибудь большого и жилистого для бульона. Или вообще в море плюхнусь – а я ж не плаваю.
– Знаю-знаю, – ворчит Сема, – я про тебя все знаю. Ты передо мной, брат мой нижний, как облупленный.
Модель принимает новые данные и начинает менять созданный ею мир – его прошлое и настоящее, так по крайней мере считает Сема-нижний. Что именно она меняет, неизвестно, скорее всего глубину залегания магмы под Курилами.
Пришелец говорит, у них есть пару часов, и они вместе продумывают новую версию модели. Сема никогда не работал с равными себе по скорости и гибкости мышления. Если что-то говорит в пользу неподдельности Семы-нижнего, то это редкие, отличного качества мозги. Поди такие подделай, тут никакой имитатор не справится. Работать с ним – наслаждение. Они обедают чаем с бутербродами, жена навезла колбасы и сыра. Смеются, им легко вдвоем.
Сема-нижний исчезает на половине фразы. Вот он сидит на подоконнике, держит чашку, вот сквозь его свитер просвечивает низкое солнце, вот прорисовывается колодец с журавлем и соседняя бабы Фенина изба. Пришелец полупрозрачен, лицо у него удивленное. Потом он исчезает совсем. Чашка падает на пол, раскалывается на равные половинки и лежит, как чертеж сечения – одна половинка с ручкой, другая без.
Сему охватывает знакомая тоска, та, что приходит, когда кто-то исчезает. Тем более вот так – навсегда. Он вертит в руках исцарапанную коробку с рычажком. Еще немного подождать, пока машина выдаст результат, убедиться, что в нижнем мире все путем. Потом нажать и проверить, ведет ли эта штука на самом деле в верхний мир. Или она никуда не ведет и все это глупости. Сказки.
15. Рычажок
Сема сидит на подоконнике, держит коробку, ждет. Интересно, зачем нужны три другие положения рычажка? Двинуть, что ли? Нет, пожалуй, нет. Сема ждет, постукивает пальцами по колену, смотрит в окно.
По синей тропинке в снегу идет баба Феня, несет на коромысле пустые цинковые ведра. Широкая синяя тень скользит по искристому снегу. Ведра качаются, скрипят, сквозь двойную раму заклеенного окна слышно тоскливое «скри-и-ип, скрип! скри-и-ип, скрип».
Сема задерживает дыхание и – двигает рычажок. Зачем он так сделал, почему не дождался отчета из нижнего мира, он не знает сам. Может, виновато тоскливое «скри-и-ип, скрип!»?
Ничего не меняется, баба Феня идет к колодцу, ведра скрипят на коромысле. Впрочем нет, теперь они блестят на солнце, а широкая синяя тень скользит по другую сторону тропинки.
Ага, значит вот оно как, здесь сейчас утро. В верхнем мире все так же: шторы в клеточку – их повесила Таня, чтобы у Семы был уют. Этажерка, книги по геологии, стол с компьютером, топчан. На топчане кто-то спит – из-под одеяла торчит борода. Сема садится в кресло, прижимает к экрану палец – компьютер узнает отпечаток. Тихо, чтобы прежде времени не разбудить хозяина, Сема выходит в сеть.
Дата та же, сегодняшнее утро. На интернете те же новости: супервулкан, конец света, выборы и демонстрации. Такое же страшное цунами в Северо-Курильске, разрушившее город. А что модель? Вот она, голубушка, родная Восьмерочка, вот ее прогнозы. Сема ищет отличия, их нет.
В компьютере семейные фотографии. Нет-нет, он не лезет в чужую жизнь – это его жизнь: молодые мама с отцом, жена, дети. И все же он видит их немного иначе, со стороны. И все же это не совсем его жизнь.
Он всматривается в лицо сына – светло-серые глаза смотрят так же. Мальчик растет, меняется, уходит – и это правильно, но все равно грустно, каждый час прощаешься с ним прежним.
16. e2 – e4
На топчане шевелится Сема-верхний. Поднимает голову, смотрит расфокусированными сонными глазами. Ай молодец, с уважением думает Сема, не вскакивает при виде меня, не орет!
– e2 – e4, – говорит Сема и спохватывается, верхний же еще не знает особенного в их ситуации смысла этих слов.
Что творится у него в голове? Ага, соображает, где мог меня видеть. Когда я проснулся, Сема-нижний показал мне шрам, надо и мне показать. Ух, какие глаза квадратные. О чем он сейчас думает, о своих трех гипотезах? Нет, это потом. А, помню-помню, сейчас он злится на меня, заносчивого хама. И думает, не загримирован ли я. Сема говорит, с трудом удерживая смех:
– Нет, не загримированный, клянусь бородой. Сейчас я это... все тебе объясню.
Он играет знакомую партию, удивляясь, насколько иначе она выглядит с другой стороны доски. И уж вовсе кажется нереальным, что сейчас он спасает свой мир от катастрофы, огромность ситуации не помещается в голове. Сейчас это просто игра, ее надо как можно лучше сыграть, вот и все. А может быть дело в том, что Сема уверен в успехе – было бы смешно не договориться с самим собой.
Они проводят вместе почти весь короткий зимний день, им хорошо вдвоем, одно только печалит: мысль, что скоро исчезать. Сема-верхний, похоже, об этом не думает – слишком много свалилось на него сегодня.
Сема сидит на подоконнике, держит чашку и замечает, что монитор на столе и шторы на двери становятся прозрачными. Сема-верхний тает на глазах, лицо у него удивленное. Значит я возвращаюсь домой, думает Сема, мой мир втягивает меня обратно. Ну-ка, ну-ка, чего мы тут понаменяли?
За окном неровным частоколом торчат новостройки – те же, что и прежде. Это уже хорошо. Колодец с журавлем тоже на месте. Бабы Фени не видно, не протоптана тропинка к ее избе, окна заколочены.
В комнате все иначе: нет клетчатых штор, на этажерке ни одной книги по геологии, все по теории игр. На двух корешках Семино имя крупными буквами. Он включает компьютер – пароля нет, заходи, кто хочешь. Руки дрожат. Еще бы, страшно. А кому бы не было страшно?
Сема сразу видит, с одного взгляда, на первых полосах газет нет ничего о супервулкане. Он читает дальше – нигде ни слова .
А как то цунами в Северо-Курильске? Ага, вот – порт залило, но город цел, почти нет жертв. Сема сидит, уставясь в точку – пытается осмыслить, что произошло. Получилось. Неужели получилось? Это что же, можно теперь предотвращать другие беды: войны – и эпидемии – и неизвестные еще напасти? Строить модели, спасать людей нижнего мира и надеяться, что в верхнем мире найдется кто-нибудь, кто позаботится о нас? Или кто-то уже заботится, просто мы об это не знаем?
17. 0–0–0
Он выходит в университетскую сеть. Модели нет – ни Восьмерочки, ни какой другой. Проверяет почту, видит письма от незнакомых людей. Что это? Сердце пропускает один удар и начинает колотиться, как сумасшедшее – в почте письмо от Андрея Андреича. «Поздравляю с премией, еще не нобелевка, но куда она денется! Привет Марине.»
Комната едет в сторону, Сема успевает схватиться за этажерку – ничего себе закружилась голова.
– Да, конечно, – бормочет он, –Тихоокеанское Вулканическое Кольцо... то же кольцо... Центрально-Американский желоб... раз мы здесь поменяли, так оно и там... семь лет назад...
Он уже все понимает, но еще не верит себе. Вскакивает так, что опрокидывается кресло, распахивает дверь в Юрчикину комнату – пусто. Ни игрушек, ни детской мебели. Пыль, нежилой запах и старая кровать, на которой умирала мама.
– Нет, нет, не может быть... – бормочет Сема, уже зная, что может.
Он возвращается к компьютеру, ищет семейные фотографии – их нет. Есть родители, но нет ни Тани, ни детей. На фоне моря грудастая девица в купальнике смеется в тридцать два зуба и обнимает его, Сему, веселого и загорелого. Накатывает тошнота, он сидит, пережидает. Трет висок – нет привычного шрама, под пальцами гладкая кожа. А, ну да, конечно.
Он набирает телефон родителей Андрея Андреича. Трубку берет Танюшка. Знакомый тягучий голос дочери – в свои одиннадцать лет она выпевает слова совсем как ее мама когда-то:
– Дядя Сема? – да, конечно, он ей больше не папа, но все равно как удар под дых. – Дядя Сема, мы вас ждем, все уже собрались, только папы нет и вас!
Несколько секунд невозможно дышать. Наконец он выдыхает:
– Танюшка, где твой брат? У тебя есть брат?
– Нет...— растеряно говорит девочка. Трубка клацает о тумбочку, слышны шаги.
– Сема, что случилось? – Танин голос звучит иначе, ярче, он так давно не звучал.
– Таня, Таня! Где твой второй ребенок, где мальчик? – он пытается говорить спокойно и не замечает, как срывается на крик: – Таня, одно слово, я прошу! У тебя только Танюшка – и больше нет детей?
– Да, нет, конечно. Погодите, Сема, вам сейчас Андрюша из университета перезвонит.
Он сгибается как от боли в животе, сползает на пол. Сына не существует и не существовало никогда. Это самое страшное – что его никогда не было. Жена и дочь, они есть, они живые, хоть и чужие. А Юрчик... Он теперь только в Семиной памяти, больше нигде. И по мере того, как память будет стираться, он будет исчезать, как пар на стекле.
Надо что-то сделать, чтобы не было так скверно. Куда-то себя деть. Сема медленно, спотыкаясь бродит по квартире. Забирается в кладовую и скукоживается на полу под полкой с пустыми банками от маминого варенья. Ему нужно полежать здесь в темноте, потому что там, где свет, невозможно быть сейчас. Звонит телефон, Сема не поднимается, не выходит из кладовой. Женский голос в автоответчике:
– Сема! Это я, Марина. Да сними же ты трубку!
Кто-то чужой, ненужный отпирает дверь своим ключом, ходит по комнатам, стучит каблуками, зовет чужим ненужным голосом. Наконец хлопает дверь. Становится тихо. Нет, не тихо – где-то кричит женщина. Сема узнает этот крик, это она, та самая женщина из Акапулько.
Завтра он, наверное, соберет ненужные теперь книги, вынесет их как мусор. Может быть, по дороге к нему придет идея, он замрет и будет долго смотреть в одну точку, держа тяжелые книги на весу и не замечая этого. Но это будет потом.
Он выйдет из кладовой завтра. Или послезавтра. Или через неделю. А пока он лежит в темноте, свернувшись калачиком, слушает крик той женщины из мексиканской гостиницы и пытается разобрать слова. Он сжимает ладонями голову, силится вспомнить их – и вспоминает. Семь лет он, оказывается, хранил их на дне памяти, чтобы они выплыли сейчас. Его губы шевелятся, шепчут, выговаривают незнакомые древние слова – и ему кажется, он начинает их понимать.
|
|
|
|
Время приёма: 05:17 13.04.2012
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев