На рассвете фейл разбудила его тихим стуком в окно.
Якоб открыл глаза. Под тентом царили голубоватые сумерки. Светуны пригасли с восходом солнца и дремали теперь на своих жердочках по углам. Чуть шуршал на ветру светоотражающий материал стен, и сквозь шорох слышны были негромкие разговоры снаружи. Приглушенно лязгал металл, с тихим щелчками срабатывали карабины и застежки, скрипели ремни. Взвод уже проснулся и подгонял амуницию и снаряжение в ожидании завтрака.
Ждали его. А он только проснулся, а потому был голоден и пуст. Это легко поправимо, напомнила о себе фейл, снова царапнув когтем в мембрану оконца. Якоб вздохнул, поднялся с листа пластопена и отправился открывать.
Она стояла на заднем дворе, занимая своим сложно изломанным телом единственный клочок земли, свободный от завалов ржавого металла и упаковочного пластика. Фейл органично вписывалась в царящую тут атмосферу хаоса и запустения. Разросшиеся повсеместно красноватые стебли небесного живоцвета, усыпанные пульсирующими, словно алчные рты, воронками цветов, прекрасно гармонировали с окраской ее брони.
Фейл была прежняя, еще не обновленная. Именно та, что в последние полгода появлялась у входа в его жилище каждое утро. Серо-розовая, грациозная, десятиногая, с сетчатыми лопастями антенн на голове. Многогранники глаз отражали в своей радужной глубине серость неба, серость асфальта и серость самого Якоба.
Он кивнул. Фейл чуть склонила голову в ответ.
Серотто, странным образом сочетающие стремительность обводов тел с нетороливой грацией жестов, неизменно вызывали у Якоба ассоциацию с хищниками семейства кошачих. Та же обманчивая плавность движений, та же смертоностность, скрытая до поры под флером внешней привлекательности, то же сдержанное презрение ко всем, кто слабее — а значит, и ниже.
За годы Доминанты Якобу не раз случалось видеть, какими жестокими могут быть новые хозяева Земли.
Он видел, как быстр суд серотто. Помнил, как скоры они на расправу. Знал, как они безжалостны в принятии решений.
Серотто никогда и ни о чем не жалели.
Вместе с рассветом подкралась ломка. Ныли мышцы, все внутри превратилось в мелко дрожащий студень. А еще очень - приветом из прошлой жизни - хотелось курить.
Привычный ад пробуждения.
Он показал руками: «привет». Запрокинул голову, подставляя незащищенное горло. Фейл поцеловала его в шею и, уколов хелицерами, впрыснула дозу.
Как всегда, это было волшебно.
Когда мгновения острейшей эйфории миновали и Якоб вновь обрел возможность осмысленно воспринимать реальность. Зрение сделалось острее, краски воспринимались ярче, контраст был выше. Якоб ощущал пряный коричный аромат фейл и слышал, как пульсируют аорты ее тела и ног, гоня гемолимфу к трахеям.
Спустя секунды, потребные ферментам слюны серотто на то, чтобы с током крови распространиться по всему телу и омыть мозг, к нему пришло понимание задачи. Он встрепенулся, отер тылом кисти безвольно увлажнившиеся губы, и серотто наполнила его зоб остро пахнущей творожистой массой программы.
Фейл посторонилась, когда он прошел мимо ее жесткого хитинового тела, и бесшумно последовала за ним под навес столовой.
Люди в опрятном, хоть и не новом, камуфляже отложили предметы, которые разбирали, чистили и собирали вновь. Десяток лиц, в выражении которых читался тот голод, что сам он утолил минутой раньше, обернулись к нему.
Якоб каждый раз ловил себя на мысли, что он смотрится в десяток зеркал разом.
Они обступили его, вытягивая шеи, словно голодные птенцы, и он отрыгнул порцию инструкций, распоряжений и приказов в каждый из жадно распахнутых ртов.
Возвышаясь над ним башней из перламутрового хитина, фейл бесстрастно наблюдала за тем, как ее раб программирует свой взвод.
Керст жил в лачуге из пустых коробок в тесном переулке в на задворках бывшей торговой площади в районе Сюйдзяхуэй.
Неподалеку царапал тучи шпилями парных башен старый католический собор св. Игнатия Лойолы, слепыми глазами разбитых телескопов таращилась в небо Шанхайская обсерватория и спал в могиле пятое столетие подряд бывший хозяин здешних земель.
Тут же, в тени перекрытий расколотого купола торгового центра, пряталась лаборатория, в которой Керст работал последние годы. На стеллажах рядами стояли стеклянные ящики, в которых рождались, жили и умирали поколение за поколением бабочки и многоножки, пауки и мечехвосты, мухи и странные сознания, названий которых было не отыскать в старых, изданных до Сошествия серотто, справочниках по энтомологии.
Керст не помнил, кто нанял его. Он не знал, на кого работает. Более того — воспоминания о проведенном на работе дне стирались из его памяти, стоило ему переступить порог лаборатории. Он не знал даже, в чем заключалась его работа там. Впрочем, спросить его об этом все равно было некому.
Ночами ему снились странные сны. Сны были полны глянцево блестящих сегментированных тел, жестких суставчатых ног, трепещущих сяжек и жестких жвал. В снах жуткого вида существа деловито расчленяли и пожирали друг друга в безмолвном мельтешении бесчисленных конечностей. Просыпаясь, он понимал, что произносит вслух имена этих существ. Меганевра и сольпуга, эврипетриды и артроплевры, сколопендры и ксифозуры.
Их шевеление он ощущал внутри своей головы до самого вечера.
Кто-то властвовал им. И этим кем-то были не серотто.
Их улей он видел ежедневно, просыпаясь утром и засыпая на закате. Чудовищная конструкция, огромная и вместе с тем ажурная и воздушная напоминала опрокинутый муравейник, зависший в небе над островом Чунминдао в устье Янцзы. Тонкие арки опор соединяли его с берегами великой реки.
Каждый день он приходил к блокпосту у зева Шанхайского туннеля, садился среди разросшихся повсеместно глазолистки и леперстянки и часами смотрел на гнездо Экстеров. Мимо него шли колонны коллаборационистов, возглавляемые бригадирами, за которыми присматривали тонкие грациозные серотто, которых называли фейл. Десятки, сотни тысяч людей проходили мимо Керста в обоих направлениях, и иногда он пытался их сосчитать, но каждый раз безуспешно. Со временем он предоставил заниматься этим тому, кто поселился у него в голове, тому, чье присутствие было с ним постоянно.
Ощущение чужого присутствия не оставляло Керста с самого дня Сошествия. Каждый миг этого бесконечного года он ощущал чье-то постороннее присутствие внутри головы, под крышкой черепа, позади глазных яблок. Чужое, нечеловеческое присутствие дразнило чем-то неуловимо знакомым - и незнакомым одновременно. Что-то бесплотное и невещественное, подобное призраку полузабытого аромата, сладко щекотало основание мозга, рождая назойливое желание знать - потребность, сравнимую с неостановимой потребностью чихнуть. Кто-то незримый стоял за его плечом, кто-то любопытный выглядывал в мир сквозь его глаза, кто-то внимательный и безупречно логичный поселился внутри его лобастой головы с умными темными глазами, водруженной на без малого двухметровую башню плотного тела.
Иногда Керсту казалось, что попутчика он приобрел еще до появления Экстеров — в счастливое время, когда на планете наступил наконец Золотой Век, который продлился десятилетие.
Десять лет назад.
В последний год безбедной жизни на Юго-Востоке у него появилось смутное подозрение, что он подхватил вирус через мембрану беспроводного разъема. Однако блок-фаги не забили тревоги, и Керст решил, что это происки его конторы, которой понадобилась информация, согласия на сбор которой со стороны Керста не требовалось. Такое случалось в их службе сплошь и рядом. Подтверждения своим мыслям Керст так и не получил — впрочем, как и официального опровержения. Задавать же Конторе прямые вопросы среди сотрудников считалось моветоном.
Цепочки чужого кода порой отпечатывались на сетчатке, внося незначительные искажения в работу информационных фильтров, но жить не мешали. Керст быстро привык к их присутствию и перестал обращать на них внимание. Теперь, годы спустя, он вспомнил, что самому себе объяснил это тем, что к нему в сенсорную сферу подселился чей-то безобидный коллектор - наблюдатель, собирающий информацию по одному его хозяину ведомому принципу и с неведомой целью.
Бизнес у Керста был «честный», прозрачный для всех властей, поручения Конторы он выполнял гладко, комар носа не подточит. Скрывать ему было нечего, а посему он счел, что если полезен кому-то в качестве живой камеры — от него не убудет.
Отслеживать траффик он не стал.
А потом с неба пришли Экстеры со своими генераторами ЭМИ, и само понятие траффика попросту перестало существовать.
Теперь, спустя десятилетие после падения всех коммуникационных сетей в мире, он все еще необъяснимым образом чувствовал это присутствие.
Словно сам Шанхай властвовал им.
С набережной Вайтань открывался невеселый вид на мутные от песка воды Янцзы. Корабли блокады ООН без спешки курсировали по дельте великой реки. Хищные силуэты неясно просматривались сквозь дымку смога. Временами в небе над рекой с леденящим завыванием проносилась стремительные тени, и тогда от рева прямоточников тряслись уцелевшие окна небоскребов Пудуна.
Якоб, кутаясь в шинель, размашисто шагал вдоль бетонного парапета в направлении порта. Его команда шла следом, шаркая ногами по асфальту. Лица их были безмятежны, плечи и спины расслаблены, руки свисали плетями, не помогая в ходьбе. Поношенные, но чистые и аккуратно заштопанные камуфляжные робы выглядели именно так, как надо для успеха дела: не отпугивали чрезмерной нарядностью и необмятостью, но и не отталкивали нечистотой безразличия. И сам Якоб, и его взвод выглядели как надо. Выглядели надежными. Внушали уверенность. Хозяева ценят такое.
По левую руку тянулись бесконечные вереницы мертвых автомобилей, застывших на проезжей части. Все полосы в обоих направлениях были заняты. Машины стояли тесно — бампер к бамперу. Краска на них потускнела и облупилась. Зияли провалы выбитых стекол и распахнутые дверцы. Там, где в брошенных машинах поселились бездомные, над рядами цветных крыш поднимался дымок. Ветер доносил запах готовящейся на огне пищи.
Кошки, думал Якоб. Кошки, или собаки, или крысы. Все идет в ход. Человечина? Не исключено. И не потому, что в городе, заблокированном так, что не войти, не выйти ни по морю, ни по суше, ни воздухом, начался голод, нет. Протеиновый порошок над каждым из городских районов рассеивался с патрульных дирижаблей «белых касок» точно по часам. Серотто не препятствовали этому. Безвкусная, высококалорийная пища годилась к употреблению во всех видах.Просто некоторые традиционалисты предпочитали натуральные продукты, брезгуя или просто не решаясь собирать «снежок» с тротуаров, подоконников, крыш и мостовых.
Основная же часть населения считала манну меньшим из зол. Альтернативой был голод. Иного способа прокормить оказавшийся в кольце блокады гигатский город у планетарного правительства просто не было. Не было бы и этой — если бы не серотто, которые и были причиной блокады.
Манной можно было не просто утолить голод. Кое-кто ухитрялся даже набирать вес. Безучастные, с пустыми глазами, гигантские жирдяи сидели вдоль припорошенных белым тротуаров, флегматично поглощая манну пригоршню за пригоршней.
Ходили слухи, что таким образом воплощается в жизнь дьявольский план захватчиков — дескать, протеиновая масса, рецепт которой даровали человечеству щедрые благодетели, явившиеся с небес, постепенно меняет сначала обмен веществ тех, кто вынужден питаться только ею, а потом вмешивается в структуру генов, и человек перестает быть человеком.
Якоб лишь улыбался уголком рта, слыша эти слухи. Манной он не питался — впрочем, исключительно из других соображений. Его кормили хозяева.
А человеком в привычном смысле этого слова он давно уже перестал быть.
От предвкушения скорой встречи с Повелителями сладко свело низ живота. Его эмоция, отраженная сложным букетом неслышных запахов из модифицированных желез тела, была тут же воспринята взводом, и он почувствовал оживление своей команды.
Они хорошая команда, подумал Якоб. Жаль только, что пришел их срок. Ресурс выработан. Через несколько часов они превратятся лишь в груду протеина. Не беда — он чувствовал в теле фейл готовые к оплодотворению яйца.
Ровно десять яиц.
Низ живота заныл ощутимее, распространяя по телу волны сладострастия. То, что осталось в существе, отзывавшемся на имя Якоб, от человека, попыталось забиться дальний угол сознания. Живая фабрика тела серотто была готова к зачатию новой жизни — и Якоб с наслаждением вдыхал исходящий от фейл аромат грядущей страсти.
Лица его детей оставались невыразительными и безучастными. Не будучи истинно Обращенными, они не могли похвастать сверхчувствительностью своего измененного отца. Кружащие голову ароматы самки не значат для них ровным счетом ничего. Служение — смысл их жизни, и они не отходят от выполнения программы ни на шаг. Не ведают страха, не ведают сомнений. Идеальные исполнители.
Серотто, сами по себе многочисленные, как общественные насекомые Земли, активно использовали для своих загадочных нужд помощь населения оккупированных ими территорий. Каждый день утром сотни тысяч обитателей города, некогда носившего название Шанхай, проходили по туннелю плотной колонной на остров Чуминдао. Вечером они возвращались обратно в город.
Воспоминаний о том, что происходило в промежутке между входом в туннель и выходом из него, не оставалось ни у кого. Спрашивать же об этом у кураторов, равно как и строить какие-либо предположения, никому из числа многосоттысячной армии, с радостью оказывающей помощь своим новым хозяевам, попросту не приходило в голову. Тень сомнений, буде таковая возникала, стирал легкий укол хелицер. Кураторы оберегали подопечных от стресса и знали свое дело.
Порой, прежде чем дневная усталость отправляла Якоба в царство волшебных снов, полных движения, преследования добычи, победы и насыщения ею, ему казалось, что и сам он, ставший свидетелем без малого двух десятков обновления своей команды, и все прочие обитатели Шанхая давно уже перестали существовать, перемолотые чудовищной мельницей неведомых планов серотто, а их место заняли нелюбопытные и исполнительные копии-клоны.
До утра он чувствовал пустоту внутри себя — и старался заполнить ее плотью и соками добычи из своих беспокойных снов.
Утром живительная инъекция забвения прогоняла все сомнения прочь.
Сегодняшний день отличался от прочих. Керст вряд ли смог бы осмысленно и аргументированно объяснить — чем. Просто отличался. Может быть, группы коллаборационистов, члены которых год от года выглядели все более похожими друг на друга, были сегодня активнее, чем обычно - пусть даже и самую малость. Или, возможно, кураторы-фейл утратили сегодня свою обычную невозмутимость и вращали богомольими головами чуть чаще, чем всегда — едва-едва. А быть может, просто воздух, давно уже очистившийся от дыхания многомиллионного города, сегодня пах немного иначе — и тоже лишь чуть-чуть.
Керст давно привык к сладковатому аромату, пропитавшему весь город и прилежащие к нему земли. Так пахли серотто. Экстеры. Насекомоподобные твари со звезд. Захватчики, по сути, таковыми не являющиеся.
Керст помнил слухи, ходившие еще до того, как кольцо блокады вокруг Шанхая наконец замкнулось окончательно. «Глушилки» с орбиты заполняли весь радиоэфир белым шумом помех, и основным источником информации стали, как столетия назад, изустные рассказы. Дороги в город — а главное, из него — были уже перекрыты, но народ, словно тараканы из горящего дома или крысы тонущего корабля, тайными тропами сновал внутрь-наружу.
Слухи гласили, что могущественные серотто уронили наземные модули с орбиты на самые крупные города по всему миру. Они не вступали в контакт с представителями власти всех уровней. Они не выдвигали ультиматумов. Наконец, они не причиняли никому вреда.
Над каждым из крупных городов висела орбитальная платформа, соединенная с наземным терминалом тонким стволом орбительного транспортера. По нити туда-сюда сновали челноки, опуская на поверхность все новых и новых пришельцев.
Вскоре тонкие высокие фигуры о множестве ног вступили на принадлежавшую людям территорию, осторожно, словно муравьи-разведчики, знакомясь с миром, которому — хотя об этом в тот момент можно было лишь догадываться — предстояло стать новым домом для межзвездных скитальцев.
Серотто так и не сделали ни одного заявления. Они не выдвинули ни одного требования. Казалось, им ничего не нужно.
Однако параноидально настроенное руководство Керста, искушенное в подобного рода интригах, было уверенно совсем в ином.
«Они просто не нуждаются в нашем одобрении своих действий, - сказал в последней беседе шеф Керста. - Все, что им нужно, они возьмут сами».
И серотто взяли то, в чем нуждались.
Им оказались нужны люди. Миллионы людей, населяющие огромные города.
Серотто никого не принуждали к подчинению, но армия добровольных помошников росла день ото дня. Ходили слухи о ночных нападениях на беззащитных горожан со стороны жукоглазых пришельцев — но это быстро списали на оголтелое смакование подобных сюжетов в масс-медиа задолго до появления астероидного флота серотто в околоземном пространстве.
Потом «белые каски» запечатали тридцатимиллионный Шанхай внутри многослойного пояса эшелонированной обороны, заблокировали дельту Янцзы кораблями авианесущего флота, прикрыли небо над городом службой ракетного и авиаперехвата, а также непроницаемой завесой помех от средств радиоэлектронной борьбы. Над городом дамокловым мечом висел орбитальный термоядерный заряд — но местные давно перестали чувствовать на своих плечах его тяжесть.
Серотто при поддержке армии своих добровольных помощников превратили остров Чуминдао в огромный цветник. Чужие растения покрывали каждый ярд его площади многоярусным пологом, давным-давно поглотившим городские кварталы. Дикие, уходящие в ультрафиолетовую и инфракрасную части спектра краски листвы, густые испарения, окутавшие берега Янцзы туманной завесой — все это вскоре стало привычной для жителей города картиной.
Потом растения преодолели туннель под рекой, и чужая растительность постепенно заполонила весь город. Огнецветы, стрекалисты, буотто-граа, лианы-рвачи и вьюны-медожоры опутали стены зданий, пустили корни в коммуникационные туннели и коллекторы ливневой канализации, поднялись по контрфорсам и карнизам до самых крыш.
Город был поглощен инопланетными джунглями. Серотто чувствовали себя здесь превосходно. Облако ароматов действовало на людей подобно легкому наркотику — расслабляло, не отупляя, но делая покладистее и сговорчивее. Никто не голодал, не убивал и не был убит.
В своих странных занятиях, воспоминания о которых его память упорно отказывалась сохранять, Керст отчетливо осозновал лишь одно. Чем бы он ни был занят в своей лаборатории, полной копошащихся в садках членистоногих, какие бы манипуляции не прятал в своей глубине непослушный хозяину мозг — Керст чувствовал на грани инстинкта, что результат его трудов, вне всякого сомнения, угрожает благополучию серотто.
Чувствовали это и пришельцы.
Керст был уверен, что их обостирившаяся активность сегодня поутру вызвана совершенно определенным фактом. Сегодня после всенощного бдения среди шороха хитина, мерного гудения автоклавов и инкубаторов, шума центрифуг и мерного клокотания химических реакторов, запитанных от генераторов, которые работали на продуктах гниения мусора — после этой крайне насыщенной ночи, результаты которой надежно хранила в своей глубине его память, Керст вышел из лаборатории и запер за собой дверь с четкой уверенностью, что делает это в последний раз.
Теперь он, покачиваясь от недосыпа, сидел на огромном газоне, в который превратилась сложная дорожная развязка перед въездом в туннель, красноглазый, невыспавшийся, давно примирившийся с вонью своего немытого тела, зябко кутался в лохмотья и со смешанным чувством зависти и ненависти следил за потоком влекомых фейл коллаборационистов, исчезавших в затканном цветущими лианами зеве туннеля.
Над островом за рекой на тонких паучьих ногах арок нависал опрокинутый конус улья. Тонкая нить орбитальной пуповины уходила от его основания в низкие облака, теряясь в их влажной серости.
Керст кого-то ждал. Ждал, сам не зная, зачем он здесь.
Но он понимал со всей отчетливостью, что время пришло. Знать бы еще, для чего.
«ТЫ ПОЙМЕШЬ».
Керст сморгнул. Зеленоватые, сложенные словно из мелких зеленых параллелограммов буковки и не подумали исчезать. Керст потряс головой, но буквы перемещались вместе с его взглядом, оставаясь в центре поля зрения.
Он выругался вслух. Открыл рот. Закрыл его.
Буквы, повисев еще несколько мгновений, медленно истаяли.
Устал, подумал Керст. Чертовски устал. Не заню, чем я там занимался, но устал безумно. Хорошо, что это наконец закончилось...только вот чем?!
«СКОРО УЗНАЕШЬ».
Керст невидяще смотрел сквозь зеленый неон надписи, выжженной на его сетчатке, на размеренное течение людского потока в недра туннеля. По набережной на расчищенных от машин полосах двигались бесчисленные велорикши, сновали туда-сюда лоточнкик, здесь и там исходили древесным дымком жаровни, на которых в невесть из чего приготовленном масле жарились незнакомые Керсту дары реки и моря. Или крысы. Или кошки с собаками. Или человечина.
Плевать.
Ему стало вдруг все равно, и постоянное сосущее чувство голода вдруг куда-то ушло — словно вдруг, в одночасье, стало вдруг незачем жить.
«ПОРА», - сказали зеленые буквы.
Керст вздрогнул и поднял голову, пытаясь сфокусировать взгляд.
В колонне безмятежно улыбающихся людей он сразу увидел прикрытый внимательной фейл рабочий взвод-десяток во главе с уверенно держащимся командиром.
Якоб Керст очень удивился.
У всех людей в десятке и у командира было одно лицо.
Его, Керста, лицо.
«ПОРА», повторил тот, кто поселился в его голове.
Якоб, мерно шагая по направлению к зеву туннеля, почувствовал вдруг, как слитным единым движением фейл оказалась вдруг совсем рядо, чуть уколов его за ухом. Тело тут же затрясло от мощного притока адреналина.
Опасность, показала мандибулами фейл. Ее безмятежные обычно радужные глаза сейчас обеспокоенно вращались среди пластин хитиновой брони. Опасность близко.
Якоб, чувствуя, как химические фабрики его модифицированных впрыснутыми со слюной фейл нанитами надпочечников выталкивают в кровь термоядерный гормональный коктейль, бросил отрывистую команду своим бойцам. Щелчки и взлязгивание сказали ему, что теперь они готовы отразить любую угрозу.
Жерло туннеля все приближалось. Толпа двигалась единым организмом, никто не разговаривал, и слышен был лиш шорох миллионов ног, попирающих асфальт, кое-где уже пронзенный сине-фиолетовой травой, пробивающейся сквозь железобетонное основание города.
Ничто не происходило.
А потом во второй раз за утро Якобу показалось, что он смотрится в зеркало — но теперь отражение было только одно.
Он словно перенесся в будущее — безрадостное, нерадужное будущее, отстоящее от настоящего момента на полтора десятилетия. С его лица, сильно изможденного, с нездоровой морщинистой кожей, покрытой язвами, струпьями и следами странный мелких укусмов, которым не было числа, смотрели на него в упор, заглядывая в самую душу, прозрачные водянистые глаза, полные безумия.
Мгновение они смотрели друг на друга. Фейл сделала было стремительно обогнуть оказавшегося у него на пути Якоба, сзади на него, вставшего как вкопанный, напирал взвод — но он загородил от всех них своего жалкого, трясущегося двойника и навис над ним, пытливо вглядываясь в глаза.
Тот присел, пряча голову в руки. Пряди всклокоченной полуседой шевелюры растрепались, пряча лицо. Когда Якоб протянул руку, чтобы поддержать оседающего близнеца, тот укусил его.
Якоб вскрикнул, отшатываясь и сбрасывая с плеча пульсер, но в мгновении замешательства двойник, проворно распрямившись, словно освобожденная пружина, укусил его снова.
В горло.
Туда, где парой незаживающих язв багровели следы инъекций фейл.
Потом двойник бросился наутек.
Фейл прыжком перемахнула опешившего человека, который зажимал ладонью рану на шее. Бросилась следом за беглецом, запрокидывая голову для удара челюстями. Скорость движения превратила серотто в полуразмытый силуэт.
Потом фейл переломилась пополам и рухнула наземь.
Якоб опустил пульсер. Посмотрел в бесстрастные лица их с фейл «детей».
- Найдите его, - распорядился Якоб Керст. - И чтоб волос с его плешивой головы не упал!
Потом повернулся и бросился в туннель, пробиваясь сквозь плотную толпу.
Якоб чувствовал, как что-то безумно могущественное, властное, сильное проникает в его кровь с каждым ударом сердца. Чувствовал, как гипнотическая дымка феромонов серотто рассеивается с каждым толчком пульса в висках. Чувствовал, как улетучивается власть пришельцев над ним.
Он точно знал, что надо теперь делать.
«ТЫ БЫСТРО УЧИШЬСЯ».
Якоб не удивился зеленым буквам, которые высветились поверх зрелища многотысячной толпы, идущей сквозь туннель, подсвеченный толкущимися под сводами летунами.
Он только улыбнулся коротко, по-волчьи.
И укусил идущего рядом человека.
Много часов спустя Якоб Керст, уходящий от погони энтомолог-любитель, пробираясь сквозь безлюдные джунгли кварталов старого центра Шанхая, услышал позади тяжкий гул. Он обернулся и близоруко вгляделся в небо.
В сполохах пламени ему на голову рушился небесный остров серотто, разваливаясь на тысячу обломков.
Конец, успел подумать Якоб Керст.
«ОТНЮДЬ, - ответил ему его попутчик. - ВСЕ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ».
|
Рассказ открыт для комментариев