Маринка сидела на краешке стула, подперев голову правой рукой, а левой старательно царапала карандашом бумагу, пытаясь из вершины равнобедренного треугольника опустить биссектрису. Длинная чёлка лезла в глаза, и Маринке приходилось то и дело сдвигать её в сторону. Получалось «не очень»: непослушная прядь то и дело опускалась на нос, а биссектриса шаталась как пьяная и не спешила делить основание пополам.
Матвей Ильич тяжело вздохнул и спросил:
– Может, всё-таки возьмёшь линейку?
Ученица отрицательно качнула головой, и зачем-то понюхала карандаш. Он был недавно заточен: грифель больно кололся, а само дерево вкусно пахло.
– Ход твоих рассуждений верен, но как ты доведёшь расчёты до числа, если едва понимаешь собственные построения?
– Понимаю! – нахально заявила Маринка, снова поправляя волосы. – Мне осталось достроить параллелограмм…
– И всё-таки отвлекись.
Матвей Ильич включил телевизор и запустил видеозапись.
– Давай-ка вместе посмотрим, как твоя работа выглядит со стороны.
Девочка отложила карандаш и с искренним любопытством повернула голову к экрану. Возможность вместо скучных уроков смотреть кино про то, как она делает скучные уроки, показалась привлекательной. Она даже забыла про назойливую чёлку, которую давно следовало постричь.
– А! – воскликнула Маринка, указывая пальцем на раскачивающуюся ногу, – это я напеваю «Рядом львёночек лежит…»
Но, натолкнувшись на укоризненный взгляд наставника, сникла:
– Я же левша… мне разрешают писать левой рукой.
– Дело не в руке. Внимательно посмотри, как ты сидишь, как сутулишься. У тебя неудобная поза. Почти всё твоё внимание уходит на сохранение равновесия. Ты физически не можешь сосредоточиться на письме.
Незаметную видеосъёмку Матвей Ильич практиковал с каждым учеником. В успехе демонстрации он не сомневался. Поражённая видеофильмом ребятня тут же приосанивалась, выпрямляла плечи и хотя бы первые минуты после просмотра сидела как примерные ученики во время открытого урока в присутствии завуча и директора школы.
Но в этот раз проверенная методика дала осечку. Маринка нахмурилась, и, припомнив недавнюю ссору родителей, недовольно заявила:
– Равновесием я занимаюсь с личным тренером по гимнастике. К геометрии у вас есть претензии?
– Сейчас будут, – немного обескураженный отпором, пообещал учитель. – Закончи, пожалуйста, задачу.
Маринка вновь скрючилась над тетрадкой и вскоре, перепутав углы, сделала ошибку. Матвей Ильич терпеливо дождался окончания решения и попросил в качестве проверки сложить все углы треугольника. Как и следовало ожидать, сумма оказалась больше ста восьмидесяти, а Маринка неожиданно разревелась.
– Это всё ваше дурацкое кино! – всхлипывая, заявила она.
– Нет, – возразил учитель, пододвигая к ней блок салфеток, – это только твоё упрямство. Моё кино всего лишь отвлекло тебя от решения. Ты забыла смысл чертежа, каким ты его представляла. Внимание переключилось, и через несколько минут ты увидела не то, что сложилось в голове, а то, что получилось на бумаге. А в твоих построениях сам чёрт ногу сломит. Отсюда и ошибка.
– «В голове»? – салфетка застыла на половине дороги к носу. Слёзы мгновенно высохли. Сверкающие голубые глаза недоверчиво уставились на Матвея Ильича. – Разве я что-то вижу внутри головы?
– Всегда! Перед тем, как что-то сделать, ты это «что-то» представляешь. Так уж люди устроены. Но чем сложнее работа, тем больше времени уходит на её исполнение. Представляя работу «в общем», человек теряется в деталях. С течением времени вероятность ошибки растёт, и чтобы не запутаться в деталировке, были придуманы чертежи и записи. Перенося свои мысли на бумагу, ты разгружаешь воображение от уже продуманных деталей, и освобождаешь голову для новых представлений. Твои записи – это как послание самой себе из прошлого…
Не сводя с учителя глаз, Маринка кивнула.
– … Но если недостаточно аккуратно переносить мысли на бумагу, память может подвести. И обращение к себе будет прочитано неверно. Только представь, та Марина, которая из прошлого, решила задачу правильно, и сообщила тебе ответ. Но ты плохо поняла и ошиблась. Ты подвела её. Подвела саму себя. И только из-за неаккуратных записей. Обидно, правда?
– Но у меня не получается, – тихо сказала Маринка.
– И кто тебе мешает? – усмехнулся учитель. – Между тобой и бумагой только карандаш, послушный твоей воле и желанию. Ты – творец! Царь и бог в пространстве своей ученической тетради. А если бы Создатель творил мир так, как это делаешь ты: сутулясь, кривясь и болтая ногой в такт неслышной мелодии? Не думаю, что люди выглядели бы лучше твоих треугольников.
Матвей Ильич заметил, что глаза девочки вновь наполнились слёзами, и поспешно продолжил:
– А сейчас я выну из середины тетради двойной лист и аккуратно разорву его напополам.
Репетитор действительно разорвал лист с поразительной аккуратностью. «Будто ножницами», – с восхищением подумала Маринка.
– Мы проведём решение задачи вместе, каждый на своём листочке. Только решение будем не записывать, а рисовать. Представь, что тебе нужно украсить страницу. Постарайся нарисовать город: чертежи – это здания, аллеи, парки. Буквы и цифры – жители. Попробуй нарисовать решение задачи так, чтобы буковкам было приятно жить на твоём листе, чтобы они гордились своим миром.
– Ничего не получится… – заныла Маринка.
– Но нас же двое! – строго сказал Матвей Ильич. – Неужели не справимся?
Маринка кивнула и покорно взяла предложенную ей половинку листа.
Под придирчивым взглядом учителя выровнялась, положила обе руки на стол и, высунув язык от усердия, принялась «рисовать» решение задачи.
Через десять минут, весьма довольная результатом (и сумма углов получилась правильной!), она подняла голову и с любопытством заглянула в записи учителя. Потом перевела взгляд на свою писанину и приуныла: разве можно сравнивать эти безобразные каракули с безупречной каллиграфией репетитора? Его чертежи и подписи складывались в единый, удивительной красоты узор, который можно было бы взять в рамочку и повесить на стенку. Просто так. Чтоб любоваться.
– Я никогда так не смогу! – душно выдавила Маринка.
Она опять хотела разреветься, но мешала гордость. Сильно мешала.
– Нравится? – тихо спросил Матвей Ильич.
– Да! – почти выкрикнула она. – Очень нравится!
– Тогда смотри фокус. Магическим способом я превращу наши листики обратно в один, и у тебя навсегда останутся образцы «как было» и «как будет». Время от времени доставай и сравнивай: на какую половинку двойного листа сделанная тобой работа больше похожа: на ту, что рисовал я, или ту, которую мучила ты.
Он соединил листы, нежно пригладил их ладонью и зачем-то подул.
Маринка считала себя взрослой девочкой, а потому смотрела на «магию» учителя без трепета и почтения. Но когда листики действительно срослись, она удивилась: покрутила в руках, осторожно подёргала на разрыв и с недоумением посмотрела на Матвея Ильича.
Но тот и не думал что-то объяснять. Только смотрел на неё, внимательно и почему-то грустно…
***
– Марина… Марина Яковлевна! – настойчиво рвалось с обратной стороны сна.
Она проснулась и вздрогнула от натиска привычной смеси запахов канифоли и кофе, гулу генератора в машинном зале и тонкому свисту центрифуг за стеной.
Центрифуги стояли в соседней лаборатории. Там тоже предпочитали штурмовать передний край науки по ночам. «Надо будет спросить, почему не работают днём, – подумала Марина, открывая глаза, – нам-то понятно: только ночью можно брать из сети треть дневной городской нагрузки. А микробиологам?»
– … вы просили разбудить, когда всё будет готово.
Она с неудовольствием глянула на растрёпанного лаборанта, который переминался на пороге, не решаясь шагнуть в подсобку.
– Спасибо, Иван. Без меня не начинайте, сейчас приду.
Лаборант закрыл дверь, а Марина опустила ноги с дивана и со второй попытки нашарила один туфель, а с третьей – другой. Обыденность бесцеремонно затолкала воспоминания о сандаловых карандашах и школьных занятиях куда-то в глубину памяти. «Счастливая пора, – подумала Марина. – Время, когда учителя всё знали и могли ответить на любой вопрос».
Идти на эксперимент не хотелось.
Успех был невозможен, но всё равно страшил.
Только раз им удалось приотворить дверь в неведомое совершенство. Один раз и на одно мгновение регистраторы зафиксировали проникновение. Но то, что земные часы посчитали мгновением, для Марины обернулось десятью минутами запределья и сильнейшим нервным расстройством. Прошло три недели, но она и сейчас не знала, как поступить и что делать.
«Людям крепко повезло, что заглянуть «туда» сумела только я… заглянуть и ужаснуться непередаваемой красоте и безупречности нового мира».
Бархатная синева неба, совершенство линий гор, башенки и шпили прекрасного замка, гарцующие кони на поляне у озера, прекрасные, полные сил и достоинства люди, спокойно разглядывающие её – пришелицу из другой вселенной. А воздух… Какой там воздух! Его хотелось кушать ложками. И солнышко не просто светит – ласково гладит щёки своими нежными ладонями.
Десять минут! Их оказалось достаточно, чтобы понять и прочувствовать разницу между её невзрачным бытием и абсолютным совершенством…
Диван со стоном пружин вытолкнул на орбиту повседневности. Марина включила свет, вытерла лицо влажной салфеткой и надела белоснежный, отутюженный халат. Не выдержав, подошла к сумочке, вынула из потайного кармана сложенный вчетверо лист и развернула его.
Неряшливые детские каракули и удивительный орнамент, перевернувший её жизнь. Она разгадала фокус старого учителя. Матвей Ильич «нарисовал» решение до её прихода. Потом на сложенном листе предложил решать задачки ей. Если бы тогда, двадцать лет назад, она развернула сложенный вдвое лист, сделанные заранее записи обнаружились, и фокус бы не получился…
«Тем не менее, приём сработал, – подумала Марина. – В стремлении к совершенству я построила машину, которая обращает пространство в ноль, открывая дверь между мирами напрямую, минуя космос. Не моя вина, что за этой дверью оказался рай. Я будто выглянула в празднично украшенный зал из пыльного, затянутого паутиной чулана. По ту сторону двери – жизнь, рядом с которой наша собственная выглядит бледной поганкой… и я никому не могу об этом рассказать! Не хватало ещё всё человечество превратить в нытиков, проклинающих Создателя за небрежность…»
Она положила листок в карман халата, покатала на языке таблетку освежителя дыхания и вышла в зал.
Шум генератора и слабое попискивание разрядников, уравнивающих потенциалы накопителей, отвлекли от невесёлых размышлений. Привычно глянув на время (половина четвёртого утра), Марина прошла к пульту.
– Параметры в норме, Марина Яковлевна, – не оглядываясь, доложил Артём. – Можем начинать.
Она припомнила жаркие споры сотрудников, пытающихся разгадать способность Артёма, не поворачивая головы узнавать подходившего сзади, и улыбнулась. Кто-то подкрадывался в мягких тапочках, полагая, что секрет в музыкальном слухе фокусника. Другие искали зеркала или объективы. Третьи нарочно меняли одеколон на духи… тщетно. Раскрыть секрет не удалось. Артём продолжать пугать «затылочным зрением», а на прямые вопросы только улыбался и удивлял другими не менее загадочными фокусами.
«Ну и ладно, – устало подумала Марина. – Одним секретом больше, одним – меньше. То, что у человека мозги вынесло фокусами и форексом ещё ни о чём не говорит. Главное, что без его умелых рук чёрта с два у нас бы что-то работало».
– Все готовы? – спросила она в микрофон.
Генераторный и пусковой отсеки тут же зажглись «зелёным». Охрана, как обычно, ответила последней.
Пригласить охранников на стартовую площадку предложил проректор по научной работе. Марина точно знала, что случайное перемещение «оттуда» невозможно. Но, учитывая, что проект финансировался из бюджета института, вежливое пожелание проректора приравнивалось к приказу. А в науке, как на войне, – с приказами не спорят. Особенно на переднем крае…
– Прекрасно, начинаем. Разгон якоря, – её голос дрогнул.
«Забавно, – удивилась Марина. – Я же точно знаю, что проникновения не будет: лично открутила несколько полюсов пускового ротора. Поле не замкнётся, и дверь не откроется. Но волнуюсь. Почему? Или подкорка воспринимает волнение персонала?»
– Зародыш поля! – доложил Артём. – Тороид в четвёртом секторе.
Марина подошла к перилам, вглядываясь в оранжевое мерцание на пусковой площадке. Артём включил экран, и в метре от Марины заполыхало увеличенное изображение набирающего силу кокона. С обеих сторон «картинки» змеились графики мощности потока и аппроксимации сближения миров.
«Всё-таки телепатия? – отстранённо думала Марина, дивясь сообразительности помощника. – Как-то же он узнал, что мне нужны именно эти кривые? И его способность видеть спиной прекрасно бы объяснилась».
Она присмотрелась к аппроксимациям и с облегчением вздохнула: уже было понятно, что пересечения не будет – миры асимптотически сближались, но теперь сколько энергии ни прибавляй, проникновение исключалось.
Оставалось вовремя выключить установку: не раньше, чтоб никто не понял её готовности к неудаче. Но и не позже – перерасход энергии и отсутствие результата могли привести к самым печальным последствиям, вплоть до закрытия темы.
– Такое впечатление, что не коннектит один из полюсов пускового ротора, – сказал Артём, и Марина вздрогнула. – Кокон формируется, но не развивается. Проблема в обмотке!
– Десять тысяч пар полюсов, – не оборачиваясь, сказала Марина. – Ты предлагаешь их всех перебрать?
– Но ведь это дешевле, чем изготавливать новый якорь?
Марина промолчала. Кокон перехода вырос до размеров спасательного круга. Голубые искорки вдоль силовых линий ломаными меридианами пробегали по тору. Порывы воздуха играли с волосами, оставляя на губах привкус грозы и металла. Марина лучше любого другого знала плотность энергии на пусковой площадке, и потому, тревожась, всё сильнее сжимала поручни.
– Выключаем? – спросил Артём.
– Да, – тут же согласилась Марина. – Отбой. Всем службам отбой!
Кокон мгновенно съежился, поморгал ещё нескольку секунд оранжевым и растворился в воздухе. Генератор сбавил тон. Лампочка «охраны» стала красной.
«Бездельники, – беззлобно подумала Марина. – Первыми ушли с поста».
– Марина Яковлевна, разбор полёта будет, или можно домой? – спросили из пусковой.
– Всем домой, – стараясь изобразить разочарование в голосе, ответила Марина. – Завтра выходной. Буду думать…
Она вдруг поняла, что разочарование получилось искренним.
«А как же иначе? – сказала она себе. – Артём догадался, где искать. Теперь нужно либо признаваться, либо придумать новую неисправность».
– Позволите несколько вопросов?
Марина обернулась: Артём уже поднялся с кресла и стоял рядом.
– Разумеется, – смутилась она. – С чего это было бы нельзя?
– Вот и я думаю: «с чего бы»? – эхом откликнулся Артём, не спуская с неё глаз.
«Телепатия! – в панике подумала Марина. – Он видит меня насквозь!»
– Это просьба начальства? – с ударением на слове «просьба» спросил Артём.
– О чём ты?
– Вы не огорчены неудачами. И до вашего успешного перехода, вас не смущала перспектива перебирать десять тысяч пар полюсов ротора. Более того, в прошлом году вы в одиночку проделали это за три дня. Помните?
– Припоминаю, – она неохотно кивнула и поджала губы.
– Вот я и подумал: что, если наши последние неудачи – результат саботажа ректората? Существует тысяча причин, по которым руководству выгодно притормозить исследования, не закрывая тему.
Марина сразу успокоилась.
– Например?
– Экономика. Если мы и вправду открыли двери на новые земли, то эта новость моментально обрушит рынки труда и ресурсов. Если среда обитания человечества неограниченно расширяется, это обязательно скажется на недвижимости и цене на землю. Новые территории – это новые ресурсы. Значит, новые цены на нефть и другие энергоносители. Новая цена золота, новые представления о векторе экспансии… понимаете?
«А ведь ему многие говорили беречь мозги от форекса», - с неудовольствием подумала Марина.
– Не очень, – честно призналась она. – Наверное, я чересчур зациклилась на технической стороне проекта. О связи нашей темы с «вектором экспансии» как-то не задумывалась.
– Всё очень просто, – заверил Артём. – До нашего открытия человечество рвалось к планетам. Вы представляете размеры инвестиций, вложенных в космос? Это ведь не только ракеты и топливо. Это технологии, изначально ориентированные на внеземелье: материалы, жизнеобеспечение… целая культура! Предложив человечеству другую дорогу, мы неминуемо придаём вектору развития иное направление.
– И что из этого следует? – холодно спросила Марина.
Она уже оправилась от шока и даже чувствовала злорадство от того, насколько далёк её помощник от истинного положения дел.
– Из этого следует, что институтское начальство поставило в известность власти, а те попросили повременить с успехом. Тогда начальство предложило вам «придержать лошадей», и вы разомкнули одну или несколько пар полюсов ротора.
– Но зачем это начальству? Зачем эта пауза властям?
– Когда сообщение об успешном проникновении станет известным общественности, акции Роскосмоса, как и НАСА, и других космических корпораций пойдут по цене бумаги. Зачем же тонуть с теми, кто обречён? Сегодня эти акции стоят немалых денег, значит, их можно и нужно продать. Так же и с акциями на нефтедобывающие отрасли. И с рынком других ценных бумаг… - Он постучал согнутым пальцем себя по виску и хитро прищурился: - Я прав?
Марина смотрела на его поднятый к потолку указательный палец и понимала, что ей повезло. Оставалось только так отыграть, чтобы Артём утвердился в своих «догадках» не по её словам, в которых спустя какое-то время может усомниться, а по её поведению.
– Жаль, что игра только на понижение, – вздохнул Артём. – Нам с вами нечего продавать. Впрочем, даже если бы кто-то придумал способ после обвала поднять котировки, мы всё равно не у дел. Чересчур крупная игра. Для больших денег.
– Ты ещё увлекаешься фокусами? – тихо спросила Марина.
– Что? – не понял Артём. – Фокусами? Причём тут фокусы?
Она вынула из кармана сложенный лист из школьной тетради.
– Давно хотела спросить, мне в детстве показали фокус, и я до сих пор не могу понять его секрет.
Артём отстранился, его глаза с возмущением блеснули. Но Марина твёрдо решила играть роль туповатого шефа, неловко «сливающего тему»:
– Нет-нет, – взмахнула она рукой. – Я помню твои принципы: фокусники секреты не раскрывают. Поэтому меня интересует не технология, а только мнение: ты знаешь, как это сделано?
Артём тщательно вытер руки о халат и бережно принял лист. Долго присматривался к нему, вертел и так, и эдак… «Может, понюхает? – усмехнулась про себя Марина. – Или куснёт?»
К её удивлению, он и вправду понюхал. Потом прошёл в уголок радиомонтажников, включил лампу-«бублик» с толстенной линзой посередине и внимательно присмотрелся к сгибу листа через увеличительное стекло.
После полумрака центрального поста, яркий свет заставил Марину болезненно прищуриться. А ещё ей стало стыдно, что за все эти годы она не сообразила рассмотреть бумагу под микроскопом. «Тем более, возможностей было предостаточно…» – с раскаянием подумала она.
– Я не знаю, как это сделано, – с уважением сообщил Артём, возвращая лист. – Поначалу подумал, что съезжаете с темы. Но у вас и вправду занятный артефакт. Может, расскажете, как это выглядело? В подробностях. Как это делалось?
– Обыкновенно, – растерялась Марина.
Меньше всего она ожидала, что Артём спасует. «Ведь всё так просто!..»
– Учитель при мне разорвал двойной лист тетради пополам. На одной половинке чертила я, на другой – он. А когда мы закончили, он сделал вид, что соединил половинки обратно в целое. Мне казалось, что это простой фокус.
– Я бы за этот «простой фокус» отдал все свои, – ухмыльнулся Артём.
– Ну, как же! – заволновалась Марина. – По дискавери показывали. Решение заранее пишется на обратной стороне. При мне учитель разогнул скобы в тетрадке, вынул лист, разорвал, а потом подменил обрывок целым листом со своими записями. Я, как дура, чертила на двойном листе, полагая, что пишу на одинарном. А когда вручила ему работу, он только сделал вид, что соединяет листы в один. Свою половинку ловко спрятал, и развернул мой двойной лист так, будто только что соединил…
Артём снисходительно улыбнулся:
– Если бы он сделал так, то ваш карандаш оставил бы следы на его половинке. Смотрите, как вы царапали бумагу. А здесь даже прокололи её. И здесь. И вот ещё одно место. Но другой лист, который, по-вашему, лежал под первым листом, целёхонький!
– Он мог между половинками сложенного двойного листа положить тонкую пластиковую прокладку. Тогда деформации бумаги от моего карандаша не передавались бы нижнему листу.
– Тогда деформации выглядели бы иначе. Вы чертили на деревянной столешнице, иначе грифель твёрдого карандаша не рвал бы бумагу. Но не это главное…
– А что? Что главное?
– Посмотрите внимательно на следы от скоб.
Артём вновь сунул лист под увеличительное стекло и свободной рукой пригласил Марину посмотреть.
Сначала она ничего не поняла: точно по сгибу листа шли две пары отверстий от скоб степлера. Обычное дело, что тут такого? Но через секунду она разглядела, что отверстия не были круглыми. Это были только половинки кругов. Другие половинки оказались с другой стороны страницы.
– Как такое может быть?
– Наверное, так как вы рассказали, – сказал Артём. – Ваш учитель аккуратно разогнул скобы ученической тетради, вынул двойной лист, разорвал его, а потом сложил из двух половинок целое. Только развернул свой лист так, что отверстия от скоб оказались снаружи, а не в середине. Присмотритесь, по месту сгиба даже волокна бумаги встречаются под углом! И будь я проклят, если понимаю, как это можно сделать… *** Марина вышла из исследовательского корпуса, когда уже начало светать.
В предрассветных сумерках институтский парк казался загадочным лесом. Утренний туман уже поднялся, но ещё не вошёл в силу, чтобы прятать кусты и деревья. Обсаженная редкими лавочками аллея просматривалась до самой машинной стоянки, и Марина почему-то не удивилась, когда увидела на одной из скамеек своего старого учителя.
Не замедлив шага, она подошла к нему и просто уселась рядом. Будто они расстались только вчера. Будто и не было этих долгих двух десятков лет.
– Здравствуй, Марина, – сказал Матвей Ильич. – Как поживаешь?
Она не ответила. Слова и вопросы казались пустыми и глупыми. Если он был здесь, то лучше её знал, как она поживала, поживает, и будет поживать до своей самой последней минуты.
– Верно, – усмехнулся Матвей Ильич. – Знаю.
Марина удивилась покою: и в окружающей природе, и у себя на душе. Не пересвистывались соловьи, не шумел ветер в кронах деревьев, не было даже далёкого шума электрички, которой по расписанию было самое время проехать.
– Зачем это вам? – неожиданно вырвалось у неё. – Фокус с тетрадным листом, рассказы о совершенстве…
– Смысл в мотивах или в результатах? – спросил учитель. – Сегодня я пришёл, чтобы помочь тебе определиться. Есть одно дело, которое ты не решаешься довести до конца. Это неправильно.
«Неправильно? – горько подумала Марина. – Десяти минут оказалось достаточно, чтобы отравить жизнь, сделать её унылой, безнадёжной, беспросветной. Я не могу рисковать надеждой человечества. А всякий, кто там окажется, навсегда поменяет надежду на отчаяние».
– Расскажи о своей работе, – попросил Матвей Ильич. – Может, вдвоём мы отыщем светлые перспективы?
– Вряд ли.
– Однажды у нас получилось.
Марина пожала плечами. Почему бы и нет? Хуже не будет.
– Всего лишь техническая реализация некоторых идей Минковского: если у пространства есть три координаты, почему не быть трём координатам у времени? Я отыскала способ поворота мировой оси времени на девяносто градусов. Это привело к проникновению в прекрасный мир, который никогда не будет моим. И что бы я тут, в своём мире не делала, всё будет паясничанием и клоунадой. Настоящая жизнь ТАМ. А мы всего лишь тени…
– Тогда почему ты пришла к ним, а не они к тебе?
– Не знаю, – Марина покачала головой. – Может оттого, что им ничего не нужно? Они самодостаточны. Как бы ни было нам хорошо, мы всегда искали счастье у чужих берегов. Нищие духом, в поисках счастья мы плыли за океан, а теперь с риском для жизни знакомимся с космосом. У них по-другому.
– И всё это ты поняла за одно мгновение?
– Это у нас мгновение. Временные оси наших миров перпендикулярны. Там может пройти тысяча лет, а здесь секундная стрелка даже не шелохнётся. Между «тик» и «так» наших часов укладывается рождение и смерть их Вселенной. Хотя физически всё то же самое: то же Солнце, та же Земля, те же люди… только баланс настоящий. Никаких «примерно»! Зла нет, потому что всё изначально оправдано и уравновешенно.
Марина вдруг почувствовала себя очень усталой.
Она уже жалела, что присела к старику. Что бы он ни сказал, это ей не поможет. Ничего не поможет. Не существовало слов, чтобы выразить её тоску. Наверное, что-то подобное чувствовали те, кто был лично знаком со Спасителем. После его ухода – только уныние и скорбь по навсегда утраченным горизонтам.
– Тем не менее, жизнь продолжалась, – негромко заметил Матвей Ильич. – Вполне себе героическая жизнь, предопределившая судьбы мира на тысячи лет вперёд. Жизнь, которая изменила мир. Ты ведь тоже изменилась? Больше не сидишь на краешке, и не болтаешь ногой, решая задачи. Значит, стремясь к совершенству, можно двигаться к нему?
В третий раз за утро Марина вынула свою школьную реликвию.
– Но оно недостижимо!
– И хорошо. Откуда тебе знать, что первично: совершенство или движение к нему? Ты же физик. Для генерации тока что важнее: величина магнитного поля или скорость его изменения? Ты же не знаешь, в чём смысл жизни?
Марина не ответила. Она не могла отвести взгляд от своих детских записей, на которых буковки выравнивали линии чертежей, заделывали рваные царапины после твёрдого грифеля, да и сами ровнялись: и формой, и размерами. Её чертежи и записи мало-помалу начинали походить на решение учителя.
Она повернула голову к Матвею Ильичу, но его фигура едва маячила неясным размытым пятном на другой стороне скамейки. А через секунду полностью растворилась в тумане. Будто и не было его. А может, и вправду не было. Мало ли что привидится, после нескольких недель «сплошных нервов»?
Она вновь посмотрела в тетрадный лист: к её половинке вернулся прежний порядок – вкривь и вкось…
– Мистика! – с раздражением произнесла Марина, пряча «артефакт» в сумочку. – Мистика и бред!
Ей захотелось смять лист и выбросить. Возможно даже с сумочкой. Но урны рядом не оказалось. «Значит, пусть ещё полежит», – подумала она.
Марина поднялась со скамейки и решительно зашагала обратно к лабораторному корпусу. Теперь её удивляло, как это она раньше не догадалась, не додумалась до очевидного решения такой простой задачи…
***
– Я знал, что вы вернётесь! – приветливо улыбнулся Артём.
– Вот как? – равнодушно справилась Марина. – И по каким же признакам?
– Статистика! Если человек, выходя с работы, присаживается в размышлениях на скамейку, скорее всего он вернётся обратно.
– Этому есть какое-то объяснение?
– Очень простое. Если человек не спешит уйти, значит, интуиция шепчет, что нужно вернуться. Человек прислушивается и превращает неосознанные желания в обычные слова. Присаживается, думает… и возвращается. Я заварил чаю. Вам налить?
Нет. Чая она не хотела.
Стряхнув в сторону от Артёма влагу с плаща, она сердито спросила:
– Ты видел, как я сидела на лавочке?
– Да, конечно. Наши окна выходят к стоянке.
– Одна?
– Что «одна»? – не понял Артём.
– Я там одна сидела?
– Разумеется, – насторожился Артём. – Конечно одна. Остальные сотрудники ушли перед вами. Никто не возвращался.
– Замечательно! – с энтузиазмом воскликнула Марина.
Она и себе не могла объяснить причины хорошего настроения: доработалась до чёртиков (это же надо до такого додуматься: чтобы буковки спрямляли неровные линии чертежей!), а сил как после трёхдневного отгула. Она уже надела свой лабораторный халат и деловито спешила к пусковому залу.
– Мне пришло в голову, что мы слишком много думаем, – бросила она через плечо, плетущемуся позади Артёму.
Тот осторожно нёс чашку с чаем, стараясь не разливать кипяток.
– А мне казалось, что в последнее время мы не думали вообще, – крикнул он в ответ.
Она проигнорировала остроту, открыла дверь в зал и придержала её для Артёма.
– Мы побывали только в одном перпендикулярном мире. Но ведь их три…
– Два, – уточнил Артём.
– С нашим миром – три, – терпеливо поправила Марина, подходя к генератору. – Всего ортомиров – три. В одном мы живём, в другом уже были. Предлагаю настроить полюса ротора на третий мир, и посмотреть, что там. Что скажешь?
Она нежно погладила массивный кожух, скрывающий пять тонн медного провода, вращение которого создавало воронку, меняющую ориентацию мировой оси.
– Вы хотите, чтобы мы эту работу сделали вдвоём? – осторожно спросил Артём, прихлёбывая заходящийся паром чай. – Десять тысяч пар полюсов…
– Я хочу успеть до завтра, – твёрдо сказала Марина. – Ротор должен быть готов к пуску до трёх утра. У нас в запасе почти сутки.
– Тему закрывают? – изумился Артём.
И вдруг его лицо озарилось догадкой. Он даже отставил чашку в сторону.
– А ведь верно! Я думал только о понижении! Но ведь можно сыграть по-крупному! Объявив о возможности перехода в альтернативную реальность, наши магнаты понизили котировки акций, и получили возможность задёшево прибрать к рукам чужую собственность. Теперь они закроют тему, сообщат об отрицательных результатах нашего проекта, и стоимость вновь полезет вверх. Кто-то сделает состояние! Вы в деле? Я прав?
Она с сожалением смотрела в его широко раскрытые глаза.
«Смысл в мотивах или в результатах»?
– Да, Артём, – сказала Марина. – Моё состояние завтра к утру обязательно поправится. И ты мне поможешь.
«Если отталкиваться от библейских представлений о мироустройстве, то по отношению к нашему миру я увидела рай, – подумала она. – Но ведь знание только о двух точках не позволяет оценить положение нашего мира на этой главной оси. Нужно обязательно увидеть третий мир, и тогда станет понятно, действительно ли мы посередине».
– Значит, мои подозрения о вашем саботаже верны? – всё ещё ликовал от своей сообразительности помощник. – И вы хотите вопреки приказу заглянуть в третий мир? Пока нас не закрыли?
– Верно, – ответила Марина. – Всё верно. И первое, и второе.
Она принесла ящик с инструментами и откинула со лба чёлку.
– Так и будешь стоять, или всё-таки возьмёшь гаечный ключ?
– Это двадцать тысяч контактов!
– Но нас же двое, – сказала она, подвязывая платком волосы. – Неужели не справимся? |
Рассказ открыт для комментариев