Я увидела Эдда из окна своей спальни. Глория и Тео расчищали от снега пешеходные аллейки во дворе – снег всё валил и валил, сыпал на землю тяжелыми белыми хлопьями, - когда серебристый фургон Криса свернул на подъездную дорожку к нашему дому и, разметав снег в пыль, остановился у самых ворот.
Он показался не сразу, мой старый приятель Эдд. Да. Но еще до того, как его сын, Крис, открыл заднюю дверцу фургона, достал инвалидное кресло, и выволок тщедушное тело Эдда из машины, я почувствовала на себе его жадный взгляд.
- Модди! Эй, Модди! – прокричал он радостно и беззвучно, сквозь стекло; поднял с колен бумажный сверток и махнул мне одетой в рукавицу рукой. - Это я!
И я расплакалась как девчонка. Бестолково размазывая по лицу так тщательно наложенный двумя часами ранее макияж.
- Да, Эдди! – тоже беззвучно сквозь стекло, махая другу рукой: – Конечно, ты…
…Мы пили «Шато Лафит» 1976 года, слушали оркестр Глена Миллера и пели «Путников в ночи» вместе с Фрэнком Синатрой. Я всё время держала Эдда за руку, а он гладил мои волосы и, перемигиваясь с Тео, шептал на ухо разные глупости. Ох, Эдд.
Глория приготовила отличный ужин. Форель оказалась почти прозрачна, а именинный пирог до неприличия велик. Две цифры – яркий карамельный оттиск количества прожитых мной лет – застигли меня врасплох и смутили. Заставив с горькой улыбкой признать тот факт, что мне – как бы моей шутнице внучке этого ни хотелось - ни как не двадцать восемь.
«Чепуха и условности, Мод!» - смеясь, отмахнулся Крис и признался в нежных ко мне чувствах. Они с Глорией обсуждали предстоящую игру и, видя их дружеское щебетание, Тео держался на удивление сдержанно. Он дольше обычного не приставал к Эдду с расспросами и всё же, как ни старался, надолго его не хватило.
Эдд был хороший рассказчик. Я не возражала. Я была ему рада. После того как мой пятнадцатилетний правнук Теодор задул вместо меня все эти чертовы свечи на именинном пироге, и мы, покончив с «Шато», перебрались в малую гостиную с карточным столом и камином, Эдд положил мне руку на плечо и осторожно спросил, красноречивым взглядом указывая на темную пару следящих за нами глаз:
- Я обещал Тео рассказать о Бобби Форесте и его доме. Ты как, Мод, не возражаешь? Времени-то сколько прошло.
Формальности праздника были соблюдены: подарки приняты, а малочисленные гости накормлены – отчего же нет? Я распечатала привезенную Эддом новую преферансную колоду карт (в тридцать два листа) и пригласила Глорию и Криса сесть за карточный стол. Достав из футляра очки и водрузив их на нос, я предупредительно кивнула другу, стараясь избавить нашу маленькую компанию от возможных излишних волнений:
- Только будь умницей, Эдди, выбирай выражения. Тео почти ребенок.
Седая бровь Эдда вопросительно поползла вверх, когда Тео весело хохотнув, придвинул мне стул и нежно чмокнул в щеку. С размахом рук в добрых шесть футов, мальчишка проворно усадил моего старого приятеля по правую руку от меня и набросил на его больные худосочные колени в яркую шотландку овечий плед.
- Не хочешь же ты сказать, Мод, - через минуту спросил Эдд, кашлянув в кулак и подозрительно оглядев долговязую фигуру моего правнука, - что Глория до сих пор прикладывает к груди и поит молоком эдакого верзилу?!
- Хочу, - ответила я, глядя на друга поверх очков. – И лучше тебе об этом помнить, Эдди, когда твой язык начнёт плести узор лжи и попусту тарахтеть меж беззубых дёсен. Бранные слова с твоих губ слетают легче, чем воробьи с подоконника.
Это была одновременно просьба и предупреждение, и спокойный, понимающий взгляд Эдда успокоил меня. Он собирался рассказать историю, о которой я не желала вспоминать много лет, и не в моих силах было помешать ему сделать это. Время стирает яркость воспоминаний и притупляет былую боль. Что ж, Эдд, давай. Только смотри не переступи черту. Ту черту, за которой лежит нечто, принадлежащее лишь нам двоим.
Эдд довольно хмыкнул и с польщенным видом откинулся на спинку стула, в ожидании игры барабаня пальцами по полированной крышке стола.
- Модди, ты выкручиваешь мне руки, - ласково признался он. - Но я чертовски расположен к тебе, девочка, а потому браниться обещаю, что тот девственник – нежно и душевно. – И добавил шепотом: - Разве что ты не передумаешь.
«Я не передумаю, Эдди, и не надейся», - сказали мои глаза, и друг понимающе улыбнулся.
Глория достала из дубового секретера игральные коробочки и фишки. Расставляя их в нужной последовательности на столе, она с грустной иронией заметила, рукой поправляя пышные светлые волосы:
- Ох! Не обращайте внимания, Эдд. Наша Мод - святая наивность. Та Америка, о которой она печется, Тео давно открыта. Знай она в его годы вполовину меньше, чем знает этот ребёнок, она бы покрылась пунцовой коркой, занялась, и, в конце концов, сгорела б от стыда! Так что бранитесь себе на здоровье, только не откажите в удовольствии послушать вас, прошу, - попросила она.
Не то чтобы я сильно удивилась услышанному, вовсе нет, но со своей стороны посчитала нужным смущенно пробурчать:
- Глория!
Мир убегал от меня семимильными шагами. Пусть. Я не пыталась мериться с ним силами. Когда-то давно, меня, восемнадцатилетнюю девчонку, впервые пригласил на свидание молодой человек и несмело поцеловал, а моя внучка в восемнадцать благополучно разрешилась бременем по имени Тео, так и не взвалив на свои хрупкие плечи не менее значимое бремя замужества. Что ж, иные времена – иные ценности. Я дано примирилась с этим.
- Да ладно тебе, Ба! – вступился за мать Тео и погладил мою руку. – Ты жжешь! Я реально большой Чел, длинный и красивый. Сними со старины Эдда цензуру, не то научу его разным пошлым штучкам, - многообещающе сказал он. После чего состроил матери весёлую рожицу, добрался до вазы с печеньем и стал с аппетитом засовывать его себе в рот.
Глория закончила расставлять на столе стопочки игральных фишек и, наконец, придвинула по стопочке к каждому игроку.
- Удачи в игре, Крис, - пожелала она сыну Эдда.
- И тебе не прошляпить свою, Глория, – тут же отозвался Крис и опустил в коробку для масти первую фишку. - Надеюсь, мы обставим сегодня стариков, а? – весело подмигнул он Тео и громко заявил куш: - Стоимость фишки – двадцать пять центов! Кто как?!
- Пятьдесят! – крякнул Эдд и потянулся за фишечной горкой. – Пятьдесят! И на победу, молодняк, не рассчитывайте! Сперва научитесь ходить под себя и пускать изо рта слюни! За этим столом оставляю за собой это законное право!
Эдд бросил в коробочки пять фишек и с притворной суровостью оглядел сидевших за столом игроков.
- Сдаем фишки. Все сдаем! Снимай, Модди. - Друг протянул мне перетасованную колоду. – А я, пока раздаю, попытаюсь вспомнить, когда же все-таки потекла крыша у Рут Макферсон.
Вот и свершилось. Время обнажить скелеты. Ты бесподобен в костюме беспечности, Эдд! Но… Господи, Господи, Эдди, как же не хочется ворошить могилы прошлого; особенно те, в изножье которых не ставят кресты. Как же не хочется трогать захоронения, что под ворохом рваных лоскутов памяти, так и не истлели. Вопреки выздоровлению временем, не рассыпались в прах.
Нет, я не боялась того, что услышу от Эдда. Ведь история принадлежала не только мне. Я лишь надеялась, что друг останется верным себе и умело наложит на рассказ тот узор, сквозь который останется рассмотреть всего лишь контуры. Бледную тень паутины на стене, вместо ярко-алой вязи случившегося.
Глядя, как мой друг аккуратно мусолит и сдаёт карты, я задумалась. Пальцы Эдда ловко мелькали над столом, а я силилась вспомнить: действительно ли всё началось именно с Рут? Со старухи Макферсон?
- Так когда же это было, Мод? В сорок третьем? Мне помнится, крыша у Рут Макферсон не текла в тот год. Нет. Это случилось годом позже, когда пропал Бобби э-э…Риз. Точно, Риз! А в тот год малыш Бобби вернулся с войны и привёз с собой девчонку по имени Кэйт Риз. Да. Вот с неё-то, с этой его девчонки весь сыр-бор и начался.
Все разобрали карты. Не поднимая свои, Эдд вскрыл козырь и важно объявил:
- Трефы!
После чего потянулся за витаминным коктейлем и приложился губами к толстой соломинке. Обтерев платком впалый рот и высморкавшись, он заговорил:
- Но прежде пришла похоронка. Когда Бобби опустил на порог своего дома подбитый конской кожей грязный сапог и завёл следом жену, его старик уже сорок дней был в земле. Вот так вот. Но, впрочем, - Эдд наконец взглянул в карты, - это рассказа не касается. А если и касается, то о старике я сказал.
Маленькая шипящая гусыня, заморыш заморышем, не то что руку, глаз приложить не к чему, - вот какой оказалась женушка Бобби. Росточком невысокая, щуплая - ну, ей-богу, подросток, и с виду - хрупкая и пугливая, что то стекло. Толку от неё в хозяйстве не было никакого. Да видно Бобби Ризу толк этот не больно-то и нужен был. Любил он её – в том дело было…
Глория не смогла отбить мои две десятки и, забрав карты, с довольным видом объявила «масть». Под широкую улыбку внучки пришлось возместить первую взятку.
- С почином, девочка! – кивнул Глории Эдд и с вызовом бросил Тео, глядя, как тот в нерешительности мнёт карты: - Давай! Ходи под меня, сынок! Или у тебя ходунки заржавели? А?! Ах ты, шестёрка бубён…и пик. Вот тебе сверху семёрка пик с восьмёркой бубён и козырной в придачу! Держи от меня, Крис…
…Как говорится: жить бы молодым и жить, но не прошло и шести месяцев, как стукнула в окно дома Бобби первая печальная весточка. (Да, о доме Ризов здесь отдельно разговор надо бы повести. Так как стоял тот каменный уродец на Воробьином холме к тому времени лет этак двести; а если и не двести, так больше сотни уж точно. А домам больше сотни полагается что? Правильно, душа. Ну да, вернёмся к нему после). Заявилась однажды поутру к дому Бобби вся в слезах Рут Макферсон и пообещала, что если он не попридержит возле себя свою блудницу жену, она сожжёт их дом…
- Сдавай по две, Эдди, - попросила я, - я на бобах.
Эдд раздал и через пару минут Тео объявил «шута». Он радостно выгреб свою взятку и все послушно сбросили фишки в коробку.
- …Ты хороший парень, Бобби Риз, утираясь платком, сказала Рут, но если твоя маленькая сучка еще раз задерет подол перед моим Тэдом, я прокляну тот день, когда война вернула тебя в наш городок. Больше она не сказала ничего, но стоит ли говорить, что Бобби ей не поверил. Нет. Тем же вечером он выслушал свою жёнушку, взял отцовский карабин и расстрелял четырёх кошек Рут Макферсон. Уничтожил со всем их проклятым выводком.
В следующий раз он убил слепого пса Джейкоба Эшли, поджег мельницу Эдварда Дэнсона (на неделю лишив город хлеба) и покалечил сына Тома Матичелло, девятнадцатилетнего мальчишку, в двух местах прострелив ему ногу.
Люди говорили, что Бобби Риз помешался, но это не было правдой. Во всяком случае тогда. Э-э, ммм, брат Бобби, малыш Грэм, который жил с ним в доме на Воробьином холме, рассказывал мне, что что-то похожее случилось с ним позже, летом, когда малышка Кэйт, как кошка выцарапывая свободу из запертых на замки и засовы дверей, лазая по заборам да по деревьям, на седьмом месяце выбросила его ребёнка. Опросталась, как совком соскребла, и, хохоча, поплелась в ночь, оставив Бобби рыдать над холодным тельцем, перепачканным желто-красной слизью.
Вот тогда он и разобрался с ней. Так говорили в городке, потому как люди больше Кэйт Риз живой не видели. А после пропал и сам Бобби, оставив своего младшего э-э… брата Грэма, да, одного в их огромном доме…
….Лето года, когда пропал мой брат Бобби, было особенным. Моя память хранит воспоминание о том лете, как о чем-то до боли ярком и солнечном, что шумело как море и звенело как натянутая струна. Благоухало ароматами жизни и разбрасывалось сочными красками. Что было таким ослепительно ясным и… обжигающе далёким. Таким мучительно одиноким для меня.
Они приехали в наш городок ранним августовским утром – Полли и её мальчишка, и выглядели очень уставшими. Человек, который доставил их, оказал им большую услугу, взяв лишь половину из причитавшейся ему платы.
Убрав волосы под косынку и затянув узлом подол старой плисовой юбки, я мыла крыльцо аптечной лавки (где подвязалась подрабатывать по утрам), когда увидела этих двоих бредущих по пыльной обочине дороги.
Они держались за руки и шли друг возле друга близко-близко. Дорожный саквояж оттягивал руку женщины и с каждым вторым шагом тугим боком ложился на ногу, отчего вся её хрупкая фигурка казалась какой-то надломленной. Её спутник, совсем еще мальчишка, вёз за спиной перевязанную тележку и с просыпающимся любопытством оглядывался по сторонам. Они молчали, но их близость говорила за них. Она была настолько явно обнажена, что мне стало больно на это смотреть.
Я закрыла глаза и, глубоко вздохнув, отвела взгляд туда, где за осиновой рощей, на крутом холме, виднелась двускатная крыша дома. Моего дома. Гадкого дома Форестов.
Пусть. Я смотрела на него и видела затянутые в монокль глазницы окон. Видела черные провалы осыпавшейся черепицы и покорёженные, истрёпанные ветром и источенные жучком, ставни; облупившиеся стены. Я видела умирающего в лихорадке дряхлого старика. Одинокого и забытого, кашляющего красной глиной (этим летом её осыпалось слишком много). Кряхтящего и зовущего. Меня.
Дом-старик. Мой дом-старик.
- Дом-старик?
Кажется, я произнесла это вслух. Наверняка. Потому что тот, кто повторил за мной эти слова, повторил их так отчётливо, что от неожиданности я вздрогнула и, оступившись, выронила из рук тряпку.
Невысокая блондинка с обнимающим её за талию мальчишкой стояла передо мной и шевелила губами. Она что-то говорила мне, а я силилась понять что, снова и снова следя за движением её подведённых темной помадой губ.
- Простите, кажется, вы что-то сказали? – наконец промямлила я, с удивлением рассматривая новое лицо. Лицо, несущее на себе следы усталости и какой-то внутренней пустоты, пока недоступной моему пониманию; на удивление нежное, без грамма косметики, с легкой россыпью веснушек. И только помада, жестко обозначившая контур губ, как протест.
- Ты ела что-нибудь? – тихо, но твёрдо спросил меня голос, и в этом голосе я почувствовала скрытую силу.
- Я спросила тебя, Модди Форест, - серьезно сказала блондинка. - Ты ела что-нибудь? И я спрошу тебя еще тридцать раз, пока ты из соляного столба снова не превратишься в девушку и не соизволишь мне ответить. Так как?
- Нет, - послушно отозвалась я, но тут же устыдилась своего слабого голоса. Голосом куда более твёрдым я поспешила добавить: – Я не ем в такую рань. Простите, мэм, мы знакомы?
- Нет, - просто ответила блондинка и стала изучать меня взглядом.
Эта визуальная экзекуция длилась достаточно долго, пока она сама не прервала её.
- Сколько тебе лет, Модди?
- Какое вам дело, мэм, я вас даже не знаю…
- Сколько? – настояла она.
- Четырнадцать.
- Господи… – пробормотала незнакомка, и мне показалось, что щеки её побледнели. – Только четырнадцать.
- Что вы хотите этим сказать?
Но объяснять женщина ничего не стала. Из затертой до блеска дамской сумочки, висевшей у неё на плече, она достала два помятых доллара и вложила в мою ладонь.
- Есть здесь продуктовый магазин? – оглядывая улицу, спросила она.
- Есть. Продуктовая лавка мистера Флебинса. Но я не пойду туда, мэм, и не возьму ваши деньги, потому что у меня работа и потому что я вас - не знаю…
Её взгляд был прозрачным и глубоким, а так же - властным и холодным.
Она легко перебила меня.
- Я Полина Хамблмен, а это мой сын – Эдд. Можешь называть нас Полли и Эдди. Ты – Модди Форест, девчонка, одиноко живущая в доме Грэга и Роберта Форестов на склоне во-он того холма. – Она, не глядя, указала на дом рукой. – Так?
- Но…
- Ты ведь живёшь там?
- Э-э…ммм, да, мэм, иногда.
Взгляд блондинки по-прежнему выражал вопрос.
- Видите ли, - я, растерявшись, старательно подбирала объяснение своему пребыванию под крышей церковного прихода, в маленькой пыльной печной каморке при ризнице, среди мотков грубой нити и бочонков с застывшим воском. Оплачивая своё пребывание за церковной стеной вознёй с огнём и бесконечным литьём свеч. – Жена преподобного, миссис Клэг, настояла на том, чтобы я оставила дом.
- Вот как? Это почему же?
- Она говорит, что молодой девушке из приличной семьи нельзя жить в доме, где нет мужчины, и где… произошли дурные вещи. Пока не вернётся мой старший брат Бобби, она любезно разрешила мне жить…то есть, ночевать в приходе.
- Понятно. - Женщина кивнула и, бесцеремонно схватив меня за руку, поднесла её к своим глазам. На солнце мелькнули желтые пятна вздувшихся волдырей и уже сходившие следы ожогов, затянутые нежно-розовой кожей.
- Что ж, Мод, тебе придётся разочаровать миссис Клэг и забрать свои вещи. Бобби не вернётся. А твою семью, - она оценивающе посмотрела на меня, - уж прости, девочка, вряд ли можно назвать «приличной».
- Но, мэм…
- Или это сделаю я.
Полина Хамблмен сняла с головы дешёвую шляпку и положила её сверху дорожного саквояжа. Сняв лёгкий жакет и оставшись в ситцевой блузке, она аккуратно разулась, а потом, помедлив секунду, решительно стянула выше колен клешенную тёмную юбку и обнажила стройные ноги. Её точёный силуэт отбросил на деревянное аптечное крыльцо тонкую прозрачную тень.
Я поняла её намерения и от удивления разжала пальцы, выпустив из рук поднятую было тряпку. Попятившись от неё, я испуганно запротестовала:
- Ох, мэм, не вздумайте! Что вы делаете?! Так нельзя.
- Можно, - ответила странная женщина, и мягко коснулась моего подбородка. Ловко подхватив «орудие труда» из моих рук, она легонько толкнула меня в плечо.
- Можно. Что еще тебе надо, девочка, чтобы наконец припустить с Эдди в продуктовую лавку, пока я буду мыть это чёртово крыльцо?!
Так в тихий августовский день в мою жизнь неожиданно вошла Полли и её сын.
Когда, несколько дней спустя, напористый дух Полли вытеснил из малого крыла дома Форестов мрачные тени, и он, мой дом, - еще недавно казавшийся мне старым молчаливым склепом, - ожил и просветлел, я подумала: если богу угодно, чтобы я перестала быть одна, если он хочет, чтобы в моей никчемной жизни появился ещё кто-то, желающий разделить моё одиночество, то, что ж, значит так угодно и мне. И приняла данное.
Полли не была моей тёткой (как я отвечала на косые взгляды соседей), по сути говоря, она не была мне даже дальней родственницей, но то, что привело её сюда, было не менее сильно чем родственная связь. Это был долг, но об этом я узнала позже.
Однажды утром Полли оделась и отправилась на кладбище. Когда она вернулась, мы сидели с Эддом на крыльце крытой веранды и смотрели вниз на дорогу. Высокое солнце золотило листву стройных осин и молоденьких тополей, высоко в небе носились ласточки, кричал пересмешник, и было так замечательно держать пальцы Эдда в своих руках. Он был двенадцатилетним мальчишкой, белобрысым тощим коротышкой в клетчатых штанах и высоких ботинках, крепко-накрепко привязанный любовью к своей матери, и с радостью делился своим ожиданием со мной.
Полли шла, кутая плечи в цветную шаль и щуря глаза от солнца. Её короткие локоны, всегда так аккуратно уложенные вокруг головы, растрёпанными прядями падали на лоб и бледные щёки. А тонкие пальцы сжимали сухую ветку сирени. Она поднялась на крыльцо и долго сидела рядышком, поглаживая склонившуюся к её плечу голову сына, а я смотрела на них, на двух так быстро, вдруг, ставших мне близкими людей, и мечтала, как хорошо нам будет жить здесь втроём.
- Скажи мне, Мод, ребёнок Кейт правда умер?
Не знаю, почему она задала мне этот вопрос, но я кивнула:
- Правда, Полли. Мне очень жаль.
- Где он?
Я поняла о чём речь и неохотно призналась:
- Его нет на городском кладбище. Он там, в саду. Бобби сам похоронил сына.
Она надолго задумалась, а потом посмотрела в сад. Я хотела сказать, что люди, приходившие поквитаться с братом, разбили надгробный крест, думая, что там могила Кэйт, поэтому места не видно, но Полли не спросила, и я промолчала. И только через долгое время, что мы сидели, радуясь погожему дню и думая каждый свою думу, она тихо сказала:
- А знаешь, девочка, нам всем повезло.
Миссис Клэг настояла и в первое воскресенье сентября я сидела в церкви и слушала утреннюю проповедь преподобного Клэга на тему: «Смиренных да возвысит Господь», когда с последними словами: «Аминь!» на кафедру поднялась Рут Макферсон и попросила у паствы слова.
Получив желаемое, женщина осторожно взглянула на святого отца, затем на собрание и после недолгого колебания несмело сообщила, что у неё потекла крыша.
«Но дело не в этом, - продолжила она, когда под высоким церковным сводом смолкли недоумевающие смешки. – Дело в том, что жена пропавшего Роберта Фореста, распутница Кэйт Форест, сидит за моёй стеной».
Церковь замолчала, и Рут, воспользовавшись наступившей тишиной, заикаясь и глядя в пол, пожаловалась, что узнала об этом, попытавшись обработать стену медным купоросом. Сделала она это потому, что сначала её крыша потекла, а потом, стена её спальни, в которой они спали вместе с Тэдом двадцать лет, пока он минувшей зимой не отправился воевать, обросла ярко-красной дурно пахнувшей плесенью.
Народ стал медленно расходиться, в жертвенный ящик с глухим стуком падали монеты, а бедная Рут, утирая платком покрасневший кончик носа, продолжала лепетать, что Кэйт Форест грозит ей расправой, если она ещё раз проделает со стеной подобную штуку. И что верит в это, потому что собственными глазами видела, как минувшей ночью в окно её дома скреблись расстрелянные Робертом Форестом коты.
- Вы не представляете. Эти твари орали, царапали стёкла и просились в дом, а я боялась, как бы их когти в щепы не выпотрошили оконные рамы.
- Молись, дочь моя, - услышала я в ответ слова преподобного Клэга. – Молись, а церковь попросит о твоём здоровье.
Я верю, что Рут молилась. Не переставая. Это было видно по её двигающимся губам, когда она, находясь где-то далеко и одновременно рядом со мной, возвращалась домой. В дом, в котором прибывший утром молочник её и нашёл, с открытым от крика ртом и разорванным горлом.
Полли Хамблмэн не было два дня. Она неожиданно исчезла, оставив нас с Эддом одних, и так же неожиданно появилась. Одетые, мы заснули с ним в моей маленькой спальне, прижавшись друг к другу спинами и подоткнув одеяло по четырём углам, одни в большом мрачном доме, и Полли долго смотрела на нас в темноте. Я знаю об этом, потому что тихие звуки плача сопровождали меня во сне.
Я проснулась и, узнав её в лунном свете ровно льющимся в окно, радостно потянулась навстречу её рукам. Она обняла меня и долго держала у своего лица. Её прикосновение оказалось таким настоящим, а объятие таким мягким и близким, что сердце моё защемило от позабытой ласки, а к горлу подкатил горький тугой комок. За всю мою длинную жизнь не познала я большей нежности, чем в тот далёкий миг.
Она долго баюкала меня, а потом прошептала тихо, едва слышно:
- Пообещай мне, Мод, что позаботишься об Эдди.
- Но, Полли…
Я чувствовала щекой её слёзы.
- Пожалуйста, девочка моя, просто пообещай. Или я не смогу.
- Хорошо, - выдохнула я в её шею. - Я обещаю, Полли. Я позабочусь об Эдде.
Её глаза блеснули и оказались так близко. Она улыбнулась мне и погладила рукой мои тёмные волосы.
- Он не такой как я, Мод. Слышишь? Эдд – не такой.
Она поцеловала спящего сына и ушла. А утром я застала её в саду. Полли Хамблмэн, одев куртку Бобби и грубые резиновые сапоги Кэйт, орудуя лопатой, копала глубокую яму. А внизу холма, в долине, за начавшим желтеть осиновым перелеском, от обгоревшей крыши Рут Макферсон в сторону города тянулись стальные едкие клубы дыма.
- Что-то нехорошее должно произойти с мамой, Мод. Я чувствую, - сказал мне Эдд, когда я в тот же день вернулась домой, закончив убирать аптечную лавку.
Прошлой ночью сгорел дом Макферсонов, и с утра в аптеке только и разговоров было, что об этом печальном событии. Я всю дорогу думала о бедняжке Рут и не сразу сообразила, о чём толкует Эдд.
Он сидел на пороге старой конюшни и остругивал ножом длинные осиновые колышки. Его лицо загорело, и прозрачные веснушки ярче обычного блестели на солнце, подчёркивая юную нежность кожи. Белесые брови то сердито сходились к переносице, то растерянно поднимались ко лбу, а зубы мяли потрескавшиеся губы. Жилистые руки крепко держали нож и уверенно резали дерево, но всё его тело выдавало тревогу и напряжение.
Остро очинив клин, Эдд отбросил от себя очередной колышек и проговорил:
- Мама и раньше проделывала нечто подобное, Мод, я знаю. Я её сын. Но только тогда эта была работа, а сейчас… Мне кажется, она подпустила «это» к себе слишком близко. Никогда, Модди, я не видел в её глазах столько холода и пустоты, как в твоём доме. – Он поднял на меня глаза: - Я боюсь за неё. Боюсь, Модди. Что бы ни затаилось в доме Форестов, я хочу, чтоб оно оставило маму в покое. Я хочу уехать отсюда. Уговори её уехать и уезжай с нами, Мод. Пожалуйста!
Глаза Эдда, огромные и голубые, были полны мольбы. Он смотрел на меня, а я вспоминала, что сегодня в аптеке, Сильвия Матичелло жаловалась на недавно починенную крышу, вдруг давшую течь, и на грязно-алые пятна сырости разъевшие свежую побелку. Вспоминала последнее выступление Рут Макферсон и слова Полли, сказанные мне в тишине ночи. Сбитая с толку какой-то догадкой, казалось притаившейся за углом, я опустила на землю корзину с хлебом и медленно присела рядом с Эддом на порог.
- Ты сказал…Что Полли проделывала, Эдд? – оторопело спросила я. – Что «это» затаилось в моём доме?
Он отвернулся.
- Эдд?
- Ничего.
Лезвие ножа мягко скользило под серой корой. Я замолчала и посмотрела в сад, где под молодым саженцем груши тёмной горой лежали извлечённые Полли на поверхность рыхлые земляные комья.
- Давно вы…путешествуете, Эдди?
Эдд поджал губы и пожал плечами:
- Сколько себя помню.
- Всегда?!
- Нет. Два последних года мы прожили с мамой в Сан-Диего. А до этого вернулись из Канады. И вот опять.
- Где же тогда твой дом?
Эдд странным взглядом посмотрел на меня и отвернулся. В его руке оказалась длинная крепкая ветвь осины. Вздохнув, он опустил голову и заработал ножом.
- Она думает, я не догадываюсь, - через некоторое время заговорил он. - Не понимаю. Думает, я всё еще маленький и не знаю, кто она.
- А кто она? – удивилась я. - Кто – Полли?
Эдд горько усмехнулся. Наши глаза встретились, и я увидела, как в них вместе с болью отразилась гордость.
- Воин. Моя мама воин, Модди. Вот так.
Через неделю умерли Матичелло. Все. Когда итальянцев нашли, их тела были пронизаны длинными сосновыми щепами и придавлены к полу упавшими с потолка тяжелыми старыми балками. Лохмотья алой плесени летали в воздухе и оседали на мёртвых мягким рваным ковром. Защищая от постороннего взгляда застывшие в вечном испуге лица.
Я узнала об этом и у меня подкашивались ноги всю дорогу, пока я бежала к церкви. На следующий день город хоронил Матичелло, и миссис Клэг попросила помочь отлить свечи. Отпуская меня домой, жена священника сунула целую охапку свеч в карман моего старенького плаща.
- Ступай с Богом, Модди. И ради всего святого, зажигай перед сном по три в изголовье, всё спокойней мне будет. Хорошо?
- Да, миссис Клэг.
Я выскочила из церкви под осенний дождь и побежала под его холодными струями на Воробьиный холм, боясь не застать там Полли. Но она не исчезла. Дождь хлестал землю наотмашь, низкие грязные тучи проседали к земле, а Полли стояла в саду над ямой, в одном домашнем платье, и смотрела на отражавшие свинцовую мглу окна старого особняка.
Я подошла к ней и, взяв за руку, потянула в дом. Она послушно последовала за мной и сидела на кухне молча, пока Эдд растапливал углём печь, а я суетилась возле плиты над скудным ужином.
Дождь барабанил в стёкла, ветви тополей царапали прохудившуюся крышу, и помнится, за тем нашим последним ужином, я щебетала и щебетала без умолку, пытаясь вымученным смехом разогнать сгущающиеся над домом тени. Я вспоминала гораздого на крепкое словцо отца, его рассказы о маме, брата Бобби и его молодую жену Кэйт. Вспоминала, как хорошо всё было пока Бобби не ушёл на войну, а вернувшись, не привёз с собой эту бесстыжую девчонку. И тут Полли заговорила. Оторвав застывший взгляд от рифленого, в косых потёках, окна, она сказала:
- Дело не в Кэйт, Модди. Дело в нём, в твоём брате. – И добавила тихо: - В том, для чего он сюда привёз жену, и что из неё сделал.
Полли успокоилась. Обхватив руками оловянную кружку, съёжившись под шерстяной шалью, она пила чай. На лице её не было больше места для грусти, и удивлённо взглянув на мать Эдда, я ясно увидела то, что не смогла разглядеть в нашу первую встречу. Я увидела на этом спокойном лице тень безысходности. Серый отпечаток неизбежного. И проступивший сквозь всё - принятый вызов.
Эта женщина приехала сюда умереть и, что бы ни говорил её сын, знала об этом с самого начала.
Я вздрогнула от осенившей меня догадки и испуганно перевела взгляд с Полли на уставившегося в свою тарелку Эдда, уныло хлебавшего ревенный суп и жевавшего картофельные оладьи. За весь вечер Эдд Хамблмэн не произнёс ни слова и даже не взглянул в сторону матери. Щуплый мальчишка ссутулившийся на широком отцовском стуле во главе стола, он выглядел отчаянно несчастным.
- Полли, - промямлила я, - что ты такое говоришь? Я не понимаю…
От повеявшего в душе холода, тело моё натянулось как струна, а руки неожиданно зажили своей жизнью. Потянувшись ко мне, Полли накрыла тёплой ладонью мои терзавшие скатерть пальцы. Затем погладила влажные волосы. Она отвернулась, но я успела увидеть, как пламя керосиновой лампы вязко тонет в её глазах.
- Прости, девочка, – сказала моя гостья. - Но у «Зеркала правды» два лица, и оба лживы до безобразия. Видит Бог, я не хотела этого.
- Нет, Полли. Ты ошибаешься! Это Кэйт! Это она всё разрушила! Бобби, он…он любил её! С тех пор как брат привёз эту противную англичанку в наш дом, он никого, никого кроме неё не замечал, - я позволила скрытой обиде выбраться наконец наружу, - даже меня! А ведь я его так ждала! Ждала, понимаешь!
Полли утёрла выступившие на моих глазах слёзы и нежно усмехнулась:
- И он просчитался. О, поверь мне, девочка, твой брат сильно просчитался, позабыв о своей младшей сестрёнке, и горько пожалел об этом.
Видимо на моём лице отразилось недоверие, потому что Полли утвердительно кивнула своим словам:
- Ты слишком быстро выросла, Мод. А Бобби слишком поздно понял это. Когда помутившийся разум Кэйт восстал, и желанное отцовство ускользнуло из рук, Роберт догадался: ко времени его возвращения сюда с женой, твоя первая женская кровь уже пролилась.
Сообразив, о чём Полли только что сказала, я, зардевшись до макушки, встрепенулась.
- Полли! – возмущенно пискнула я. – Как ты можешь о таком говорить! Здесь же Эдд!
Но она только отмахнулась:
- Брось, Мод. Эдд уже не ребёнок. К тому же, - Полли обвела взглядом высокий свод кухни, - он здесь не один.
В ответ на это неожиданное заявление, мы с Эддом пугливо переглянулись.
Немного погодя Полли сказала:
- Форесты всегда производили крепкую мужскую ветвь, только мужскую, утвердившись в смешенном семени. И Роберт так же много чего совершил ради своего наследника. Ты исключение из правил, Мод. И твоё счастье, девочка моя, что ты оказалась хозяйкой дома прежде, чем стала на пути брата. Иначе всё было бы уже решено и та жертва, которую Роберт приносит сейчас, пытаясь вернуть ему обещанное, была бы в сотни раз больше.
От ужаса услышанного я вскочила из-за стола и крикнула в лицо Полли:
- Ты не знаешь, что говоришь! Не знаешь! Мой брат никогда бы не сделал мне ничего плохого! Слышишь! Никому бы не сделал!
Но слова Полли, жестокие и злые, заставили меня вновь опуститься на свой стул.
- Когда Роберту Форесту едва исполнилось шестнадцать лет, а ты, Мод, родилась, он утопил свою мать в Стрэндфордском болоте. Утопил в грязи, испачкав руки родной кровью, наказывая провидение за то, что оно сыграло с его отцом злую шутку. Только страх Грэга перед городом, а следом и малодушие, позволили тебе остаться в живых. Думаю, догадайся он, что ты единокровная Форест; не будь твой отец так уверен в своём семени, тебя бы ничего не спасло, моя девочка.
Мне показалось или что-то плотное и тёмное ударило в окно. Мокрые стёкла задребезжали, и я не смогла сдержать испуганного вскрика. Пламя настольной керосиновой лампы на короткое мгновение погасло, и я увидела в заоконной темноте несколько пар горящих зеленью глаз.
- Полли!
- Тихо, девочка. Не бойся. Еще не время.
- Ох, По…
Я повернулась к матери Эдда и едва не онемела от ужаса. Белокурые локоны женщины встали дыбом, скулы раздались шире и обозначились, а тело окутало лёгкое синее марево, словно я глядела на неё сквозь слёзы. Борясь с охватившей меня оторопью, я зажмурилась, а когда, спустя минуту, открыла глаза, всё вернулось на свои места.
- А теперь, Мод, - требовательно сказала прежняя Полли, - я бы хотела знать: что ты сделала с одеждой, которую испачкала первой кровью.
- Я…я закопала её в подпол, - неохотно призналась я, отвечая на её прямой взгляд. – Никто не сказал мне, что… так бывает со всеми, и…я испугалась. – В густом смущении я быстро взглянула на Эдда, надеясь на его отсутствующее, ушедшее в себя сознание, но его глаза внимательно следили за мной.
- Отец он... рассказывал, что мама страдала не столько душевным расстройством, сколько какой-то страшной болезнью, отчего перед смертью истекла кровью. Мне вовсе не хотелось умереть. Конечно, потом миссис Стоун, жена нашего аптекаря, всё объяснила, но…
- Мод! – оборвала меня Полли, подошла и за плечи подняла со стула. Поставив перед собой, она сказала:
- Я не могу заставить тебя верить мне, девочка моя, это не в моих силах, я могу только просить о помощи. Ты готова выслушать меня, Модди?
Я во все глаза смотрела на неё. Удивлёно смотрела на женщину, чья печаль и чей страх сейчас была куда сильнеё моих собственных. Она просила и не давала мне право выбора. Но, даже будь он у меня, я бы ответила точно так же.
- Да, Полли. Я готова.
Она улыбнулась. Светло и спокойно. Так, как будто груз давивший на её плечи, наконец-то ослаб под дружеским участием.
- На этом холме лежит индейское проклятие, - сказала Полли. - Твой дом, Мод, как склеп охраняет его, но так не может быть всегда. Дух великого Огивы, индейского вождя по имени Скользящая Змея казнённого по воле племени рукой белой женщины, по преданию возродится в пятом колене, и отомстит за свой позор.
Духи земли и неба, всё живое и мёртвое свидетельствуют этому обещанию. Но, хвала Богу, чаша весов, на которой покоятся собственные грехи Скользящей Змеи, отяжелена убийством старшего брата и закреплена оберегом его бледнолицей вдовы. Возмездие, совершённое женщиной в отношении новопровозглашенного Огивы, было более чем справедливым.
Не зная того, ты, Модди, купила Дух дома, положив к его ногам девственную кровь, и стала полноправной хозяйкой склепа. Твой брат не посмел тебя тронуть. Нет, Роберт выбрал иной путь. Чтобы добраться до духа Скользящей Змеи в попытке возродить сына, он предложил дому жертву. И он, твой дом, Модди, принял её. Он укрыл от меня Роберта Фореста и без твоей помощи мне не подобраться к нему. Не остановить соитие живого с мёртвым.
- Ч-что мне нужно сделать, Полли? – пролепетала я, едва дыша от ужаса услышанного. – Я не знаю…
Она опустила мой подбородок и прошептала:
- Поговори с ним.
- С кем? – спросила я, глупо моргая под её прямым взглядом.
- С домом, Мод. Вели дому открыть тебе склеп.
- С-склеп?
- Да, девочка.
- Прямо сейчас?
Темные губы Полли дрогнули в кривой усмешке:
- Да. Я давно готова к неизбежному. Моё промедление итак стоило людям жизни. Вели открыть дверь в склеп, Мод, прямо здесь и, пожалуйста, будь тверда в своём решении. Позже, когда я дам знать, ты откажешься от положения хозяйки дома, иначе, девочка моя, нам не довести начатое… до конца. В тот миг, когда Дух дома поймёт, что его отвергли, он призовёт того, кто давно готов стать его полноправным хозяином.
- О Господи, Полли, я не смогу…
- Ты сильная, Мод! Ты должна настоять.
- Мама, не надо! – неожиданно крикнул Эдд и, подскочив к матери, обнял её за шею. – Пожалуйста, мамочка, не говори ничего. Уедем отсюда, - громко всхлипнув, попросил он. – Зачем тебе этот дом! Он убьет тебя! Уедем вместе с Модди!
Полина Хамблмэн обняла сына за талию и сказала, прошептала в воздух:
- Не могу, сынок. Прости, радость моя, не могу…
- И я не могу! – оторвавшись от неё, вдруг закричал Эдд. – Ты не понимаешь, ма! Никогда я не смогу сделать то, о чём ты меня просишь! Никогда! Никогда! - В сердцах повторил он, и со слезами выскочил из комнаты.
- Эдди! – Полли бросилась было за ним, но, остановившись в дверях, решительно обернулась.
Мне ничего не оставалось, как выйти на середину кухни и сначала тихим, а затем более твердым голосом приказать дому открыть склеп.
- Немедленно! – крикнула я тоном хозяйки и замерла на месте от страха, когда над моей головой раздался глухой скрип, и зашевелились потолочные балки.
Я и раньше слышала, как дом скрипел по ночам, но теперь это было нечто иное. Нечто, не менее живое, чем я сама.
Кухня изменилась. Печь потухла и исчезла вместе с кухонной мебелью. Потолок потемнел и заметно просел, а побелка по стенам пошла мелкими трещинами. Когда она вконец осыпалась, взгляду открылись покрытые гнилью углы деревянных стен и укрытый изморозью холодный земляной пол.
Я всё еще изумлено озиралась вокруг, когда Полли приказала:
- Пора, девочка! Давай же, встряхни его! Пусть вывалит наружу нутро, чёрт бы его побрал! Давай, Модди, и покончим с этим!
Работая молотком, Полли носилась вокруг меня, забивая в землю и в стены осиновые колья.
- Давай!
И я крикнула. Я громко крикнула, что отказываюсь быть хозяйкой этого дома и попросила дух дома оставить меня в покое.
Стены лопнули. Дом заскрипел, и гнилые щепы разлетелись вокруг, оцарапывая руки и лицо. Тёмная балка закрутилась вокруг своей оси над моей головой и с грохотом рухнула на пол. Вовремя отскочив, я вжалась спиной в стену и закричала. Ярко-алая плесень проступила под моими ногами сквозь изморозь укрывавшую пол и поползла по стенам.
Я закричала и забилась в истерике еще больше, увидев тех, кто раньше был моей семьёй, а теперь принадлежал другому миру. И поверила Полли окончательно.
Роберт Форест, или тот, кто раньше было моим братом, сидел в углу земляного погреба, а из его раскинутых бескровных рук прижатых к земляным стенам, подбираясь к каменному возвышению, на котором лежал сухой сморщенный младенец с лицом старика – ребёнок Кэйт, росли ветвистые корни похожие на грибницу.
Еще одна балка, раскрутившись в свист, рухнула с потолка, и я зажала рот руками. Разложившееся, пронизанное слизкими корнями тело Кэйт, лежавшее у возвышения, разлетелось ошмётками.
- Убирайся, Мод! Быстро! – услышала я властный голос Полли. – Забери её, Эдди, ради всего святого! Я не могу больше терпеть!
Подобравшись и скрючившись, словно убегая от удара, грибница зашевелилась и поползла от непонятно откуда взявшегося здесь голубого свечения к стене, в мою сторону. Тело брата дернулось, рот разомкнулся, и Роберт открыл глаза.
Не чуя под собой ног, я кинулась к двери и с визгом выскочила вон, влетев с разбегу в объятия Эдда. Он тут же схватил меня за руку и окончательно выволок из страшной комнаты, захлопнув за собой дверь.
Стены дрожали, потолочные балки угрожающе скрипели над нашими головами, а мы, привалившись к двери бывшей кухни, стояли и ждали.
Страшные вопли – злобы, отчаяния и раздражения, всё громче раздавались из-за двери, и я не стерпела:
- Надо позвать кого-нибудь на помощь, Эдд, - закричала я. – Там происходит что-то ужасное! Пожалуйста, Эдд. Там же Полли!
- Нельзя, Мод, - ответил он и вцепился в моё плечо. Но через секунду, не выдержав материнского стона раздавшегося из земляного ада, бросился вперёд и, забившись в дверь, закричал:
- Мамочка!
- Нет, Эдди! Нет! - голос Полли, полный отчаяния и мольбы остановил сына у двери. – Не смей! Не сейчас!
- Но я не смогу… - Эдди плакал. – Я не смогу, пожалуйста, мамочка…Я не выиграю за тебя твой бой…
Послышался хруст и глухой удар об пол. Злобное шипение вырвалось из щелей склепа и сдавило льдом наши бьющиеся в лихорадке сердца. Не голос Полли, а лишь его эхо, приказал:
- Сейчас, Эдди, скорее. Ну же, сынок!
- О, Господи, мамочка, прости, прости меня.
- Не надо, Эдд. – Я тщетно пыталась его задержать. – Не иди туда…
Но он меня не послушал. Бросившись на крик матери, Эдд Хамблмэн, исчез за дверью, а я, должно быть, лишилась чувств.
Когда я пришла в себя, вокруг было странно тихо. Дом молчал, а из-за двери в коридор пробивался тусклый свет. Ожидая самого страшного и боясь этого, я поднялась на ноги и осторожно заглянула туда, где раньше была моя кухня. И облегчённо выдохнула.
Всё вернулось на место. Свод вырос, стены оделись в побелку, а старая печь потрескивала прогоревшим углём.
Когда я зашла, Эдд сидел на полу, обхватив голову руками, и медленно раскачивался из стороны в сторону.
Ни Кэйт, ни младенца, ни Бобби не было у стен. Лишь на месте жертвенника, лежало что-то плотное и мерзкое, обхваченное смертельными объятиями белокурой Полли. Из её спины, торчал длинный осиновый кол. Отточенный рукой Эдда, он насквозь прошил её тело и пронзил то, что она до последнего вздоха пыталась удержать.
Эдд поднял голову и взглянул на меня безжизненными глазами:
- Мама мертва, - сказал он. – Господи, Мод, я убил её. Чем я лучше твоего брата? – Он беззвучно заплакал и спрятал за руками лицо. – Зачем? Зачем она заставила меня сделать это? Зачем, Мод?
Не зная ответа, я сдернула со стола скатерть, желая накрыть Полли, но Эдд остановил меня.
- Не надо, Мод. Отойди. Я не оставлю маму в вечном объятии с этим чудовищем.
Я послушно опустила руки.
- Представляешь, - сказал немного погодя Эдд, когда я села рядом и обняла его. - Она сказала, что вырыла для себя и этой твари могилу в саду. Боялась, что у меня не хватит духу разъединить их.
- Да, Эдди.
- Так вот: она ошиблась. Мама ошиблась, Модди. Хватит. Пусть мне и будет невыносимо больно на неё смотреть, я сделаю это. Я похороню её по-человечески. Без всяких острых деревяшек. Это мой долг. А эту дрянь в пепел сожгу!
- А я…я помогу тебе.
Но Эдд сам похоронил мать. Горели свечи миссис Клэг, когда, прощаясь с Полли, я целовала её в лоб и укрывала простынею. Столько лет прошло, а со мной до сих пор остался запах её волос. Они пахли дождём и земляникой.
- …отец летал в Сирию по контракту с «Люфтганзой», а я оканчивал Калифорнийский университет. Знаешь, Тео, если бы не железная отцовская рука, вылетел бы я оттуда шампанской пробкой. Помнишь, отец, как мы шалили с Денизой в китайском квартале. Папа?
- Бабуль, ты что уснула? – дернула меня за рукав Глория и показала на стол. – Вскрываем карты!
Но я не спала, я смотрела на Эдда. Сидя в кресле и откинув голову, он, как будто задумался. Эдд успел докурить и мундштук полный пепла выпал изо рта.
- Папа?!
- Эд! Эй, вы слышите, Эд! Крис, что с ним?!
- Эдди…
Крис подскочил к отцу и, приобняв за плечи, притянул старика к себе. Голова Эдда упала, пальцы разжались и две красные карты скользнули на пол. На короля червей легла червовая дама. Закрыв глаза, я вздохнула и произнесла:
- Марьяж, господа! Ты выиграл … Черт возьми, старый упрямый вояка! Ты таки выиграл, Эдд! |
Рассказ открыт для комментариев