В каждом славном американском городке должна быть тюрьма.
Неважно, что я высмотрел это в фильмах, устаревших на несколько поколений. Неважно, что сменяются эпохи, планеты. Главное остаётся: карьера, «давай-я-сделаю», уютный домик для семейства. Попкорн на Хэллоуин. Горячий шоколад на Рождество, гирлянда из падуба… пускай пластмассовая. Синтетический снег и белая с блестками краска на окнах. О настоящем «WhiteChristmas» тут не помнят.
Про белое рождество я не из фильмов узнал, это мне прадед рассказывал. Рассказывал и веселился: если бы американцы из тепленьких штатов знали, что такое настоящий мороз, они бы так без него не страдали. Прадед в юности мечтал в лесу работать, думал – романтика, снежок, птички, следы звериные. Его папаша не стал с ним спорить, взял и отвёз на делянку зимой, когда у людей трескается кожа, и плевки стынут на лету, а работать-то надо. Прадед и просидел весь день носом в печку и про карьеру лесоруба забыл. Разумный человек был его папашка, мой прапрадед. А может, и не очень разумный. Потому что прадеда вместо леса понесло жить в колонию, а дал бы ему прапрадед вовремя ремня…
А в общем, неважно это.
Холодно как. Руки застыли до красноты, в карманы их не засунешь, наручники не позволяют. В окно колотит дождь с ветром. Дверь в комнатушку открыта, чтобы хорошие парни, которые меня остерегут, могли меня видеть. Это два добровольных помощников шерифа, папуля и брат Сюзи Поппер. Их лица, в отличие от системы отопления, раскалились от праведного негодования. В таком воодушевлении всё равно, где проводить сочельник: дома у камина или в полицейском участке. И они кидали на меня такие взгляды, что понятно было: не вернется в скором времени шериф…
За окошком, таким узким, что я всё равно не смог бы в него пролезть, послышались блажные голоса. Через минуту голоса и их хозяева ввалились в дверь. Шериф вернулся с очередной партией преступников, и я мог быть счастлив, что меня не линчуют раньше времени.
– Запиши-ка, Джеф, – скомандовал шериф помощнику. – Нарушение общественного порядка и сопротивление властям.
Сопротивлявшиеся нарушители были загримированы под зомби. Из тех, что рисуют на лице кровь и черные провалы глазниц и надевают куртки мехом наружу, да еще при ходьбе волочат ноги, как парализованные придурки. Ничего особенного, если б не долетавший даже до меня густой запах перегара. Видно, развлекаясь, ребята перешли границу дозволенного.
Я сдавленно зевнул. Хотелось спать. Вот если бы было потеплее.
– Отвали, – донеслось до меня. Вот это они уже зря так. Игры играми, но нужно вовремя остановиться и покаяться.
– Ты знаешь, малыш, что я могу упрятать тебя на всё Рождество?
– Брось, Пит, ребята шутили.
Я еще раз нервно зевнул. Святое дело пошутить на Рождество. Некоторые граждане даже ставят под ёлку фигурки зомбиков. Дети взвизгивают от восторга, когда в дверь стучат ребята с разрисованными мордами. Снаружи дождь, зомби и молнии, а внутри хорошо, горит камин и пахнет свежим печеньем, ждут своего часа развешанные длинные чулки…
– Вставай. Пошли.
Что-то твёрдое неласково уперлось в меня, и я поднялся раньше, чем очнулся от дремоты. Трое «зомби» уже сидели на лежанке, долженствующей служить нарами мне, и зыркали так, будто это я куролесил под дождём вместо того, чтобы выпрашивать у граждан конфеты и бифштексы, а отдуваться теперь приходится им. Я разглядел, что кровь на лицах у них не только нарисованная.
– Давай, сынок, без глупостей.
– Куда меня, Джефф? – спросил я. А отозвался старший из нашей славной парочки:
– Вперёд! И смотри, ты у меня на мушке.
Чего со мной разговаривать. Отброс общества я и большая сволочь. Нынче ночью меня взяли на горячем в спальне дочери родителя, который, учитывая последнее, мил и сдержан.
Холод стиснул меня так, что зубы забрякали в ритме степа. Плохо спросонок и сразу на улицу. Зонт Джеффа от дождя почти не спасал, по крайней мере меня. И то сказать – кто обращает внимания на морось, когда на улице такая красотища.
Молнии плавали везде. Стандартных размеров шарики и громадные, метрового диаметра, монстры. Не поскупилась нынче городская администрация. Я оглянулся – причальной башни за дождем не было почти видно, просматривалась только одинокая туша дирижабля. Может, установка не там, а на одной из караульных вышек? Перед воротами мэрского дома водили хоровод три мячика, красный, зеленоватый и сиреневый, – Джефф аккуратно обошёл их, подталкивая меня, и я чуть не наступил на тётку с девчонкой. Обе вытаращились на меня, по виду бабка и внучка. В плащах и под допотопными яркими зонтиками, без ловушек, заземлители волочились за ними крысиными хвостами. Прикольно, для тех, кто не спит на ходу.
– Я бы на вашем месте не задерживался на улице, – выговорил им Джефф. – Вы разве не слышали предупреждения?
Они вылупились на меня еще больше, будто предупреждение было обо мне. Но я-то под замком сижу. Факт, они тоже не слышали никакого предупреждения.
– Зомби в квартале «джи».
– Настоящие? – возликовала соплячка, размахивая своим зонтиком, как рекламный агент лозунгом «Пейте с нами перед снами».
– Настоящие, – еще строже сказал Джефф. – Идите домой.
Зомби, значит. Тогда понятно, что те ряженые очень не вовремя затеяли препираться с шерифом. Наш шериф крут, как купол, и правда, засадит их в кутузку у себя под боком – для воспитания. А меня-то куда ведут?
– Иди, иди.
Переулок, лестница. Вереница молний над балконом колышется, как живые китайские фонари. Теперь вниз, по Мокрому скату.
– Стой здесь. К стене! Ноги широко.
Чужие руки прошлись по мне. Выискивают пропущенное при ночном обыске? Отсыревшая дверь отворилась внутрь. Лязгнула решётка.
– Давай сюда.
Я не сразу понял, что это склад. Слева вроде бы были ящики от пола до потолка, плотно составленные. Справа… зачем на складе клетка?
– Сними ботинки. Ремень тоже.
Решётка опять залязгала. Под рубашку будто натолкали мокрых железяк. Средневековье просто. Почему со мной обращаются, как с убийцей?
– Джефф, зачем?
– Он не понимает, – заявил Поппер-старший. – А чего ты ждал, если ещё двух женщин нашли?
– Кого нашли?
– Ты проспал сообщение, что ли? – Джефф посмотрел на меня с подозрением.
– Тут выспится, – неприятно улыбаясь, Поппер втолкнул меня внутрь и захлопнул загрохотавшую дверь. Его старший отпрыск всё это время стоически молчал, но улыбался тоже неприятно.
Нашли Тэсс Булл, тоже без сознания. И Мэгги Грэхем, мёртвую.
Мой приятель Чесс утверждает, что женщины не люди. Если его подстрекнуть, он очень серьёзно рассказывает, что женщины по физиологии ближе к пресмыкающимся, чем к нам. Когда-то его здорово обидела какая-то тётка. А может быть просто ему, как и мне, не позволяли глянуть в сторону девушки?
Отец Сюзи невзлюбил меня сразу, как увидел. Вчера вечером, забираясь на второй этаж его дома, я не мог не помнить об этом. Сладость отмщения приятно щекоталась, пока я попирал босыми ногами тщательно взлелеянный Сюзиной мамочкой плющ.
Надо сказать, месть и оказалась самой приятной частью программы. Потом было… ну, не так плохо – до появления папы. И заключительный номер – бедная овечка и злодей века. Очень банально, да. Я и не претендую.
Плохо то, что я не помню, что было потом. Вроде бы я благополучно удрал, нанеся плющу последний урон, добрался до своей комнатушки за магазином, курил в постели, пытаясь загладить неприятное воспоминание.
Примерно час спустя меня видели в том же районе. Соседи Сюзи отмечали день рождения, и вся развесёлая компания, вывалив погулять после пирушки, видела меня идущим по улице. Ещё десятью минутами позже мать Сюзи, разбуженная той же компанией, не нашла девушки в её комнате. Сюзи нашли еще через час, даже раньше, чем её семья успела поставить на уши весь город – заметили с пограничной вышки. Сюзи была в бессознательном состоянии, из которого её не удавалось вывести, и поцарапана, будто её тащили волоком через джунгли. Происхождение синяков и царапин приписали мне.
Я признался сдуру, что ничего не помню. Что я успел бы придумать сразу после того, как меня выгнали из тёплой постели? Естественно, хоть меня и нашли в собственной постели – моей, не Сьюзиной! – мне никто не поверил.
Семья Сюзи не успела разобраться со мной своими силами, хоть им и очень хотелось. Шериф спас меня, потребовав в ответ точного признания, что я делал с девушкой. Допытываться ему надоело только к вечеру, хотя почти любой предпочел бы провести сочельник с семьёй. Железный мужик шериф нашего острова.
И вот выясняется, что похожим образом пропали школьная учительница и престарелая домохозяйка. Виноват я. Когда я успел расправиться с ними со всеми, никого не волнует.
Это было, как новый удар по рёбрам. Удар башмаком на толстой изоляционной подошве.
– Ты же понимаешь, что мы не можем пока тебя не запереть. Вот, держи, – увидев, как я переминаюсь на каменном ледяном полу, Джефф кинул мне под ноги какую-то толстую рванину.
– Джефф, – я старался говорить независимо. – Отправили бы уж на материк, что ли. Зачем сюда?
– Сынок, ты сдурел? Прилив подступает. Ты знаешь, что такое прилив в многолуние?
– Сними хоть наручники, раз я заперт, – ворчливо попросил я. Унижаться не хотелось, но запястья жгло холодом почти нестерпимо.
– Нельзя, – самонадеянно заявил Поппер. Джефф промолчал. Я тоже.
Света мне не оставили.
Сев на ящик, я завернул, как мог, ноги в дерюгу. Руки спрятал, скрючившись, под подолом куртки. Как это мне казалось, что в участке у шерифа Питера холодно. На складе было темно, наверно, снаружи подступал зимний вечер. В отдушину под крышей иногда заглядывали сполохи – молнии резвились.
Я задремал, и мне снилась родина прадеда и снег, в котором тонут ноги. Кто-то предлагал посмотреть, что осталось от магазина Паркеров. Кто-то помянул зомби… Зомби живут в снегах?
Выстрел.
Я вскочил – ноги по щиколотку провалились в воду. Не сразу придя в себя, удивился: никогда сюда не доходила океанская вода. Здания ближе к берегу – те другое дело, их ставят на сваях.
Пол под ногами тряхнуло, всё вокруг в темноте загрохотало и посыпалось. Я стукнулся о холодную решетку и проснулся совсем. Стены снова вздрогнули от удара, и вода резко поднялась выше колен.
Ещё выстрел. В кого там палят? Стрелять в зомби – себе дороже. Да что там творится?
Я крикнул, и мне никто не ответил. Я кричал еще, пока не понял, что никто в таком содоме не станет караулить маньяка и убийцу. Я – маньяк, насильник и убийца. Я не хочу и боюсь вспомнить, что было на самом деле. Такое бывает, говорят. И поделом мне. Меня заперли в сарае с прибывающей водой и условной молниезащитой, вряд ли способной выдержать критику большого прилива. И ушли.
Сволочи.
Вода ещё поднялась, и тогда я понял, что в мой сарай ломятся снаружи и звуки выстрелов на самом деле стук в дверь. Ворвался Джефф с фонарём. Луч надежды ослепительно резал глаза.
Мои ноги сводило судорогой от нетерпения и холода. Джефф ковырялся ключом в замке.
– Черт, – сказал он и добавил про утку и рождественское дерево.
– Что там?
Он не ответил. Вода поднималась. Скоро останется узкая щель между поверхностью воды и потолком, в темноте моей клетке невозможно разглядеть, сколько ещё осталось. Так тонут крысы в трюме, кусая железо и себя. Джефф вдруг побрёл куда-то по воде, вернулся. В темноте, разрезаемой пучком света, раздался стук железа по железу. Потом стало тихо.
– Что? – спросил я опять. Он отвёл фонарик. Молча. Затоптался в воде.
– Пристрели меня, Джефф, – попросил я тихо.
– Не ерунди, – ответил он. – Я за тобой вернусь. Мне нужен инструмент.
Пока он уходил, я сдерживался, чтобы не попросить его не бросать меня одного, совсем одного. Это было бы бесполезно.
Когда три луны сходятся в линию, приливные явления в земной коре неизбежны. В первый год основания колонии, сто двадцать лет назад, тоже было землетрясение. А на Рождество – страшная гроза и множество шаровых молний. Тогда никто не пострадал, ну, или почти никто. Это было расценено как чудо. С тех пор без молний не бывает Рождества.
А на мою задницу рождественской романтики хватило в полной мере.
Вода болтнулась, как в большой ванне. Я всхлипнул. Из-за переклинившего замка…
Чтобы не думать, что будет совсем скоро из-за этого замка, я попробовал вспомнить Сюзи. Не помогло. Плевать мне было на всех Сюзи всех обитаемых миров. И я крикнул, чтобы мне помогли, кто-нибудь, хоть кто-нибудь…
Дверь склада открылась – я увидел силуэт на относительно светлом фоне и обрадовался до слабости в коленках.
– Джефф, – начал я, но это был не Джефф. И не ряженый, как я было подумал. У него были толстые мохнатые руки, похожие на рукава меховой куртки, черные провалы вокруг глаз и текущая с рассеченной брови кровь. Но наши парни не прячут волосы под такими париками. И даже последний придурок не стал бы пристраивать спереди отвратительную голую грудь, выступающую из меха.
Я разглядел всё это в долгом свете молнии и отшатнулся, а зомби приблизился, как и положено зомби, волоча ноги. А может, ему просто мешала вода. Подошёл, верней, подошла к решётке и уставилась на меня черными провалами глаз. Ее пальцы двигались – может, она пыталась что-то сказать на языке глухонемых, но выглядело это отвратительно. Я некстати вспомнил Чесса с его женщинами, а потом подумал, что незаметно умер и таков ад для насильников. И эти ужасные сиськи будут у меня перед глазами вечность.
Зомби уже не двигала пальцами, а держала ладони близко друг к другу, и между ними вращался маленький фонарик. Молния.
Дверь открылась, я не понял, как. Зомби пошла ко мне, видимо, намереваясь показать настоящий ад. Я живо представил себе, как это будет. Но мог только прижаться к железу нывшим с утра затылком, выставив вперёд скованные руки.
Наручники исчезли с рук. Не расстегнулись и не слетели, а просто исчезли. А потом я понял, что уже не стою затылком в стену, а с воплем несусь к выходу, обивая о ящики босые пальцы. Вылетаю наружу. И вижу чёткую картинку: тучи раздвинулись, розовый Ниф-Ниф почти закрыл собой бледного Нуф-Нуфа, а Наф-Наф висит в сторонке, будто он тут ни при чём. А пониже над городом резвится многое множество кругломордых поросят. И вода по пояс. «Дети, дети, под дождём не ходите босиком…» А я не босичком, я вплавь!
И дальше, как в совсем уже отчаянном кошмаре, я почувствовал, как меня хватают, прижимают к голой… нет, всё-таки к мягкой груди и уносят в трёхлунную высь.
Луны и молнии прыгали, как психи. Улицы неслись просыхающими ручьями. При любой попытке пошевелиться меня прижимали так крепко, что не было сомнения: начну вырываться – отшлёпают. Объятия ослабели на чьём-то балконе. Я слышал, как надрывается в комнате коммуникатор, нудно перечисляя сектора и кварталы, выбранные зомби как место прогулки. Этажом ниже вещали о том, что массовых движений зомби на острове не наблюдалось более двенадцати лет. В жизнерадостный голос диктора вдруг втёрся другой, повторявший в отчаянии: «Боб, куда лезут эти бабы? Боб, я не справлюсь с ними, вызови помощь. Боб, их слишком много!» Меня снова обхватили крепко, ещё несколько минут скачки – и отпустили на свободу. Я вдохнул и осмотрелся.
Окраина. Джунгли. Полоса укреплённой почвы, лишённая всякой растительности, вышка. Множество зомби. Парад волочивших ноги, обросших мехом существ со страшноватыми лицами и… голыми грудями. Немного опомнившись, я разглядел между фигурами зомби человеческие. Не раздетые и страшные, а должным образом защищённые плащами и зонтами. Женщины! Одни женщины. Не иначе, это у них тут такой женский клуб…
Нет, не только женщины. Вон чуть дальше к джунглям цепочка мужчин. Кажется, пытаются остановить глупых тёток, прогулочным шагом направлявшихся прямо под своды ядовитой растительности. А зомбихи шествуют к одной точке, и там… Нет, звуков выстрелов не было. Был пляшущий луч, почти незаметный.
«Жало». Бесшумное оружие спецподразделений, которое использовалось только в первые годы колонизации. Небольшая горка мертвых тел. Туда же шла и моя некрасивая опекунша, вынувшая меня из сарая.
– Суки! – это я крикнул по-русски. И прибавил ещё кое-что из дедовского репертуара. Прадеду здорово влетело от бабушки, когда она убедилась на опыте, что легче всего ребёнок схватывает знания именно такого типа…
Сначала я не мог бежать, ковылял, как зомби. Потом… я плохо помнил, что было потом. Помню, как глупо закрывал собой её, огромную, как дирижабль, практически неуязвимую для обычного оружия. И размахивал руками, и орал. Как я ненавидел их! За всё. За сарай. За шишку на затылке и саднящие рёбра. За то, что они такие умные и правильные. За прилив и молнии.
Помню бегущего человека, который закрыл собой – меня. И как зомби, отвернувшись от стрелявших, добрели до стены деревьев и начали прытко взлетать по стволам и лианам. Как стало совсем тихо, и в тишине с вышки летели гирлянды, фестоны, струи из разноцветных разнокалиберных шаров.
Не очень хорошо помню. Этого тоже могло и не быть.
Уши терзало пение. Солнце жарило через веки. Я разлепил их и уставился на блестящие шарики, украшавшие пихту. Много-многоразноцветныхмолний.
«Good morning, good morning, good morning to you,
Goodmorning, goodmorning…»
– И рюмку налью, – вставил я. Получилось хрипло и немузыкально.
«We wish you a merry Christmas…»
Музыка смолкла.
– Проснулся.
Чужая рука потрогала мой лоб. Потом на меня уставились две физиономии. Наверно, бабушка и внучка.
– Я тебя знаю, – заявила детская физиономия. – Ты маньяк.
– Он не маньяк, Сюзи, – возразила физиономия старушечья.
Нет, всё-таки я в аду. Кстати, а почему я здесь?
– Он просто мальчик, – вмешался мужской голос. – Мальчик, который любит подглядывать за девочками и каждое утро залезает на вяз миссис Таппер. А потом лезет к ним в окно для неблаговидных дел.
– Майк, не стоит просвещать Сюзи.
– А что тут такого? – удивился мужчина. Его я тоже узнал. Вчера на защитной полосе он швырнул мне под ноги свой плащ.
Я хотел сесть, но меня удержали за плечи.
– Лежи, – велела бабуська. – Если тебе что-то нужно, мы с Сюзи принесём…
– Не надо, – воспротивился я. – Не надо просвещать Сюзи. Почему… почему я у вас?
– Он не помнит, – невпопад и с торжеством выдала женщина. – Вот твоя теория влияния лун на женщин. Исключения подтверждают правила?
Из долгого спора, закипевшего, как похлебка, можно было узнать, что
отрицать связь сомнамбулизма и лун так же нелепо, как отрицать влияние лун на месячный цикл,
у аборигенок крестцовый мозг больше черепного, впрочем, у аборигенов, наверно, тоже, и поэтому их непросто одолеть с обычным оружием в руках,
они не владеют азбукой глухонемых, как мне показалось, просто движения их пальцев связаны с нейропроцессами,
тем не менее, у них стоило бы поучиться групповой эмпатии, и – да, это моя несомненная заслуга, что они бросили нападать на стрелявших и ушли в лес,
а вот чтобы остановить наших обалдевших от затмения женщин, потребовались серьёзные усилия мужчин, но всё-таки нико из них больше не кончил, как Мэгги Грэхем,
мужчины не впадают в сомнамбулический транс, а я не помню себя, потом что получил по башке,
я редкая скотина, но Сюзи Поппер всё-таки не хочет, чтоб меня линчевали, и сегодня снова отрывала бедолагу шерифа от семьи и праздника,
ну и много всякой ерунды.
Сюзи слушала с большим интересом. Я хлопал ушами и вспоминал Чесса, а когда совсем надоело, выбрался из постели, прихватив с собой плед.
С пихты, кроме фонариков – конечно, молний! – на меня таращились игрушечные зомби. Но пихта была синтетическая. Молний и дождя на улице не было.
– А ты знаешь, что не любую улыбку девочки надо принимать за такого рода приглашение?
Я обернулся. Сюзи улыбалась вовсю.
– Догадываюсь.
– Оставь, – заявил мужчина. – Поппер и сын ему уже доступно объяснили.
– Больше ему объяснить некому, - изрекла женщина. И замолчала. Глядя на неё, я припомнил вдруг, как меня тащила моя горилла зомби, прижимая к мягкой, будто плюшевой, груди. Воспоминание было странным и двойственным.
– Мне, наверно, надо идти.
– Мы рады будем, если ты задержишься. Хотя бы до завтра. Ведь сегодня Рождество.
У людей было Рождество. Заслуженный праздник, светлый день после разудалой ночи и подступающий новый год жизни. Люди добры и внимательны и добры к ближнему своему, они читают святочные рассказы и поют гимны. Я могу остаться с ними и тоже чувствовать себя счастливым – хотя бы до завтра. Просто счастливым, что всё-таки уцелел в передряге. Я жив.
И пошло оно всё.
Утка и рождественское дерево. Чесс и все его женщины. |
Рассказ открыт для комментариев