20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.

13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.

   
 
 
    запомнить

Автор: Фокс Число символов: 30263
19 Дерусь, потому что дерусь 2011 Финал
Рассказ открыт для комментариев

j020 Новый уровень


    

    Я выдохнул и вошел в узкую арку.
    Темнота и сырость подворотни, сбрызнутые капелью с карнизов, обступили вокруг. Лужа проглотила туфли, цокнула вспучившаяся в проходе брусчатка. В этом городе не бывает ровных дворов и тротуаров. Под землей ползает червь-гигант, и бока его мнут петербургскую почву, как тесто.
    Голоса стихли, потянуло сигаретами.
    Приглушенный свет из окна на втором этаже искажал размеры площадки. Заваленная мусорными мешками и картонными коробками, она была еще меньше, чем казалась. В городе на Неве пространство шутки шутит. Еще две минуты назад мрачная громада Казанского Собора распахивала крылья колоннады над шумным проспектом, а грязное небо падало клочьями на плечи. Сейчас перспектива – это два десятка шагов от решетчатых ворот до крыльца, мимо плеска водостока и разбитой рекламы турагентства.
    Четверо парней идут мне наперерез, и сомнений для радости больше нет – я попал по адресу. Чутье не собьешь, это мне плюс.
    Они даже сигаретку не «стрельнули». Народ нынче деловой. Времени в обрез, болтовня и кураж подождут. Есть спортивный интерес и финансовый. Начали сразу, без обиняков, значит, опытные. Или надо говорить – «бывалые»?
    Неважно, все равно у них ничего не выйдет.
    Я не питаю любви к боксу и карате. Рукоприкладство всегда было для меня чем-то низменным и вульгарным. В том заслуга родителей, настоящих ленинградских интеллигентов. Культурное воспитание, правильные книги, мушкетеры-кумиры, секция фехтования. Сверстники тоже были подходящие; в нас культивировали торжество интеллекта и спортивное лидерство. Учили неукоснительно соблюдать социальные протоколы. Звериные инстинкты хранить в несгораемом сейфе.
    Кстати, мало кто из моих коллег увлекается боевыми искусствами, разве что Талалай и компания – эти кэмээсники сошлись с Особым отделом только из-за пристрастия к мордобитию.
    Еще никто из наших не носит оружия, самое большее – дубинка, и только в случае, если уходишь «вскрывать» толпу. Чтобы в случае задержания нас органами, не было превышения самообороны.
    Я считаю, отдача должна быть страшной и в пределах закона.
    Ребятам в подворотне я ломаю руки.
    Сначала тому, который зашел мне за спину, чтобы обездвижить. Пальцы его хрустят, прощаются с суставами. Выворачивается кисть. Повреждается лучевой нерв. Обломок кости выпирает из локтя. Не надо быть силачом, чтобы наносить увечья. Достаточно медучилища и тренированной реакции.
    Работаю.
    Без удовольствия записного драчуна, спровоцировавшего хулиганье. Без фанатичной преданности силам света; паладины долго не живут. И, конечно, без цинизма и показной небрежности.
    Я еще молод и люблю свою работу.
    Из подъезда выходит статная женщина с яркой шевелюрой. Стильный плащ, шарф и сумочка образуют композицию, доступную только людям с утонченным вкусом. Дамочка понятливая, убирается восвояси. Я знаю, она не позовет мужа помочь несчастному и не вызовет милицию. Женщина поднимется домой и скажет, что на улице та-а-акой дождь – стоит решительно отложить поход по магазинам. Прям, как из ведра, разочарованно объяснит она, стараясь выбросить кое-что из памяти.
    У ангела чистая душа. Не потому что невинная, а потому что стирается вовремя.
    Такова обратная сторона нашего быта, и, возможно, поэтому на меня порой накатывает хандра. Лечить безразличие обывателей я не умею.
    …Тускло сверкает нож, алкая крови «борзого». Дивясь неловкости своего хозяина, он летит к сточной канаве, обиженно звенит о люк.
    Мы всегда щупаем косточки.
    После переломов потенциальным преступникам очень трудно причинить кому-либо вред. Еще надо обязательно делать внушение. Я смотрю им в глаза, чтобы вся процедура не ушла в молоко, иначе отморозки просто решат, что нарвались на чемпиона. Ну, непруха, скажут они, не чухан попался, не баклан. Кулаками теперь не помашешь, будем травматикой зелень срезать.
    Не надо такого. Надо, чтобы боялись навсегда.
    Когда я работаю, объект должен знать, что с ним происходит. Поэтому – взгляд.
    Я давно понял, что бороться с такими можно только насилием.
    Особый отдел тоже придерживается этой идеологии.
    Крики шпаны заглушает дождь, льющий из квадратного, словно вырезанного в сомкнутых крышах, люка. Луна, очевидица темного Петербурга, высовывается из-за параболической антенны, подглядывая за нами.
    Тела лежат на горбатой земле, также глупо и вразнос, как мусорные мешки. Кожаные куртки усиливают сходство с черным полиэтиленом. Каждому я, смотря в очумелые зенки, причиняю неприятности, намеренно доставляя хлопоты врачам. Игра такая: один изощренным образом разбирает целое на части, а другому собирать. Зато еще несколько лет они не будут нас тревожить, а если урок пойдет на пользу – мы, к счастью, вообще не увидимся.
    Михаил Карлович Вайс, замначальника Особого отдела, недавно зачитывал статистику: из-за нашей профилактики страна лишается доброй части рабочей силы. Теряет национальное здоровье и вэвэпэ. Талалай, кажется, ответил ему, что, мол, лес рубят, а щепки летят.
    Пожалуй.
    Этот, бритый, с косыми морщинами на лбу, мог посадить тысячу деревьев, но собирался поднять руку на ни в чем неповинного. И тогда отшлифованный механизм дал рикошет: я петлял себе в лабиринте улиц и переулков, словно компас, не пеленгующий полюсы, пока игла не вошла в висок, и струна, вдетая в ушко, не потянула меня под узкую арку.
    А здесь городской ландшафт будто для того и создан, чтобы часам-кошелькам было удобнее менять хозяев. Колодец; упал – не выбраться. Или как говорит Вайс: шито-крыто, в землю врыто.
    Предусмотрительно обойдя лужу, покидаю дворик.
    К стене жмется чернющий котяра, хвост трубой, глаза пятаками. Вот учудили человеки, шипит он. Разлеглись в моем дворе и стонут. И хлещущая отовсюду пакость им до фени. Как свиньи, ей-богу.
     
    Не надо далеко шагать, чтобы из тесноты и опостылевшей серости дворов попасть в эльдорадо Невского проспекта. По ушам сразу бьет шум авто, и чьи-то локти отпихивают в сторону, и неоновая реклама поначалу сбивает с толку мишурой символов: ходи туда, ходи сюда, здесь пиво в рот польет. Толпа не любит неподвижных людей. Ворчит, хмурится, смывает тебя к обочине, а то и накрывает с головой.
    Приходится идти.
    Ценники висят на каждом углу – город тоже работает. Этот огромный кассовый аппарат на темных водах Невы туманным своим зевом поедает людей, полощет ветром гранитные набережные.
    На площади Восстания меня едва не скручивает сильнейшая боль. В висках трещит, полушария объявляют междоусобную, и плывет по воздуху, распыляясь над Лиговским, кровавый призрак бойни.
    - Михаил Карлович, - говорю в трубку, - срочно двоих на Восстания.
    - Болельщики небось? – отзывается Вайс.
    Слышно, как звучный мужской голос где-то рядом с шефом комментирует ситуацию на стадионе. Герольд с микрофоном говорит, что схватка горячая, под стать погоде.
    - Внезапный всплеск. След узкий, направлен однозначно.
    - Понял. – Михаил Карлович сразу посерьезнел. - Адрес отправлю на анализ – перепроверим. А к тебе едут.
    - Кого выслали?
    - Евгения с Пельмешкой, жди. Сам как?
    Я рассказал про бывалых, которые собирались фильтровать средства в укромном местечке.
    - Отдыхай, рыцарь, - говорит довольный Вайс. – Покрутись по околицам – и в кафе. Не хватало еще, чтоб простудился…
    Евгений и Пельмешка, замечательно.
    Он, Семеныч, – самый старый альтруист, все свободное время отдающий патрулированию улиц. Говорят, до вербовки в Особом отделе средства на существование Евгений получал от спасенных душ. По скромности всегда отнекивался, но благодарные люди насильно тащили его в гости и кормили. Они даже домой ему гостинцы приносили, писали в газеты, требовали награды для народного героя…
    Пельмешка – прозвище возникло из-за любви к народному блюду и лопоухости – наоборот, новичок, но такой, что многих уделает. Бойцовая девчонка-ролевик. Некрасавица, питбуль-фемина, нарек Вайс. Полгода назад он спас Пельмешку от суда и следствия, когда ей грозил срок в женской колонии. Поборница сил света расчекрыжила толпу подонков с помощью меча, выкованного реконструкторами. Тот, кто попытался убежать, - получил стрелу в спину. Как трус.
    Сначала Пельмешке не нравилось творить добро по расписанию. Наряды, сортировки, отчетность, маркеры на карте… Но деловитость не съела изначального задора, Пельмешка втянулась. Сказала, профессионалку дисциплина ведет – Вайс долго не мог отсмеяться.
    На таких напарников можно положиться.
    Я с чистой совестью пошел искать крышу над головой. Чтобы кофе и потише.
    Меня замначальник Особого отдела бережет особенно.
    Потому что на сына его похож и к тому же сам себе ищейка. Из бойцов ведь никто так след не возьмет. Нас, конечно, всех учили психологии, приметам, проблемным индивидам и знанию мест, где стычки происходят особо часто. Но по опыту известно, что за самым внушительным злыднем можно месяц тенью ходить, а он и мухи не тронет. Будет смотреть исподлобья на пассажиров в подземке; нахамит коллеге; кинет бутылку мимо урны. Воспроизведет безобидные глаголы и – все.
    Классическая агрессия не прогнозируется. Порой люди вспыхивают как спички, вне графиков и сезонных статистик.
    Сейсмолог может расположить сколь угодно датчиков, со всевозможными уровнями чувствительности, может пронизать глубины инновационной диагностикой, но чей-то хутор все равно уйдет под землю.
    Другое дело – обдуманное насилие. «И задумал он грешное…» От таких людей пахнет на всю ивановскую. Тянет смрадной полосой. Единожды услышав этот запах, век не забудешь. И, кстати, эта часть работы, розыскная, меня выматывает более прочего. Возможно, из-за города, который захлебывается расчетливыми налетами, грабежами, тысячью отнюдь не святых помыслов.
    Тяжелое дыхание Петербурга собьет любую ищейку-аналитика.
    Наши нюхачи часто жалуются на «общий фон». Заодно хотят победить Вайса в старинном споре: среда или воспитание. Говорят об астрале, ментале и ауре. Защищают диссертации и читают лекции о метафизике Северной Пальмиры.
    Пускай их.
    Лишь бы отслеживали всплески и давали координаты.
    А мы, экспериментальный отряд бойцов Особого отдела, будем просто работать над благополучием.
     
    Я нашел кафе с шоколадными стенами. Столики кофейного цвета, мягкий сюрреализм на потолке. Обтекаемый модерн, гладкий и политкорректный, радует только теплой цветовой гаммой.
    Как назло все места в некурящем зале заняты.
    - Здоровье бережете? - спросила с улыбкой официантка, глянцевая и без изъянов, словно флиртующий манекен. Она указала на свободные столики где-то в дымящейся бездне.
    - Не переношу вонь, - честно ответил я.
    Я подметил одинокую даму, сидящую у окна.
    Прекрасная незнакомка, уверен, разрешит мне составить ей компанию. И вечер пройдет без забот, по-светски, у дамы даже книжка при себе…
    Вблизи оказалось, что эту стильную женщину я уже видел сегодня. Не барское это дело, да? – спасать прохожих от шпаны. Лучше вот так задумчиво взирать на уличную суету, переваривая приятные и сытные мысли. Безукоризненная госпожа начала меня раздражать, я вдруг понял, что весь день хожу отравленный едкой ретроградной дрянью.
    Она тихо и как-то смутившись согласилась, и я устроился напротив.
    Сделал заказ. Оглядел пейзаж через струящуюся пленку дождя. Виски опять заломило, не столь остро. Думаю, Евгений с Пельмешкой уже работают.
    - Я видела, тех… которые…
    - Напали на меня с целью ограбления, - выдал я банальный канцеляризм. – Меня Павлом зовут. А вас?
    - Рита. – Она посмотрела мне в глаза, и я понял, что ей давно за тридцать.
    Не ангел, а королева.
    Смыть бы еще с нее журнальный макияж, дать пролетарское яблоко вместо навороченного коктейля и любоваться.
    Перед королевой сидит уникум, ждет себе горячую чашку. Нанесение тяжких кодле амбалов; увидь кто – и сразу пожизненный авторитет. Королева хлопает глазами, королева в восхищении.
    На миг я представляю: что если бы я опоздал, а дамочка уже вышла на улицу. Жуткая сцена. Я бы хотел, чтобы королева отбивалась до последнего.
    - Это же вы их?.. – спрашивает.
    - Это я… Знаете, - говорю я Рите, - никогда и ни перед кем не вставайте на колени. Окей, моя королева?
    Она с недоумением окинула меня взглядом и затеребила книгу.
    …Вспомнилось вдруг, как по моей наводке прислали на проработку этого района Талалая и компанию. Аналитики в панике. Вайс рвет и мечет. У Талалая чешутся нос и кулаки. Чувствуют все, а видимости ноль. По счастливой случайности, запутанный наплывом боли и видений, я поскользнулся у ступеней отделения милиции. Накатила ломка, ищейка в обмороке.
    Умница Вайс выпятил свои полномочия и растормошил отделение, обнаружив избитых подростков. Попытка сфабриковать дело, пришив к нему запуганных невиновных, не удалась.
    Да, это было серьезное препятствие, не то что взломать квартиру или проникнуть в закрытый клуб…
    Внезапно Рита вскинулась, припала к окну.
    - Господи, - прошептала она, - Андрюша!..
    Двое подростков ковыляли по стеночке. Тот, что повыше, в мешковатой одежде, щеголял разбитым лицом. Коротышка в кепке его поддерживал. Их не то деликатно, не то брезгливо обтекала толпа.
    Рита понеслась на улицу, я следом.
    В отличие от мамы Андрюши – а в ее статусе можно было не сомневаться – я прихватил куртку и умудрился одеться на бегу. Сегодня был очень неспокойный день. Не видать мне кофе и тишины…
    - Да ладно те, мам, - пробасил сынок, пытаясь отстраниться от лепечущий Риты. – Хмыри какие-то наехали…
    - Где? – спрашиваю.
    Оказалось, неприятность случилась там, куда меня повело совсем недавно. Пелена рассасывалась над домами, вился дымок, указывая на пузырящиеся в кипятке эмоции.
    Подросток рослый, голос на октаву ниже. Ну и школьники пошли…
    Дождь поутих, и я отчетливо понял: от «сыночка» идет странный запах. Бешеный азарт и что-то еще. Взгляд прояснялся, эйфория выветривалась. Пострадавшие – не такие. Звоню Евгению, в ответ – гудки.
    - Быстро домой! – скомандовал я, и они зашевелились. Прощайте, моя королева.
    Бегом, бегом…
    Дворы, переулки, колодцы. Косматый пес грузной тенью выплыл из-за угла и спокойной рысью последовал за мной. Небо надломилось, холодно дыхнуло на тучи, и повсюду с остервенением заколотил град. В висках забило пуще прежнего. Сгустившийся туман вылепился в рукастое чудище, чья мокрая шерсть сверкала, а пасть оглашала округу стрекотанием. Оно было моим двойником-отражением в этой насквозь промозглой, негостеприимной действительности.
    Потом я осознал, что плутаю в полубреду, не в силах выйти из лабиринта.
    Тренькнул телефон, высокий голос Евгения пробился через помехи:
    - …Нет, Пашенька, - сказал он с возмущением, - я положительно ничего не понимаю! Подполье – есть, детишки – тоже, драка – налицо. Ан не клеится!..
    Связь пропала.
    Когда увязавшийся пес отстал, серая лапа чудища поволокла меня куда-то вбок, через пролом в кирпичной стене, в щель-дыру ржавого забора. Мой дар упрямо тащил тело к зарешеченному окну в подвал. Несколько прутьев не хватало. Я неловко перелез вовнутрь и упал на тряпье.
    Пошел в темноте на звонкий голос Пельмешки.
    - …школота, устроили бойцовский клуб! – распылялась наша валькирия.
    В тусклом помещении толпились люди. По потолку плыла извилистая труба, у стены под подвальными окнами лежала груда одежды. Подростки угрюмо слушали бойцов Особого отдела. Угловатые, нескладные, по пояс голые, как на медкомиссии в военкомат. От их дыхания клубился пар. Оказалось, ребята занимаются экстремальной самоподготовкой к взрослой жизни. Дрались вовсю, кто до первой крови, кто до «бессознанки».
    Ничего криминального, кстати. И ничего хорошего тоже.
    Представьте секцию карате. Тренер отлучился на полчаса. Ученики работают в спарринге без присмотра старших. Сами судят, сами останавливают поединки. Здесь похожее, только вместо тренера – «устав пацана».
    - А вы сюда как попали? – спрашиваю у Семеныча.
    Не могу себе представить, чтобы они с Пельмешкой так же, как я, безумно петляли, а потом лезли в неприметные окна. Больно несолидно для Евгения.
    - За молодыми людьми пристроились, там очень хитрый вход, - объяснил он, - думали, террор какой замышляют…
    Ребята выглядели так себе. Для террора мелковаты. Вот если бы наркотики или хулиганство, тогда да.
    - Зачем оно вам, бестолочи?! – спрашивала Пельмешка.
    Подростки замялись. Словно их раскусили, подсмотрели нечто тайное.
    - Чтобы реально можно было сдачи дать, - выступил один крепыш. – К боли привыкаем… И у нас все по чесноку! Мы тут никого не убиваем, ясно?..
    - По чесноку-у-у… - передразнила Пельмешка.
    Она по-пижонски крутанулась и ударила ногой воздух на уровне носа крепыша. Тинэйджеры восхищенно присвистнули: девка что надо. Довольная эффектом, питбуль-фемина медленно и грациозно приблизилась к нам.
    - И что с ними делать? – прошептала Пельмешка.
    - Звоните Вайсу, - посоветовал я.
    Я осмотрел ребят, нехотя одевающихся и как будто пристыженных. Кровавый призрак над Лиговкой – неужели он зародился здесь? Это шло не от юнцов.
    Нам не идентифицировать насилие, исходящее от несовершеннолетних. Дикая расправа школьниц над какой-нибудь замарашкой во время перемены – в том нет вспышки агрессии. Детская, самая страшная жестокость, которую не дано уловить нашим нюхачам. Будущее ограбление инкассаторов раскусываем на раз. Вымогательство шпаны в городском транспорте – на два. Малолетних маньяков, у которых кубик-рубик морали еще не сложился однотонными гранями, нам не вычислить никогда.
    Я закрываю глаза, моля свое туманное чудище дать подсказку.
    Факт агрессии? Предчувствие крови?
    Ложная тревога?!
    …Град стих. Закачались лампочки, разметав по подвалу тени.
    Евгений Семеныч с округлившимися глазами и застывшим лицом слушал Вайса. Динамик надрывался:
    - …тайфун, Женя!.. Девять баллов! Там, серьезно, одни подростки?! Драчуны? Мать… - И уже спокойнее. – Шлю наряд, вся ночная смена. Талалай через полчаса. Макс и Кроха – через час… Нюхачи спятили, говорят, не иначе гражданская война... Слышишь?! Жек!.. Семеныч!!!
    Снова оператор нас подвел. Исчезла связь, а вместе с ней и подростки.
    Пельмешка опешила, включила фонарик и прошмыгнула по углам: никого.
    И тогда воздух около Евгения сгустился, становясь мужчиной в костюме в клеточку и с тростью. У него были набриолиненые волосы и располагающая улыбка.
    - Гуд ивнинг, вечер добрый, - молвил он, с искоркой в глазах наблюдая за Пельмешкой, достающей нож из-за голенища сапога.
    Джентльмен был очень непрост. К чести Семеныча, тот не растерялся, уронил скупое «здрасте» и придержал девчонку за локоть. Так получилось, что мы втроем стояли у стенки, тусклый свет падал из убранных решеткой окон, а этот чертик из табакерки элегантно опирался на трость, наполовину оставаясь в тени.
    И мои глаза распахнулись, впервые я ощутил такой страх, понимая: все, что в жизни было, лишь осколочек, семечка чего-то большего. Грозного и беспредельного.
    - «Рыцари мои, - с чувством сказал мужчина, - бесстрашием отмечены лики, зачарованы от стали тела, числом двенадцать, равные и светлые, под покровительством хитроумного иудея…»
    Театром здесь и не пахло.
    Незнакомец произносил ритуальную речь. Сейчас зажжется подвальное солнце, полыхнет багровая мантия за спиной джентльмена, он вынет меч из ножен и торжественно опустит его на плечо бойцу Особого отдела…
    Нет. Мужчина улыбнулся, дескать, шутка. Я пригляделся: круглый набалдашник его трости был расчеркнут крестом, во впадины вложены полоски красного металла. Этим прицелом трость указывала на Пельмешку.
    - А вы кто будете? – поинтересовался Евгений.
    - У Майкла спросите, - последовал ответ.
    Незнакомец повел рукой, оглаживая невидимый нам предмет, и подвал распался картонной коробкой. Воздух залило чернилами. Только одинокая лампа накаливания рассеивала мрак, свисая из бесконечности.
     - Пошутили и хватит, - сказал человек, - выношу предупреждение. Вам троим лично, ибо с Майклом общаться бесполезно. Или вы сворачиваете контору, свое бдение над городом, - или валите в небытие… Ох, да дайте я сам… - обратился он к Семенычу, безуспешно пытавшемуся набрать Вайса.
    По экрану мобильника рассыпались искры, буквы на клавишах размазало, оставив невнятные закорючки.
    Разборчиво, с отличной периферийной слышимостью донеслось: сигналы машин, чей-то молитвенный бубнеж, шепот кондиционера, шорох колес по мокрому асфальту.
    - …Алло! – надрывался Вайс. – Ал-ло!..
    - Дружище Майкл! – звучно обратились к нему из потустороннего. – Дорогой мой! Отчего ты не рассказал своей дружине про баланс? Не по понятиям выходит…
    Молитвенный бубнеж рядом с Вайсом вдруг развернулся и заполнил эфир гневным, басовитым речитативом.
    - Паша держись, - выговорил шеф помертвевшим голосом. – Еще чуть-чуть…
    Визжали тормоза, нарастал шум. Кажется, Вайс пошел на таран транспортной пробки. Скрежетали силовые конструкции, гнулся и рвался металл, не выдерживая напора Михаила Карловича, зама Особого отдела. Пуля скользнула по нарезному тоннелю ствола; машина прошивала поток, оставляя плавящуюся борозду в асфальте…
    Вайс тоже был непрост.
    Он продирался через некрополь мрачных домин и неоновых реклам, сквозь сырость и гнет города на Неве. В этом огромном кассовом аппарате, где никогда не кончатся чеки, с надрывным хлопком сломалась катушка.
    Ничто теперь не имело значения.
    Черный пес Петербург пронзительно завыл.
     
    - …Объясняю, - начал мужчина.
    Мы застыли. Пельмешка прищурилась, еле слышно вымолвила: «Дело-то нечисто». Евгений ворчливо: «Сам вижу». Я попытался представить, как ломаю кости этому самоуверенному фокуснику; не получилось.
    Полосатый уголок платка, безупречно вложенного в карман его пиджака, завораживал.
    - …натренировав своих шаманов, вы стали обезвреживать людей, способных на акт агрессии с угрозой для жизни. Похвально-с! Искореняем зло, отмечаем печатью тех, кто не сегодня-завтра сорвется. Впихнули изобретение в рамки госслужбы – молодчина Вайс! Работаем…
    Из тьмы вокруг стали проступать стылые молочные фигуры людей. Душимые злобой, подчеркнуто аффективные. Скрюченные пальцы, оскалы, вспухшие вены на лбах. Неблагополучные элементы были наглядны и понятны, как в таблице-классификаторе наших аналитиков.
    - Это первый контингент, с которым бороться трудно, но можно. Интуитивно вы оказываетесь рядом с ними и «вскрываете гнойники», чтобы атака вылилась исключительно на вас, тренированных, бывших альтруистов, перешедших на казенное жалованье…
    - Второй круг лиц – злоумышленники, действующие разумно. – Все те же призраки людей вдруг оплыли и предстали восковыми скульптурами: обыватели, каких тьма. – Да, они пахнут… - мужчина с наслаждением потянул воздух. – Допустим, и с ними вы успешно справляетесь. Что дальше?..
    - Снижение уровня преступности, - сказал Евгений. Здесь объяснения не нужны.
    - Это-то разумеется, советский вы мой стахановец, - кивнул оратор. – А что с агрессией?
    - Не надо фамильярничать, молодой человек, я не посмотрю, что вы из какой-то структуры, и явно «в теме»…
    Мужчина, извиняясь, приложил руку к груди. Вышло весьма серьезно. Впрочем, он мог тасовать акценты по-всякому, словно опытный конферансье, лукавый оратор.
    Я понял, к чему он клонит. Демонстрация подростков со своим бойцовским клубом – ответ. Этого не уяснить взрослым, не понять королеве, одновременно далекой и близкой к изнанке мегаполиса.
    - Именно, - прочел он мои мысли. – Вы сместили баланс, потеснив примитивные и непременные проявления сути человеческой. И теперь агрессия вышла на новый, захватывающий, уровень... Итак, - он возвысил голос, - я выношу первое предупреждение в третьем тысячелетии. Да услышит меня Майкл! Фирме кранты, служки под статьей! Кто против?
    Разумеется, он видел, как мы настроены.
    Не придерживай Пельмешку Евгений, она бы уже давно метнула нож в колдуна и на «аминь» ринулась в рукопашку. Только сейчас я почуял, как сгустилось вокруг гостя зыбкое марево, бесчисленные флюиды неприкрытых намерений. В глазах его, как в черных дырах, плескался эреб.
    - А я так и знал, - не удивился мужчина. - Что ж, сеньоры, дама… Майклу привет!..
    Он ушел, и молочные фигуры обрели плоть. Их наполнило кровью, обтянуло кожей. Грех – недостающая деталь – заворочался, сел в пазы, и у людей появился пульс.
    Евгений, наконец, отпустил Пельмешку, и та, вольная, с места закрутилась жилистым бревнышком: локти-колени покатили на первый вал оживших агрессоров. Лопоухая валькирия, реинкарнация киношных суперменов, в юности застенчивая до невменяемости, дорвалась до зла в чистом виде.
    Мрак ухмыльнулся.
    Кровавый призрак бойни вознесся над толпой.
    Семеныч дернул себя за ус, кивнул, будто говоря – «М-да, поручик, ситуация-с», сложил джинсовую куртку в зияющий чернотой пол и прикрыл девчонку с тыла. Старик сворачивал шеи, рубил ладонью ключицы, отбивал печенки – все «по науке». Конвейер запущен, лента загружена, а до обеда еще целая вечность. Сейчас покажу, курва, хмурился Евгений, как у нас на «Электротяжмаше» железо крутят.
    У врага пересменка: пошел второй круг.
    Идут не с пустыми руками: кастеты, биты, ножи. Подарки, блин. Я отбираю «бабочку» у размахавшегося злодея, от которого разит отцеубийством. Вооруженная погань, приютившаяся в слякотном городе на Неве, обращается в нарезку. Ровные порезы и точные колотые раны – предмет моей гордости.
    В сем чернильном краю можно работать насмерть.
    А я все еще молод и люблю свою работу.
    …Одинокая лампочка, центр мироздания с вольфрамовой сердцевиной, ориентировала нас в пространстве, пока все не закрутилось, задрожало, громыхнуло, и мимо меня спиной вперед не пролетела Пельмешка. Я различил пятна крови на лбу и блеск в глазах. Уняв тремор в руках, выбросил нож в того мужика, что расчетливым движением метнул сверток с бомбой. Нашпигованная металлическими обрезками, она размазала толпу, багровой кляксой расцветила равномерную тьму.
    «Бабочка» впилась в кадык.
    Краем глаза я видел, как приподнималась на колени наша девчонка-новичок. Некрасавица Пельмешка. Изломанная богомолка, она часто моргала и никак не могла собраться и оторвать ладони от черноты. К ней бежал, расшвыривая нечисть, Евгений. Наставника подводило сердце. В ритм его работы вплелся тревожный глухой стон.
    Конвейер завязался петлей и властно обтянул морщинистую шею.
    …Контуженная Пельмешка непонимающе смотрела на подламывающиеся ноги. Из глаз брызнуло, вспомнилось невпопад, как она сидела в суде на слушании, за решеткой, словно дикий зверь, а не отважная девица, воздающая справедливость.
    Семеныч заглянул ей в глаза и, нежно придерживая за плечи, перевернул Пельмешку на спину. Стеклянное солнце покачивалось на проводе. Судья с незапоминающимся лицом в очередной раз зачитал приговор, и Пельмешку, лежащую под маячащим светилом, оправдали.
    Когда началась бомбежка и напущенная лукавым ночь с ревом распалась на воронки и комья мрака, Евгений опустил веки своей бойцовой девочке. Двинулся навстречу все прибывающим легионам.
    Было видно, где он шел.
    …Бутылка, кувыркаясь и блестя, пролетела в опасной близости от моего затылка.
    Я впечатал кастет в чьи-то ребра, ощутил, как тяжестью наливается рука. Люди передо мной были собраны не из плоти: их распирала гранитная дурь, каркасом костенела глупость, бронебойная уверенность, что «моя хата с краю». Они метали камни и куски арматуры. Чиркнул рядом, распыляясь, крутясь волчком, баллончик с химической дрянью.
    Джинн вылезал из жестянки.
    Висок пронзила ледяная игла: людям нет конца. Аттракцион завелся, кондуктор сбежал. В сгущающейся ночи, под тухнущей лампой, когда пуля пронзила навылет Евгения, и разом навалилась на безоружного толпа, я вырвал джинна из бутылки.
    Придал ему форму рукастого чудища с мокрой шерстью и пастью горгульи. Туманный мой дар, двойник в промозглом зеркале Петербурга, растопырил серые лапы и вошел в раж.
    А меня опрокинуло, размазало по твердой горизонтали. И это было хорошо.
    Потому что медучилища и тренированной реакции больше не хватало, чтобы ломать кому-то руки. Как я счастлив, моя королева, что вы не здесь. Пускай вы всегда будете не здесь, а в своем уютном мире обтекаемого модерна, тонкого вкуса, высоких отношений. И даже ребенок с разбитым носом вас не станет долго угнетать, ибо с кем не бывает.
    Я устроился покомфортнее среди погнутых и вывернутых тел.
    Что-то разладилось у меня в груди, дыхание переродилось в клекот. Прости Пельмешка, прости Семеныч.
    Я ощутил легкое дуновение ветра, наверно, это от невидимой поступи Таната. Мрачный господин, я больше не могу работать. Совсем отбился от рук. Жажду покоя и кофе. Чего медлишь, крылатый?..
    Ветер забубнил мне на ушко молитвы. Он принес шорох колес по мокрому асфальту и приглушенный визг тормозов. Ветер усилился, мурашки побежали по коже. Донеслось вдруг: «…Паша держись…» Шеф Михаил Карлович не отпускает. Хитроумный иудей обманывает Таната, назло набриолиненому черту из табакерки, вечному врагу из другой «структуры».
    Мой рукастый двойник вдали сминает строй, уходит сквозь пальцы, лепит своих химер из нагромождения тел…
    Черноту прорезают молнии, бьет ослепительный свет из проломов, меня посещают галлюцинации: этот натужный хрип и ритмичные удары, отдающиеся землетрясением в ночи, могут принадлежать только Талалаю. Спортсмен пыхтит и ломает подвальный мрак снаружи. Левой-правой. У него чешутся нос и кулаки.
    Вайс отгибает ломом чернильные осколки; за его спиной дымится груда металла: верный конь умер, стерты шины до костей.
    Михаил Карлович богохульствует на неизвестном мне языке, и все эти бессмысленные легионы растворяются в бездне вместе с моим туманным чудищем. Я знаю: оно будет допекать их и в аду.
    Я теряю чутье и уплываю за гаснущую лампочку.
     
    …Я выдохнул и вошел в узкую арку.
    Темнота и сырость подворотни, припорошенные снегом, обступили вокруг. Туфли скользят по первой наледи, цокает вспучившаяся в проходе брусчатка. В этом городе не бывает ровных дворов и тротуаров. Под землей ползает червь-гигант, и бока его мнут петербургскую почву, как тесто.
    Сейчас перспектива – это два десятка шагов от решетчатых ворот до крыльца, мимо замерзшего водостока и разбитой рекламы турагентства.
    - Это я, моя королева, - говорю в домофон.
    Девчонки-подростки стоят на лестничном марше, оживленно обсуждают цилиндрик помады, с красным крестом на колпачке. Я прохожу мимо. Покалывает в почках, наверно, застудил.
    Второй этаж.
    Кружится голова, пожалуй, пора перекусить, иначе голодный обморок.
    Третий этаж.
    Мерзнут руки; ватные ноги с трудом преодолевают ступени. Простуда, понимаю, инфекция.
    Четвертый...
    Лежу на ворсистой подстилке; плывет перед глазами. Запускаю руку за спину, чувствую, как из меня вытекает. Заточка была очень острой. Девчонки-подростки, идущие следом, выглядывают меж прутьев лестницы, словно из-за решетки.
    - По приколу, Надюх… - выдыхает одна.
    На Пельмешку похожа…
    Распахивается дверь, звенит китайский колокольчик, сквозняк навевает цитрусовые.
    У моей королевы тонкий вкус.
    Нет, не вставайте на колени, говорю. Шепчу. Слышите! - ни перед кем.
    Она наклоняется к моим губам.
    - Это новый, - шепчу, - уровень… не вставайте ни перед кем…
    Моя королева на коленях передо мной. Что-то меняется в ее глазах.
    …Пурга на улице раскидывает белые лапы.
    И медленно, не спеша, идет, рукастая, за двумя подростками.
     

  Время приёма: 15:37 29.01.2011

 
     
[an error occurred while processing the directive]