Возле кассы единственного на всю Луну-17 кинотеатра «Старый метаморф» образовалась приличная очередь. Огромный кусок тротуара с одной стороны обнесли яркими треугольными флажками, а с другой мятыми красно-полосатыми лентами, и желающим купить вожделенный билетик на объемный фильм приходилось стоять в этом импровизированном загоне добрых полчаса синими октябрьскими сумерками. Паб по соседству распахнул сверкающие объятия — и ехидно вышвырнул в промозглый воздух порцию ароматов, возбуждающих в душе предательские мысли.
— И все-таки стазис бесполезен для посторонних людей, — меланхолично заметил Артур Сонев, лениво отходя в сторону и пропуская к своему законному месту кругленькую пожилую даму с ребенком. — Я не говорю — невозможен, но какой из него толк?
— Ну как какой? — загорячился Семен Ганглин. Он кутался от промозглого ветра в новенькую курточку, рукава которой были ему ужасно коротки — во всех трех магазинах готовой одежды словно не подозревали, что на спутнике появятся такие высокие поселенцы. И купил-то лишь для того, чтобы произвести сегодня впечатление. — Ты получаешь сгусток энергии, который можешь использовать на любые цели.
— Да какие цели? Всего несколько часов, заключенные в кокон — ну куда можно использовать такое крошечное количество?
— Например, для омоложения,— Семен выразительно взмахнул рукой: пальцы его сложились в форму для яблока. — Любого постороннего человека можно облагодетельствовать ненужным тебе временем. Люди, видишь ли, стареют. И если осознавать свой возраст — это полбеды, то смотреть на свое постаревшее лицо в зеркале удовольствие сомнительное. Представь себе стремительно теряющую привлекательность даму…
— И какую пользу принесут ей несколько донорских часов? — скептично сказал Артур.
— А если этих доноров будет много? — поспешно возразил Семен. — Так много, что она сможет добавить себе целых пять лет жизни? Иногда и лишний годик может неузнаваемо преобразить человека…
— Мальчики, мы взяли вам глинтвейн — Лена легко перешагнула полосатые ленты, и всучила пластиковый стакан Артуру. Ее подруга Маша, приглашенная для компании, не спешила расставаться с лишним напитком — она стеснялась Семена. Огромные белые цилиндры, исходящие апельсиновым паром смотрелись в ее тоненьких пальчиках как два неизвестных земной науке снаряда.
— Не может быть много доноров… Сам понимаешь, для стазиса это дело невероятное. Даже на год омоложения собирать счастливцев по всему спутнику придется.
— Омоложения? — захихикала Лена. — Это о чем таком вы говорите, мальчики?
— Да вот, обсуждаем с Cеменом газетные сплетни про стазис-эффект.
Лена поспешно выбросила в урну остатки своего напитка и принялась рыться в сумочке. Достав патрончик губной помады и пудреницу, она принялась поправлять макияж.
— А я кстати, совершенно не понимаю, как возникает этот фокус,— сосредоточенно сообщила девушка. Она вытягивала вперед пухлые губы и так напряженно следила за пудреницей, словно в крошечном зеркальце был вход в параллельный мир и именно сейчас его жители решили немного побезобразничать.
—Очень простой эффект,— заулыбался Артур. — Вот смотри, когда ты занимаешься любимым делом, то время для тебя как бы укорачивается, течет намного быстрее, чем обычно. А еще память о прошедших событиях тоже изменяется — как бы уплотняется, густеет. Допустим, ты пошла в торговый центр за сумочкой: ходила часов шесть, а помнишь всего пятнадцать минут чистого удовольствия — тот самый момент, когда нашла подходящую модель, да еще и нужного цвета и цены.
— И что с того?
— Да вот что! — радостно всплеснул коротенькими руками Артур. — Все лишнее время, то, о котором память не сохранилась, с помощью стазиса можно упаковать в энергетический кокон и передать нуждающимся.
«Как он любит разжевывать простые истины! — усмехнулся про себя Семен. — Хлебом не корми, дай поумничать».
— А причем тут омоложение? — хлопнула крышкой пудреницы Лена. — Всего несколько часов.
— Ну вот, ты тоже это понимаешь! — обрадовался Артур.
— А я не люблю ходить по магазинам, — неожиданно подала голос Маша. Ее ужасно старомодное синее пальто, идеально выглаженное, шумно хлопало огромным воротником на ветру. — Мне нравится заниматься домашними делами, а не терять время среди кучи кричащих шмоток, — тихо закончила она. Щеки ее слегка порозовели.
— О, неожиданное подкрепление! Как тебе, Семен? Это именно то, из-за чего стазис бесполезен — все люди получают удовольствие от разных вещей в жизни. Пока соберешь хотя бы годик, набегаешь на все пять. Вот ты — что любишь?
— Кино и крепкий алкоголь. То есть, я хотел сказать — свою коллекцию бутылок.
Оправдание самому Семену показалось жалким: в самом деле, ну какая такая коллекция? Просто расширенный комплект самых ходовых напитков, время от времени подновляемый — утрата ядрено-мятного «Minttu», или отравляющей утро «Caninha 51» до сих пор его не печалила. Выпил и вытер из памяти.
Артур покачал головой:
— Где же ты с девушками-то познакомишься? В кинотеатре темно. Внутри бутылки их точно нет. Многие специалисты до тебя уже искали, если кто и нашел, то мне не рассказывали.
Семен насупился. Тема получила развитие не в его пользу, и перед Машей ему было неловко. Девушка ему нравилась. Скромная, симпатичная, изящная фигурка, маленькие тонкие пальчики — скрипачка! Он уже размечтался, что знакомство получит продолжение, и тут такой удар под дых. Подумает еще, что алкоголик.
— Это к делу не относится, — буркнул он.
Помолчав, Ганглин уточнил:
— То есть, ты не веришь, что стазис можно использовать для продления молодости?
— Чудак-человек! Я же говорю, все получают удовольствие от разных вещей!
— Ну, можно заставить людей получать его в одном месте,— сказал Семен, и густо покраснел. Девушки сдавленно захихикали, и даже Артур не смог сдержать улыбки.
— Ты давай, бери билеты,— он подтолкнул Семена к кассе. — Наша очередь. Не знаю, уж какое удовольствие мы получим от фильма про динозавра-альбиноса, но стоять на осенней улице, да еще и в вечер воскресенья, ужасно неприятно. Холод собачий.
Семен раздал черно-белые квадратики компании и последним вошел в здание. Билетер, нескладный низенький мужчина с очень старым лицом, внимательно изучил бумажку, словно ожидал увидеть подделку. Затем он крякнул, осмотрев посетителя с ног до головы, и удрученно сообщил:
— На ваш рост костюмов не заказывали, таких переселенцев мало. Если вы хотите насладиться фильмом в полной мере, вам придется взять удлинители для рукавов и брюк.
— Обойдусь, — буркнул Семен и в последний раз окинул площадь перед кинотеатром. Внутри огороженной территории и впрямь не было людей его роста — самый высокий мужчина не выше ста семидесяти сантиметров. Красные флажки ограждения парусили и громко перешептывались с погодой.
«Прямо как волков загнали. Или нет — как скот, — подумал Семен. — Отличный племенной скот, все экземпляры правильного размера и веса».
В раздевалке толпа народа распадалась на два больших хвоста: в женскую и мужскую раздевалку. Дамы, к удивлению Семена, совсем не капризничали и не пытались похвастаться нарядами перед другими. Действительно, какая разница, если через пять минут все будут одеты совершенно одинаково: в черные резиновые, похожие на экипировку для дайверов, костюмы с вшитыми электродами, и маски с разноцветными линзами. Стоит ли для такого случая выгуливать из дома вечерние платья? Все равно они будут уныло лежать комком тряпья в алюминиевом шкафчике, охраняемые белым трехзначным числом и магнитным замочком.
— Артур, а тут написано, что фильм «научно-популярный», — возмущенно фыркнула Лена, заглядывая в билет.
— Не обращай внимания, сейчас все фильмы про динозавров называют так,— прохрипел Сонев, пытаясь удлинить ремешок маски. Арамидное волокно скрипело и пружинило, но никак не хотело вылезать из-под пластика пряжки. Для Семена, напротив, ленты пришлось укорачивать — и это стало для него неприятной неожиданностью. Ганглин привык быть большим. Покупая одежду залежавшуюся, немодную ровно настолько, чтобы не вызывать у окружающих раздражения, но еще не приобретшую право именоваться красивым словом «винтаж», он знал, что неизменно привлечет внимание в любой обстановке. Обычные люди следят за модой, шагают вместе с ней, пытаются обогнать или наоборот, черпают вдохновение в давно ушедших эпохах — и все для того, чтобы толпа приняла их на равных. Обыватели выделялись, не выпадая из общей картины мира. Семену обособление давалось без каких-либо усилий, одними размерами тела, и это его полностью устраивало. Поэтому знание, что голова его не самых впечатляющих среди населения Луны-17 объемов, далось Ганглину вместе с гаденьким чувством дискомфорта.
— Лена, я читала в сети отзывы — там есть и про любовь, и вообще очень красивый сюжет, — радостно воскликнула подруга. На Маше эмонтокостюм сидел мешком, шуршал при каждом шаге, но она, совершенно не обращая внимания на создающую звуковые помехи экипировку, затараторила, пересказывая чужие мысли. — Археоптерикс Села родился слишком слабым, и большую часть времени проводит во сне внутри остатков своего кожистого яйца. Только в дни больших праздников он может вылезать и находится среди соплеменников. Однажды, в канун рождества, в тот момент, когда выбирали прекраснейшую самку вечера, произошло несчастье — все динозавры оказались парализованы красотой новенькой дамы, и только Села сумел остаться в сознании. Успеет ли он пробудить всех до двенадцатой капли из Фонтана Времени?
— Звучит ужасно, — шумно вздохнул Семен, справляясь, наконец, с капризной экипировкой. — лучше бы пошли на тот фильм, про лунных метаморфов. Это хотя бы триллер, а не рождественские сопли. Ой, простите девушки! — он заметил сникшее лицо Маши. — Я просто люблю, когда мне нервы щекочут. Страшилки про тварей, тревожная музыка, напряжение нарастает…
— Да какой триллер, — бухнул хохотом Артур. Для человека маленького роста он обладал удивительно густым, низким, бархатистым смехом — настолько красивым, что несколько посторонних дам с любопытством обернулись.
«Вот за какие такие доблести его выбрала наша очаровательница Лена! — удрученно решил Семен. — По мне гном, гномом: маленький, кряжистый, слишком часто повторяется и нудит. А вот поди ж ты!»
— Я видел анонс, — продолжил громко Сонев, — обычные, плохо обработанные местные сказки. Дескать, живут на Селене ужасно старые, человекоподобные существа, управляют мыслями и питаются нашими эмоциями. Типа, древние паразиты. Скучнее и выдумать нельзя. Тот, кому может понравиться этот фильм — круглый идиот.
Первый звонок разнесся по вестибюлю, затем легко вздохнули климатизаторы. Густой аромат лесных трав и озона защекотал ноздри — зрителей подбадривали анонсом предстоящих ощущений.
— Заметили, что билеты стоят сущие копейки? — перевел разговор со скользкой темы Семен. — В три раза меньше, чем на Земле — даже в какой-нибудь конголезской деревушке с нас за эмо-фильм содрали бы намного больше. А ведь здесь дольно дорогое электричество, плюс доставка оборудования, аренда земли, я уже не говорю про костюмы и фильмы.
— Это Луна-17, парень, — Артур снисходительно хлопнул друга по спине. — Здесь многое управляется филантропами и просто одержимыми своим делом людьми. Никакой дешевки, но все дешево. Например, в баре ты купишь пиво по себестоимости — заметь, это будет прекрасное свежее пиво, не какая-нибудь завалявшаяся в грузовых трюмах кислятина — и забудь о трестахтпроцентов сверху в счет оплаты перевозки и зарплаты бармена. В боулинг и бильярд вообще можно играть бесплатно. Грамотные тут бизнесмены. Стараются сделать все максимально качественно, себе в убыток — лишь бы привлечь еще поселенцев. А вот когда народу на планетке наберется приличное количество, тогда конечно, можно и цены задирать.
— Тогда порядок, — повеселел Семен. — Я здесь с первого дня все искал подвох: не может же быть хорошо и настолько дешево. А оказывается, это филантропия плюс пять процентов годовых в будущем. Очень мило и современно. Жаль, что мало кто из бизнесменов может себе позволить так вкладываться во время — все желают прибыль сейчас и сразу.
— На бесконечную дармовщину я бы не рассчитывал, — кивнул Сонев. — Да и сейчас есть ограничения — кино, вино и прочие удовольствия только в выходные. В понедельник ты даже в пивной бар не достучишься. Закрыт.
Ганглина так осторожно тронули за руку, словно пытались вмять воздух в пухлую резиновую плоть костюма. Отчего-то это слабое прикосновение родило в электрических нервах экипировки сильное возмущение — рукав съежился, и кожа Семена испытала неприятное ощущение легкого ожога: будто заросли земной крапивы хлестнули предплечье. Раздался второй звонок.
— Простите, вы еще не надумали надеть удлинители? Это бесплатно, — сказал старенький крепыш в розово-черной униформе кинотеатра. Если бы не коротенькая бородка, его можно было принять за брата-близнеца того человека, который столь дотошно проверял билет у Семена.
— Ну уж нет,— брезгливо ответил Ганглин. — Мне и костюм-то дали самых зачуханный, из запасника. Бог его знает, сколько колоний бактерий, навеки поселившихся в складках, пойдут сегодня войной на мой иммунитет. А уж ваши удлинители наверняка собрали всю враждебную микрофлору планеты с момента ее зарождения.
— Все костюмы прожаривают ультрафиолетом, — бесцветно прошелестел работник. — А без дополнительных насадок вы не сможете насладиться фильмом в полной мере. Например, очень трудно ощутить полет: нужно, чтобы все тело включалось в эмо-процесс.
— Значит, переживу как-нибудь вечер без полетов, — усмехнулся Семен.
— Вы не знаете, от чего отказываетесь,— слабо возразил работник. — У летающих организмов своеобразное чувство сопротивляющегося воздуха — легкое покалывание в перышках, а они, сами понимаете, занимают всю поверхность крыла, до самого кончика.
Служащий демонстративно царапнул воздух когтистым пальцем.
— Не хочу, — жестко отрезал Ганглин. — И так два часа потеть в костюме, а вы мне дополнительные кандалы всучить пытаетесь. Что там, в этом кино, кроме полетов — ничего приятного?
Озон и трава. Запах обволакивал, сворачивался в уютный кокон, в который едва проникали вздрагивания стеклянных колокольцев.
— О нет, — удивился черно-розовый. — Удовольствие вы получите в любом случае, просто без костюма можете его не запомнить.
— Ну и хватит об этом. Уже третий звонок, и если вы не хотите, чтобы я пропустил начало фильма…
— Вам в зал номер два. Приятного вам просмотра!— работник низко поклонился, и Ганглин, кивнув, поспешил в темнеющий пурпурной дымкой зал.
Усевшись на место( он галантно уступил кресло Маше — за ее собственным расположилась дама с таким огромным ридикюлем, в который можно было бы спрятать всю Машу целиком) и отвоевав у соседской сумки право нормально откинуть спинку, Семен понял, что холодные металлические иголочки — не лучшая подставка для рук. Кургузые рукава эмонтокостюма едва закрывали локоть, а все остальные ощущения подлокотники честно транслировали незащищенной коже рук, причем без перевода на понятный телу язык — сплошные электрические разряды, отчего-то вызывающие странный кислый отзвук на вкусовых сосочках языка. С ногами вышло и того хуже — низ кресла заканчивался сплошной металлической пластиной, раз в минуту выдающую сильную вибрацию вместе с ощутимыми перепадами температур, большей частью — игра шла на понижение, и прижиматься к этой дребезжащему морозильнику не было никакого желания.
Пытаясь рассмотреть детали сидения, а куда больше для того, чтобы найти способ устроиться на кресле с максимально доступным комфортом, Ганглин снял с лица маску и бросил ее на шипастую ткань сиденья. Странное дело — лицевой доспех не удержался на ровном сидении, а довольно резво заскользил к краю, а затем и вовсе сполз на пол, будто и не было сопротивления материала, и вообще, не существовало никакой физики. Семен обернулся, посмотрел за спинку сидения — может, там затаился огромный монстр, своим дыханием крадущий завалявшиеся на креслах предметы? Но за спинкой была лишь объемистая дерматиновая сумка в крупных маках, остро пахнущая зеленым луком, хлебом и еще какой-то снедью. На полу под ногами Ганглина тоже не таилось никаких чудовищ — тем не менее, маска, подмигивая по очереди то красным, то синим стеклышком, упрямо ползла к концу ряда. Она слегка вздрагивала, встречаясь с ногами зрителей, и смешно подпрыгивала вверх, словно подбрасываемая потоками воздуха. Так осенний ветер гоняет по улице листья: сначала он выдает слабое дуновение, отчего можно наблюдать вялый полет желтых объявлений осени, затем сильный плевок воздуха, и вот, давно получивший отметку о прибытии кленовый лист допрыгивает до середины спины прохожего, и остается висеть там, прямо на влажном темном сукне теплого пальто.
Преодолев все препятствия, маска добралась до центрального прохода, где ее заглотала приличных размеров дыра в сером ворсе покрытия. Впрочем, через секунды никакого голодного отверстия уже не было — только толстые, круглые на кончиках нити, похожие на пальчики младенцев, апатично всколыхнулись и застыли.
— А у нас принято сдавать очки на выходе! — обиженно заявил Семен, обращаясь неизвестно к кому. — Может, это не прогрессивно, зато во время сеанса никто твои глаза и уши не украдет.
И совсем жалобно добавил:
— Между прочим, как раз эта штуковина была мне впору!
Он толкнул в бок Артура.
— Представляешь, моя маска от меня уползла! Что делать-то теперь? Другую принесут, или самому за новой идти в раздевалку?
Но друг отреагировал на слова Ганглина странно. Вернее сказать, никак не отреагировал — не только не повернул головы и не произнес какой-нибудь приличествующей моменту нотации, а даже не шелохнулся. Он царственно восседал в своем кресле, надутый и важный, с поджатыми тонкими губами и огромными стеклянными заменителями глаз: не дать, ни взять — жаба на болотной кочке.
Семен повернулся к Маше — но слова так и не сорвались с его губ. Если по лицу девушки, вернее, по той малой части, которая не была скрыта экипировкой нельзя было ничего прочитать, то тело выдавало ее эмоции полностью: напряженные до белизны костяшки пальцев, сжимающие подлокотники, левая нога выпрямлена в колене и задрана вверх, правая вжата в пол с такой силой, что на месте работников кинотеатра Семен не стал бы восстанавливать погибший ворс, а просто наклеил новый кусок ковра.
Ганглин огляделся и ему стало не по себе. Отсутствие технических звуков его не удивило — объемные звуки звук, включая низкое уханье сабвуфера и редкие сторонние спецэффекты, вроде выстрелов где-то вдали, транслировались в наушники; это нововведение оказалось удобным и его мгновенно освоили все кинотеатры. Но в зале стояла абсолютная тишина, и это было странно. Чесаться, крутиться, громко хрустеть одуряюще пахнущим попкорном, хлюпать сладкими напитками — обычные действия большой компании случайных людей, собранных перед экраном. Люди считают себя обязанными делать все, что мешает любителю кино наслаждаться просмотром: шуметь, шуршать, шипеть, чавкать, громко смеяться и канючить — короче, производить сторонние звуки, те самые, которые остаются в памяти от посредственного фильма и снижают удовольствие от хорошего. Проклятие любого кинозала, ложка дегтя, расплата за хорошее качество визуализации.
Все это в зале «Старого метаморфа» отсутствовало. В странных, противоестественных для живых людей позах — с напряженными мускулами, задранными ногами, прилипшими к подлокотникам мучительно скрюченными кистями — замерли даже дети. Никто, из присутствующих в зале не шевелился.
Ганглин попытался растолкать друга.
— Эй, ты что, умер там? Что происходит?
Артур не отозвался. От силы, с которой Семен пытался тормошить Сонева, давно бы сдалось бронированное стекло банковской кассы, стронулся с места карьерный «Caterpillar». Каменный всадник, который с весьма мрачным лицом душил известную лишь воспаленному сознанию скульптора лунную тварь на центральной площади, плюнул бы на обет неподвижности, приличествующий любой уважающей себя статуе. Да что там — даже старинный дубовый комод, любимец пожилых дам, набитый женской одеждой всех фасонов и временных эпох, давно завалился бы на пол, не выдержав натиска.
Артур Сонев даже не шелохнулся. Семен мучительно вспоминал способы опознания живого человека, усвоенные когда-то на уроках по выживанию — по «человеконеделанью», как шутили его школьные приятели. Первым делом советовали проверить дыхание, для чего предполагалось поднести объекту исследования к носу зеркало, любое другое стеклышко или хотя бы собственную руку. По выходящему пару можно было уверенно резюмировать, что человек, скорее, жив.
Зеркала у Семена не было. Теоретически, зеркальца были у Лены, должно было быть и у Маши, но прикасаться к сумочкам он брезговал — Ганглину чудилось что-то недостойное в обыскивании вещей беззащитных девушек. Мародеры и гробокопатели, некрофилы и потрошители склепов — даже в компьютерных игрушках Семен избегал пользоваться услугами этой веселой братии, а в том, что сейчас обыск сумки похож разудалый грабеж могильников, Ганглин не сомневался.
Он сунул под нос Артуру собственную лапу. Минута, другая, все они сейчас тянулись мучительно долго, а переживались как полновесные часы. Однако, полная безвестность не желала отступать. Ожидание затягивалось, а с ладонью ничего не приключалось — ни влаги, ни едва заметного дуновения, ни даже тепла от лица друга не исходило. Семен вжался ухом в грудь Сонева, но и там не обнаружилось никаких признаков жизни. С тем же успехом можно было слушать кресло за Артуром.
Ганглин сорвался с места и рванул к выходу из зала. Факт, что он не утратил способностей передвигаться, обрадовал Семена: где-то в глубине души, на том уровне сознания, куда без крайней нужды не заглядывают, уже успела прорасти уверенность в том, что обездвижение постигнет и Ганглина — просто кара была слегка отсрочена. Пробежав восемнадцать рядов, заполненных несимпатичными изваяниями зрителей, он налетел на дверь — ну разумеется, фотоэлементы не умет реагировать на спринтеров. Семен отошел пару шагов назад и снова приблизился к проему, но открывать перед ним проход никто не спешил. Еще одна попытка, вялое топтание взад-вперед прошла без толка — выходить было некуда. Ганглин принялся продавливать себе проход, по миллиметру расширяя отверстие меж двух пластин сатинированного серого стекла, каплю за каплей, с неприятным царапающим звуком и выворачиванием рук в суставах. Ноготь на указательном пальце правой руки сдался первым: саднящей болью он сообщил о своей капитуляции телу, и довольно поспешно проступил ободок крови. Однако и проем увеличился — теперь в него могла протиснуться сильно исхудавшая кошка. Семен навалился корпусом, вжался в дыру, за которой кончалась власть озонированного воздуха зала, и, наконец, со стоном провалился в слепящий синеватыми лампами коридор.
В конце длинной кишки, напоминавшей после темноты зала странную вытяную операционную, вальяжно развалились на стульях охранники. Простые ребята с нетронутым интеллектом лицами, грубо выточенные, кряжистые, «заготовки для примитивных работ», как любил презрительно обозначать социальный статус подобных особей Ганглин, втайне гордящейся своей эрудицией и иронией — сейчас же общения с ними Семен вожделел больше, чем с первыми умами планеты.
— Парни, там такое творится! Даже не знаю, как рассказать. Там все окаменели! — он кричал, с шипением и бульканьем, как забытый на плите суп. Прерывистое дыхание, бешеный ритм напуганной сердечной мышцы, густой туман перед глазами — казалось, что, по меньшей мере, Ганлин только что взобрался по пожарной лестнице на смотровую вышку.
Молчание — плохой ответ тем, кому беседа нужна для успокоения души, но именно тишина последовала за сбивчивым криком Семена.
«Спят они, что ли, с открытыми глазами? — неуверенно подумал он, и тут же одернул сам себя. — Да у этой братии сон в любом положении — доблесть. Конечно, спят!»
— Эй, похоронная команда! Просыпайтесь, там беда! Понимаете, беда! Да что с вами церемониться, расселись тут…
Семен рванул за воротник ближайшего к нему парня. Розовая материя, против ожидания не затрещала от натяжения, а обнаружила резиновую упругость — материал послушно удлинился в том направлении, в котором его тянули, а когда Ганглин ослабил руку, воротник так же легко вернулся к исходному состоянию. Да и на ощупь это была вовсе не хлопковая сорочка, как мнилось до прикосновения, а мягкая пузырчатая ткань, многослойная высокотехнологичная упаковка для тела. Ганглин осмотрел охранников, и с ужасом обнаружил, что их одежда двигается — пульсирует и съеживается, волнообразно дышит, плотно сжимает горло — то ослабляя, то усиливая давление. Как гигантский удав, как хищный зверь, пожирающий обезволенную добычу.
Униформа кинотеатра только с виду отличалась от экипировки зрителей. Она имитировала хлопок и джинсу, придавала строгость и внушительность, сообщала, о постоянной, а не временной причастности к месту. На деле, это был все тот же эмонтокостюм.
— Парализованы! — прохрипел Ганглин, и, откашлявшись, снова попробовал голос. — Парализованы!
Он рванул на себе застежки и снова сломал ноготь, уже на второй руке. Попытался разодрать пластиковую молнию горячими от напряжения пальцами, отвернуть рукава, залезть ногтями в вырез на горле, просто добраться до кожи под куском раскрашенной резины — и понял, что это невозможно. Ткань словно вросла в тело. Она жила: шевелилась, вызревала островами пузырей, улыбалась складками, змеилась, ластилась. Все это едва различимо, с пары метров и не рассмотреть, и все же это было, было. От мысли, что костюм может привести программу к логическому концу, довершить дьявольский ритуал превращения живого в мертвое, Ганглин похолодел. Каждая клеточка тела, переполненная адреналином до натяжения плазмалеммы, кричала — беги, двигайся, докажи, что ты можешь, что ты живой!
Кричать не было никакой необходимости, но Семен помчался вперед, громко вопя, как защитную мантру:
— Парализованы! Окаменели! Парализованы!
На полпути он сообразил, что взобрался на второй этаж здания. Туда, где располагался крошечный буфет, торгующий двумя сортами воздушной кукурузы (сладкая за сто монет, соленая семьдесят пять, стаканы одиночные, двойные, порция «Супергигант»), каменными чипсами в прозрачных пластиковых тарелочках с тремя отделениями для соусов, оранжадом и ментоловой газировкой, жвачкой, миниатюрными стеклянными бутылками пива, и бог его знает, чем еще. Где-то тут были и крепкие напитки, но по негласному правилу тех развлекательных заведений, которые можно посещают всем семейством, не оставляя за бортом даже грудных младенцев, весь серьезный алкоголь прятали от случайных и даже весьма придирчивых взоров.
Запах разогретого сахара висел над кассой. По ту сторону прилавка, на высоком неудобном табурете, хмурилась сухонькая старушка, с синими, как морозное утро, кудряшками и сведенным в куриную гузку ртом. Лицо ее было смутно знакомо — в одно касание мысли Семен удивленно осознал, что старушка точь-в-точь совпадает чертами лица с билетером и тем назойливым господином, упорно советовавшим ему подогнать костюм по росту. Это совпадение не вызвало у него долгих сомнений: мало ли на свете существует похожих друг на друга людей, а уж случаев, когда ближайшие родственники заняты в одном бизнесе он и сам мог припомнить не одну дюжину. И снова эта омерзительная резиновая плоть, на сей раз выдававшая себя за розовый крахмальный фартук и черный брючный костюм старинного дамского покроя. Задавать вопросы буфетчице Ганглин не пытался: просто осторожно обогнул женщину и сунул руку под прилавок — самое священное место любого торговца.
Заветная бутылка нащупалась не сразу — коробка с виски, ужасно липкая на ощупь, располагалась в самом дальнем углу воистину бездонной полки. Заваленная всевозможным сладким хламом, в котором не разбирается никто, кроме маленьких детей и производителей конфет, выпивка собиралась погибнуть от отсутствия к ней интереса, под тяжелым культурным слоем ярких неоновых фантиков. Семен с трудом вызволил мятую жестяную коробку, в которой обнаружилась бутыль с антрацитовыми боками и надписью «Octomore», выполненной на матированном стекле с полным презрением к вычурности, да вообще без уважения к каллиграфии. Прописные буквы, абсолютно прямые, без засечек и петелек, даже без траты на них какой-либо краски — только знаки гладкого стекла на искусственно припыленной поверхности. Напиток снобов, скучающих на своих виллах, молодой молт с самым сильным торфяным вкусом, который сумели выдумать шотландские винокурни — об этом виски Ганглин читал в каком-то развлекательном журнальчике полгода назад, в рубрике «Элитные удовольствия». Цена выпивки была непомерно высока даже на Земле, и на Луне-17 даже самый отъявленный филантроп не сумеет сделать пару глотков этой амброзии дешевле.
Руки Семена дрожали. Не дыша, он свинтил колпачок и нежно, боясь растревожить ароматы болотных чар далекой Шотландии, наклонил горлышко над пластиковым стаканчиком, выуженным из тех же бездонных глубин буфетного алтаря. Жидкость не всколыхнулась. Он осторожно встряхнул бутылку, и еще раз, уже заметно грубее, затем принялся трясти ее, как детскую погремушку — но не получил даже жалкой струйки. Темная стенки не позволяли разглядеть напитка, но тяжесть в руке вполне уверенно сообщала: бутылка не пуста.
Ганглин с рычанием отбросил сосуд на затертый пластик прилавка. Капля янтарной влаги из зависшего над полом антрацитового горла священного грааля, мусоря искрами, вылетела и спланировала на пол — и рассыпалась крошечными стеклянными осколками. Тогда Семен подставил под бутылку стакан…
… он успел пробежать подземными коридорами в соседнее крыло здания, и убедиться, что люди окаменели и в нем. Семен подумал, что…
… вернулся, обошел все подсобные помещения, узнал, что они заперты, и лифт не работает…
… пытался снять костюм…
… в местных заведениях так популярны переходы подземные, и вообще, все здания построены, как раздутые до невероятных размеров кротовые холмики…
… нашел металлическую трубу, пытался вскрыть им раздевалку, чтобы добраться до телефона, запертого в ячейке…
… пытался снять костюм…
… пробежал все коридоры здания, в темном туннеле с тусклыми лампами обнаружил запасной выход, заваленный разным строительным хламом. Там он…
… ботинок, тумба и кожаное кресло не способны пробить оконное стекло…
… никаких служебных телефонов и экстренных кнопок. Рванул в вестибюль, с удивлением выяснил: оказывается…
… пытался снять костюм…
… клялся, что больше никогда не будет ходить в кино, проводит Машу домой и попросит телефон, а затем пригласит…
… привела к тому, что выходов без магнитных замков и электронных доводчиков, обычных для любого земного строения распашных дверей не осталось…
… пытался снять костюм…
… на крышу нет выхода, но можно проникнуть через шахту грузового лифта. Дурацкая мода завозить оборудование вертолетами…
… жалел, что прочитал анонс про метаморфов. Из-за него он возненавидел свое тело — оно неспособно…
… пытался снять костюм…
… прогуляться по парку, где воздух наполнен настоящим пурпурным туманом, а не суррогатом из проектора…
…. стать бабочкой или хотя бы ужаться до размеров змеи, а затем сбежать через вентиляционную шахту…
За три часа, или четыре, или все девять — Ганглин не доверял внутреннему счетчику времени, накапало две трети стаканчика виски. Делать глоток было страшно, и уже не потому, что бутылка слишком дорога и возможности расплатиться за такую роскошь он не видел. Семен боялся, что темную карамель напитка придется грызть, разбивать на мелкие кусочки, обсасывать колючие осколки, и обнаружить, что пытаешься придумать вкус камешку из маминой броши. На такие обманки спокойно реагируют малыши, но взрослому человеку отчего-то нужна твердая уверенность, в том жидкость — это все-таки жидкость. По всему выходит, что дети умнее взрослых: в случае ошибки их разочарование длится не больше нескольких секунд, и вера в свет, в доброту огромного чудесного мира, в бесконечность жизни из-за одного маленького просчета у них не исчезает. Взрослый, осязаемо плотный и понятный мир Ганглина стремительно рушился, и он боялся, что сейчас выдернет последний кирпичик из фундамента реальности, после чего все истает, как струйка сигаретного дыма в холодных сумерках.
Но виски не подвел. Густой, маслянистый, с крепким дымным запахом и легким йодным привкусом, напиток омыл небо, прокатился по охрипшему горлу и ласково смазал желудок теплом. Спокойствие растеклось по телу Семен. Не настолько полное, чтобы снять напряжение последних часов, но приятно расслабляющее мысли.
— Я жив. Скорее, жив, — прошептал он. — И как теперь пробудить принцессу и слуг в замке?
Ему вдруг вспомнилось, что моралист Шарль Перро старательно зачистил сказку от всех непристойностей, которыми снабдили историю средневековые выдумщики, и он нервно расхохотался. Версия освобождения красавицы от летаргического сна в фольклоре была самая прозаическая, а вот поцелуи даже не упоминались. Любопытно, насколько воспитана та сила, что парализовала людей в здании? Предпочитает романтику или цинична до мозга костей? Если, конечно, у нее есть кости и вообще, хоть какой-нибудь облик — в чем Семен искренне сомневался.
Он выпил еще и подумал, что в земных сказках упоминается много случаев удлинения времени, но нет ни одного укорачивания. Мгновенные мутации деревенских дураков в красавцев-царевичей не в счет — достаточно вспомнить, как его самого парикмахер превращает из замурзанного гопника во вполне импозантного мужчину всего за двадцать минут. Зато заснувшими девами, окаменевшими драконами, прикованными цепями к скалам героями мифы и легенды заполнены до отказа.
— Артур прав, стазис бесполезен,— сообщил он неподвижной старушке-буфетчице. — Пойду, попытаю счастья с поцелуями.
Вздохнув, он вернул опустевший стаканчик на стойку и добавил, глядя в выцветшие голубые глаза, подернутые пеленой возраста.
— Мы намного больше любим терять время, чем собирать. Верно?
Веки буфетчицы дрогнули и на миг сомкнулись.
— Моргнула? Надо же, моргнула!
Ганглин едва не кинулся с объятиями к даме. Он ликовал. Сила не всевластна! Она не может остановить бег времени, всего лишь замедлила его. Драконы всегда пробуждаются, цепи рвутся, а принцессы выходят замуж. Сказки перетекают в обычную жизнь.
Краем глаза он заметил, что старая дама медленно поднимала руку.
Он успел сделать шаг, когда настигло чувство, будто бетонная крыша упала ему на грудь. Легкие сдавило, и перед глазами поплыли цветные пятна. Воротник стал узким, совсем крошечным, настолько, что Семен с усилием вскинул руки и ощупал голову — может быть, он растет как Алиса на дне кроличьей норы? Нежное, но ощутимое покалывание электродов под коленками на фоне удушья даже казалось приятным.
***
Старый метаморф действительно был стар. Он не мог изменять свое тело — эта акробатика осталась в далеком прошлом, и уже вытекло из памяти, как много лунных веков нанесло с момента утраты гибкости. Юную звезду на воротник тому человеку, который придумал грим — люди так легко покупаются на свой собственный фокус! Обман обманщиков. Забавно, так уж они устроены! Всего пара капель клея, бородка, синий парик, цветные стеклянные диски в глаза — и ты уже для них нечто иное.
Он медленно снимал с себя костюм билетера и думал о том, что остаток вечера придется провести у Зей-Зангха в бассейне. Бедная женушка — выбрала себе работу в пабе, разорви Вселенную, а там, если за полночь разойдутся, уже хорошо. Хотя, конечно, и времени она получает больше. Для любой женщины нет ничего приятнее, чем иметь в кармане пару-тройку свободных часов.
Пара часов! Этот смешной мальчишка обокрал его на целых двадцать! Но как, как он умудрился растянуть время в костюме? Совершенно непостижимо. Сотворил из песчинки астероид! Его пять минут пришлось оплатить из собственного кармана, вернее, из того запаса, который подарили ему другие зрители. Но разве это не одно и то же? А ведь предлагал улучшить экипировку, и не один раз. Пытался растолковать, что к чему. Смотрел бы мальчик свое кино, радовался жизни, и было бы что обсудить с друзьями! Вот попадается какой-нибудь недоверчивый всякий раз, и ничего с этим не поделать.
Метаморф обиженно закряхтел и присел в кресло. Он задумчиво смотрел на почти пустынную дорогу — ограждающие флажки убраны, и смешные машинки, внутри которых, он знал, прячутся до пяти-шести поселенцев, уже осторожно проведывали улицу. Ехали они очень медленно — в выходные дни всем было строжайше запрещено гонять по центру города, вплоть до депортации за нарушение указа.
Может быть, отказывать тем, кому костюм не впору? Запрещают же люди своим малюткам приходить на вечерние сеансы — об этой особенности он прочитал на кристаллах с фильмами. Так и написано: не для детей! Чем ограничение по росту хуже этого странного правила? И им хорошо будет — и сон не будет удлиняться. Нехорошо, когда муж спит дольше жены. Неправильно это. Старые правила, которые он впитал с энергией матери, не позволяли мужчинам проигрывать дамам в оплате. Это пусть молодые себе позволяют вольности. Они вообще большие выдумщики. Дома строят, а не выращивают, энергию покупают у людей, разбираются в этих денежных земных штучках — кому какую цену назначить — и чтобы недорого, и приличный запасец оставался. И законы поселенцев хорошо понимают, а там саму Вселенную кошмар пожрет!
Метаморф погрустнел. Законы поселенцев, это верно. Наверняка, в них про рост ничего не говорится. И придется все-таки принимать любых зрителей! А где взять деньги им на костюмы? Тут и удлинители едва достал — восемь часов из кошелька долой! Хорошо, что не каждое воскресенье приходят такие дылды, так и вечным сном заснуть недолго. Кошмар! Жена что-нибудь посоветовала бы, но ведь воскресенье, народ, чашки-кружки. Да нет, откуда ей знать —посуда-то стоит недорого. Стазисный навар невелик, зато оборотами свое берет. А тут на целый костюм разоряться.
***
— Сюжет, конечно, тоскливый, и где-то я это уже видел, — размеренно говорил Артур, все больше воодушевляясь. — Но полеты это нечто! Реально по первому классу сделано! Особенно под водопадом, когда на тебя пикирует оранжевая тварь — полный улет! Не ожидал, порадовали. И это еще — на вершине горы, когда когти скользят, и вот–вот свалишься в пропасть — тоже прикольно. Девушки, а правда, что этот ваш бешеный маникюр совсем не помогает? Я, если честно, до сегодняшнего дня думал по-другому. У меня как-то с когтями не складывалось.
—Это не когти, и не бешеный маникюр,— обиженно заметила Лена. — Многим нравится.
— Да я и не говорил, что мне совсем ваши штучки не по душе! Просто странно было: скользишь, скользишь, и вроде как мешает… А должно быть наоборот. Верно, Сема?
— Я совсем ничего не запомнил, — развел руками Семен. — Извини. Будто проспал. Хотя поспал хорошо, все тело радуется. Лена, Маша — вы в глинтвейн никакого приворотного зелья не добавляли? По-моему, мне дозу нужно уменьшить в следующий раз.
Маша тихо хихикнула.
— Нет.
— Значит, с алкогольными напитками придется распрощаться на время. Так отрубиться после бокальчика подогретого вина — это моветон. Мария, вы любите кофе по вечерам? Я знаю одно потрясающее местечко. Там подают и кофе, причем, весьма недурственный.
Ганглин внутренне возликовал, когда Маша приняла его приглашение.
***
Старый метаморф отвернулся от окна и улыбнулся сам себе. Он любил, когда удовольствие получали все зрители. Даже упустившие свойшанс во время сеанса. Даже скептики. |
Рассказ открыт для комментариев