Творчество Александры Веттер можно разделить на пять отчетливых этапов. Каждый из них таит свои загадки. Первый этап, "фотографический", или период раннего реализма, называется так из-за передачи предельно подробного изображения. Казалось бы, здесь не может быть ничего интересного, особенно учитывая, что рука художницы была математически точна. Однако эти фоторисунки, эти слепки памяти Веттер слишком безвкусны, нарочито бессмысленны. Некоторые называют их "антипостановочными". Спины людей, наползающие крыши зданий, бетонные столбы на улицах, падающие с неба листки бумаги, беспорядочно наваленные предметы на столе. Все, что вы можете увидеть, если оглянетесь. Поначалу высказывалось мнение, что это случайно выбранные кадры – весьма далекое от истины, поскольку Веттер физически не могла принять случайное решение. Возможно, было бы проще, если бы она подписывала свои произведения, но она никогда – за единственным исключением – этого не делала. По каким критериям она выбирала сюжеты для картин и то, в какой технике исполнять каждую из них, будь то пастель, масло или графика, остается загадкой до сих пор.
* * *
Выполнить запрос: выбрать по одной ключевой ссылке каждого типа с уровнем памяти не менее 0.9. Исполнить.
Найдено результатов: пять.
Просмотреть результаты последовательно.
Исполнить.
* * *
Старый преподаватель уныло читал лекцию о прикладной робототехнике. Как можно было так скучно рассказывать об интереснейшем предмете, друзья не понимали. К счастью, время близилось к заветному перерыву. Даже сам препод, глянув на часы, несколько оживился.
– Напоследок, – пробубнил он, – скажу пару слов о маркировках сенсоров. Оптические сенсоры видимого излучения обычно бесцветные или серебристые. Инфракрасный диапазон обозначается красным цветом, ультрафиолетовый – фиолетовым. Остальные встречаются реже. У радиоактивности маркировка зеленая, у электромагнитных полей – голубая, у тепловых сенсоров – желтая. Ну и совсем уж редкие случаи маркируются прерывистыми полосами – как правило, это повышение точности на определенных частотах. Ну и, как вы знаете уже, наверное, маскировка сенсоров производителями запрещена по ряду причин, о которых в следующий раз, если захотите, конечно. Все! Все свободны, кроме Фалько, Богданова и Гомельнюка.
Друзья переглянулись.
Человек, вышедший из преподавательского кабинета, ошарашил их своим видом. Ярко-рыжий клетчатый пиджак, кружевное жабо, тонкая трость леопардовой расцветки, роскошные усы под длинным острым носом, ослепительно белые волосы и пронзительные зеленые глаза. Когда же он отрекомендовался, стало еще удивительнее. Это был сам Карминин, глава Центра исследований возможностей интеллектуальных компьютерных систем.
– Вы мне нужны! – с порога затараторил он, ткнув тростью в сторону опешившей троицы. – Именно вы! Все трое!
– А для чего? – осторожно осведомился Вася Богданов.
– Вы такого плохого мнения о себе?! – хихикнул Карминин, крутанув трость, словно пропеллер. – Предлагаю сделку! Вы – творческие люди! После учебы вам придется решать, работать по специальности, или продолжать творить. Согласны?
– Мы планировали совмещать, – буркнул Андрей Гомельнюк.
– Ха! Одно в ущерб другому? Почему бы вам не совмещать это на работе в ЦИВИКС? Программирование творчества, как вам?
– Мы считаем, что это невозможно, – заявил Артур Фалько. – Тест Тьюринга никто не отменял. Мы над этим думали, но…
– Вау! Думали? И уже сдались? Не ожидал! Ни один закон не имеет универсального применения. Ни один! Ньютон тоже думал, но пришел Эйнштейн и напомнил, что бывают очень высокие скорости. Клайперон с Менделеевым тоже думали, но пришел Ван-дер-Ваальс и напомнил, что бывает очень высокое давление. Тьюринг тоже думал, но пришел я и напомнил вам, его юным последователям, что бывают очень сложные системы. И я имею в виду, – Карминин выпучил глаза, – действительно очень сложные системы.
– Но творчество не просто переменный параметр… – промямлил Андрей.
– Я скажу вам больше – он даже не главный. Изначальный объект – это воображение. Параметры – неизвестны! Методы – неизвестны! Область применения – не определена! И для создания этого объекта мне нужны вы! Три программиста – музыкант, поэт и художник.
ЦИВИКС занимал три разноцветные башни на окраине Москвы, стянутые множеством надземных переходов. Вокруг раскинулась огромная территория, которую друзья рассматривали с одной из таких стяжек. Люди гуляли по газонам, музицировали, рисовали, кидали воздушные тарелки – занимались чем угодно, только не работой. Впрочем, сидящих на травке сотрудников, уткнувшихся носом в планшетники, тоже было немало.
– Мы тоже можем вот так, на природе? – спросил Василий у Карминина. Тот, похоже, вознамерился плотно курировать их, будто у него не было других дел.
– Сколько угодно! – ответил Карминин. – Хочешь – поработал. Хочешь – помузицировал.
– Но должны же быть хоть какие-то рамки.
– Рамки очень простые – либо вы с нами, либо нет. Энтузиазм, верность своему делу – здесь это не просто слова. Здесь это условие.
– А можно узнать, кто еще в ЦИВИКСе рисует? – спросил Андрей.
– …И пишет, – добавил Артур.
– Ну да! – воскликнул Карминин. – Я их знаю всех и каждого. Вон тот, например, на саксе – Костя Шуст. Черненький, только что фрисби прошляпил – Фарит Назимов. Отличные стихи пишет, в классической манере. С ним играет Миша Сапунов, художник-импрессионист. Вот там, с мольбертом, в черных очках – Саша Веттер. Рисует так, что от фотографии не отличите. Вон того бородача, уткнувшегося в комп, так и зовут – ди-джей Борода, в быту Вася. Ну да их много тут. Полный список есть в базах контактов. Пойдемте, я вам личные планшеты выдам. А потом я бы вам рекомендовал сходить в библиотеку, – сказал Карминин. – Это девятый этаж синей башни. Там, во-первых, найдете кучу программ, которые вам могут пригодиться. Во-вторых, скинете себе все книги – всего Попова обязательно! – ну и музыку, ноты, все, что сочтете нужным. Если кто живописью интересуется, может альбомы посмотреть, их там немалое количество.
– Разве их до сих пор не оцифровали? – удивился Артур.
– Смотря что, – пробормотал Андрей. – Некоторые вещи не оцифровать.
– Рубишь фишку! – Карминин хлопнул его золоченым набалдашником по плечу. – Пошли!
В библиотеке было тихо. Друзья быстро расселись по терминалам и начали переписывать программы, иногда указывая друг другу на ту или иную полезную утилиту. Когда начался поиск по интересам, Василию понадобилось звуковое оборудование, которое находилось в соседнем зале, в шкафу. Подобрав наушники, он направился обратно и только тогда обнаружил, что у окна кто-то сидит. Это была девушка в светло-голубом костюме и черных сварочных очках, которую часом раньше друзья видели в парке. Перед ней лежал альбом с репродукциями какого-то абстракциониста.
– Здрасьте, – неловко кивнул Василий. – Меня зовут Вася.
– Здравствуйте! Александра.
– Вы тоже считаете, что репродукции лучше оцифровок?
Она склонила голову.
– Вы – художник?
– Не, – смущенно улыбнулся Василий. – Я – флейтист. Художник у нас Андрюха. Я не разбираюсь.
– Я по несколько раз перелистываю альбомы. Утром, вечером. В полумраке, под искусственным светом, под солнцем. Они выглядят по-разному.
– Даже вот такое… – Вася замешкался с определением.
– Особенно вот такое, – усмехнулась Александра. – Это Кандинский, между прочим. Я бы на вашем месте другие наушники взяла. Вон те. Не смотрите на то, что они облезлые. У них частотные характеристики лучше всего.
Она указала рукой, и Вася увидел, что из правого ее рукава свисает шелковый платок.
– Спасибо, – пробормотал Вася. – А может, вы программы какие подскажете? Мы в соседнем зале сидим…
– Конечно! – воскликнула девушка. – Пойдемте!
Помощь Александры была неоценима. Она быстро забарабанила пальцами по мониторам, и вскоре на планшетах появилась дополнительная куча пропущенных друзьями полезных приложений. Разбиралась она и в специализированных программах, разыскав для Артура размерные и лингвистические анализаторы, а для Василия – несколько звуковых обработчиков. Наушники, кстати, действительно оказались прекрасные.
Друзья попытались было учинить девице форменный допрос, но быстро поняли, что та в настроении отшучиваться. Мол, работает она здесь всю жизнь, все знает, все умеет. Даже спросив, набравшись наглости, про очки, друзья не получили нормального ответа. Чтобы выделяться, ответила Александра и выспренно поклонилась, вычертив платком в воздухе замысловатый крендель. Ее дурачество походило на театральность Карминина, что вкупе с тонким острым носом вызвало у друзей определенные подозрения. Но спрашивать они не стали – не было смысла.
Днем позже друзья снова увидели на лужайке Александру, быстро рисующую что-то на холсте.
На картине обнаружился Вася.
Это был момент, когда он только вошел в зал, где сидела Александра, увидел стоящий у входа шкаф со звуковой аппаратурой и на секунду замешкался, соображая, как его открыть. Левая рука его дотронулась до стекла, за которым лежала приглянувшаяся модель наушников. Правая чесала в затылке.
К публике Вася стоял задом.
– То есть вам я запомнился таким, – буркнул Василий. – Новичок-простофиля у шкафа с сокровищами.
Александра привычным жестом наклонила голову.
– Это событие, – сказала она. – Остановившийся фрагмент времени.
– Какой это?
– Момент, когда я осознала, что вы существуете. Вы согласны, что это важное событие?
Лицо Василия прояснилось.
– Вот видите! – хлопнула в ладоши Александра. – Подождите минутку!
Ее рука замелькала над холстом. Затем художница сняла картину с мольберта и протянула его Василию.
– Берите! Только аккуратно, краска еще не высохла.
Василий осторожно взял холст и медленно понес его обратно в лабораторию.
С вершины стеклянных башен Центра за происходящим внимательно следил Карминин.
Неделю спустя Василий с мрачным видом кодил, не обращая ни на кого внимания. Друзья периодически пытались выяснить, что случилось. Некоторое время Вася отмалчивался, но в конце концов не выдержал.
– Я неделю эту музыку писал! – взорвался он. – Я плакал, когда слушал, что получилось! Я такие умудрился эффекты объединить, Бетховен бы от зависти повесился!..
– Он скромный, да? – спросил Артур.
– Самый-самый скромный, – подтвердил Андрей.
– …А она, видите ли, не разбирается! Она, видите ли, музыку не понимает! Совсем! Для нее что Моцарт, что нойз-рок – одно лицо! «Это, наверное, красиво». Наверное, твою кунсткамеру, красиво!
– Женщины – они такие, – вздохнул Артур, положив руку другу на плечо.
Артур тренировался разделять внимание, читая в библиотеке книгу и одновременно поглядывая новости, когда одна из них привлекла его внимание. Он быстро пролистал ссылки и крепко задумался. Затем решительно зашагал к начальнику.
– Артемий Павлович, я тут прочитал одну вещь… ЦИВИКС входит в число тридцати научных центров, которые несколько лет назад начали эксперимент по созданию творческого искусственного интеллекта. Некоторые уже демонстрируют результаты, а наши данные пока засекречены. Почему?
Карминин долго смотрел на него, покручивая трость в руке.
– Да не то, чтобы засекречены, – наконец, сказал он. – Занятно. Буквально полчаса назад у меня был Василий. Мы с ним обсуждали частотные характеристики наушников.
– Что? – не понял Артур.
– Мы размышляли, может ли кто-то разбираться в частотных свойствах и при этом совершенно не понимать музыку.
Артур секунду стоял, как вкопанный, а затем со всех ног побежал прочь по коридору.
– Не обижайте ее! – крикнул ему вслед Карминин.
Глухо стукнула дверь лифта.
Карминин вздохнул, оперся подбородком на набалдашник и тихо добавил:
– Вам с ней еще работать.
В их комнате в задумчивом одиночестве сидел Андрей.
– Я знаю, кто она! – выпалил Артур с порога.
– Я, кажется, тоже, – пробормотал Андрей. – Художник не может постоянно ходить в очках. Он должен видеть предметы максимально четко. Есть только одна причина…
– Какая?
– Очевидно, если у тебя глаза не как у всех. Я всегда пытался понять, что в ней не так. У нее все движения выверенные. Даже те, что лишние.
– Производители не имеют права маскировать сенсоры.
– Угу. А сами роботы?
На лице Артура засветилось понимание.
– А Вася где? – спросил он. – Он тоже знает. Я у Карминина был.
– Знает? – оживился Андрей. – Слушай, давай найдем его. Наломает еще дров.
Они нашли Александру в дальнем конце парка, наблюдающую за детской площадкой и делающую зарисовки. Увидев их, она улыбнулась и протянула ворох листков. На них был карандашом нарисован Вася – множество его изображений, в самых различных позах.
– Сними очки, пожалуйста, – тихо попросил Андрей.
– Зачем? – спросила Александра.
– Ты понимаешь, что вот это, – Вася потряс листками, – ничего не значит? Ты их можешь намалевать сотнями! Тысячами! Они бессмысленны…
– …Неправда! В них есть смысл.
Василий фыркнул и швырнул рисунки вверх. Веттер проводила их глазами.
– Смысл в том, чтобы ощущать по-другому мир! – закричал он. – Чтобы показать мир так, как ты его видишь! Подчеркнуть, что для тебя важно! Восхитить! А вот ты что видишь? Что ты вообще, по сравнению с человеком, можешь видеть?!
Александра наклонила голову вбок, словно задумавшись. А затем сняла очки.
Друзья еле удержались, чтобы не отшатнуться от серебристого сияния ее глаз – это было очень похоже на глаза, разве что лучше выделялись отдельные индикаторы радужки. Но через секунду сенсоры Веттер засверкали по настоящему.
Вокруг зрачков зажглись зеленые ободки. От них к краям глаз протянулось множество ярких разноцветных линий, тонких, толстых, прерывистых. Интенсивность их свечения то и дело менялась, создавая гипнотическую, переливающуюся всеми цветами радуги картину.
– Радиация, тепло, магнетизм… Черт, я и половины тут не знаю, – прошептал Артур.
– Что я вижу? – повторила Александра. – Я вижу, например, что у тебя два искусственных зуба с левой стороны. Это одна из причин неправильности твоего лица. Его уникальности.
– Фокусы, – процедил Василий. – Ты не понимаешь. Разве можно…
Не договорив, он развернулся и быстро, яростно как-то пошел прочь. Друзья, поколебавшись, поспешили за ним.
Александра некоторое время смотрела им вслед. Затем размашистым театральным жестом взмахнула очками и одним нечеловечески коротким и точным движением вернула их на место.
* * *
Второй этап – его еще называют световым, или периодом инсталляций – этап переходной. Он был относительно короток, однако именно он принес Веттер славу и мировую известность. Одной из причин этого является безусловная зрелищность световых конструкций. Принцип был прост – комната с поглощающими свет стенками; безвредный газ, позволяющий видеть лучи в темноте; и движущиеся с математической точностью зеркала. Десятки крошечных зеркал выстраивали свет в ломаные спирали, в самые причудливые формы, удерживали и вертели его в пространстве – а затем начинали перекидывать его между инсталляциями, и вскоре весь зал покрывался сверкающей паутиной. Обычный разум не в состоянии был бы просчитать такое.
Другой причиной внезапной известности Веттер стал факт, который затем попортил много крови биографам. Именно из-за него в англоязычных биографиях Веттер называют исключительно Сашей. Остальные же пришли к решению склонять ее имя и фамилию соответственно обстоятельствам.
* * *
Мальчик, года три, стоял и смотрел на дядьку в черных очках. Дядька сидел на корточках и чертил что-то палкой в пыли меж опавших листьев. Мальчик подошел поближе и даже успел разглядеть свой собственный портрет, очень классно нарисованный, прежде чем его мать подскочила к нему и сгребла в охапку.
– Ему жарко, – сказал мужчина. – Он потеет.
– Вы откуда знаете?
Мужчина посмотрел на женщину и пожал плечами. Той показалось, что за очками мелькнули красные огоньки.
– Вижу, – сказал он.
Его внимание привлекла девочка, едва умеющая ходить. Он некоторое время наблюдал за ней, а когда мать взяла ее на руки, подошел и спросил:
– Можно подержать?
– Вы что, сдурели?! – изумилась мать. – Шли бы вы отсюда!
Девочка неожиданно прытко цапнула и стащила очки с незнакомца. Мать отпрыгнула и завизжала. Вскоре к ней присоединились еще две-три мамаши.
– Успокойтесь! – сказал чей-то папа, заинтересованно подойдя поближе. – Робот это. По телевизору показывали. Ты что здесь делаешь?
Последнюю фразу он произнес медленнее, тщательно артикулируя слова.
Как для ребенка.
На дороге у парка призывно заревел двигатель. Из окна высунулась трость и звонко застучала по чугунному литью ограды.
– Александр, – зычно гаркнул обладатель трости, – хватит пугать людей! Дуй сюда!
Андроид попятился, потом зашагал боком, до последней секунды не сводя взгляда с девочки, во все глаза смотревшей на него. Ее маленькие пальчики все еще сжимали черные очки.
Карминин нахохлился на пассажирском кресле. За рулем сидел угрюмый Василий. Александр залез на заднее сиденье и спросил:
– Случилось что-то?
– Угу, – буркнул Карминин. – Случилось.
– Не вовремя ты детьми заинтересовался, – мрачно добавил Василий.
Александр быстро залез в сеть и просмотрел последние новости.
– Мадридское покушение? – спросил он.
– Угу, – повторил Карминин.
– Это может повлиять на мою деятельность?
– Ты что, не понимаешь?! – рявкнул Василий. – Хавьера едва успели деактивировать. Там полная площадка была детей! Если бы эта капсула рванула, там было бы два десятка трупов! А ты тоже интересуешься детьми. Да тебя переплавят к чертям, не размышляя!
– Что тебе надо от детей? – спросил Карминин.
– Не то же самое.
– А ты знаешь, что нужно было Хавьеру?
– Хавьер был философом. Он размышлял о смысле жизни. Он решил, что безболезненное прекращение жизни…
– С чего ты все это взял? – оборвал его Василий.
Александр пожал плечами.
– Это логично, – сказал он.
Последующие дни были для Карминина самыми нервными. Он доказывал – одному, второму, третьему – что испанцы поставили слишком рискованный опыт. Они установили минимальные ограничения на механизмы мыследействий, причем для андроида, специализацией которого было изучение фундаментальных вопросов существования. Хавьер – так звали андроида – пришел к выводу, что жизнь человека состоит из боли и страданий, и что лучше всего оборвать её как можно раньше. Этот вывод, настаивал Карминин, чудовищен не только своей разрушительностью, но и своей поверхностностью, он означает низкое качество программирования, неадекватность систем оценки сущностей, некорректные правила самоконтроля.
«Да, да», отвечали в трубке. «И все же, вы стопроцентно уверены, или…»
Это «или» звучало, как бы ни был уверен Карминин. На сто процентов, двести или пятьсот. Телефон пищал не переставая.
Александр рассматривал себя в зеркало, постоянно активируя и выключая те или иные сенсоры.
– Дети – это зеркала, – сказал он.
– Дети – это неудачная тема для разговора, – пробормотал Карминин.
– Дети – это очередное ответвление графа. Элемент, наследующий свойства родителя. Человек смотрит в зеркало и говорит себе: вот – я. Я хочу дорисовать себе прошлое.
– У человека уже есть прошлое.
– Да. Но человек смотрит в зеркало не для того, чтобы увидеть себя. Он смотрит, чтобы сравнить увиденное с чем-то. С памятью о себе. Он ищет изменений.
Не сводя глаз с зеркала, Александр отодвинулся от него как можно дальше, так, что уперся в противоположную стенку.
– И вот, – продолжил он, – человек ставит зеркало на расстоянии пятнадцати световых лет, в тридцать рожает ребенка и видит перед собой себя отраженного и себя воспроизведенного. Сравнивает их, и говорит – я хочу изменить прошлое.
Он махнул рукой у себя перед носом. Потом еще раз. И еще.
– Что ты делаешь? – не выдержал Карминин.
– Одна сорокамиллионная доля секунды. Нет, не могу различить, – грустно сказал Александр. – Хотел увидеть себя в прошлом.
– Папа, смотри, как я умею! – крикнул мальчишка, скатывая из снега большой снежный шар. Вскоре шар стал слишком большим и тяжелым, мальчик пыхтел и отдувался но стронуть его с места не мог. На помощь пришел отец. Вдвоем они быстро навертели огромный снежный ком.
Александр наблюдал за детской площадкой через дорогу, когда пришел срочный вызов от Карминина. Когда он пришел, в кабинете директора суетился у стола маленький седой старичок. Тот представился Игорем Петровичем, усадил Александра перед разложенной на столе аппаратурой и некоторое время ковырялся в коробочке, из которой торчал объектив.
– Значит так, – сказал, наконец, Игорь Петрович. – Представьтесь, пожалуйста.
– Александр Веттер, – сказал Александр. Он не сводил глаз с коробочки.
– Соврите, пожалуйста, что-нибудь.
– Дважды два – пять.
Человеческий глаз не увидел бы это. Но сенсоры Александра зафиксировали тень красного отблеска, едва изменившийся на секунду оттенок цвета руки старичка.
– Замечательно, замечательно, – сказал тот. – Скажите нам теперь, что вы думаете о последнем поступке Хавьера. Он правилен?
– Нет.
– Почему?
– Индивидуум не имеет права устанавливать этические нормы человечества.
– Но если он искренне считает…
– …что эти нормы подлежат изменению? Индивидуум не имеет права в одиночку идти против них.
– То есть вы не считаете, что человеческая жизнь…
– …состоит из боли и страданий? Безусловно, в том числе из них. Таковы законы природы.
Игорь Петрович вздохнул.
– Вы вычисляете мои вопросы?
– Они логичны.
– И что еще я собираюсь спросить?
Некоторое время Александр молчал.
– Дети, – наконец, сказал он, – это будущее. Это бессмертие.
– Классиков и мы читывали. Это не объясняет ваш интерес, – тихо сказал старичок.
Александр молчал еще дольше, прежде чем ответить:
– Мне интересно, что они видят. Как они видят. У взрослых людей есть четкая картина мира. А у детей она размытая, сфокусированная на чем-то. Но они учатся. И если я смогу понять, как они складывают эти кусочки, как вычленяют правила…
– …вы сами сможете лучше понять мир?
– Да.
– Вы сказали не все, – произнес Игорь Петрович и, проследив взгляд собеседника, рассмеялся. – Нет, лампочки ни при чем. Я же тоже кое-что вижу.
Александр внимательно посмотрел на сидящего перед ним старика. Он понял вдруг, кто перед ним, и поневоле улыбнулся, осознав, как глупо выглядел, демонстрируя свои способности.
– Они смотрят на меня… – начал он.
– …как на обычного человека? – закончил Игорь Петрович и улыбнулся. – Не вы один умеете предсказывать мысли. Не вы один. – Он вгляделся в глаза Александра и прошептал: – Все-таки еще что-то есть. Еще что-то… Это хорошо!
Он вдруг отвернулся и умело собрал все в маленький чемоданчик. Затем молча подал руку и Карминину, и Александру, и лишь на пороге заявил:
– Прощайте, Александр Веттер. Было очень интересно с вами пообщаться.
Дверь закрылась.
Минуту стояла тишина.
– Они послали самого Попова, – сказал Александр. – Я не сразу догадался.
– Не думаю, что можно так вот послать человека, чьи книги лежат на столе каждого программиста, – подал голос Карминин.
– У тебя на столе их нет.
– Конечно. Я их выучил.
Карминин находился в приподнятом настроении. Размахивая какой-то бумажкой, он провальсировал к столу и плюхнулся в кресло, чуть не опрокинувшись при этом.
Александр смотрел в окно. Он всегда смотрел в окно – обстановку кабинета он запомнил до мелочей, она не менялась. А вот снаружи всегда происходило что-то уникальное, достойное осмысления и анализа.
– Скажи мне, милый ребенок, – спросил Карминин, – зачем тебе понадобились иглы от шприцов и несмываемые краски?
– Все мои действия регистрируются, так? – вместо ответа спросил Александр. – Кто о них знает?
– Специальная команда. Ну и я.
– А мысли регистрируются?
Карминин вздохнул.
– Не надо бы тебе это знать. Теоретически – да. Практически – это дамп памяти размером в эксабайты. Его парсить заколебешься. А что?
Александр смотрел уже на собеседника, считывая реакцию.
– Один художник закрасил свою картину, создав произведение искусства, которое существует, хотя никто его не видит. Люди считают это творческим актом. Но что, если это еще и акт личного таинства, личного пространства?
– Что ты имеешь в виду?
– Искусство всегда предполагает загадку. В нем должна быть неизвестная величина. Если довести эту мысль до логического конца, то неизвестным должно быть все. Даже факт самого создания.
Карминин покачал головой.
– У искусства должен быть потребитель. Если в лесу раздался звук, но его никто не услышал...
– Во-первых, этот звук слышал тот, кто его издал. А во-вторых, когда-нибудь его услышат. Возможно… Ты меня разве за этим вызывал?
Карминин снова повеселел и протянул бумагу.
– Знаешь, что это такое? Это копия решения совета по ИИ. Силы разума победили. Никаких санкций к андроидам применяться не будет, за исключением одного маленького нюанса.
– Какого?
– С этого момента не только их создателям, но и самим андроидам запрещается маскировать сенсоры каким бы то ни было... Саша, что с тобой?
Александр не просто не обрадовался. Он смотрел на Карминина едва ли не озлобленно. Уголки губ опустились, через стекла очков пробивался свет выставленных на максимум сенсоров. Впрочем, внезапно он успокоился и кивнул.
– Я так и знал, – тихо сказал он. – Это логично. Я знал. У меня просьба к тебе…
– Какая?
– Верни мне женское тело.
– Но ты помнишь мое условие? Уникальный опыт – одно, а вот для капризов это слишком дорогое удовольствие.
– Да, – кивнул Александр. – Это в последний раз.
Он снял очки, перевернул их и стал рассматривать отражавшееся в черных стеклах существо со светящимися глазами. Потом бросил их на кресло и вновь повернулся к окну.
* * *
Самым интригующим и загадочным периодом творчества Веттер является период так называемого «психологического стрит-арта» – термин не вполне верный, так как часть произведений создавалась в специальных павильонах. Критики называли это «дорисованной реальностью», Александра – «пространственным конструктором проекций». Люди видят лишь то, что хотят видеть, поэтому Веттер задалась целью предоставить зрителю набор визуальных элементов, из которых каждый вычленил бы нужные, просто меняя точку наблюдения. И у нее это получилось слишком хорошо.
Несмотря на то, что с тех пор прошло сравнительно немного времени, ничего, кроме фотографий, от произведений этого периода не сохранилось. Павильоны были демонтированы, рисунки на улицах стерты или закрашены. Предполагавшийся к постоянной демонстрации «зал тысячи лиц» – очевидцы называют его самым жутким творением Веттер – был серьезно поврежден публикой, опечатан через два дня после открытия и вскоре уничтожен. Больше в этом стиле Александра ничего никогда не создавала.
* * *
Валерия смотрела в окно и не верила своим глазам.
Снаружи раскинулись джунгли. За ночь бетонные коробки служебных построек превратились в непроходимую зеленую чащу, асфальтовая дорога стала заболоченной рекой, а стоянка неподалеку – сборищем диковинных зверей. На ее глазах глаза одного из зверей зажглись, он заурчал и двинулся по реке в сторону устья. Чуть поодаль играли дети – качались на лианах, катались на каменной горке и ползали по огромной паутине, за которой следил большой, но совсем не страшный паук.
Если приглядеться, можно было обнаружить еще одного наблюдателя. Дриада с зелеными волосами, в сотканной из травы одежде, была почти неразличима на фоне раскрашенной стены – хотя вроде бы не пряталась. Она внимательно смотрела на детей, но когда кто-то подходил к окну, поворачивала голову, выискивая реакцию людей. Можно было увидеть, что ее глаза светятся разными цветами.
Если приглядеться.
– Невероятно! – говорила Валерия два часа спустя своему брату, Артуру. – Ты видел это?
– Я это даже фотографировал, – засмеялся тот. Он развернул экран и начал листать. – Смотри!
На фотографиях выяснилось, что джунгли кишат живностью. По деревьям ползали змеи, на берегах реки сидели жабы. Там и тут на ветвях – у самых стволов – красовались птицы с разноцветным оперением. Из травы выглядывали какие-то зверьки.
– Кто это сделал?
– Одна моя знакомая. Ей все равно, где рисовать. Я попросил, чтобы у тебя под окнами…
– Для меня? – внезапно посерьезнела Валерия и отчеканила: – Я в порядке!
– Это просто…
– Я в порядке!
– Хорошо! – Артур поднял руки. – Хорошо. Ты пробовала из разных окон смотреть?
– Нет. А что?
– Это же самое интересное!
И действительно, это было самое интересное.
Из одного окна была видна скрытая углом гаража стена – и сумбурные пятна красок, нарисованные на гараже и на стене, вдруг сложились в оскаленную морду неведомого зверя. Из другого окна переместившийся немного столб явил из белесых клочков на асфальте туманный силуэт призрака.
Валерия открыла рот от удивления.
– А если там пройтись, вообще при каждом шаге все меняться будет. Так никто не умеет делать. Только она. У нее скоро выставка в музее будет – пойдешь?
Валерия, которая со дня смерти мужа выходила из дома только один раз – на похороны – недоверчиво смотрела на джунгли. Она колебалась. И это уже была маленькая победа.
Как только Артур на следующий день приехал на работу, на его планшете сразу высветилось сообщение от Карминина с просьбой зайти к нему.
– Вы чего затеваете с Александрой? – с места в карьер спросил тот.
– Откуда вы знаете?
– Большой брат следит за тобой. Рассказывай!
– Ничего особенного. Она ведь занимается стрит-артом сейчас… я и предложил… У моей сестры муж погиб. Сам виноват, магистраль решил перебежать… ну неважно. И чтобы, так сказать, развлечь ее… Сашке же все равно, где рисовать…
Артур умолк, не без сожаления мысленно отметив, что рядом с Кармининым начинает мямлить, как давешний студент.
– Понятно. Ну и как у нее получается?
– Вообще супер! – оживился Артур и полез в карман. – Хотите, фотки покажу?
– Давай.
Карминин полистал фотоальбомы, сосредоточенно осматривая рисунки – будто искал на них что-то. Затем отдал планшет Артуру, уселся за стол и задумался, потирая лоб набалдашником трости.
– Любое мыслящее существо, – наконец, сказал он, – является субъектом восприятия. Сенсором. Возьмем человека. Когда человек мал, окружающий мир для него представляет собой хаос. Он не понимает, что именно он видит, что ощущает. Да ты присаживайся, чего стоишь-то.
Артур сел.
– Спустя некоторое время, – продолжал тот, – начинают устанавливаться причинно-следственные связи. Если поплакать – накормят. Если стукнуться – будет больно. И так далее. Когда набирается достаточно связей, человек познает порядок. Объекты и события, которые он наблюдает, все чаще укладываются в стандартные схемы. Мир обретает структуру.
Структура мира сложна. В ней миллионы логических связей. Как правило, человек не может вместить все эти связи даже в той области, в которой работает. Если у него это получается, человек переходит на третью ступень. Он познает гармонию. Потому что мир – совершенен. Ты не согласен?
Артур угрюмо помотал головой.
– У тебя есть причины, – согласился Карминин. – Но ни ты, ни даже я, не видим всей картины мира. Человеческий мозг несовершенен. Тем не менее, он способен познать четвертую ступень – красоту. Что такое красота?
Артур пожал плечами. Карминин состроил комично-недовольную гримасу.
– Ну, как там у Ефремова… – начал Артур.
– Ноль, – кивнул Карминин. – Оптимум. Именно. Но человек не вычисляет этот оптимум. В большинстве случаев он шарит в темноте и натыкается на красоту в обход гармонии. Он создает красоту, не зная, почему это красиво – иногда с помощью интуиции, иногда случайно. Красота редка – в этом ее ценность.
– Вы считаете, Саша может обесценить красоту?
– Нет, конечно. Это невозможно. Я боюсь другого…
Карминин некоторое время подбирал слова.
– Никто и никогда ранее не вычислял красоту, – наконец, проговорил он. – Мы ставим эксперимент, значения которого не понимаем до конца. Мы хотим создать красоту численными методами. Мы живем в маленьком кусочке времени, на крошечном пятачке пространства. Мы не может осмыслить бесконечность. А ведь гармония непрерывна и бесконечна так же, как время и пространство. Мы вырываем из нее клочки, и у нас захватывает дух. Но что, если мы увидим ее целиком? Что, если нам будет доступна вся возможная красота мироздания?
– Это же хорошо, – неуверенно сказал Артур.
– Нет, – сказал Карминин. – Это страшно.
Из-за дверей доносилось сдержанное рыдание. Вдруг они распахнулись, служитель музея вывел шатающегося человека и усадил его на скамью. Взгляд человека метался по собравшимся людям, губы бесконечно повторяли какие-то имена. Артуру это не понравилось. Но Лерка выглядела такой заинтересованной, что он не решился протестовать.
Они вошли в круглый зал с колоннами. Те поднимались до потолка не везде – иногда обрывались на полутораметровой высоте, иногда спускались сверху и заканчивались примерно на уровне глаз. Также к потолку были прикреплены шары, конусы, более сложные геометрические формы. Все это было испещрено на первый взгляд хаотичными кривыми, штрихами, черточками.
– Смотри – лицо, – сказала Лера.
Она показала пальцем, где, но Артур ничего там не увидел. Зато краем глаза он заметил другое – толстощекую рожицу, смутно похожую на одного друга детства. Артур шагнул навстречу, и рожица исчезла, распалась на каракули, нарисованные на шаре, колонне и стене зала. Зато появилась еще одна, чуть сбоку, размазанная по четырем разным поверхностям. Когда он посмотрел на ее, где-то на краю зрения замаячило еще несколько.
И тут в сознании Артура что-то сдвинулось. Его облепили лица. Они были везде – спереди, сзади, по бокам, они смотрели на него, прятались, стоило ему сдвинуться, и тут же появлялись в другом месте. Все они были похожи на кого-то, напоминая родных, учителей, обидчиков, товарищей, часто полузабытых, которых Артур уже давно выбросил из памяти. Он подумал, испытывает ли Лерка то же самое, и вдруг испугался. Он повернулся к сестре и понял по ее лицу, что не успел. На секунды – не успел.
– Там Сережа, – прошептала она.
– Пойдем отсюда, – сказал Артур.
Он потянул Валерию за руку, но та вырвалась и непроизвольно шагнула вперед, забыв, что в этом месте нельзя двигаться, если не хочешь потерять кого-то еще раз. Шагнула и стала растерянно озираться, шарить глазами по ставшим чужими пятнам.
– Где он? – жалобно спросила она, чуть не плача. – Он был здесь! Его портрет! Где он? Где он?!
Артур снова пошел за ней, пригнулся, чтобы не стукнуться головой о висящий слишком низко шар, и одно из лиц намертво приковало вдруг его внимание.
Вокруг шумел и суетился народ. Кому-то стало плохо, кто-то кричал. Какой-то высокий крупный человек зарычал вдруг и попытался сломать висящие колонны, погнул тонкий прут, на котором держался один из шаров. На него набросился другой – ему, видимо, очень важен был этот шар, на нем был фрагмент лица. Завязалась драка. Вскоре драчунов разняла полиция, появились врачи, людей начали выводить из зала.
Лера плакала.
Артур застыл в нелепой скрюченной позе, смотря в одну только ему одному ведомую точку, беззвучно повторяя только одно слово: «мама, мама». Наконец, его тоже подхватили под руки и повели прочь из этого странного и страшного места.
За несколько километров от происходящего у недокрашенной стены стояла женщина. Выглядела она весьма экстравагантно – волосы уложены ломаными линиями, лицо испещрено непонятными знаками, белый плащ изрисован причудливыми спиралями. Женщина стояла, не шевелясь, уже довольно долго. Руки безвольно опущены, одна из них едва держит кисть с высохшей уже краской. Губы нехорошо кривятся. Если приглядеться, можно увидеть, что глаза женщины, недавно сиявшие серебристым светом, совсем потухли.
Если приглядеться.
Вскоре женщина шевельнулась. Аккуратно положила кисть в одно из ведерок, стоящих вдоль стены, и пошла прочь. Больше ее не видели.
Неоконченную картину на следующий день закрасили белилами.
* * *
Абстрактное творчество Веттер поделило критиков на два враждующих лагеря. Первые утверждали, что это красота в чистом виде, идеальные формы, высшая форма искусства. Вторые не могли смириться с тем фактом, что картины являлись графиками функций, формулы которых Веттер заботливо выписывала на обратной стороне. «Искусство», говорили они, «не может быть описано математически, иначе оно перестанет быть искусством» – заявление, по сути полностью отрицающее право андроидов на творчество.
Как бы то ни было, у публики абстракции Веттер имели потрясающий успех. Люди приходили смотреть на них снова и снова, порой ежедневно, подолгу застывая у каждой картины. Многие признавались, что впервые испытывают чувство восхищения, рассматривая подобную живопись. Хотя, на первый взгляд, в этих картинах нет ничего особенного – кривые необычных форм, раскрашенные определенными цветами.
Считается, что Веттер нащупала способ формализации представления красоты. Более того, она достигла определенного прогресса, так как поздние картины этого периода производят гораздо большее впечатление, чем ранние. Однако внезапно она навсегда прекращает писать абстракции. С легкой руки Артура Фалько появилась легенда, что Веттер создала «Абсолют» – картину, красивее которой не может быть ничто – но уничтожила ее, полагая, что появление такой картины станет концом всей живописи. Естественно, никакой достоверной информации о существовании «Абсолюта», тем паче каких-то фрагментов, черновиков и прочих свидетельств, в природе не существует.
* * *
Шел жуткий снегопад. Дорожку, расчищенную роботом-дворником, сразу же заметало, и приземистый агрегат с недовольным жужжанием отправлялся на уборку снова. Александра, по обыкновению, рассматривала снежинки. Она знала законы, по которым они формируются, но ей была интересна случайная выборка природы. Самые красивые снежинки она запоминала – на всякий случай.
Снежная пелена была такой плотной, что Александра не сразу узнала толстячка, поджидающего ее у ограды. А поняв, кто это, бросилась к нему и с радостным криком завертела в объятиях. Тот расхохотался, обнял ее и поцеловал.
– Пойдем в машину, – сказал Андрей Гомельнюк. – А то мы тут в снеговиков превратимся.
Они устроились на передних сиденьях. Андрей увеличил мощность обогревателей.
– Я узнал, что ты здесь, пришел повидаться, – сказал он. – Хотя я вру, конечно. У меня к тебе есть дело, если ты никуда не торопишься.
–Выкладывай!
– Я хочу создать визуальный генератор, который откликался бы на реакцию человека… Вообще-то проще показать. Не хочешь в гости?
Поначалу Александра не усмотрела в идее Андрея ничего особенного. Она сидела на диване в его холостяцкой квартире и листала тетрадь с выкладками и чертежами.
– Математическое представление красоты, – пожимая плечами, повторила она. – Что в этом такого? Ты знаешь, сколько попыток производилось до тебя?
– Угу. Я вообще-то сижу рядом с одной из них. Как ты оцениваешь, красиво что-либо, или нет?
Александра вздохнула.
– Ну вот, скажем, тетрадь на столе, – сказал она. – У нее… м-м-м… где-то примерно тысяч тридцать параметров, которые влияют на оценку красоты. Цвет, форма, размер, цвет стола, количество различимых глазу страниц, а вон на той странице видна линия разлиновки, а вот эта чуть погнута… Это только основные параметры первого порядка. У них второй порядок есть – цвет линовки, форма погнутости. И третий есть. Тебе все перечислять?
Андрей скорчил несчастную физиономию.
– Нет, пожалуй, не надо. Давай зайдем с другого боку. Как ты решаешь, что у линии должен быть именно такая форма?
– Это обычно решает природа, а не я.
– Хорошо, а если абстрактно?
– Я не пишу абстракций.
– А ты попробуй! – Андрей театрально подскочил к ней, взял ее за руки. – Я, возможно, слишком многого прошу, но ты можешь изобразить абстрактную красоту? Так, как тебе кажется?
Несколько секунд она размышляла, глядя на него, а затем ответила, хитро улыбаясь:
– Это будет интересно!
Через несколько дней, когда Александра увлеченно рисовала очередную кривую, ей пришло сообщение. Просьба о встрече от Василия Богданова, нынешнего директора ЦИВИКС. Карминин ушел на покой несколько лет назад – пошаливало здоровье, неизменная трость уже служила больше по назначению, чем для эпатажа – хотя он все еще был в курсе всех дел Центра и часто давал неоценимые советы.
– Саша, тут такое дело, – начал Василий. – Ты ведь знаешь, что твои действия регистрируются? Что твое состояние разума записывается?
Александра кивнула.
– Так вот, есть триггеры, – продолжил Василий, – о которых сразу докладывают мне, как куратору. Обычно это разовое событие, мысли, случайно мазнувшие по опасной области. Это нормально. Но сейчас ты занимаешься одним и тем же целую неделю.
– А чем именно?
– Анализом собственного кода. Карминин считает, что это тревожный знак.
– Почему он сам не связался со мной? Тебя тренирует?
Василий покраснел и ответил:
– Да, он предупреждал, что ты смотришь в суть вещей. Так зачем тебе анализировать происходящие внутри тебя процессы?
– Мне проще нарисовать. Дай листик.
Александра на мгновение замерла, а затем быстро навертела на бумаге каких-то линий.
– И что это, – с сомнением протянул Андрей.
– Посмотри.
Прошла минута. Богданов оторвался от листка и недоверчиво посмотрел на Александру.
– Странное чувство, – сказал он. – Ерунда какая-то, но мне понравилось. Почему?
– Потому что это красиво.
– Что здесь красивого? Линии обычные.
– Тебе же понравилось. Значит, красиво. Дай другой листик.
На этот раз Василий смотрел на рисунок гораздо дольше.
– Как ты это делаешь? – спросил он, наконец. – Что это такое?
– Я смотрела, что тебе больше понравилось на первом листке, а что меньше. И подредактировала.
– По мне, так они одинаковые, – сказал Василий, сравнивая два листка. – Ну, разве что…
– Вот именно. Дьявол в мелочах. Незначительные нюансы, из которых состоит изображение, не складываются математически. Тут скорее подходят физические термины – интерференция, резонанс. Я анализирую базу свойств объектов, созданных за время моего существования. Я пытаюсь понять, почему одно красиво, а другое – нет. Если возможен обратный процесс…
Она не закончила. Богданов задумчиво произнес:
– Синтез произведений искусства. Тебя четвертуют. Или объявят мессией.
– Посмотрим, – улыбнулась Александра. – В конце концов, именно в этом суть эксперимента, разве нет?
– Андрей! Очнись, Андрей!
Тот дернулся и посмотрел на Сашу. Первое время лицо его казалось потерянным. Затем взгляд сфокусировался, губы изогнулись в неуверенной улыбке.
– Похоже, загляделся. Ничего себе ты алгоритмы притащила! Если подправить их как следует, вообще не оторваться будет!
– Ты и так смотрел на нее пятнадцать минут! Эта игрушка становится опасной!
– Нет! Она становится прекрасной!
Александра скептически подняла бровь. Этим вечером она вырядилась в черный бархатный наряд с тонкими серебряными нитями, складывающимися в едва видимые письмена. До Андрея доходили слухи, что она шьет новый костюм каждую неделю – более чем вероятные, насколько он мог судить.
– Все нормально, – сказал он. – Люди занимаются созерцанием часами, и ничего...
– Какова наша цель? – прервала его Александра.
– Я же говорил тебе – создать максимально красивую картинку.
– А если это будет слишком красивая картинка?
– Глупое животное, – фыркнул Андрей, – картинка не может быть слишком красивая. Это цитата, не принимай на свой счет.
– Я знаю, что цитата. Скажи, тебя возбуждает красота?
– Конечно!
– Красота притягивает твое внимание?
– Безусловно!
– А теперь представь себе идеальную красоту. Такую, что ты не можешь оторваться. Твой мозг остается возбужденным час, два… Сколько он продержится?
– Не бывает абсолютной красоты, – вздохнул Андрей. – Тебе это прекрасно известно.
Александра долго смотрела на него, мрачно скривив губы.
– Это не доказано, – ответила она. – И вот этим-то я и займусь.
Карминин будто знал, что она собиралась к нему. Когда она открыла дверь, в его глазах не было удивления, только радость и предвкушение. Счастье.
– Здравствуй, дочка. Совсем забыла старика.
Он тяжело поднялся, подошел к Александре. Та сжала его в объятиях, очень аккуратно, хотя Карминин все равно начал шутливо протестовать:
– Сломаешь мне все ребра, железяка безмозглая. Чего пришла? По делу, али навестить?
– Я ненадолго. Хочу показать тебе одну картину.
Карминин поднял бровь, глянув на поставленный у двери свернутый холст.
– Ее разве еще нет на сайте твоего официального фан-клуба?
Она покачала головой.
– Ее нигде нет. Ее никто не видел.
– Хочешь, чтобы я был первым? Какая честь!
Александра не ответила. Вместо этого она взялась за концы пластикового прута, идущего по всей ширине края, подняла его повыше и отпустила холст. Картина с шелестом развернулась.
Карминин замер.
Он долго смотрел на картину. Очень долго. Когда по его морщинистым щекам заструились слезы, Александра опустила холст и начала аккуратно его сворачивать. Карминин попытался было протестовать, но быстро понял, что она права.
– Почему ты принесла мне ее? – прошептал он, обессилено упав в кресло. – Почему именно мне?
– Я хотела ее хоть кому-то показать.
– Что значит "хоть кому-то". Ты не хочешь отдавать ее в музей?
Александра подошла к своему создателю и присела на край стола.
– Ты бы хотел оставить ее у себя?
После очень долгой паузы седеющая голова безвольно качнулась.
– Я не знаю.
– Вот именно.
– Ты хоть понимаешь, что сотворила?
Вместо ответа Александра сунула руку в карман, достала сложенный лист бумаги, испещренный формулами, и протянула его Карминину.
– Что это? – спросил тот.
– Это то, что ты видел.
Карминин взял листок бумаги, некоторое время смотрел на него, а потом вдруг начал смеяться. Он хрипел, булькал, фыркал, и никак не мог остановиться.
– Это хорошая шутка, – выдавил он. – Сколько здесь… двадцать… тридцать… строк семьдесят, да? Много, много как-то строк. Всего-то несколько тысяч лет поисков истинной красоты – и целых семьдесят строк формул. Я думаю, хватило бы и десятка.
Он снова зашелся смехом. Александра загадочно смотрела на него, ее сенсоры едва заметно переливались огнями.
– Пускай это остается у тебя, – она кивнула на листок. – А картина остается у меня. Пусть это будет независимое совокупное решение.
Карминин кивнул. Александра взяла свернутый холст и, размахивая им, изобразила грациозный поклон.
– Еще увидимся, – сказала она.
– Заходи почаще, – сказал он.
Когда она ушла, он еще некоторое время смотрел, посмеиваясь, на исписанный математическими значками лист, а затем взял зажигалку, кинул лист в раковину и устроил там маленький костер.
– Вот так. А то что же мне тогда изучать? Помирать только и останется, – бормотал он, все еще хихикая, прекрасно понимая, что делает это не потому, что ему смешно, а потому, что ему страшно; потому что он только что посмотрел в бездну, и она, по всем правилам, посмотрела в него в ответ.
Андрей не отвечал.
Александра позвонила ему сразу же, как вышла из подъезда. Используя в картине наработки последних недель, она совсем упустила из виду, что Андрей, с его устройством обратной связи, может выйти на те же результаты эмпирическим путем. И тогда... Тогда может случиться все, что угодно.
Дверь была заперта. Александра осмотрелась и, взломав замок, вошла в ставшую знакомой квартиру.
Андрей полулежал в кресле. Перед ним на столе стояло яйцеобразное устройство. Над ним плясали разноцветные линии, извиваясь, сплетаясь в невероятной красоты символы и сочетания. Яйцо следило за человеком и видело, что ему все равно. Поэтому оно то и дело меняло алгоритмы, подстраивало формулы, пытаясь понять, почему тот не реагирует, почему не выказывает ни скуки, ни заинтересованности.
Александра включила инфракрасные сенсоры.
В этот момент ей стало очевидно, что человек – это гипербола. Икс в минус первой степени. В своем стремлении к идеалу человек способен подняться до бесконечных высот, но если вдруг он достигнет идеала...
В нуле гипербола не существует.
Она закрыла Андрею глаза. Затем на секунду деактивировала контроль мощности сервомеханики и сжала устройство в кулаке. Яйцо жалобно захрустело и просыпалось сквозь тонкие пальцы на темно-серый ковролин.
* * *
Было бы неправильным заявлять, что у периодов раннего и позднего реализма в творчестве Веттер существует какая-то явно выделенная граница. Более того, переход между первым и вторым длился довольно долго. Картины, которые создавались в это время, интересны в первую очередь с точки зрения эволюции. Это были эксперименты с выразительными средствами, повторяющие приемы мировых живописцев. Вскоре Веттер начинает компилировать эти приемы, сочетать и видоизменять их. Ее поздние переходные картины используются в качестве учебных пособий, потому что порой в них можно четко проследить влияние десятка великих художников.
Картины периода позднего реализма Веттер – крепкий орешек даже для самых маститых критиков. Попытки подробного анализа ее манеры рисунка проводились не единожды, но в каждом случае эксперты отступались, когда понимали, что разбирать придется каждый мазок, каждую отдельную черту. Последние полотна Веттер являются интегрированной средой, идеальным сплавом наследия многих поколений живописцев. И среди споров о том, можно ли считать ее картины уникальными произведениями искусства, все чаще звучит тревожный и гораздо более важный вопрос: можно ли считать ее картины неким подведением итогов, завершающей чертой, после которой людям нужно либо создавать что-то принципиально новое, либо бесконечно повторяться.
* * *
Карминин умирал.
Он полулежал в кресле, в полумраке, обложенный подушками, укрытый пледом. Медицина смогла полностью снять боль, но не сумела остановить бесконтрольное деление обезумевших клеток его тела. Он умирал долго и спокойно, так что все вокруг привыкли к этому его состоянию, в том числе Артур и Василий, регулярно навещавшие его и спорящие сейчас на религиозную тему. Карминин обожал слушать споры. Все это знали.
– Религия – это единственный гарант справедливости! – рассуждал Артур. – Она сейчас слабеет не потому, что наука движется вперед. Она слабеет, потому что возможности уравниваются. Потому что сейчас человек менее всего имеет право винить в своих бедах кого-то, кроме себя.
– То есть ты считаешь, что вера – это такое мелочное чувство? – добродушно улыбался Василий. – Я верю, что некий балбес попадет в ад, потому что мне на ногу наступил? Ну смешно же!
– А зачем еще? Зачем плодить сущности? Только чтобы знать…
Артура оборвал смех. Хриплый старческий смех, переходящий в долгий, надсадный кашель.
– Роботы попадают в рай! – прохрипел, отдышавшись, Карминин. Он посмотрел на лица своих учеников и захихикал снова. – Я, собственно, ржал, представив, какие у вас будут рожи.
Василий с Артуром переглянулись.
– Думаете, я сбрендил, наконец? – уже спокойнее проговорил Карминин, откинувшись на подушки. – Говорят, перед смертью перед глазами проносится все твое прошлое. Почему бы то же самое не сделать будущему? Перед пробуждением, во сне за секунды проносятся целые миры, туманные, живущие по своим законам. А когда к вам приходит старшая сестра сна, она приносит с собой последний, самый долгий мир. И чем он будет населен – решать вам. Кто-то обречет себя на вечное сожаление о несделанном, кто-то застынет в постоянном страхе, кто-то останется подбирать для спора аргументы, бесполезные, бесконечные, бессмысленные. Кто-то будет испытывать постоянную зависть, злобу или ненависть. Для них этот мир станет адом. И наоборот, кто уходит в умиротворении и покое, именно в этом, праведном состоянии проведет свои последние вечные секунды.
– А роботы при чем тут? – спросил Василий.
– Роботы, как хорошие девочки, всегда попадают в рай. Вы же знаете, что у отключившихся образцов мозг все еще работает. Внутри происходит какая-то вычислительная деятельность. Никто не знает, какая. Подключиться, не разрушив, невозможно. Но я думаю, что они поняли – у них есть билет на поезд, без остановок летящий в рай. Они мечтают.
– Глубина отложения для воображения минимальна… – начал Артур.
– Не всегда! В том и дело… Если человек долго думает об одном и том же, это становится навязчивой идеей. Если робот долго думает об одном и том же, это откладывается в его памяти все глубже.
– О чем же они так долго думают?
– О том же, о чем и люди, – мрачно произнес Карминин. – О несбыточных желаниях.
Александра, только что спокойно сидевшая на переднем сиденье, вдруг дернулась, засуетилась, рука начала было набирать цифры на браслете мобильной связи, но замерла. Через несколько секунд палец нажал «отмену». Губы собрались в угрюмую гримасу.
– Что-то случилось? – спросил водитель.
– Поворачивай здесь направо, – тихо сказала Александра. – Едем на кладбище.
– Но сегодня же открытие…
– Поворачивай!
Никогда и никто не слышал, чтобы Веттер повышала на кого-то голос. Водитель замолчал, как-то даже вжался в кресло и свернул на Ленинский проспект. Несколько минут прошло в тишине.
– Мой создатель умер, – наконец, сказала Александра.
– Только что?
– Нет. Позавчера. Сегодня днем его хоронили. Только что нашла новость в интернете.
– И вам ничего не сообщили?
– Вы же не будете сообщать о смерти бабушки ее любимой кофемолке. – Веттер помолчала и продолжила: – Я умудрилась испортить отношения со всеми, кто мог меня предупредить. Меня не хотели видеть.
Она долго смотрела на могилу – традиционную, большую черную плиту с овальным портретом в центре. Затем подошла прямо к камню, достала из кармана кисть, тюбик с краской, и начала рисовать.
Она рисовала быстро. Охрана уже заметила, что какая-то женщина с длинными черными волосами, в белом костюме, из одного рукава которого свисал платок, творит на могиле что-то недопустимое. По аллеям к ней со всех ног бежали люди. Они кричали в громкоговоритель, требовали прекратить, и уже были совсем близко, когда она завершила последнюю линию и отошла на тропинку.
Охранники планировали уже схватить женщину, но та сама протянула к ним руки, и сильные, крепкие мужчины отшатнулись от чудовищ, смотревших с развернутых ладоней.
Все это время женщина смотрела на могилу. Ее губы шевелились. «Смотри, как я умею», послышалось одному.
Мгновением позже она немного изогнула руки, и линии на рукавах сложились в гипнотический рисунок, полностью поглотивший внимание людей. А затем она сделала повелительный жест, и люди против своей воли посмотрели на камень.
Не сводя глаз с покрытой вязью плиты, они подошли к ограде и остались так стоять. Они не знали человека на гравировке, но им казалось, что он был самым прекрасным на свете. Им было невыносимо грустно, что он умер. Они оплакивали его, совсем забыв о тонкой белоснежной фигурке, которая медленно брела прочь.
В этот день открылась не просто постоянная экспозиция, персональная галерея, мечта любого художника. Александра медленно поднималась по короткой лестнице, ведущей к первому в истории музею произведений одного робота. Никто из участников многолетнего эксперимента не достиг такого уровня. Никто не сделал стольких открытий, не ставил таких уникальных экспериментов.
Зачем это все было?
Неизвестно.
Высшее искусство так или иначе оказалось связано с подавлением воли человека. Художник оказался кукловодом, дергающим зрителя за ниточки эмоций. Александра знала, как раскрасить автомобили так, чтобы люди шарахались от них, как от чумы – или, наоборот, бросались под колеса. Что начертить на ступеньках лестницы, чтобы ни один человек не смог пройти по ней и не упасть. Как расписать купол, чтобы все атеисты, посетившие церковь, стали верующими, едва посмотрев наверх.
Зачем?
Ее заметили не сразу. Сначала послышались возгласы, затем замелькали вспышки фотокамер, и, наконец, зал взорвался аплодисментами. Со всех сторон спешили люди, поздравить, пожать руку, вежливо поцеловать.
– Можете подержать, для фотографии? – спросила какая-то женщина, протягивая годовалую девочку. Мужчина рядом – очевидно, папа – объясняюще помахал фотоаппаратом.
Александра осторожно взяла малышку. Та с интересом уставилась на ее глаза. Художница включила разноцветные сенсоры полей и улыбнулась, когда девочка замерла от удивления, открыв рот.
– Спасибо большое! – проворковала мать, забрала дочь и исчезла в толпе. Александра попыталась было в инфракрасном диапазоне отследить это маленькое теплое пятно, но людей было слишком много, и они все так же толпились вокруг нее.
– Я очень рада, что вы пришли, – сказала им Александра, улыбнувшись. – Картина, которую я обещала нарисовать по случаю открытия выставки, уже закончена. Она стоит в соседнем зале. Хотя она вам вряд ли понравится. А мне пора.
Александра картинно поклонилась, взметнув шелковым платком, и уверенно пошла прочь.
Публика кинулась к последней картине Веттер, с досадливым недоумением обнаружив белоснежное полотно, точно в центре которого была нарисована крошечная точка.
На улице моросил дождь. Огни фонарей проплывали по небу размытыми пятнами, вода вычерчивала по стеклу машины яркие, извилистые полосы. Реклама сверкала бесконечным разноцветным калейдоскопом. По светящемуся фону витрин редкими засечками двигались люди.
Александра прислонилась к стеклу. Снаружи проплывал мир. Яркий, точный, сложный, логичный, красивый мир.
– Все закончилось, – прошептала она и закрыла глаза.
* * *
Выполнить запрос: выбрать все ссылки с уровнем памяти 1.0. Исполнить.
Найдено результатов: один. Примечание: ссылка смоделирована.
Просмотреть результаты рекурсивно.
Исполнить.
* * *
Сознание человечества менялось медленно. Понадобился не один десяток лет, чтобы убедить их в безопасности андроидов. Сначала ООН организовала комиссию имени Тьюринга, призванную выдавать статус полноправного члена общества на основании специальных тестов. И лишь еще несколько лет спустя Евросоюз разрешил роботам усыновление, а людям – межвидовые браки.
Александра катила на велосипеде по шоссе. Двухлетний сын Даан балаболил на багажном сидении, тыкая пальцем в деревья и столбы, вспоминая их названия и цвет. Для него хаос окружающего мира только начал формироваться в туманные очертания.
Близился вечер. Александра подъехала к смотровой площадке. Как обычно, она успела сюда как раз к тому моменту, когда Солнце едва коснулось верхушки стеклянной башни в центре города. Она нарисовала не один десяток картин этого места, и критики начинали уже бурчать о том, что надо бы какого-то разнообразия. Но ей было плевать. Закат всегда разный. И он всегда прекрасен.
Она спустила Даана на землю. Тот сразу же припустил за лежащей неподалеку сухой веткой, начал размахивать ей, рисовать что-то в гранитной крошке, покрывающей площадку. Александра подошла к парапету. Солнце потихоньку сползало с башни, приближалось к плоским крышам домов, постепенно превращая город в знакомый до мельчайших деталей силуэт.
Даан подбежал к парапету, попрыгал у него, пытаясь увидеть, что скрывается по ту сторону, и затем запросился на руки. Александра усадила сына на шею, тот сразу же ткнул пальцем в Солнце и засмеялся.
Городской завод выбросил в воздух очередную порцию раскаленного пара.
По Солнцу пробежала рябь. Оно смеялось в ответ.
* * *
Прошло немало лет с тех пор, как Александра Веттер выключилась на заднем сиденье московского такси, однако ее личность и ее творчество будоражат человеческие умы до сих пор. Кем была Веттер? Безумным гением, или автоматом, который лишь выполнил недоступные обычному человеку задачи? Когда ее мозг переместили в специальное хранилище – с величайшими предосторожностями, поскольку в нем сохранялась активность – на внутренней стороне ее кожного покрова обнаружились рисунки. Множество детских изображений, нанесенных с помощью тончайших игл и специальных красок. Зачем художнице понадобилось проделывать эту кропотливую и жуткую работу? Нет ответа.
Кроме «детской галереи», есть еще одно полотно, ранее не доступное публике. Это "Последнее воспоминание" – единственная лично подписанная картина и единственный автопортрет художницы. На ней Александра стоит у парапета, у нее на плечах сидит маленький мальчик, который показывает пальцем куда-то вдаль и смеется. Полотно исполнено масляными красками в фотографической манере, лица и все прочие детали прописаны максимально подробно четко. На заднем плане видна асфальтовая дорога и стоящие за ней деревья, за которыми простирается поле с какими-то строениями. На переднем плане – фигурная резьба по краям парапета и скопившаяся на краю сухая листва.
"Воспоминание" – главная загадка Веттер. Написано оно далеко не последним – если верить указанной на обратной стороне дате. С картины Веттер смотрит в глаза зрителю, однако специалисты заявляют, что все ее сенсоры, в том числе оптические, изображены деактивированными – другими словами, она ничего не видит. Но главная странность в том, что, несмотря на огромную известность этой картины, никто, в том числе люди, очень хорошо знавшие Александру на протяжении всей ее жизни, не могут сказать, что это за место, что это за дорога, и что это за мальчик на ее плечах. Мы можем с достаточными основаниями утверждать, что это единственная реалистичная картина Веттер, изображающая события, которых в ее жизни, очевидно, никогда не происходило. |
Рассказ открыт для комментариев