***
Конвейер работал с мерным гудением. Его резиновая поверхность черной лоснящейся змеей возникала из одной стены и через два десятка метров скрывалась в противоположной. Механический Уроборос, обвивающий гаечный цех завода металлоизделий «Красный Втулху» и символизирующий непрерывность и цикличность рабочего дня, неторопливо скользил по отполированным до зеркального блеска направляющим роликам, и слегка поскрипывал в такт одному ему слышной музыке.
Рабочий-творец первой категории Элохим с привычной сноровкой заполнял конвейер надлежащими изделиями. Некоторое время он пристально смотрел куда-то в пространство, затем морщил лоб и резко выдыхал через нос – на ленте транспортера прямо из воздуха появлялись пять аккуратных шестигранных гаек. Элохим бросал на них мимолетный взгляд, как обычно не находил изъянов, и снова концентрировался на акте творения. По правую руку от него точно так же морщился и пыхтел творец Лаван. Если быть точным, то Лаван морщился и пыхтел намного сильнее Элохима. До первой категории старый друг не дотягивал и потому акты творения получались у него более натужно, да и гайки частенько выходили с брачком. А еще Лаван был болтлив. Вот и сейчас Элохим всей правой половиной тела ощущал, что приятель снова не прочь завести беседу. Первые фразы уже готовы были сорваться с языка, но пока что Лаван изо всех сил крепился, и Элохим решил воспользоваться временной отсрочкой для того, чтобы выполнить обязательную дневную норму.
До заветного числа оставалось уже не так много, когда Лавана все-таки прорвало. Он сотворил четыре слишком густо смазанные солидолом гайки (на пятую уже не хватило концентрации) и запустил пробный шар:
– Слышал новость? В Восточном уделе нашли новый вид жука.
– Велика новость! Ты ведь, наверняка, слыхал об эволюции? Даже мы, млекопитающие, постоянно развиваемся и меняемся. Что уж говорить о насекомых…
– Да в том-то и дело, балда, что этот вид вообще не похож ни на один из существующих! Принципиально новый! И в единственном экземпляре!
Элохим вымученно вздохнул. Разговор явно клонился к излюбленной теме Лавана:
– Кто тебе это сказал?
– Ну… Я в субботу заходил на собрание…
Элохим яростно выдохнул, и новая порция гаек с такой силой шлепнулась на конвейер, что две из них, жалобно позвякивая, укатились прочь:
– Ты что опять ходил к этим сектантам? Лаван! Мы сотню раз спорили и дважды ссорились на эту тему! Не бывает никакого животворения! Этого не было, нет, и не будет!
– Но почему?! – голос Лавана поднялся до верхнего регистра, как бывало всегда, когда он не на шутку сердился. – Почему ты так безапелляционно это отрицаешь?
– Потому что это не возможно! Мы можем сотворить любой металл, сплав или камень, можем придать им нужную форму, как, например, вот этим гайкам из легированной стали! Но не можем сотворить даже деревянное полено! Потому, что оно когда-то было живым!
– Но почему?! – вопросил Лаван безобразным фальцетом.
– Да потому что эволюции это не нужно! Паук творит для себя паутину, птица может создать кучу веток для гнезда, волк – ловушку, чтобы поймать зайца. Человек в результате эволюции получил возможность сотворить любой простой неодушевленный предмет. А теперь представь, что будет, если вместо паутины паук сотворит для себя муху и съест ее за обедом?
– Ну и что? – обиженно насупился Лаван.
– А то, что настоящая, не сотворенная муха останется не съеденной. И даст потомство. А все ее потомство выживет. Потому что остальные пауки тоже перестанут творить паутины и примутся штамповать для себя мух. Что нас ждет в таком случае? Экологическая катастрофа.
– Хорошо, а человек?
– Что человек?
– Человек в результате эволюции может научиться?
– Нет! Я уж скорее поверю в животворящих пауков! В результате эволюции наши далекие обезьяньи предки, до этого умевшие сотворить только кусок увесистого камня, чтобы сбивать бананы, обрели разум. Развитие мыслительных способностей и общества породило новые критерии выживания, требующие новых инструментов. Так мы пришли к возможности осознанного мультитворения, обеспечившего расцвет нашего вида. Но если бы человек получил возможность творить живое – нашему миру настал бы конец.
– Не вижу связи…
– А ты подумай… Только про гайки не забывай! Ты уже вторую партию без резьбы гонишь!
– Ой! – Лаван сосредоточился на работе, а Элохим без явной надежды на успех продолжил увещевать жертву сектантов:
– Человек, обладай он способностью творить живое, никогда не остановится! Он сотворит лошадь, чтобы ездить, корову, чтобы получить молоко и мясо, и жену, чтобы как следует это мясо готовить. А потом ему станет сытно, комфортно и скучно, и он начнет творить не для выживания, а для удовольствия!
– Но разве это плохо?
– Ты даже не представляешь насколько. Посмотри на созданные нами произведения искусства. А теперь представь что всех этих ужасных монстров, прекрасных дев и абстрактные фигуры можно сотворить! Представь себе художника, который с утра до вечера дает жизнь гигантским слонам на паучьих ногах, ужасным мягким людям без позвоночника с виолончелями в руках или каким-нибудь кошмарным гибридам льва, коня и спящей женщины? И выпускает это все на улицу! Полюбуйтесь, сограждане, на мой акт творения! А по улицам и без него уже летают мужские гениталии с крыльями бабочек, бродят зеленые призмы в костюмах полицейских, шныряют детские головы на тараканьих лапках и еще Эшма знает кто. И все это начнет плодиться и размножаться, пожирать посевы и пахарей, блевать кислотой, писать кипятком и испражняться радугами! Конец света нам обеспечен. И именно поэтому, эволюция ни за что не допустит животворения. Вот так-то дружище…
Последние слова Элохима заглушил гудок:
– Все, рабочий день закончен! И из-за твоих дискуссий, я едва успел выполнить норму…
– А я, кажется, не успел…
– Вот и будет тебе наука… Конвейер для досужих разговоров не место… Кстати, как жук-то выглядел?
– Какой жук?
– Ну тот, необычный, которого поймали?
– А-а-а… Представляешь, золотой весь и ног семь… Шесть где положено, а седьмая прямо из головы торчит…
– Жук-носоног…
– Что?
– Да нет ничего… Слушай, я, наверное, сегодня в шекхар не пойду…
– Ну и зря! Там сегодня Дов день рождения празднует…
– Обидно… Ну ничего не поделаешь… Дела!
Элохим с хрустом потянулся и невозмутимо отправился в раздевалку.
***
Усталым шагом честного труженика Элохим дополз до крыльца своего дома. Остановился на пороге, не спеша вытер ноги о половичок и вошел. Внутри жилища его поведение разительно изменилось. Элохим быстро взбежал по ступенькам в спальню и остановился возле стоящего на прикроватной тумбе просторного террариума. Паук-птицезад невозмутимо топорщил украшающие мохнатое брюшко павлиньи перья, стрекоза-коромысло уцепившись за декоративную корягу покачивала закрепленными на кончиках крыльев миниатюрными хитиновыми ведерками, над которыми вились бражники с хоботками в виде пивной кружки. Время от времени, то один, то другой бражник зачерпывали из ведерок полные кружки ферментированного нектара. Вся остальная живность, названия которой он не всегда помнил, была на месте. Кроме проклятого носонога. Каким образом ему удалось сбежать? Наверное, вчера вечером, во время кормежки… Н-да… И надо же ему было попасться на глазах сведущим людям… Не уследили, дармоеды… И Хейлель куда-то запропастился…
Элохим прошел в комнату для омовений, сотворил себе полную ванну горячей воды. Немного постоял над ней, глядя на поднимающийся парок, после чего решительно превратил всю воду в вино той же температуры. Присел на край ванны, зачерпнул полную мыльницу свежесотворенного глинтвейна, отхлебнул и задумался.
Злосчастный жук был первым живым существом, сотворенным Элохимом. И Лаван сыграл в этом далеко не последнюю роль. Сколько раз, набравшись пивом в заводском шекхаре они заводили извечный спор о невозможности творения живых существ. Сколько раз, захмелевший Элохим с жаром доказывал другу абсурдность и необоснованность его веры в животворение. Все было тщетно! Упрямый Лаван был глух к доводам логики. В тот день они в очередной раз крупно поссорились, доказательством чему служил заплывший глаз Лавана и вырванные с мясом пуговицы на рубашке Элохима. Вернувшись домой, злой, как Эшма, Элохим в сердцах пнул кресло и, продолжая дискуссию с отсутствующим другом, заплетающимся от злости и пива языком провозгласил:
– Черт с тобой, проклятый упрямец! Сейчас я докажу тебе что это невозможно! Смотри, сейчас я попытаюсь сотворить для тебя живое существо. Пусть это будет жук! Золотой жук с ногой на голове! Абсолютно необоснованный с точки зрения эволюции! Такой же необоснованный, как твоя глупая вера! Ну, смотри же!
Элохим вперился налитыми кровью глазами в журнальный столик, сконцентрировал всю свою злобу и обиду и резко выдохнул.
– Ну вот! Видишь ты где-нибудь…
Элохим осекся на полуслове и медленно осел на пол. По журнальному столику проворно поползла крупная золотая капля. Жук добежал до края столешницы, немного помедлил и стал спускаться. Сорвался, зацепился за край седьмой, растущей из головы, ногой и повис, беспомощно раскачиваясь. Вместе с ним, балансируя между безумием и абсолютным безумием, раскачивался несчастный разум Элохима.
Наутро, разглядывая деловито снующего по сотворенному на скорую руку террариуму жука, Элохим еще раз повторил про себя все доводы, которые он приводил Лавану. Все было верно. Все было абсолютно логично. Все было единственно правильно. И в то же время носоног (как окрестил невиданного жука склонный к каламбурам Элохим) опровергал блестящую логику одним своим существованием. Да что там логику! Своей седьмой ногой жук наглым образом попирал сами основы мира. Непререкаемый закон эволюции.
– «Это просто не может быть правдой!» – увещевал Элохим торжествующего в своей голове Лавана.
– «Но это правда!» – вопил воображаемый Лаван победно сверкая подбитым в драке глазом.
– «Я не верю! Я не создавал его! Он просто случайная мутация! Ошибка природы, которая заползла в мой дом! Или чья-то глупая шутка!»
– «Но ведь ты описал его перед творением»
– «Возможно, я сперва увидел жука, а потом дал его описание... Да! Так и было! В конце концов, я был пьян, и память подводит меня»
– «Тогда попробуй создать еще что-нибудь! И если не получится – ты прав. Но если получится – тогда прав я!»
– Ладно, Лаван. – пробормотал Элохим, – Сейчас я докажу тебе... Я хочу сотворить новое живое существо! И по праву творца нарекаю его… Жуком-самоедом!
Через мгновение в террариуме появилось новое существо. Средних размеров черный жук с мясистыми лапами и огромными челюстями. Жук деловито поднял правую переднюю лапку, ощупал ее усиками, после чего принялся стремительно поедать. После того как жук насытился, начисто отгрызенная лапа, в полном соответствии с замыслом Элохима, немедленно отросла по новой.
Воображаемый Лаван разразился гомерическим хохотом, а Элохим вытащил из бара литровую бутылку крепкого кукурузного дистиллята, машинально сотворил внутри нее пять ледяных кубиков в форме шестигранных гаек, и вдрызг напился, перед этим позвонив на работу и первый раз за пятнадцать лет сказавшись больным.
Весь оставшийся день пьяное сознание Элохима отчаянно боролось с действительностью. Временами он верил в происходящее и тогда с ужасом ожидал, что законы эволюции немедленно вычеркнут из книги бытия досадную ошибку, которой он являлся. Временами ему удавалось убедить себя, что все это ему примерещилось, но жуки в террариуме тут же опровергали это заблуждение. Временами он достигал с действительностью заманчивого компромисса: все это было, но уже прошло. Это был случайный всплеск сверхчеловеческих способностей, который больше никогда не повторится. Умиротворенный Элохим выпивал рюмочку дистиллята и ложился спать. Чтобы через секунду вскочить, подбежать к террариуму и в качестве проверки сотворить еще одно замысловатое насекомое. И душевные муки, словно конвейер-уроборос, начинали новый виток.
Здесь бы и закончилась наша история, но Элохим был мудр и умел смиряться с обстоятельствами.
– «Если что-то пошло не так и с этим ничего не поделаешь – расслабься и получи удовольствие» – сформулировав этот постулат, Элохим успокоился и принялся исследовать свои новые способности. Он сотворил несколько странных жуков, скорпиона с бутоном розы вместо жала, трех пауков (птицезада, пиццееда и выпейяда) и двоякодышащую рыбу, которая умела дышать не только ртом, но и его прямой противоположностью. С рыбой вышел большой конфуз. Оказалось, что для любого типа дыхания ей необходима вода и несчастная преставилась, прежде чем Элохим сумел осознать свою ошибку.
После этого Элохим пообещал себе быть осторожным, но тут же нарушил обещание, увлекшись микробиологией и сотворив инфузорию-туфельку, амебу обыкновенную и вирус гриппа. Осталось неизвестным, удалось ли творение инфузории и амебы (в запальчивости Элохим забыл, что у него дома нет микроскопа), но вирус проявил себя буквально через полчаса – у Элохима поднялась температура и жутко засвербело в носу. Однако, что не делается – все к лучшему. В обед Элохим вызвал на дом врача, получил целую неделю больничного, после чего немедленно излечился, сотворив нейтрализующие вирус антитела. Процедура творения антител длилась несколько мгновений, а вот попытка понять, каким образом это ему удалось, заняла остаток этого и весь следующий день. К счастью, вчером его проведал Лаван, и Элохим получил возможность размышлять над проблемой посредством диалога. ***
– Ну вот скажи мне… – изображающий больного Элохим, отхлебнул травяного отвара из чашки, фальшиво кашлянул и продолжил. – Вот, допустим, я тот самый животворец, в существование которого ты веришь. И задумаю я, например, создать антитела, чтобы вылечить себя от гриппа. Как я это сделаю, если не имею ни малейшего представления о том, как эти антитела устроены, да и к тому же об их существовании узнал за час до твоего прихода из медицинской энциклопедии? Ну?
В глазах Лавана начали разгораться яркие искры воодушевления, выдающие всех самозабвенных проповедников. Он поерзал на стуле, неосознанно предавая себе наиболее убедительную позу, и вкрадчиво произнес:
– Так ведь ты творец…
– Ну и что, что творец? Вот когда я творю, например, алюминиевую ложку я четко себе представляю ее размер и форму, и химические свойства материала, и физические, и…
– Ложки не существует…
– Что?
– Ложки не существует… – старательно повторил Лаван и почему-то стал похож на умного не по годам ребенка.
– А это, по-твоему, что? – Элохим помахал перед носом друга только что сотворенной алюминиевой ложкой.
– Это ты.
– Не понял…
– Ты творец и каждое твое творение – суть ты! Потому ложки нет, и не было, а есть только творец и его отражения.
– Ну хорошо. Допустим эта ложка – я. Эдакий маленький алюминиевый Элохим. Но я создал ее, четко представляя, как она устроена! А как же быть с антителами?
– Почти нет разницы…
– Ну как же нет?! – Элохим вскочил и, расплескивая отвар из кружки, заметался по комнате. – Ведь я знаю, как устроена ложка, а как устроены антитела – не знаю. Я даже внешнего вида их представить не могу.
Лаван молча взял с тарелки свежие соты с медом, которые принес больному в оздоровительных целях, и крепко сжал в руках, выдавливая мед на тарелку. После чего сунул комок липкого воска Элохиму:
– Держи.
– Зачем?
– Слепи мне из этого воска, например, э-э-э… кверферный сверфер второй стадии упорядочения грамулинов.
– А третьей степени упорядочения не подойдет?
– Можно и третьей, – милостиво согласился Лаван.
– Прекрати сходить с ума. Никаких кверферных сверферов и упорядоченных грамулинов не существует в природе. Ты ведь только что выдумал эти нелепые слова!
– Да. – Лаван хитро прищурился. – Но ты все равно слепи… Вот как бы, по твоему мнению, могла выглядеть эта штуковина?
– Ты все-таки двинутый, Лаван…
– Лепи!
Элохим с размаху припечатал восковый комок ко лбу друга и торжественно вручил ему получившийся бесформенный блин.
– Вот! Получай… Правда не все грамулины удалось упорядочить, но для первого раза достаточно…
– Совершенно верно, – Лаван с довольным видом утер со лба мед и остатки воска.
– Что верно?
– Именно так и выглядит кверферный сверфер второй стадии упорядочения грамулинов. Только что ты создал его образ, не имея ни малейшего представления о его внешнем виде… А раз до этого никто не знал, как должна выглядеть эта штуковина – она выглядит такой, какой ее сотворил творец. Точно так же ты сможешь создать и оригинал… Попробуй…
– Прекрати нести чушь…
– Попробуй!
– Эшма и все его внебрачные дети с тобой! Получай! – Элохим сосредоточился, резко выдохнул и на макушку Лавана шлепнулся еще один текущий медом восковый блин. Лаван снял его с головы и положил рядом с первым:
– Ну вот, получилось…
– Что получилось? Это просто еще одна лепешка из воска.
– Вовсе нет… Один из этих предметов является кверферным сверфером второй стадии упорядочения грамулинов, а второй – его копией сделанной в тех же размерах и из того же материала.
– Да?! И что же их различает?
– Функции… У копии их нет.
– А у оригинала есть?
– Несомненно…
– И какие же?
– Те которые заложил в него творец…
– Пожалуй, одну я знаю! Этот сверфер создан для того, чтобы шлепать по голове дуралеев! – С этими словами Элохим схватил сверфер, врезал им по макушке Лавана, после чего, не глядя, зашвырнул «прибор» в дальний угол комнаты.
– Вот так же и с антителами, – невозмутимо проговорил Лаван. – Они буду выглядеть так, как задумал их творец, и будут выполнять ту функцию, которую он в них вложит. В данном случае – нейтрализовать вирус гриппа.
– Нот я не знаю, как они должны его нейтрализовать! Я абсолютно не знаю механизма этого процесса!
– А тебе и не обязательно. Ты создал творение, которое есть отражение тебя и твоего замысла. И оно сама найдет средства, чтобы его выполнить. Ведь кроме твоего замысла у творения существует еще и свободная воля! И в этом заключается «почти». В отличие от ложки, живые творения имеют свободу выбора в достижении твоего замысла.
Элохим тяжко задумался. Возразить на эту оголтелую софистику было абсолютно нечем. Но через минуту его осенило:
– Ладно! А вот, допустим, я создал рыбу. Двоякодышащую. Через рот и… какое-нибудь еще место. Но только по невежеству своему не учел, что для атмосферного дыхания ей нужны легкие. Рыба, естественно, подохла. Получается, что я, творец, ошибся и замысел был неправильным?
– А кто тебе сказал, что твой замысел состоял в том, чтобы рыба жила?
– Я тебе сказал! И скажу еще раз: мой замысел состоял в том, чтобы рыба могла дышать воздухом!
– Ты ошибаешься, друг мой. Очевидно, что твой замысел состоял в том, чтобы рыба подохла. И она нашла средства его исполнить…
– Ты нагло подтасовываешь! Приписываешь известный тебе случайный результат, моим замыслам! Или получается, что я сам не знаю конечной цели своего творения?
Лаван улыбнулся с неподражаемым ехидством:
– Позавчера на работе ты создал целую кучу гаек… Знаешь ли ты конечную цель творения каждой из них?
– В деталях, конечно, нет. Но могу предположить, что для каждой из них найдется соответствующий болт и они скрепят какую-нибудь конструкцию.
– А можешь ли ты предположить, что одну из этих гаек уронят в процессе транспортировки, ее найдет какой-нибудь хулиган-мальчишка, и при помощи рогатки выбьет стекло в доме своих соседей?
– Ну, допустим, могу…
– А теперь представь, что эти соседи мирно спали, в то время как газ из неисправной плиты заполнял их жилище? И только пущенная соседским сорванцом гайка разбудила их и спасла от беды? А теперь ответь, знал ли ты, для чего именно творил эту, конкретную гайку?
– Нет… Но то, что ты описал, не более чем случайность.
– Это замысел!
– Чей?
– Творца!
– Но творец – я! А я ни сном, ни духом не ведал, ни о гайке, ни о сорванце, ни о газе!
– Ты, конкретно ты, человек по имени Элохим, с которым я сейчас разговариваю – не творец.
Элохим выпучил глаза от удивления и стал похож на созданную им двоякозадыхающуюся рыбу в ее последние мгновения.
– Приехали! А в чем же ты, грязная пятка Эшмы, столько времени меня убеждаешь?
– Дай мне закончить! Ты не творец, ты лишь малая часть его. Часть, обладающая ограниченным разумом и безграничным умением творить. Простой инструмент, который пользует скрытый в тебе дух творения. Бесконечно мудрый, всеведущий и совершенно беспомощный дух, который нуждается в тебе так же, как плотник в топоре или музыкант в скрипке. Но разве дано даже самому хорошему топору осознать замысел плотника? Разве может даже самая совершенная скрипка извлечь из себя музыку без рук, держащих смычок?
– Прекрасно! Теперь ты утверждаешь что я малая и глупая часть творца, который страдает раздвоением личности… Сейчас мы с моим соседом по этому дурдому, всеведущим духом творения обсудим, что нам со всем этим делать. Эй, дух! Ты слышишь, что несет этот псих? Ну-ка ответь…
– Он не ответит, Элохим... Во всяком случае, не словами…
– Что ж так?
– Дух творения всеведущ и нем. Ведь все, что он знает – истина. А истину невозможно высказать словами и не исказить…
– Ладно, Эшма с ним с этим немым умником! Но раз ты так ловко научился его толковать, вернемся к нашей рыбе. В чем, по-твоему, гениальный замысел ее творения и смерти?
Лаван, не замечая иронии, старательно наморщил лоб, и после продолжительных раздумий ответил:
– Я не уверен, но мне кажется в том, чтобы показать тебе, что творец может убивать так же легко, как и дарить жизнь…. Иногда он может подарить жизнь ради самой жизни, иногда – жизнь ради свершения, а иногда лишь за тем, чтобы последующая за этой жизнью смерть стала для кого-то уроком. Помни об этом Элохим. Помни и никогда не забывай.
– Прекрасное и трогательное окончание нашей философской беседы ни о чем. Будь я действительно животворцем, я бы извлек из нее массу поучительных уроков. Но, к счастью, все, о чем мы тут говорили, не более чем досужий вымысел…
– Конечно, Элохим, конечно… Спокойной ночи и выздоравливай…
***
Из того давнего разговора с Лаваном, новоявленный животворец, действительно, извлек многое. Он, конечно, ни на йоту не поверил в сектантские бредни о всезнающем духе творения, зато сумел подвести шаткую философскую базу под тот удивительный факт, что он способен творить живые организмы, не имея ни малейшего представления об их устройстве и добиваться нужного результата совершенно не представляя механизмов его достижения. Закончив с экзотическими животными, Элохим, как истинный ученый, стал экспериментировать с собственным телом. Плодя разнообразные клетки, он укрепил скелет, нарастил немного мышечной ткани и увеличил (хотя и не заметил от этого существенной разницы) количество извилин головного мозга. Следующим актом творения он породил в организме особый вид клеток иммунной системы – клетки были бессмертны и должны были препятствовать старению, болезням и гибели всех остальных клеток организма. Сразу понять, работают ли новые клетки-доктора, было невозможно, и Элохим решил, по возможности, вернуться к этому вопросу лет через пятьдесят-шестьдесят. Зато его работы над клеточной регенерацией принесли плоды практически сразу. Буквально через два дня после того, как Элохим сотворил внутри своего организма клетки, призванные ремонтировать любой поврежденный участок тела, у него начал расти удаленный пять лет назад коренной зуб. Обретя абсолютное здоровье, а в перспективе и бессмертие Элохим задумался над тем, что творить дальше. Ибо не творить совсем он уже не мог. Что-то в мозгу вырабатывало сладкий наркотик удовольствия от каждого акта творения, а когда он заканчивал свое действие - приходила тоска. Отчаянная тоска по творению. Утолить ее созданием неодушевленных предметов Элохиму не удавалось. Чувство удовольствия не пришло даже от кучи высококачественных нержавеющих гаек и килограммового алмаза совершенной формы и дивной прозрачности. Зато маленький пушистый зверек с коричневой спинкой, кремовым животиком, носиком-пуговкой и огромными круглыми ушами поверг Элохима в эйфорию на добрых полтора часа.
Дом его постепенно заполнялся самыми разнообразными созданиями невиданной доселе внешности. Следить за всем этим хаотично ползающим, летающим, прыгающим и бегающим бестиарием было задачей не из легких, и Элохим просто разрывался между необходимостью ходить на работу и одновременно поддерживать порядок в доме. Несколько раз он порывался рассказать все Лавану, но фанатичный огонек, тлеющий в глазах друга, каждый раз останавливал готовые сорваться с губ откровения. Ведь он, несомненно, поделится благой вестью с братьями по вере, и секта «Благого Всеведующего Животворца» обретет долгожданного кумира. Чего доброго начнут голыми водить хороводы вокруг дома, записывать речения, ловить знамения и приписывать каждому чиху высший замысел творца. А там подтянется пресса, ученые, сумасшедшие ученые и просто сумасшедшие разных мастей. А последними, как обычно, приедут неприметные личности в серых калазирисах и отвезут под белы рученьки на секретный военный завод – творить на благо Родины совершенных солдат и штаммы смертельных вирусов. Нет уж, увольте! Не по Симеону увясло. Да и не верил Элохим в свою целесообразность в этом мире. Вот, хоть убей, не верил. И хотя ткнула носом жизнь в возможность животворения, да не убедила в том, что миру это необходимо. А потому Элохим считал себя досадной ошибкой эволюции, которую она в самом скором времени постарается исправить. Считал и очень этого боялся, не смотря на бессмертие и регенерацию. Она, эволюция, уж найдет способ избавиться от девиации, какой бы жизнеспособной та не оказалась. Впрочем, больше чем возможные козни со стороны эволюции Элохима занимала возможность сотворить разум. Первое в мире разумное существо, не рожденное, но сотворенное по замыслу творца. Да и словом переброситься с кем не помешает лишний раз. Ведь домой с эдаким зверинцем и не пригласишь никого, бросать его надолго тоже не рекомендуется, а на работе за конвейером не до разговоров – обязательную дневную норму даже уникальному засекреченному животворцу выполнять надо…
– Папа! Папа! – маленькая деревянная кукла, карикатурно напоминающая Лавана, только с очень длинным, похожим на сучок носом, настойчиво стучала кулачком по его колену. Элохим нехотя вернулся к действительности, пустил мыльницу в плавание по спокойным водам остывшего вина и нежно щелкнул куклу по длинному носу:
– Чего тебе, Лавантино?
– Хейлель велел позвать в гостиную! Немедленно!
– Что там стряслось?
– Не знаю! Пойдем быстрее! – кукла снова принялась стучать по ноге Элохима березовым кулачком, – Ну, давай! Быстро!
– Ну хорошо, хорошо… Пойдем, посмотрим, в чем дело…
Лавантино был вторым разумным творением Элохима. До сих пор ему казалось удивительно удачной мысль придать березовой чурке внешность его лучшего друга, а так же его непосредственность и упрямство. Не имея возможности пригласить домой настоящего Лавана, Элохим находил утешение, в беседах с его березовой копией, и, надо сказать, основательно привязался к деревянному мальчишке.
А вот с первым, а точнее с первыми своими разумными творениями Элохим поначалу уживался из рук вон плохо. И очень жалел, что обстоятельства вынудили его произвести на свет столь склочных и злобных существ. Снедаемый жаждой произвести на свет разум, Элохим одновременно жутко этого боялся. Одно дело бессловесные твари и невидимые микроорганизмы и совершенно другое – наделенное разумом, а, соответственно, и способностью испытывать душевные муки, существо. Несколько раз Элохим брался за дело, но в последний момент решимость его покидала. А вдруг получится как с несчастной рыбой? Кто он такой, чтобы обрекать ни в чем не повинное существо на возможные страдания или того хуже – смерть? Да, он единственный в мире животворец. Но служит ли это достаточным оправданием для подобной жестокости? Элохим бессчетное количество раз уверял себя, что жизнь, даже короткая и наполненная страданиями – благо по сравнению с небытием. Что нет никаких оснований полагать, что сотворенное существо будет несчастным. Увы, червячок сомнения продолжал грызть его мысли. Намаявшийся от душевных терзаний Элохим решил проблему безотказным и вечным, как мир, способом – напился для храбрости. А поскольку храбрости ему требовалось много, количество выпитого кукурузного дистиллята исчислялось числом, весьма близким к астрономическому. Проще говоря, наш творец был в доску пьян. И вот, именно в тот момент, когда разум Элохима погрузился в блаженный сон, а тело еще продолжало функционировать, ему привиделись три фантастических чудовища. Ростом не больше обычной крысы, двурукие и двуногие, они были покрыты короткой лоснящейся шерсткой и имели длинные, увенчанные волосяной кисточкой хвосты. На косматых головах можно было различить свиные пятачки вместо носа и крупные коровьи рога, а ступни на ногах существам заменяли коровьи же копыта. Маленькие монстры, нарушая закон притяжения, пробежали по потолку, деловито спустились по шторе и через несколько мгновений оказались на столе, где сплясали перед носом обалдевшего Элохима странный и дикий танец. Элохим непроизвольно совершил акт творения и отрубился. Проснувшись утром, он обнаружил, что его бред воплотился в реальность. Существа дружно храпели на столе вокруг пустой (а ведь должна была оставаться добрая половина!) бутылки дистиллята. Однако когда Элохим осторожно ткнул одну из тушек пальцем, как по команде, вскочили, дружно расшаркались и то, что было немного крупнее остальных, неожиданно густым басом произнесло:
– Приветствуем тебя, создатель.
Второе, с белым пятном на груди, прищелкнуло хвостом и солидным баритоном добавило:
– Нас зовут азазели!
Третье, самое мелкое, вперило в Элохима налитые кровью поросячьи глазки и хамовато спросило козлиным тенорком:
– Выпить есть?
Жить под одной крышей с азазелями оказалось сущим кошмаром. Устраивая скандалы и драки по любому поводу, надкусывая продукты в холодильнике и планомерно подчищая имеющиеся в доме запасы спиртного, троица доводила его до исступления ночными дебошами и утренними жалобами на плохое самочувствие. Они ломали мебель, писали по углам и били посуду, а кто-то из этих маленьких мерзавцев умудрился вырезать на боку у появившегося к тому времени Лавантино короткое и очень неприличное слово. Доведенный до неистовства, Элохим уже всерьез собирался поступиться принципами миролюбия и уничтожить свои непутевые творения, но одумавшись просто сотворил новую сущность, наделив ее способностью призывать рогатых анархистов к порядку. Так в доме появился Хейлель, которого азазели беспрекословно слушались, боялись как огня и, почему-то, почтительно называли князем, а Элохим на веки вечные зарекся употреблять алкоголь.
*** – Приветсвую тебя, господин и создатель! – едва Элохим, в сопровождении Лавантино, вошел в гостиную, как Хейлель выпрямился во весь свой огромный рост и, разведя в стороны могучие крылья, глубоко поклонился. Троица азазелей понукаемая его горящим взглядом поспешно вскочила и вразнобой замахала рогатыми головами.
– В чем дело, Хейлель?
Сочным красивым голосом Хейлель продолжил:
– Мой господин, не смею указывать, но кажется нам пора…
– Куда пора? Ты с ума сошел! Я же запрещаю выходить из дома!
– Наш дом не здесь…
– А где? Я ваш творец, это мой дом. И у вас нет, и не будет другого.
– Ты ошибаешься, мой господин. – Прогремел Хейлель каскадами дивных обертонов. – Это не наш дом. И не твой тоже.
– Занятно. И где же, по-вашему, мой?
– Там же где и наш…
– Хейлель, ты начинаешь напоминать мне одного старого друга. До боли знакомая манера изъяснятся загадками.
– Наш и твой дом – это другой мир, хозяин.
– А ничего попроще ты не мог придумать? Да будет тебе известно, мне завтра на работу. А кроме, того существует и еще одна мелочь - этот мир единственный и неповторимый. Других просто не существует. Или я пропустил что-то из сенсационных астрономических открытий?
Хейлель, как оказалось, умел игнорировать сарказм, еще более основательно, чем Лаван.
– Все верно, господин, не существует. Но ты создашь его!
– Что?
– Создашь и станешь каждой его частицей. И каждая частица будет отражением тебя.
– Хейлель, признайся честно, ты что, пил с этими идиотами? – азазели верноподданнически выпучили глаза и отрицательно замотали головами. – Да все что я могу это сотворить пяток гаек или одного крылатого безумца! А мир… В нем столько всего! Ты даже не представляешь, какой он сложный!
– Ты ошибаешься, создатель. Мир…
Внезапно в комнате буквально из воздуха появилось новое действующее лицо:
– Мир, в сущности, такая простая штука. Ведь он – это всего-навсего ты.
– Лаван?!
– Да, Элохим, это я… Твой старый друг, а по совместительству творец всего сущего в этом мире… Всего, кроме тебя и твоих забавных ребятишек.
– Но…я не понимаю…
– И это не удивительно. Я сам не понимаю, Элохим. И никогда не понимал. Но, к счастью, есть вещи гораздо действенней познания. Вера! Я верю в свой мир! Верю, несмотря на то, что кому-то он может показаться фантастическим и абсурдным! И именно поэтому он до сих пор существует. А еще я всегда верил, что мой мир способен сотворить такое чудо, как ты. Сотворить творца, который даст начало новой вселенной...
– Знаешь Лаван, еще совсем недавно я бы просто подбил тебе глаз в ответ на такие бредовые заявления… Но учитывая тот способ, которым ты здесь появился, и все то, что произошло за это время со мной… Если ты создал этот мир, то откуда пришел в него?
– Естественно из другого… Из мира, где я родился… И поверь, его создатель не возился со мной так, как я с тобой… Ну все, тебе пора, дружище!
– Лаван, но я не знаю, что делать!
– Ты уже давно сделал все, что нужно, Элохим. Зерно нового мира существует в тебе вместе в духом творения и тебе осталось только прорастить его. Стань им, Элохим! И тогда он станет тобой!
– Стань им, создатель, – пророкотал Хейлель.
– Стань им, – серьезно и совсем не по-детски сказал деревянный мальчик Лавантило.
– Стань им, – слаженным хором пропели азазели идружно высморкались в кисточки на кончиках хвостов.
– Я стану! Я хочу! Я… Верю!
В этот момент в дальнем углу комнаты разгорелась маленькая, но нестерпимо яркая звезда, находящаяся в самом центре валяющегося на полу пыльного воскового блина. Прикрывая глаза ладонью, Элохим удивленно посмотрел в ее сторону:
– Кверферный сверфер?!
Лаван хитро прищурился:
– Творец моего мира называл его гораздо более прозаично: Большой Бабах…
Яркая вспышка Большого взрыва внезапно аннигилировала существующую реальность и Элохима поглотила абсолютная, непроницаемая тьма.
– Лаван?
– Его больше нет с нами, создатель, – отозвался откуда-то голос Хейлеля. – Он остался там, в своем мире.
– А мы, значит, в нашем? И что же мне теперь делать? Здесь холодно, темно… Я ничего не вижу…
– Но ведь ты – творец!
– А, ну да… Как же я мог забыть… ДА БУДЕТ СВЕТ!
|
Рассказ открыт для комментариев