 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
|
Поднимаюсь на гору к западу от Катманду. Здесь — сначала тепло, потом холодно. Впереди — лестница, в ней триста шестьдесят пять ступеней, по количеству дней в году. Вверху виднеется ступа, от вершины которой в разные стороны свисают веревки с разноцветными флажками.
Захожу в храм, петляю по дворику, нахожу лачугу, в которой на циновке лежит старец. Он величественный и спокойный. Сверяюсь с фотографией — он, только старше и моложе одновременно. Усталый взгляд на прожитое глазами молодого человека.
Достаю планшет, включаю, готовлюсь писать.
— Намастэ. Извините, это вы — Свет Земной?
Старик молчит и смотрит на меня.
Солнце скатывается вниз, ветер треплет гирлянды флажков, в храмовой роще кричат прикормленные туристами обезьяны.
— Здравствуйте. Меня зовут Свет Земной, мне тридцать пять лет, и я...
Они молчали в ожидании знаковой фразы.
— ...болтаю попусту.
Раздались редкие аплодисменты, хотя хлопали все, кто находился в комнате. Врач встала, продолжая бить в ладоши, подошла к Свету и прокричала над самым ухом:
— Давайте поприветствуем Света — нового участника группы!
Кто-то пробежал босиком по кафельному полу — так слушались хлопки. Фигуристая доктор, наверняка привлекательная в молодости, стала в центр круга из стульев. Говорила и поворачивалась, чтобы обращаться ко всем слушателям.
— Пустая болтовня — это вредная привычка. При злоупотреблении ведет к психическим болезням. Как показал опрос мирового центра статистики, три четверти болтунов страдают онкологией мозга. Ученые доказали — в одном бездумно сказанном слове содержится около миллиона вредных, в том числе и канцерогенных, веществ. Болтая попусту, вы губите свое здоровье и вредите окружающим.
Она вышла из круга и взяла с полки книгу — «Легкий способ прекратить болтовню». Обложка на одну треть спрятана под белым прямоугольником с черной каймой, в котором написано: «Читающие чепуху умирают рано».
— Пустые слова воздействуют на мозг, через него — на другие органы. Типичные приметы болтуна — учащенный пульс, прерывистое дыхание и нервное перевозбуждение. От болтовни один шаг до патологического вранья и треплоцита — чумы века. Лекарств от этой болезни еще нет, а количество заболеваний по всему миру растет день ото дня. В нашей стране случаи треплоцита пока не выявлены, но динамика распространения болезни неутешительна. Потому каждый говорящий человек должен заниматься профилактикой речи.
Врач продолжала в том же духе — излагала казенным языком то, что и так известно. Свету показалось — читай ему подобную лекцию мужчина, сказал бы ему пару «ласковых». Женщина изначально располагает к доброте и послушанию, вот почему в центрах профилактики речи работают в основном дамы. Самые молчаливые существа на Земле.
— Избежать пустого разговора просто, стоит только задуматься. Задайте себе вопрос: «Что изменится, если я сейчас не поговорю о погоде?». Или — «Мне пытаются рассказать об аппаратном маникюре. Зачем мне это?». Болтуны считают, что могут бросить говорить чепуху в любой момент. Здесь и кроется зависимость. Непризнание вредности привычки откладывает борьбу с ней. А там выясняется — человек за день говорит больше, чем делает, то есть, попал в словесное рабство. Ухудшается пищеварение, засоряются легкие, неподвижный образ жизни атрофирует мышцы.
Слушатели записывают содержание лекции. Вечером придут домой, и покажут записи женам, которые отправили благоверных на курсы, чтобы самим больше времени проводить в наушниках с микрофоном.
Свет не конспектировал, он знал, что второй раз сюда не придет.
— Поначалу будет казаться, что без собеседника вы сходите с ума, — продолжала выцветшая врач. — Предупреждаю — не пытайтесь болтать сами с собой. Если невмоготу, говорите на содержательные темы — об истории, науке, религии. Но не скатывайтесь до обсуждения низкопробной литературы — только ухудшите самочувствие. Говоря, старайтесь думать о сказанном, представлять, рисовать образы. Через две недели поймете, что вдумчивое чтение лучших образцов литературы доставляет больше удовольствия, чем минутный треп на лестничной площадке. А спустя два месяца, когда вредоносные лексемы покинут организм, сразу заметите обилие цветов и запахов, окружающих вас ежесекундно.
Она замолчала, поморщила лоб, делая вид, что вспоминает чудесные ощущения, и снова посмотрела на группу. На стульях сидели люди, измученные не столько вредной привычкой, сколько ее порицанием.
— Можно вопрос? — Свет поднял руку и привстал.
— Да, пожалуйста, — ответила доктор с готовностью. Видимо, в этом месте лекции всегда кто-то задает вопрос.
— В сознании человека изначально сидит болтовня — своя, родная, данная природой. Получается, отказ от трепа противоречит эволюции?
Участники группы покивали — вопрос вертелся на языке у всех. Врач слушала со снисходительной улыбкой, как умудренный учитель — ученика, открывающего для себя мир.
— Вы правы, неинформативный разговор заложен в человеке природой. Но — в минимальном объеме, необходимом для жизни. Все, что говорится впустую сверх него, расслабляет нервную систему. Она как бы думает, что положено постоянно трепаться. Организм вынужден перестраиваться, снижается интеллектуальная защита, падает иммунитет, и — добро пожаловать, бесконтрольное деление клеток. Другими словами — все хорошо в меру, и эта мера у каждого своя.
— Вот жизнь! — С досадой сказал Свет. — Все, чего хочется — вредно, а то, что противно — приносит пользу.
По комнате пронесся робкий смех. Доктор тоже улыбнулась, будто услышала детский лепет. Два раза хлопнула в ладоши, привлекая внимание, и продолжила занятие.
— Запомните: главная особенность болтовни заключается в том, что она одинаково вредна как для объекта, так и для субъекта беседы. То есть, треплетесь вы с другом, читаете книгу или смотрите телевизор — безразлично. Если в информации нет смысла, вы — жертва вздора. Как от него избавиться? Есть два способа — отвыкать постепенно или бросить сразу...
Свет вышел из здания медцентра, когда раздался телефонный звонок.
— Пап, а ты когда будешь?
Вопрос, на который нельзя ответить пространно, особенно — родной дочери. Земной прикинул время на дорогу и ответил:
— К девяти буду. Скажи маме, чтобы не волновалась.
После лекции мужчины собрались возле входа, под табличкой «Место для разговора».
— По-моему, это чушь, — сказал Свет, закуривая. — Не хочешь болтать — не болтай. И никакие курсы не помогут, если душа просит и организм требует.
— У меня друг бросил трепаться — после курсов. Уже три месяца говорит исключительно по делу. Раньше — часа не проходило, чтобы он всем футболистам косточки не перемыл. О ремонте автомобилей вообще рассказывал без остановки.
— А мой товарищ бросил, потом снова начал. Но теперь несет только легкий треп — кино, музыка, теща.
— Мне сам процесс нравится, — вставил Свет, — есть в нем что-то благородное.
— Ага, и понесут тебя, благородного, в пятьдесят лет вперед ногами. Я, когда вижу в телевизоре надпись «Разговоры о политике убивают», тут же переключаю.
— На что? Сейчас везде надписи. Европейцы заставили, у них идет борьба с болтунами. Говорят, в кафе обязательно есть отдельный зал для болтающих, чтобы их выхлопами не дышали остальные.
— Ну и не читай всякий бред. Ей-богу, иногда смешно. «Треп может привести к импотенции»! А может, и нет. Что тогда на водке писать? А на деньгах? Да проще назвать то, что человеку полезно: кефир, овсянка и рыбий жир.
Мужики поморщились, прикидывая, что должно случиться, чтобы они приняли такие «лекарства». Вспомнили парочку полярных случаев — когда говорящая обезьяна пережила сородичей на десять лет, и когда бросивший болтать профессор умер на следующий день после обета.
— Хорошо глухонемым, они — самые здоровые, — высказался кто-то из второго ряда, но его не поддержали. Любым шуткам надо знать меру.
На том и разошлись — с легкой душой после переговора.
Домой Свет добирался на метро, а потом — на маршрутке. Будучи болтуном со стажем, он всегда соблюдал правило: не мешать тем, кто говорит по делу или молчит. Поэтому ненавидел трепачей, которые чадят в транспорте. Ну потерпи пятнадцать минут, потом выйдешь, наговоришься по телефону! Нет, надо достать его и при всех орать в трубку, окутывая вагон облаком пустой беседы. Господи, да человек скорее отравится словесными ядами, чем токсичными выбросами автомобилей и сигаретными смолами! Ладно болтуну такое слушать. А не болтающим каково задыхаться?
Или надень наушники и травись бессмысленной музыкой потихоньку, никому не мешая.
Особенно тяжело приходилось молчунам в тесном автобусе, где от пассажиров разит болтовней — пока ждали на остановке, наговорились. Кислым запахом чадило от кустарной рекламы, приклеенной к перегородке, которая отделяет водителя от салона. Табличка с перечеркнутым открытым ртом тоже не освежала воздух.
Как люди раньше не замечали этих запахов?
Интересное устройство человеческого организма, похожее на спрятанную в песок голову: пока не знаю — не вижу. Жили до того прекрасно, пока не объявили, что филологи и биологи подтвердили на практике теорию словесных выбросов. И буквально на следующий день обыватели заворочали носы от новых изгоев общества — болтунов. А курильщиков оставили в покое — что такое никотин по сравнению с эмоциональным загрязнением среды? Дым.
Ветер разносил по улице запах весны, хотя прохожие кутались в теплую одежду, не доверяя обонянию. Март перестал быть весенним месяцем, будто мальчик из сказки Самуила Маршака повзрослел и забыл о своем призвании. Возле продуктового рынка в воздухе летали ароматы выпечки, свежих овощей и домашней колбасы. Когда ветер дул со стороны супермаркета, в букет вплетался смрад неоновой рекламы.
Свет остановился на перекрестке в ожидании зеленого, и почувствовал, что рядом воняет неимоверно. Поднял взгляд — так и есть: билборд с портретом известного политика и надписью «Горожане — наша партия!».
Земной уткнулся носом в воротник и поспешил на другую сторону.
Дома первой его встретила Тучка. Прибежала, уселась на колени и затараторила:
— Папа, папа! Нам сегодня в школе такую штуку показывали! Пластмассовая голова, прозрачная, и в ней видно, как бесполезные слова засоряют мозги. Они совсем черными становятся. Я так испугалась! Мы всю перемену потом с девчонками обсуждали, как это страшно — болтать чепуху.
Он поднял дочку, посадил на плечо и пошел в кухню, где Заря готовила обед, по времени совпадающий с ужином. Жена подняла голову, перестала резать салат и показала, мол, руки грязные, не могу обнять.
— Привет, дорогая.
— Привет. Через пять минут — кушать.
Заря не любила лишних слов, тем более при ребенке. На работе, конечно, болтала с подругами по телефону и в сети, но дома старалась быть Тучке положительным примером. Впрочем, Свет догадывался, что его женщины немножко сплетничают, когда Заря укладывает дочь спать.
Пока жена собирала на стол, Свет выскочил на балкон, открыл окно и включил коммуникатор. С жадностью пролистал последние новости и помахал рукой, выгоняя воздух на улицу. Со смежного балкона ветерок принес сладковатый запах запрещенного чтива — соседский сынок балуется, пока не вернулись родители.
Поев, вместе посмотрели передачу-реконструкцию о динозаврах, Тучка начала клевать носом, и Заря отнесла ее в детскую. Когда вернулась, Свет смотрел легенький фильм о любви. Заря нырнула под одеяло, поцеловала мужа, и они принялись наблюдать романтическую бессмысленность для взрослых.
Свет вошел в новостную комнату телеканала «Город», как пасечник сует руку в улей — ужалить могут в любой момент, но в этом и прелесть работы. Если знать, где больше меда, голодным не останешься. Земной работал журналистом на частном телеканале, пчелы там летают низко и потому жужжат по пустякам.
На утренней планерке распределяли темы и решали, кто на какую съемку поедет. Выпускающий редактор бесцветным голосом объявлял темы, журналисты откликались и получали задание. Когда тема не вызывала интерес, ее либо пропускали, либо назначали в приказном порядке. В компании вчерашних выпускников Земной считался опытным журналистом и имел право первого выбора.
— Есть сведения, что сегодня в областную больницу поступил кто-то из депутатов, — сказал редактор, не отрывая взгляда от ежедневника. — Говорят, с диагнозом «треплоцит», — добавил редактор и поднял голову, чтобы обозначить важность события.
Еще бы — первый случай городе. Раньше о новой болезни сообщали только из-за границы. Повреждение мозга словесными выбросами само по себе считалось фантастикой. Впервые недуг обнаружили в Америке, потом он перекочевал в Европу, и вот теперь, вполне может быть, оказался совсем рядом.
Наклевывалась серия репортажей с перспективой командировки за границу. К тому же, главный герой — политик, а истории о них народ любит во вторую очередь, после автокатастроф и уголовных дел. Тема пахла вкусно, и запах наверняка разлетелся по всем новостным службам города. Значит, нужно действовать быстро.
В комнате галдели, размахивали руками, кто-то звонил по телефону и договаривался об интервью с экспертами, считая сюжет своим.
— Я возьму. — Сказал Свет, поднимая руку.
Все замолчали и склонили головы над блокнотами. Опять лакомый кусок достался старому волку, который и кусать-то разучился. Что ни сюжет — болтовня, неинтересная поклонникам острых ощущений. Дали ему как-то рассказать об ограблении знаменитого скрипача, а получилась история об исполнительском искусстве и его важности для общества. Скукота. Там сюжет сам просился в первую сбойку, ан нет — перенесли в новости культуры.
Сам не гам, и другим не дал.
— Пишу Земного, — пробубнил редактор.
Над столом зародилось подобие ропота — молодежь пыталась оспорить решение. Но времени не оставалось — новости живут один день, минута промедления смерти подобна.
Интриг на почве зависти Свет не боялся. Он писал лучше всей зеленой братии вместе взятой, не раз отказывался переходить на более рейтинговые каналы, отчего ценился руководством. И плевать хотел на юношеский задор борзописцев, которые путали падежи — где именительный, а где — скота.
Свет поспешил на выход — забрать оператора и водителя. Сидеть в новостной комнате стало неприятно — смердело завистливыми подколками.
В чистых до боли коридорах гулял запах тревоги. Больницы всегда переполнены разговорами-переживаниями о здоровье пациентов с одной стороны, и родственников — с другой. Сколько не мой полы, не проветривай помещения, кислый запашок не исчезнет — он здесь рождается и живет, а умирает за стенами больницы, где говорят о полноценной жизни, без оглядки на причуды организма.
Отделение для особо важных персон Свет нашел по памяти — когда-то делал сюжет об установке нового оборудования в областной больнице. Большая часть его предназначалась для лечения тех, кто выделял средства.
На входе сидела миловидная девушка, из тех, чье появление в палате отвлекает от мыслей об уколах и процедурах. Пахло изысканными духами и едва заметным ароматом телефонной беседы.
— Вам кого? — Спросила она с испугом, оценив решительный вид двух мужчин в бахилах и халатах. Один нес штатив, другой — увесистый кофр.
Свет представился, девушка вроде как узнала его. Во всяком случае, озабоченность уступила место любезности.
— Вообще-то, нужно спросить заведующего, — пролепетала она, поправляя прическу, — но он в командировке, на симпозиуме. А заместитель как раз в пятой палате, куда вчера поступил пациент.
— Так давайте мы туда пройдем и узнаем, можно ли снимать?
— Ой, я не знаю, мне такого ничего не говорили...
— Уважаемая, — Свет посмотрел на бейджик, — Роса. Есть закон о прессе, который запрещает препятствовать журналистской деятельности. Вы его сейчас нарушаете.
Расположенная к легкому разговору Роса растерялась от конкретной формулировки. Сняла трубку и зацокала кнопками. Свет показал оператору рукой: «Пойдем». Они двинулись по коридору, девушка пыталась остановить, но на том конце ответили, и пришлось говорить в трубку. Дойдя до пятой палаты, Свет постучал и, не дождавшись ответа, вошел.
Крупного телосложения врач с карандашом в нагрудном кармане халата повернулся, держа телефон возле уха. Нажал отбой.
— Вот и вы, — сказал он тонким голосом, смешным для обладателя грозной фигуры. — Я попрошу вас выйти и больше не заходить без разрешения.
Боясь рассмеяться, Свет отвернулся и выглянул в коридор. Оператор достал камеру и крепил ее к штативу. Совершенно беспринципные люди эти труженики объектива — полагаются на мнение журналиста и не имеют собственного.
— Я настаиваю, молодой человек, — прикрикнул доктор, — покиньте...
В кровати зашевелились. Раздался вялый с хрипотцой голос, который привлек внимание неестественной интонацией. Как будто плохой самодеятельный актер после смены на заводе взялся репетировать роль Гамлета.
— Не прогоняйте. Пусть снимают.
Больной сел на кровать, надел тапочки и развел руки: вот он, мол, я. Представился, приложив руку к груди.
Мужчина средних лет в больничной пижаме. Пусть не сразу, но Свет узнал его — политик с вонючего билборда. Доверий Верченко — депутат Верховного Собрания от правящей партии. Выглядел он странно. Вроде как болезнь высушила его до полного отсутствия морщин и складок, но при этом он выглядел, как загримированный — с поддельным лоском. Особенно пугали глаза — они жили отдельно от владельца и каждую секунду пытались сыграть выразительный взгляд, идущий вразрез с речью.
Казалось, все, что говорит Верченко, совсем не важно — ни ему, ни собеседнику. Слова летят быстро, в проброс. Как семечки в жернова — чего жалеть, еще подвезут.
— За истекший период нынешнего года на нужды ЖКХ перечислено пять миллионов четыреста семьдесят тысяч.
Доверий Степанович изобразил двусмысленный взгляд, как будто перед ним сидел не журналист, а санитарка Роса, которой он намекает на близкое знакомство.
— Вместо вырубленных деревьев высажены новые, элитных сортов, — продолжил Верченко отвечать на незаданный вопрос. — И еще — налоговые льготы для малого бизнеса.
Врач покачал головой, давая Свету понять — ничего вы от него не дождетесь.
— Как вы себя чувствуете, Доверий Степанович, — начал Земной издалека, чтобы сделать разговор осмысленным.
— По три центнера с гектара, — не задумываясь, ответил Доверий. — И прошу учесть, что в прошлом году было засушливое лето.
Врач выразительно посмотрел на Света и снова покачал головой.
— С каким симптомом вас госпитализировали? — Спросил Земной и открыл блокнот.
Верченко отодвинулся от журналиста, как от прокаженного.
— Вы слышали о треплоците?
Депутат вскочил, метнулся в пустой угол, вернулся и спрятался под одеяло.
— Не задавайте смысловые вопросы, — пропищал врач, — вы травмируете больного!
— А вы можете ответить?
— Не на камеру.
— Но он разрешил...
— Он за меня не решает.
Перешли в кабинет заведующего — клетушку с тусклым окном, в которой чувствовался пряный запах откровенности. Здесь говорили напрямую, потому дышать было приятно.
Оператор остался в коридоре — складывал камеру и болтал с Росой, отчего через дверь сквозняк принес щекочущий аромат флирта.
— Он не отвечает на вопросы, которые требуют мозговой активности, — врач кивнул в сторону палаты. — Говорит то, о чем не задумывается, на автомате. Моторика расстроена, давление высокое, тоны сердца — глухие.
— Это треплоцит?
— Болезнь новая, наукой изучена плохо. Не могу ответить однозначно, нужны результаты анализов, ЭКГ и МРТ. Вам, журналистам, только скажи — перекрутите так, что весь город будет трястись в панике.
Он хотел сказать «болтаете почем зря», но смолчал. А Свет понял и без слов.
— Хорошо, тогда скажите не как журналисту, а как обычному человеку — как избежать трепоцита? От чего он появляется?
Сомнение вывело на лбу доктора две волнистые складки. Блеснула капля пота. Врач перешел на полушепот — такой же писклявый и забавный.
— У вас нет диктофона в кармане? — Свет поднял руки — обыщите меня. — Допустим. Все, что я скажу — личное мнение, хотя и подтвержденное некоторыми... нет, пусть будет личное. Так вот, в группе риска те, кто треплется часто и со вкусом. Это ясно из названия болезни. В медицинских кругах диагноз звучит как... — врач опять показал головой в коридор, — dictare vacuum morbus. Я бы назвал это понятней — рак сознания.
Свет отложил ручку с блокнотом — я безоружен, говорите спокойно.
— Но треп — условие необходимое, а не достаточное. Говорить бессмыслицу, ее же слушать или смотреть, и при этом — не задумываться: вот путь к треплоциту.
Он сделал паузу, чтобы у мысли было время дойти до Света. Преград она не встретила, и через секунду рот у журналиста непроизвольно открылся.
— Это значит, — сказал Земной, — что в группе риска 99,9 процентов людей?
— У нас в стране, — поправил врач, — в развитых государствах процент гораздо ниже. А у менее развитых, чем мы, влияние СМИ не так велико. И с грамотностью не везде на планете положение одинаковое.
Оба замолчали, думая о своем и одновременно — о многих судьбах. Потом доктор встрепенулся, и быстро пропищал:
— Повторяю, это мое личное мнение.
Вышел из оцепенения и Свет — встал, снова сел, сложил руки в дрожащий замок.
— Ваше мнение нужно обнародовать. Проверить. Если все так — мы в шаге от конца света, казни через безумие.
С запозданием Земной подумал, что выражение «конец света» в некоторых случаях отдает похабным двойным смыслом.
— Именно поэтому я не спешу с выводами. Паника — худшая прелюдия к казни.
Дверь открыли со свистом. В кабинет влетел разодетый по магазинной моде франт — костюм, пальто, шарф. Эдакий символ начала весны.
— Господин Земной, — сказал гость с одышкой, — прошу вас. Машина ждет.
Тон был категоричным, и вопрос «А почему, собственно, я должен куда-то идти?» возник в голове у Света после того, как он встал и надел кепку.
Врач засуетился, спрятал в стол какие-то бумажки и посмотрел на франта с выражением преданности. Тот смерил толстяка взглядом и скривил рот, будто поперхнулся несказанным словом.
— Езжай на базу сам, — сказал Свет оператору, следуя за незнакомцем по коридору.
Земной выходил из кабинета вторым, потому не мог видеть, как франт и оператор попрощались короткими кивками.
В машине незнакомец молчал. И машина у него казалась немой — не работало радио, не тарахтел двигатель, не скрипела трансмиссия. Автомобиль ехал без лишней болтовни, строго по маршруту.
Остановились возле головного офиса медиа-холдинга «Клич». Стеклянные двери впустили Земного, чуть запоздав с открытием — чего присмыкаться перед чужаком?
Поднялись на второй этаж по белой мраморной лестнице. Прошли болтательную комнату, где трое трепались под чашечку кофе. Запах гнилых пересуд разносился по всему этажу.
Незнакомец проводил Света до двери с табличкой «Вечер Всеволодович Канун. Генеральный директор». Оставил в приемной на попечение секретарши. Она нырнула в кабинет к шефу и спустя секунды вышла. Жестом показала — заходите.
Ни единого слова — корпоративные правила.
В кабинете за массивным столом красного дерева, как пишут в рекламных проспектах производители дешевой мебели из ДСП, сидел глянцевый человек в костюме без галстука. Он лежал на столе — развязанный и брошенный, как портовая шлюха. Глянец сюсюкал по телефону, одаривая особу на том конце провода россыпью ласкательных суффиксов.
Не дожидаясь, Свет сел в кресло у стены и утонул в нем. Хозяин показал глазами — правильно, чувствуйте себя, как дома. Положил трубку и отправил ей воздушный поцелуй.
— Да, болтаю, есть такая слабость, — сказал Канун, открывая окно на проветривание. — Здравствуйте, Свет Игоревич, рад вас видеть.
Земной привстал — бежать с протянутой для приветствия рукой он не хотелось. Как можно мягче спросил:
— Чем обязан?
— Ну почему обязан? Не обязан. У меня к вам деловое предложение.
Это уже интересней. Директор крупного медиа-холдинга сманивает журналиста у маленькой, но гордой телекомпании. Акула церемонится с мелкой рыбешкой, играет с едой перед обедом.
— Как насчет съемок в рекламном ролике? — Спросил Вечер, закуривая. — Реклама видеокурсов о том, как отказаться от пустых разговоров за две недели. Вы — журналист, причем в городе известный, — директор потянул последнее слово за все гласные, — значит, о болтовне знаете не понаслышке. Ваш пример будет ориентиром для молодежи.
— Я не собираюсь завязывать.
— А и не надо. Голубчик, вы телевизионщик со стажем. Прекрасно знаете: не обязательно пользоваться тем, что рекламируешь.
Секретарша внесла две чашки кофе на блюдцах — шефу и гостю. Сделали по глоточку, и обстановка стала мягче, как изюм в кипятке.
— Вчера смотрели футбол?
— На телетексте счет увидел, стало неинтересно.
— Когда они научатся играть...
— Надо смотреть в комплексе. Спорт — отражение жизни. Какая жизнь, такие и результаты на табло.
— Широко мыслите. А я считаю — за такие деньги могли бы и побегать.
— А смысл? Если контракт на пять лет, хоть стой, хоть беги.
Глянец допил кофе, поставил чашку и потрепал себя ладонями по щекам.
— Ну, поболтали и хватит.
Оба приосанились и нацепили на лица деловые маски — готовы работать дальше.
— Кстати, о контрактах. Если с рекламой все получится, готов предложить место выпускающего редактора на очень интересных для вас условиях.
Вечер Всеволодович назвал сумму. Она стала первой костью домино, которая пошатнулась, упала и подтолкнула вереницу мыслей.
С одной стороны, есть деловая порядочность, которая не позволяет перебегать в стан врага во время боевых действий. А между новостными отделами «Клича» и «Города» шла информационная война, как между любыми конкурентами на рынке. Тем более нельзя предавать за деньги, пусть и большие. Они разлетятся, позор останется.
А с другой стороны, журналистская профессия — и так сплошной позор. Пристанище для тех, кто треплется в свое удовольствие, за которое еще и платят. Кто не мечтал испытывать компьютерные игрушки и получать за это деньги? Такая же история. Чадишь в пространство сиюминутными словами, путаешься в чужих интригах, плетешь свои — ради того, чтобы твой голос услышали, и знакомые при встрече говорили: «Видел тебя по телевизору». Болтуны приходят в журналистику совсем не менять мир к лучшему. Достаточно задать себе вопрос «Зачем я это делаю?», и признание в тщеславии готово. Вообще это касается любого, кто любит поговорить просто так, чтобы скоротать время или показать собственную важность.
Свет шел по коридорам, спускался и поднимался по лестницам, следуя за директором. Как и в больнице, не сразу осознал, почему согласился и пошел. Наверное, не имел смелости отказаться. С вредными привычками всегда так.
Возле студии две девушки выпускали в воздух едкий запах сплетен. Увидев Кануна, расступились и замолчали.
— Последний раз предупреждаю, — рявкнул директор, — судачить — только в специально отведенных местах. Придет экополиция — с вас штраф вычитать буду.
Болтушки разбежались, как испуганные мыши при виде поджарого и голодного кота.
В студии пахло жжеными световыми фильтрами, краской и перегаром — нормальная деловая обстановка. Готовили две съемочные площадки — с зеленым фоном и интерьерную, со столом и тремя стульями, для ток-шоу. На маленьких трибунах сидели зрители-статисты, помощник режиссера стоял возле экрана, на котором горела и гасла двойная картинка с хлопающими ладонями и надписью «Тихо!». Гример пудрила ведущего, чтобы лицо не бликовало под светильниками. Операторы молча выстраивали картинку.
— Для вас это дело — на пять минут, — сказал директор, подводя Света к зеленому фону. — Прочитаете несколько предложений с суфлера, а видео мы сделаем в едином стиле для всех героев. В проекте участвуют многие знаменитые люди из нашего города. — Посмотрел на камеру, под которой светился суфлер и скомандовал: — Текст!
Пока Земной бежал взглядом по скользящим вниз строчкам, вокруг суетились гример, костюмер и осветитель. Надо же, еще утром были простые планы — съемка, сброс, монтаж. Теперь Свет забыл об этом.
Елки-палки, ребята беспокоятся, у них сюжет о треплоците стоит в плане на вечер.
Ничего, справятся. Поставят другой сюжет, такой же пустой по сути и крикливый по подаче. Раз в любой войне неправы обе стороны, не все ли равно, на какой сражаться?
То ли на съемку не нашлось режиссера, то ли занимался рекламным проектом сам директор, но командовал на площадке он. Когда операторы застыли в изготовке, глянец посмотрел на монитор и крикнул Свету:
— Готов? — Кивок в ответ. — Давай!
На соседней площадке загорелось «Тихо!». В тишине огромного пространства стало гораздо легче дышать.
На фронтальной камере загорелся зеленый огонек, глянцевый директор-режиссер махнул рукой.
— Здравствуйте. Меня зовут Свет Земной, мне тридцать пять лет. Раньше я болтал попусту, у меня двадцатилетний стаж трепача...
Слова — несколько строк, до тысячи знаков — лились, как сладкое до приторности вино в горло объевшегося чревоугодника. Не лезет, а хочется.
Сняли несколько дублей, действительно быстро, с небольшой технической заминкой и парой-тройкой остановок по вине чтеца. Оживилась студия ток-шоу, на площадке с зеленкой включили дежурный свет. Директор отвел Земного в сторону, к боковой части задника, полез в карман и достал несколько сшитых листов, сложенных вдвое.
Внутри лежали деньги, а листы оказались контрактом.
— До завтра изучайте и приходите к десяти на работу.
Свет держал в руках бумаги и чувствовал, что теряет сознание. Перед глазами стоял черный кадр, который ставят в начале записанной программы. Начинать на телевидении лучше с черного.
Директор взял Света под локоть и усадил на пластиковый стул. Из внутренней темноты прозвучал голос:
— Вечер Всеволодович, у нас брак по пленке. Нужно переписать.
Света опять поставили перед зеленым фоном. На площадке нервничали — вот-вот начиналось ток-шоу, нужно работать быстрее. Строчки суфлера плыли, команды Кануна раздавались, как звук на замедленном воспроизведении. Прозвучало очередное «Давай!».
— Здравствуйте. Меня зовут Свет Земной...
В кармане зазвонил телефон. Забыл отключить в суматохе стремительных событий, меняющих судьбу за минуты. Вечер остановил съемку и подбежал к Земному:
— Что ж вы, Свет! Опытный человек, а забыли отключить телефон.
Земной не слушал. Смотрел на экран и пережидал гудки, не решаясь взять трубку. Разговор по телефону — зачастую тоже пуст и потому вреден. Кроме редких случаев.
— Пап, а ты когда будешь?
Видеоряд дошел на монтажной линейке до дикого эффекта и снова ушел в затемнение.
— К девяти буду. Скажи маме, чтобы не волновалась.
Свет согнулся пополам и упал прямо на площадке. Его поднимали, приводили в порядок, отпаивали водой. А он думал о том, что реклама о вреде болтовни — тоже болтовня. Причем, с примесью лжи, которую нюхать приятно, но ее составляющие вредят здоровью намного больше правды, пахнущей рыбьим жиром.
Картинка подергалась перед глазами, прошли помехи, и курсор жизни плавно поехал по монтажной линейке. Но теперь на видео происходили странные вещи.
Началась запись ток-шоу, ждать, пока Свет вернется в реальность, не стали. Павильон превратился в бестиарий, наполненный уродами из брошюр о вреде трепа.
Нескладный ведущий с желтыми зубами, против воли лезущими изо рта, говорил длинное вступление. По обе сторонам сидели гости — почерневшая от словесного излучения женщина с обтянутым кожей черепом и молодой человек с провалившимся носом — верный признак подобострастного лепета. Зрительская трибуна напоминала анатомический театр — экспонаты жадно вслушивались в каждое слово.
Чтобы не привлекать внимание, Свет осторожно пошел к выходу. По пути наткнулся на режиссерский пульт — Канун просматривал запись. На экране болтал сам Земной, его речь и движения напоминали симптомы безнадежно больного треплоцитом Доверия Верченко. Как давно Свет видел его, почти забыл. Как забыл о том, что нужно предупредить зрителей об опасности треплоцита. Сюжет не выйдет, граждане спокойно продолжат судачить и болтать, надеясь, что болезнь пройдет стороной. Коснется кого-то другого, но не меня. Отвлекающий маневр сработал, Вечер Канун оказался хорошим тактиком. Война продолжается. Но «Клич» и «Город» воюют не столько между собой, сколько с мирным населением. Его хлебом не корми, дай посмотреть в вечернем эфире что-нибудь интересненькое, без напряжения на мозги.
В ужасе Свет побежал. Получилось, как во сне — ноги движутся, но расстояние до цели сокращается по миллиметрам.
С той стороны двери в павильон стояли две болтушки.
— Я не беру косметику у разносчиков.
— Правильно, как ты проверишь, что они продают?
Обе повернулись к Свету — кожа на лицах разъедена кислотой, вместо волос — цветная ветошь.
— Вы не видели в павильоне Вечера Всеволодовича? — спросила одна из ведьм игривым голосом.
Не ответить на такой голос Свету раньше казалось преступлением. Сейчас он знал — ответит и сам превратится в вурдалака с дырой вместо рта.
Бежал по коридорам, отмалчиваясь от милых просьб прикурить, дружеских рукопожатий с предложениями «постоять минутку» и обменятся номерами телефонов. Несся мимо болтательной комнаты, где призывно коптили о женских прелестях и мужских достоинствах. Миновал вахту со скучающим охранником, который только успел вслед крикнуть: «Ну что ты скажешь, почему наши проиграли?».
Слово — это действие. В те длинные секунды Свет понял, что молчание — тяжелая работа, под силу избранным. Нужно ставить памятники молчунам. Они стоят на пути лавинообразного деления раковых мемов, тормозят метастазы бесполезного сотрясения воздуха звуковыми вибрациями.
Как тяжело пожертвовать собой и смолчать в ответ на вопрос: «Как будет по-английски “Не курить”?». Почти невозможно. Простота порождает размягчение мысли. Это соблазнительно — доказывать себе, что умнее других, потому что можешь поддержать разговор на любую тему. Эрудирован, развит и смертельно болен.
Свет остановил такси и назвал адрес областной больницы. Водитель одновременно включил радио и первую передачу, будто они подключены к одному приводу.
— Куда прешь, — заорал он в закрытое окно, — покупают права и ездят, как хотят.
Приговоренный к казни на электрическом стуле чувствует себя лучше Света в тот момент. Тоже привязан к сидению и вынужден слушать, как ток подбирается по проводам, чтобы коснуться жертвы — сначала ласково, щекоча, потом — шарахнет со всей силы.
— Вы не знаете, как наши вчера сыграли? — спросил шофер в зеркало заднего вида.
Сразу и не заметишь — таксист оказался мутантом с неестественно хваткими руками и приклеенной растительностью на лице. Изо рта распространялась словесная вонь, похожая на запах освежителя воздуха «елочка».
Держаться было тяжело, но Свет молчал, распираемый изнутри желанием высказать все, что думает о футболе. Жутко оригинальные мысли крутились на языке, и обуздать их дорогого стоило. Таксист пожал рыхлыми плечами и дальше трепался в одиночку.
Из машины в холл больницы Свет двигался перебежками, чтобы не попасться на глаза пенсионерам-снайперам, сидящим на лавочке.
Поднялся на восьмой этаж по лестнице, воткнув ни с чем не соединенные наушники. Вместо Росы на посту сидела бабушка, перед ней лежала дешевая газета, перевернутая на последнюю страницу с кроссвордом.
— «Он сладок априори» — пять букв, первая — «с», — сказала сама себе бабушка. — Не подскажете, что это?
Свет поднырнул, и фраза прошла мимо головы.
Из палаты Доверия Верченко санитары выкатывали тележку. Тело под покрывалом лежало тихо, не отравляя воздух запахом словесного разложения.
Земной кинулся в кабинет к замзаву отделения. Рванул дверь без стука и обомлел. Давешний франтоватый гость сидел за столом, напротив писклявого врача, и слушал его, держа правую руку в кармане пальто. Рядом стояла камера на штативе, ею управлял оператор, который приехал сюда утром с Земным. На столе стоял микрофон на подставке с логотипом «Блика».
— Последние данные говорят о том, что разговор не вредит, а наоборот, укрепляет здоровье, — вещал доктор срывающимся альтино. По вискам катился пот, руки дрожали. — Словесные эманации способствуют работе коры головного мозга...
Франт заметил Света. Развернулся, не вынимая руку из кармана.
— Что вам здесь надо?! Выйдите вон. Вы мешаете!
В кармане гостя щелкнуло, и Свет поспешил за дверь. Из коридора до него донесся вопрос гостя:
— Пациент по имени Доверий Верченко к вам поступал?
— Первый раз слышу эту фамилию, — не дослушав, ответил доктор.
Земной вжал голову в плечи и ковылял вниз. Полученные за день ранения ныли, ноги не слушались, хотелось найти тихую комнату и лежать в ней до звона в ушах.
Но битва продолжалась. Возле входа в метро Свет попал под артобстрел с экрана рекламного монитора, на котором что-то пили и чем-то закусывали молодые оборотни. От теста несло пережаренной курятиной, как из забегаловки. В вагоне пришлось уворачиваться от липкого щебетания влюбленных малолеток. Рядом двое молодчиков, через слово — мат, обсуждали сетевую стрелялку, и от разговора несло потом и носками. Земной героически молчал, поглядывая на вусмерть пьяного пассажира, который спал, привалившись к поручню на сидении. Образец высокой тишины — правда, добиваются такого результата спустя пяток стаканов.
Последним рубежом вражеской обороны стал автобус. Свет окопался у окна, ткнул наушники в телефон, включил плеер, ив се равно остался под перекрестным огнем. К вечеру в автобусе пахло беседами об отдыхе, то есть — перегаром. Смолчать, пропустить мимо ушей, сдержаться и не сделать замечания — за что такие муки обычному человеку? Скажешь слово — ввяжешься в разговор, покинуть который можно только вместе с автобусом. Провоняешься отходами и до завтра отмокай в спокойствие, без телевизора и компьютера. Если сможешь, конечно.
Кривые рожи, горбатые фигуры, крякающая речь — Свет пробивался к дому с зажатым ладонями ртом. Помог старику снести сумку по ступеням во двор, выслушал сводку новостей, пыльную благодарность, не выдержал и проронил:
— Пожалуйста.
В спину неслось еще много чего, и к подъезду Земной дополз на коленях. В лифте еле дотянулся до кнопки, а в дверь постучал головой, потому что распластался на холодном каменном полу.
Скрипнул язычок замка, дверь открылась, на пороге стояли жена с дочкой. Свет сел, привалился к стене и закурил с видом бойца, прорвавшегося из окружения.
— Час ночи! — Плачущим голосом сказала жена. — Где ты шлялся? Не мог позвонить?!
Изображение в голове погасло. Теперь — надолго.
Свет Земной лечился от треплоцита два года. За это время семья обнищала, но не бросила отца. Еще через год он изобрел новый способ передачи информации. Пустая полоса газеты, черный кадр в телевизоре, тишина в радиоэфире, цветная заставка на сайте. Сначала это выглядело дико и даже смешно. Но постепенно таких «новостей» становилось больше и расценки на рекламу взлетели до небес. Логотип фирмы и пустота — лучше не придумаешь. Глядя в информационное ничто, люди начинали думать, не отвлекаясь по мелочам. Ученые заметили — это лучшая профилактика треплоцита. А лечить его тишиной стало во много раз легче и быстрее.
Правительства начали торговать квотами на молчание в эфире и сети.
Идея принесла Свету Земному огромные деньги. В ответ на вопросы журналистов о том, куда он их тратит, изобретатель молчал.
Он пережил и жену, и дочь. Тихо скончался в буддийском храме Сваямбунатх на окраине Катманду, где в последние годы жил послушником. Перед смертью я успел записать эту историю из его уст, но когда закончил рукопись, оказалось, что файл пуст. Тем не менее, я отправил его в редакции и издательства. Получил хорошие гонорары и сейчас пишу книгу о лечебной тишине. Пятьсот пустых страниц и обложка без названия по нынешним временам — признак бестселлера. Так что, если вместо белых листов вы видите перед собой обычный текст, немедленно сходите к врачу.
Треплоцит легче предупредить, чем лечить.
|
|
|
|
Время приёма: 16:56 14.04.2011
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев