 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
|
Когда дядюшка Петер сообщил мне, что я буду служить господину борону, радости моей не было конца. В имение попадает не всякий, это все знают. Говорят, господин барон самолично узнаёт – кто нанимается? И оценивает не только мастерство, опыт и прочее, что нужно для качественного исполнения работ, но и: кто родители, как жил, где учился (или неуч, чурбан неотесанный!), кем служил раньше…
И от зоркого ока господина борона ничто не укроется. Видит человека насквозь, а если притом ещё и знает о нём всё, начиная с рождения, то можете себе представить, каков отбор и как я обрадовался, когда старый Петер сказал мне однажды поутру:
– Всё, сынок, судьба твоя решена – господин барон берёт тебя в услужение. Работу назначит сам. Это большая честь! Смотри, не посрами мои седины, я за тебя поручился перед управляющим. И держись за это место. Сам знаешь, времена нынче тяжёлые.
Про времена он верно сказал – как стала случаться с людьми мозговая горячка, так всё в нашем благословенном крае пошло вверх ногами и задом наперёд. Откуда берётся эта напасть, и по сей день никто не знает. Лекари говорят, она не заразна. Может оно и так, да только случается – валит в один день целую семью.
Так пришла беда в мой дом. Вернулся я из полка, месяца с родными не прожил, как схоронил и отца, и мать, и сестрёнку. Всех в два дня Бог прибрал – одного за другим.
Что только власти не делали. И карантин в городе объявляли, и стражу выставляли – комендантский час был назначен, чтоб меньше народу по улицам шаталось, хворь от дома к дому не разносили. И рынок закрывали – кормёжку из полевых котлов раздавали по количеству едоков. Осмотры поголовные принимались проводить: пригонят горожан – всех, от мала до велика – в лечебницу и там костоправы с врачевателями смотрят их разно, щупают, мнут, слушают…
Да только ничего не выслушали. Отпустят человека восвояси, мол, здоров, а тот придёт домой и грохнется наземь. Бледным становится как смерть, жар поднимается такой, что кажется, сейчас сгорит несчастный! Потом бьёт его судорога нещадно, как при падучей. Три дня жар да судороги – и всё. Мало кто живым остаётся. А кому повезло, кого на четвёртый день к погосту не унесли – память теряют. Уходят из дома, куда глаза глядят, и не возвращаются.
Вот в какие времена привалило счастье попасть к господину барону. Имение у него громадное – на сотню акров, даже больше, и огорожено высокой стеной с коваными воротами. От ворот широкая дорога к особняку, да не просто особняк – замок старинный из серого камня, с башенками и широкими террасами. Рядом пруд, а вокруг роща дубовая. Такую рощу можно и лесом назвать. С краешку аллеи расположены и беседки для отдыха господ, но чуть поглубже зайдёшь – чаща. Деревья – дубы столетние – стеной стоят, и только на севере полянка есть. Но про неё разговор особый.
Господин барон встретил меня сумрачно. Это я потом уже узнал, что улыбку его мало кто видел. Строгость и порядок – два основных закона в имении. А тогда – посмотрел на меня Хозяин вприщур: ты, говорит, грамоте учён, в школе учился? Да, отвечаю, читать и писать умею. А он: и в армии служил? Так точно, говорю, участвовал в Колониальной войне, комиссован по ранению. Хорошо, говорит, а понимаешь, что у меня служить – редкая возможность для тебя?
Я только молча поклонился в ответ. Кто ж такого не понимает?! А он продолжает:
– Запомни хорошенько, в имении закон – я! Если велел украсть, украдешь. Приказал убить – убьёшь. Если сказал – прыгай с колокольни, прыгнешь. Но и тебя в обиду не дам. Слуги мои подчиняются и отчитываются только мне! А жалования будешь получать столько, что детям на безбедную жизнь останется. И заруби на носу – обратного пути для тебя нет. Мои люди – как пальцы на моей руке…
Да я и не против был. Что мне за стенами имения? – родни нет, прислониться не к кому. Дома тоже нет – по закону жильё семей, умерших от заразы, отходит муниципалитету. И денег нет. Пенсия, что Военный министр назначил – курам на смех. Только чтоб с голоду не помереть, но и жить – не проживёшь. Да ещё эпидемия… Поэтому очень я был благодарен старому Петеру, отцу дружка моего и однополчанина Стака, что пал смертью храбрых под Габором. Спасибо деду за помощь и поддержку.
А случилось это всё год назад.
Первые дни про меня будто забыли. Я слонялся около особняка, помогал то конюхам, то садовнику. С ними же кормился в отдельной комнате, от прочей челяди наособицу. Больше всего нравилось на конюшне – люблю животных, и лошадей особенно, да только помощник из меня аховый. В том памятном бою под Габором прошлась неприятельская сабля по правой кисти. Вскользь прошлась, но и того хватило. Полковой лекарь заштопал, да пальцы стали вкривь и вкось, потому из армии и выгнали.
Проходили дни, я даже заскучал, и вдруг вызывают меня к господину барону, в кабинет, что на втором этаже особняка. Я заробел, – что Хозяин удумал? Какую работу даст? Управляющим провёл через парадный вход, по широкой лестнице, застланной ковром, дошли до тяжёлой двустворчатой двери. Он указал на дверь – мол, входи, а сам остался. Я шагнул в кабинет.
Комната оказалась огромной, я бы скорее назвал её залом. Справа камин с фигурной облицовкой, по-над стенами от пола до потолка шкафы резные с книгами. Окна завешены старинными гобеленами, отчего в кабинете полумрак, и только потрескивают свечи в тяжёлых канделябрах.
А посредине стол – дубовый, массивный, незыблемый как скала. На столе серебряный писчий прибор, бумаги какие-то, несколько толстенных книг. Господин барон сидит в кресле с высокой спинкой, сверлит меня взглядом – и сам такой же величественный и внушительный, как и всё здесь. Я оробел ещё больше, но прошёл по мраморному полу твердым шагом, как в полку учили, и стал, не доходя пять шагов до стола.
– У тебя хорошие рекомендации, Герберт, – начал господин барон своим низким надтреснутым голосом. – Ты воевал, и я знаю – от пуль не бегал. Значит, можешь быть верным. Дисциплину понимаешь, грамотен, что в наше непростое время встречается не часто. Мне нужен такой человек. Писчее перо в руке удержишь?
Я поклонился.
– А саблю? – спросил господин барон, и глаза его сверкнули в свете свечей.
– Если нужно… – вытолкнул я из себя, – то и саблю…
– Хорошо, – холодно подытожил Хозяин. – До сабли, думаю, дело не дойдёт, но кое-что делать придётся. Будешь при мне. Иногда запишешь, что скажу, порой съездишь, куда назначу. Верховой езде ты тоже учён, знаю. Впрочем, отлучки будут редкими. В связи с эпидемией я резко ограничил выезд из имения, как и въезд в оное. И тем не менее, кое-что мне будет нужно…
Довольно скоро я понял, что в жизни Хозяина есть лишь две страсти. Первая – это его юная дочь Сесилия. Всё, что для любого другого человека заключено в слове «семья», всё вобрала она. При упоминании о барышне надменное лицо его оттаивало, черты лица, будто вырезанные из слоновой кости, смягчались, и надтреснутый низкий голос обретал небывалую теплоту и нежность. Но с девушкой я почти не встречался – большую часть дня она проводила на своей половине, куда ход мне был заказан.
Лишь мелькнёт порой лёгкий стан в светлом воздушном платье – и всё.
Но вот вторая страсть Хозяина… Обязанности мои оказались не сложными, но своеобразными. Никто не знал, что стареющий аристократ имеет увлечение, может быть не слишком подходящее представителю древней фамилии. Господин барон души не чаял в кнутах и плетях. Из этих штуковин он составил целую коллекцию: нагайки, арапники, хлысты, бичи конные и цирковые, батоги, камчи. Каких только игрушек, придуманных для сильного хлёсткого удара, у него не было.
А кроме этого Хозяин собирал описания приёмов, техник и способов применения этого оружия. Конечно, оружия, по-другому и не скажешь! Как ещё прикажете называть трёхметровую плетёную штуку с толстым, в полруки кнутовищем, и утончающимся к концу хвостом, удар которого легко переламывает хребет взрослому волку?
Такими кнутами пользуются пастухи, и владеют ими мастерски, а высокородному барону как бы и не с руки такими игрушками баловаться. Поэтому Хозяин на людях о страсти своей не распространялся, зато наедине (меня-то можно и не считать) предавался любимой забаве сполна.
Он выискивал нужные эпизоды в старинных книгах, и я записывал под диктовку в специальный блокнот большие куски текста: описания того или иного хлыста или стэка, отличия плетей восточных кочевников от бичей северо-западных коневодов, боевые приёмы, придуманные мастерами древности. Чтобы мне было удобно, в кабинете скоро появилась конторка красного дерева – в углу, справа от стола господина борона.
Он мог часами рассуждать об особенностях вертикальных и диагональных ударов, преимуществах той или иной стойки, знал кучу любопытного из истории плёточного боя. Я покорно помогал отбирать документы, исписывал листы в толстых блокнотах, и даже восторгался иногда вместе с ним очередным, особо разящим кнутом, хотя сам ненавижу оружие. На войне навидался – столько смертей прошло перед глазами, столько раз сталь, свинец или пироксилин прерывали человеческую жизнь, что с тех пор мне противны все виды устройств и механизмов, приспособленных для смертоубийства. Но мне хотелось сделать Хозяину приятное…
Я готов был заниматься всем этим – жизнь в имении была для меня и честью, и благополучием, и укрытием! Болезнь не проникала за высокую ограду, может ещё и потому, что господин барон ввёл жёсткие меры предосторожности. Каждый, кто совершал поездку в город, по возвращении придирчиво осматривался медикусом господина барона, и малейшее сомнение приводило к длительному карантину. Сам Хозяин и юная Сесилия имения не покидали вовсе.
Вот только изучением и описаниями господин барон не ограничивался. Раз в неделю выходили мы с ним на ту самую полянку, что в глубине дубовой рощи, на севере имения. Я нёс с собой кучу нужных предметов – искусно сработанный манекен в рост человека, тыквы среднего размера, деревянные бруски различной толщины. А Хозяин – свой любимый витой кнут. Тот самый, что хранился в шаге от моего симпатичного бюро на специальном стенде – трёхметровый, с толстым кнутовищем и свинцовой серьгой, вплетённой в кончик хвоста.
Я ставил манекен, раскладывал тыквы, крепил бруски в специальных держалках. И начиналась потеха – свистел и оглушительно щёлкал кнут! – летели брызги безжалостно размозжённых тыкв! – со звуком выстрела, в фонтане щепок лопались бруски толщиной в руку! Манекен получал точные взвешенные удары – по глазам, по шее, по искусственным своим рукам и ногам. Хозяин развлекался…
Лицо его становилось азартным, наливалось тёмной кровью, рот слегка приоткрывался. А глаза делались совершенно бешеными. В такой миг я боялся господина борона, и молился, чтобы никогда не попасть мне в минуту гнева под его страшный кнут!
Но всё это была обычная, еженедельная программа, а раз в месяц Хозяину требовались ощущения поострее. Он предупреждал меня заранее: Герберт, говорил он, а не пора ли нам заняться горячим делом? И я отправлялся в город – в ночь, ото всех таясь. Даже обязательный врачебный осмотр после этих прогулок господин барон разрешил не проходить.
Я вылавливал на окраинах города беспородную собачку. Сажал её в специальную клетку и привозил в имение. Всю ночь я кормил животное, ласкал, как умел, старался подружиться – всё только для того, чтобы пёс назавтра не удрал сразу, как только покинет клетку. Чтобы задержался хотя бы на несколько мгновений – этого было достаточно для нанесения прицельного удара.
Господин барон наработал особую технику – он слегка заваливался на правый бок и бил как бы в падении. Однако не падал, а лишь низко приседал, и удар при этом получался очень сильным и хлёстким. С громким хлопком кончик хвоста с вплетённой свинцовой серьгой попадал точно в холку пса, крушил позвонки. Животное отбрасывало на несколько метров – мохнатое тело летело кувырком в траву – замирало – конвульсивно дёргались лапы…
Но собачка была ещё жива, и Хозяин бросал короткое: «Убей!»
Для этой цели я завёл длинное острое шило. Для этой цели нужно было подойти, одной рукой обхватить собачку, а другой вонзить в собачью грудь шило – чуть повыше левой лапы, туда, где сердце. Надёжно ухватить пса правой покалеченной кистью я не мог, и приходилось делать это левой, и уже с этой целью я приделал шилу особую ручку. Под пальцы моей руки…
И всё равно в первый раз не получилось – пришлось колоть ещё и ещё, пока животное не затихло. Ненавижу оружие. Ненавижу это шило. Ненавижу убивать животных. Но так ему, этому безродному псу было легче. С перебитым хребтом всё равно ж не жить, так хоть не мучаться. Укол милосердия…
А потом приноровился и добивал собаку одним точным движением.
И шило всегда носил при себе.
Много бы я дал, чтобы не участвовать в этом заключительном акте развлечений господина борона, но он мой господин. Мой покровитель, мой Хозяин. Так заповедано дедами и прадедами – служить господину. И я служил.
Да, минул ровно год, когда в имение пришла беда.
Весть о заболевании Сесилии разнеслась среди слуг подобно порыву ледяного ветра. Об этом шептались по углам слуги, конюхи на конюшне понуро молчали, а тётки на кухне сокрушённо качали головами. Мрачным ходил садовник. И сам господин барон спал с лица – черты заострились, глаза потухли. Однако привычкам своим он изменять не стал – в положенное время я сел за конторку и начал записывать под его диктовку очередной отрывок из старинного фолианта.
Но Хозяин был рассеян, часто сбивался и принимался диктовать с того места, которое было уже переписано. Чувствовалось, что его мысли витают далеко от кабинета, плетей и всего прочего, не связанного с дочерью.
Я тоже путал параграфы, допускал ошибки, и вообще, чувствовал себя крайне неудобно. Происходило это ещё и оттого, что накануне мне пришлось съездить в город с очередной тайной миссией – выловить жертву развлечений господина борона. С момента отлучки прошло два дня, но кто знает, когда проявляется болезнь? До сих пор никто так и не разобрался со страшным недугом, и менее всего мне хотелось оказаться причиной несчастья, случившегося с Сесилией!..
Не разобрался никто, кроме, пожалуй, доктора Корнели. Об этом врачевателе ходили фантастические слухи, будто он единственный понял суть ужасной хвори и может излечить обречённого, подхватившего заразу. Добиться его визита было крайне трудно – как только у кого-либо в городе появлялись признаки, сходные с мозговой горячкой, лекаря немедля призывали туда. Доктор был нарасхват, посещал и знатных особ и бедняков, да ещё, поговаривали – не брал денег за визит.
Но господин барон не был бы собой, если бы не смог зазвать этого великого человека в имение. Из обмолвок Хозяина я понял – мы ждём именно его.
Я дописывал длинный и путаный фрагмент, посвящённый захватам противника с помощью плети, когда дверь распахнулась, и дворецкий объявил о прибытии доктора Корнели. В кабинет вошёл невысокий худощавый мужчина в плаще, шляпу он держал в руках. Походка у доктора была необычной, слегка вприпрыжку. Казалось, при каждом шаге он хочет подскочить повыше, – а может взлететь? – и круглые очки от резких движений постоянно сползали на кончик носа. Целитель пытался их поправлять, но мешала шляпа, и тогда он смешно вздёргивал голову. Курчавые, с проседью волосы топорщились над ушами и на макушке.
Всё это я увидел как-то сразу, одним взглядом, пока доктор шёл странной своей походкой от двери к столу господина барона. Не доходя несколько шагов, он стал и по-птичьи склонил голову на бок. И тут я разглядел глаза медикуса – очень светлые, почти прозрачные и прямо-таки по-детски наивные. Беззащитные какие-то глаза.
Все те врачеватели, что попадались мне раньше – от полкового лекаря до городских костоправов – выглядели совершенно иначе. Важные, солидные, строгие. Они значительно хмурили брови и изъяснялись на латыни. А этот дёрнул шеей и произнёс высоким голосом:
– Ну, вот я и прибыл. К вашим услугам, сударь…
Хозяин вышел из-за стола. Вид господина барона и так-то вызывает лёгкую оторопь – тяжёлое литое тело почти в два метра ростом, благородные черты лица, будто вырезанные резцом умелого мастера, и абсолютно голый лепной череп. А рядом со знаменитым доктором он и вовсе гляделся скалой, монолитом, памятником самому себе, но врач мигнул редкими ресницами и пропищал как ни в чём не бывало:
– Где пациент? Проводите меня к нему…
– Сейчас вас проводят, господин Корнели, – прогудел Хозяин, – но прежде я хотел бы сказать несколько слов. – И посмотрел на лекаря сверху вниз своим тяжёлым взглядом. – Дочь – единственный дорогой мне человек. Она унаследует имение, и всё моё состояние, и другой хозяйки всему этому я не мыслю. Следовательно, Сесилия должна жить. Не знаю, как вы это сделаете, но моя дочь должна выздороветь. Я слышал о вас много лестного, вы пользуетесь славой настоящего кудесника – не разочаруйте меня. И благодарность моя будет соответствующей…
Хозяин отпустил целителя движением руки, и тот поскакал за дворецким на половину юной наследницы. Сам же повернулся ко мне:
– Продолжим, Герберт. На чём мы остановились?..
Строгость и незыблемый порядок – два основных закона в имении.
Сколько ещё надиктовал мне господин барон текстов, я не помню. Время то замедляло свой бег, то ускоряло, я весь был в ожидании заключения доктор Корнели. И господин барон был в ожидании, хоть и старался не подавать вида. И весь особняк ждал. Казалось, воздух, и тот загустел от напряжённого упования – что скажет целитель?
Наконец, доктор вновь очутился в кабинете, прошагал от двери своей чудной прыгающей походкой и предстал пред Хозяином. Господин барон на этот раз не встал навстречу, я думаю – на краткий миг, в самый решающий момент силы оставили его. Он вжался в своё громадное кресло с высокой спинкой, будто пытался спрятаться от дурных вестей.
– Я завершил осмотр, господин барон, – произнёс медикус.
– Говорите, доктор… – глухо ответствовал тот. – Я готов выслушать любой вердикт…
– Ваша дочь здорова, – застенчиво улыбнулся лекарь.
– Как такое может быть?! – вскричал Хозяин и одним резким движением покинул своё убежище. – Вы вылечили её? Вы её спасли!..
– Всё обстоит несколько иначе, господин барон. Она и не была больна.
– Но я сам видел судороги! И лихорадка!.. До вашего приезда служанки обтирали её тело уксусом, чтобы хоть немного снизить жар. Признаки болезни слишком очевидны, сегодня вряд ли найдёшь человека, способного ошибиться!..
А у меня отлегло от сердца.
Не я! – возликовало всё внутри! – не я принёс заразу в имение! Не я стал причиной того, что произошло с Сесилией – что бы это ни было! И пусть медикус объясняется теперь с господином бароном – я не виновен в страданиях барышни!
– Всё так, – благожелательно покивал лекарь тем временем, – и всё же это не мозговая горячка. Выслушайте меня, сударь, я постараюсь объяснить. Действительно, существует страшное заболевание, причин которого мы не знаем, и которое крайне трудно поддаётся лечению. Но болеют этой хворью чрезвычайно редко, может быть один человек из тысячи. Со всеми остальными дело обстоит иначе.
Он улыбнулся, и улыбка эта показалась мне беспомощной и обезоруживающей одновременно.
Хозяин навис над доктором, словно утёс над гладью моря.
Я жадно слушал.
– Мне посчастливилось разобраться в столь необычном положении вещей совсем недавно, – продолжал Корнели. – Ни карантины, ни кордоны не нужны – Ратуша только зря тратит деньги. Это не инфекция, люди не несут опасности друг для друга. Я пытался объяснить отцам города, но мне никто не поверил. Меня попросту не захотели слушать. Идите, доктор Корнели, и исполняйте свой долг! – было мне ответом. Да и другие лекари – они слишком дорожат своим учёным положением и платой за визит…
– Что с моей дочерью? – пророкотал Хозяин.
– Она не больна, – медикус вновь улыбнулся своей странной, беспомощной и обезоруживающей улыбкой. – Всё дело в том, что у каждого человека есть предназначение. Есть Творчество, – он произнёс это слово именно так, с большой буквы, – которое суть дар Господа! Только этим может быть счастлив человек. Это Провидение. Или судьба, называйте, как хотите, но всегда счастье! – вот именно это и есть счастье! Только мы редко можем принять свою судьбу…
Он принялся нервно мять в руках свою шляпу:
– Перерождение… это болезненно… Многие не выдерживают и умирают. – Он заговорил тише, почти себе под нос: – Раньше было не так, процессы протекали медленнее, спокойнее. Человек испытывал муки творчества, метался, искал себя и своё предназначение, но от этого не умирали. А теперь что-то изменилось в мироздании… – и вскинул глаза на барона – огромные за сильными линзами, круглые и прозрачные. – Всё ускорилось! Переход из кокона в бабочку совершается в три дня – мучительные три дня, но нельзя лишать этого! Это будущее!..
– Ты – можешь – помочь – моей девочке, – эскулап? – раздельно и сдавленно процедил Хозяин, надвигаясь на целителя.
– Нет! – врач заслонился худой пятернёй, отступая. – Нет… то есть, да! Я могу дать микстуру… Жар спадёт, тело расслабиться, но это может нарушить естественный ход событий! Одумайтесь! – вы можете лишить своего ребёнка предначертания, судьбы, высшей радости!..
– Молчи, мозгляк! – раненым зверем проревел Хозяин. – Судьба? – судьба моей дочери это я! Имение, род, фамилия, титул! Всё, что может дать ей жизнь, она получит из моих рук! Вот этих, – тряс он перед носом Корнели своими кулачищами, – рук!
Мне показалось, я сейчас сожмусь в комочек. Казалось, и доктора постигнет та же участь. Ещё миг, и огромный кабинет свернётся до размеров булавочной головки – так страшен был гнев господина барона! Мне доводилось бывать в сабельной сече, под обстрелом, терять друзей на поле брани, но там было совсем другое.
Ужом выскользнул я из-за конторки, не зная куда бросаться, чем помочь – и кому?! – господину или несчастному лекарю?
– Не будет никаких предначертаний! – грохотал голос Хозяина. – Я сам одарю Сесилию всем, что необходимо для жизни! Полной мерой! И отвечу за это перед Небом. Я дам ей столько, что это и будет счастьем! И другого ей не надо… А ты, шарлатан, – и он простёр в сторону врачевателя палец, твёрдый как кнутовище, – сделаешь так, чтобы она не умерла. Чтобы смогла насладиться будущим после выздоровления!..
Зря я раздумывал, не броситься ли на выручку медикусу. Доктор не нуждался в защитниках – он выпрямился, развернул узкие плечи, гордо вздёрнул подбородок. Даже хозяин отпрянул, и чтобы скрыть секундное замешательство принялся вышагивать вдоль стены – три шага туда, три шага обратно.
А доктор Корнели проговорил неожиданно звонким голосом:
– Попрошу вас выбирать выражения, господин барон! Я врач, и искусство своё не посрамил ничем! Чести своей невежеством не замарал, и высокого звания эскулапа не уронил ни разу! А дочь ваша в лечении не нуждается. По некоторым, вполне определённым признакам могу сказать, что ещё два дня будет держаться высокая температура. Служанкам я объяснил, как подобает действовать и чем помочь барышне. Но ей ничего не угрожает, в данном случае можно вполне рассчитывать на благополучный исход.
Хозяин резко остановил свой бег по кабинету, развернулся на каблуках:
– Нет, ты дашь ей микстуру, чревоед! Я не желаю зависеть от случайностей. Я не желаю, чтобы моя дочь получила это твоё предназначение, стала непонятно кем! Всем известно, после болезни многие теряют память, уходят бродяжничать…
– Заблуждение, господин барон! – вскричал Корнели. – Необразованные люди принимают за бродяжничество стремление оторваться от прежней жизни. Стать другим человеком! Ведь у перерождённого появляется новая, благая цель…
– Так вот, я не желаю, чтобы Сесилия искала другой жизни! – рявкнул в ответ Хозяин. – Ей незачем уходить, не от кого бежать! Она моя дочь, и будет жить так, как подобает нашей древней фамилии! Микстуру, трупорез, дай ей микстуру!..
Последний окрик прозвучал столь грозно, что доктор стал меньше ростом. И всё же он нашёл в себе силы ответить достаточно твёрдо:
– Нет.
Я не видел лица господина барона, но почему-то был уверен, что оно наливается сейчас тёмной кровью, а глаза становятся совершенно бешеными. И находился он точно против стенда со своим любимым кнутом – страшным трёхметровым орудием убийства.
Миг, и кнутовище оказалось в его руке. Ещё миг, и Хозяин стал заваливаться на правый бок – ведь у него была особая, ни на что не похожая техника удара.
Свистнул разворачивающийся хвост, сплетённый из сыромятных жил – хлопок, подобный пистолетному выстрелу – свинцовая серьга безжалостно рубанула по цыплячьей шее медикуса – сухо хрустнули позвонки, почти так же, как ломается под ударом толстый деревянный брус…
Худощавое тело рухнуло на мраморный пол, чуть проскользило – конвульсивно дёргались тонкие ноги в бархатных штанах и остроносых башмаках…
Хозяин бросал короткое: «Убей!..»
Вся эта картина предстала перед моими глазами, будто высвеченная вспышкой молнии! Я уже с трудом разбирал – где правда, а где моя разбушевавшаяся фантазия? Но кнут уже раскручивался змеёй – скользил по холодному мрамору пола – ещё миг и он свистнет, хлопнет оглушительно, и произойдёт всё то, что сейчас промелькнуло в моём мозгу!..
Ноги сами шагнули вперёд.
Рука нащупала и выхватила из-под одежды шило, с рукоятью специально выточенной под мою покалеченную руку, и когда Хозяин начал приседать – в самом начале движения – длинное острое лезвие двинулось навстречу и снизу вверх, и жадно вонзилось в высокородное плечо.
Стукнуло кнутовище о мрамор. Брызнуло алым… Что станет со мной потом, я сейчас не думал.
Вот только ненавижу оружие.
Ненавижу шило.
Ненавижу, когда убивают собак.
И тем более – когда людей.
|
|
|
|
Время приёма: 12:49 13.10.2011
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев