Фэт Грэйп Гувер пел блюз, прижавшись спиной к стене автомобильной стоянки. Пел надрывисто, сжав глаза настолько, что морщины вокруг будто продавливались, становясь глубже.
Нехитрые слова без какого-либо смысла превращались в исполнении блюзмена в историю, полную переживаний и трудностей. Прохожие все чаще оборачивались, услышав берущую за душу музыку, прислушивались. Все чаще останавливались, чтобы кинуть монетку в серую потрепанную кепку, которая была небрежно брошена у ног Гувера.
А он не обращал внимания. Все так же пел, упоительно зажмурившись, словно солнце могло обжечь открытые глаза.
“ Если ты подавлен и расстроен, и тебе
Действительно больно,
Приходи туда, где я играю,
Я попытаюсь сгладить твоё одиночество,
Я сыграю блюз для тебя”.1
Тени становились все длиннее, вечер подступал все ближе, а старый Гувер все пел и пел. Казалось, блюзмена невозможно остановить.
Появились даже постоянные слушатели. Группа ребят вот уже час, а то и все два, стояла перед негром, потопывая ногами в такт музыке. Даже подпевали, если припев оказывался особо запоминающимся. Правда, монет не кидали. Ну да что с них возьмешь – молодежь, самим денег ни на что не хватает.
Скоро тень заполнила собой всю улицу, укрыв последние остатки дня. Сент-Луис погрузился в ночь. Свет огней был слишком тусклым, чтобы освещать даже узкую улочку у автостоянки. Людей становилось все меньше. Редкие прохожие шли быстрым шагом, опустив голову, словно сыщики в поисках улик.
Все прекрасно знали, что с наступлением темноты улицы Сент-Луиса заполняются шпаной, грабителями и прочим отрепьем. Будто дом с приведениями с приходом ночи погружающийся в мир таинственных звуков, шорохов, криков.
Гувер тоже знал об опасностях ночного города. Поэтому, доиграв последнюю композицию, он закинул гитару за спину, высыпал монетки из кепки в ладонь и пошел прочь. Шел, правда, не слишком торопясь. Сегодня Гувер чувствовал Музу.
Давненько ему не доводилось проводить двенадцать часов у автостоянки, чувствуя истинное вдохновение. Никто бы и не догадался, что каждая из песен, исполненная блюзменом сегодня – чистой воды импровизация. А если бы он и сказал об этом – почти все просто посмеялись бы. Уж больно правдоподобно звучали мелодии и песни. Слишком надрывно, чтобы быть единовременным порывом. Казалось, чтобы исполнить такое – надо долго и тщательно репетировать.
Да, сегодня Муза была близка к Гуверу как никогда. Он чувствовал это и не хотел отпускать ее. Хотел поглотить, словно капля ртути, вбирающая в себя другую каплю.
Хотел вновь насладиться давно позабытыми ощущениями.
Именно поэтому не спешил. Словно одно резкое движение могло спугнуть Музу, как боязливого котенка.
Пройдя пару домов, Гувер вдруг услышал сзади смешки и окрики. Блюзмен обернулся и сразу узнал в преследователях недавних “поклонников”. Отнять накопленные деньги у старого негра? Почему бы и нет? Это вполне в духе здешней молодежи. Даже если им и понравилась музыка. Даже если они прочувствовали каждый аккорд, каждую строчку песен. Теперь, почувствовав вкус легких денег, они уже не поклонники, но изголодавшиеся охотники, готовые растерзать всех, кто встанет на пути к добыче.
Не было предела удивлению каждого из четырех преследователей, когда негр начал идти всё медленнее, а затем повернулся к ним лицом, встав на месте и облокотившись об уличный фонарь.
Жертвы обычно бежали, звали копов, делали все, что угодно, но только не бросали вызов шпане из Сент-Луиса, славящейся своей жестокостью. А тут что? Старый пень, не имеющий ничего, кроме гитары? Легкая добыча. Слишком легкая, чтобы вот так спокойно выжидать, пока на нее не набросятся.
Луна окончательно закрепилась на небе, отправив последние дневные тучки вслед за солнцем. Мимо прокатилась банка из-под колы. Ветер ленивыми порывами гнал ее вдоль улочки. Где-то за углом послышались быстрые шаги одного из последних прохожих. Шаги удалялись и тонули в шуме ночного города, словно эхо.
В воздухе перемешались запахи бензина и мазута. Промышленный район никогда не отличался богатством ароматов.
Приоткрытую дверку круглосуточного ларька уже не в первый раз пытался захлопнуть ветер. Безуспешно. Дверь то и дело со скрипом вставала на место.
Фэт Грэйп Гувер держал руки в карманах и пересыпал монетки между пальцев, словно песок. Пытался рассмотреть приближающихся преследователей в свете фонаря и луны.
Трое выглядели максимум лет на шестнадцать. Тощие фигуры, бритые наголо головы и высокие ботинки – единственное, что можно было рассмотреть в темноте.
Еще один казался совсем мальчиком. На голову ниже остальных, в потрепанной кепке, немного полноват – он, в отличие от своих дружков, выглядел безобидно, словно щенок среди волков.
Но именно он тихо, как будто никто, даже ветер, не имеет права говорить громче, прошептал:
- Спой нам, дедуля.
Гувер припарковал свой раздолбанный кадиллак у бара “Укус аллигатора”. Совсем еще молодой, с блестящей улыбкой, в стильном, пусть и слегка поношенном, костюме – выглядел он совсем не как сегодня. Совсем не как настоящий блюзмен.
Сейчас, когда Гувер думает о тех временах, все представляется ему каким-то нереальным: нереально ярким, нереально утонченным. Небо вспоминаемся слишком синим, солнце - слишком ослепительным, девушки - слишком красивыми и улыбчивыми. И, самое главное, люди в воспоминаниях Гувера кажутся добрыми и всегда готовыми прийти на помощь.
Старый кадиллак, готовый вот-вот развалиться на части, видится ему до блеска отдраенным и красным настолько, что слепит глаза. Разваливающийся бар вспоминается огромным двухэтажным мотелем, постоянно полным гостей. Редкая публика, для которой он пел первые песни – вечно хлопающей толпой, просящей исполнить весь репертуар на бис.
И только одно воспоминание остается неизменным. Просто потому, что невозможно представить ничего ярче и прекраснее.
Ее звали Бэсси.
Она стала единственной, кого заметил Гувер, зайдя в “Укус аллигатора”. Словно помещение погрузилось в темноту, и освещенным остался лишь один столик, за которым сидела Бэсси.
Длинные густые волосы едва прикрывали плечи. Платье с глубоким вырезом было вызывающим, но девушка носила его так, словно нет на свете ничего недоступнее того, что было скрыто под тонкой тканью. Высокие каблуки подчеркивали длину закинутых друг на друга ног. Огромные карие глаза блестели алкоголем и озорством. Тонкие длинные пальцы сжимали сигариллу так изящно и бережно, как блюзмен держит гитару.
Любовь с одного взгляда? Ерунда.
Одного взгляда Гуверу было слишком много.
Он отвернулся так же быстро, как успел окинуть взглядом Бэсси. Но каждая деталь ее образа осталась в памяти, то и дело мозаикой собираясь в полноценное воспоминание. Живое и совершенное.
Дух блюзмена замирал, сердце на время прекращало стучать, а пальцы так и норовили выронить стакан с дешевым виски, когда он собирался обернуться, чтобы вновь взглянуть на девушку. Но каждый раз он тяжело выдыхал, делая глоток виски. Не решался.
В тот день он первые в жизни почувствовал страх перед сценой.
Вдруг ей не понравится? Вдруг при взгляде на такую красоту он не сможет взять ни единого аккорда, спеть ни единого слова? Вдруг слова песен покажутся девушке чересчур простыми или лишенными смысла? Вдруг музыка послышится слишком легкомысленной?
Гувер допил последнее виски и встал с места, намериваясь уйти. Он решил трусливо бежать и сам корил себя за это. Но понимал, что не может ничего сделать. Понимал, что не сможет выступать.
Блюзмен шел в сторону выхода под недоумевающий взгляд бармена, с которым он договаривался о сегодняшнем выступлении.
Шел, зажмурив глаза, когда все вдруг изменилось. Все вокруг.
Словно спектакль на секунду прекратился, занавес упал, но тут же поднялся, чтобы явить зрителям новые декорации и новых актеров.
Гувер почувствовал в ушах слова. Слова песен, тысячи песен, которые он может спеть, которые явят миру истинный талант блюзмена. Аккорды дышали в нем, бежали по венам, трескались в ушах, искрами переливались в глазах.
Страх исчез мгновенно. На его место пришли спокойствие, уверенность, даже умиротворенность.
А потом пришла и Муза.
Время остановило ход. Звуки бара потонули в пространстве, словно все вокруг в один миг поглотил вакуум. Даже частички пыли в приглушенном свете остановили пляс.
Тот, кто говорит, что Муза – прекрасна – врёт. Гувер уж знает. Хотя, возможно, это только Муза Блюза не столь хороша собой.
Старая лысеющая женщина с обвисшим животом сидела прямо перед ним. Ее губы были вымазаны ярко-красной помадой. Между толстыми, как сардельки, пальцами она сжимала обгрызенную сигару.
- Сто лет ни к кому не хотелось прийти, малыш, - грубым басом сказала женщина, выдохнув на Гувера облако дыма, - а вот ты заинтересовал, блин.
Блюзмен закашлялся.
- Знаешь моих детишек? Альберта Кинга, Джони Винтера, Альвина Ли или хотя бы Кенни Нила? – продолжала женщина, делая очередную затяжку.
Гувер кивнул, делая шаг назад, чтобы больше не попасть под дым.
- Да ни черта ты не знаешь, малыш, - хмыкнула она. – Короче, суть такая, я прихожу к каждому из таких талантливых ребят, как ты только три раза за всю вашу никчемную жизнь. Предлагаю что-то менять, короче, ну и вы вроде как меняете. Ясно?
- Не-а, - помотал головой Гувер.
- Блин, тупорылые вы все по молодости. Короче, ты ведь вот тут на сцене выступать будешь, правильно?
- Правильно.
Блюзмен отвечал на автомате, не в силах осмыслить происходящее.
- Ну, блин, и я про то же. Сейчас идешь выступать и поешь песню. Про че первую споешь, то и будет. Ага?
Заметив на растерянный и недоуменный взгляд Гувера, женщина тяжело вдохнула.
- Вот болван, - она затянулась крепче обычного. – Вот смотри. Идешь петь. Поешь про любовь? Будет тебе любовь. Поешь про известность или славу? Будет тебе, что захочешь. Поешь про деньги? Будут и они. Поешь про счастье? Будет. Теперь ясно? Только мешать нельзя. Ну и про бессмертие не пой, все равно ничего не выйдет. А то были хитрюги всякие. Короче, выбирай одно что-нибудь, малыш, теперь осознал?
Гувер остановил взгляд на одной ему известной далёкой точке. Почесал затылок и сосредоточенно сжал губы.
Задумался, решила Муза. Сложив ногу на ногу, стала ждать.
Через минуту она пощелкала пальцами перед глазами блюзмена, приводя того в сознание.
- А если я про любовь спою, что я не буду счастлив, что ли? – выпалил он. Словно эту фразу все время и обдумывал.
- Малыш, ты еще глуп, - захохотала Муза. – Не буду тебе ничего объяснять. Сам поймешь. Но поверь, блин, мне. Выбирай что-то одно.
Она выдохнула облако дыма прямо в глаза Гуверу.
Когда он вытер заслезившиеся глаза и откашлялся, ее рядом не было.
Зато рядом была Бэсси, которая тут же вновь заняла все мысли блюзмена. Теперь он не боялся. Сцена ждала музыканта. Гитара ждала хозяина. Бар ждал песен.
А Гувер мечтал узнать, как зовут предел его мечтаний. И поздним вечером Бэсси откроется ему. Но только блюзмен еще не знал об этом.
Хотя, признаемся честно, едва взяв в руки гитару, он об этом догадался. Понял, что ничего невозможного для него сегодня нет.
Песни о любви в исполнении Гувера еще никогда не звучали так искренне.
“Это как дар с небес, легко понять, что
Это была любовь свыше,
Которая могла бы спасти меня от ада.
В ее душе был огонь, и было легко увидеть,
Как дьявол уходил из моей души.”2
Банка из-под газировки прокатилась мимо Вилли.
Он прекрасно понимал, что старикан никуда не денется, но спокойствие блюзмена все-таки настораживало.
Ветер хлопнул дверью круглосуточного ларька.
-Спой нам, дедуля, - прошептал Вилли, зная, что все сейчас ждут только его команды.
Старик, не показав ни капли испуга, отошел от столба, встал посреди улочки и вытащил из-за спины гитару. Выглядел он словно ковбой, выхватывающий кольт.
Он сыграл пару аккордов.
Банда притормозила.
Вилли знал, что его приспешники вовсе не испугались. Скорее заинтересовались странным поведением жертвы. И снова давать команду атаковать – значило показать слабость. Страх перед беспомощным дедом.
- Вам нужны деньги? – спросил Гувер, продолжая играть на гитаре.
Вилли усмехнулся.
- В духе старого - доброго ультранасилия, дедуля.
- Но деньжата тоже не помешают, - поддержал разговор один из нападающих.
- Забирайте, - сказал блюзмен, высыпая монеты на землю.
Вилли сделал шаг вперед, жестом показав остальным оставаться на месте. Улыбнулся. На невинном, казалось бы, детском лице улыбка казалась особенно страшной.
- Ты не понял, дедуля, - начал он, сложив руки за спиной, словно лектор в аудитории, продолжив явно заученными словами. – Потерять все и освободиться. Страдать, чтобы понять смысл страданий. Самопожертвоваться ради самопознания.
- Ты сам-то понимаешь о чем говоришь?
- Иначе бы молчал, дедуля. Завтра утром ты проснешься в своей лачуге, поняв наконец, что твоя жизнь еще не потеряла смысл. А все почему? – спросил Вилли, расхаживая взад-вперед и высоко поднимая ноги, словно маршируя. - Потому что перед смертью ты вспомнишь то, чего сделать еще не успел, но так хотел. Понимаешь?
- Глупыш.
- Нет, ты так и не понял. Сейчас я приближу твою смерть, - Вилли остановился и, сощурив глаза, словно присматриваясь, произнес. - Она будет рядом, дедуля. Совсем рядом. Тогда ты и поймешь, о чем я говорил.
- Фильмов насмотрелся? Или кто-то научил? – Гувер даже не поднял взгляд на мальчугана. Блюзмен смотрел лишь на гитару, словно пытаясь найти в ней что-то новое. – Если заученная речь не закончилась, продолжай. Или все-таки скажешь что-то от себя?
Кулаки Вилли сжались. Брови поползли друг к другу. Ноздри раздулись.
От приступа бешенства он не смог даже ничего сказать, только махнул рукой в сторону старика.
Шпана сорвалась с мест.
Гувер зажмурил глаза. Почувствовал витающее рядом вдохновение. Его пальцы застыли на струнах.
Гувер вспомнил Бэсси. Все тридцать пять лет жизни с ней пролетели перед глазами, словно в скоростной перемотке. Некоторые моменты, особенно важные, картинками встали перед глазами в ярких неестественных цветах, как и во всех воспоминаниях блюзмена.
Предстал перед ним и день ее смерти, когда счастье, столь близкое, находившееся рядом так долго, вдруг будто сдуло ветром. Гувер вспомнил, как сидел у кровати жены, держа ее за руку и уже зная, что пульса больше нет.
Скажи, Муза, разве стоит жить ради таких разочарований, ради такого горя, ради такой утраты?
И Гувер, вновь поймав вдохновение, запел.
“Ты часть меня.
И если тебе что-нибудь понадобится,
Жилетка, чтобы поплакаться,
Или собеседник,
Я буду рядом, я буду рядом,
Я не изменил твой мир,
Но я сделал бы это, если бы мог.”3
Искорёженные лица хулиганов, которые были уже совсем рядом, застыли. Молодой главарь стоял, сжав кулаки.
Банка, которую ветер упорно катал по улочке, тоже остановилась.
Даже запахи исчезли.
Муза стояла у стены, опершись об нее ногой, словно проститутка. Черная короткая юбка, оголяющая жирные ляжки, лишь подтверждала это сравнение. Неизменная обгрызенная сигара торчала из уголка рта.
- Что, малыш, счастлив ты был в любви? – ехидно пробасила она.
- Поздновато ты пришла, - укорительным тоном сказал Гувер, не ответив.
- Ты про следующую песню? Про ту, которую сегодня петь будешь, малыш? Боишься не успеть до смерти стать счастливым или популярным? Хах. Не все так просто. Ты, блин, попробуй, - подмигнула она.
- Нет. У меня есть другие варианты.
Муза подняла брови.
- Ух ты ж блин, и какие же?
Гувер потоптал носком ботинка высыпанные монетки.
- Я спою песню о прошлом. Вернешь меня назад?
- Хочешь изменить выбор в прошлом? Неслабо.
- Я просто хочу вернуться в “Укус аллигатора” и попробовать все сначала.
- Ты делал там свой выбор уже один раз, малыш, ведь да? Сейчас делаешь еще и возвратишься назад, ага? И там же, в баре, снова сделаешь выбор. Все три раза используешь ведь, осознаешь?
- Умру скоро. А я хочу еще многое успеть.
Муза переметнула сигару из одного уголка рта в другой. Пожала плечами. Недоуменно хмыкнула.
- Все-таки разочаровался в своей хреновой любви? Хочешь счастья либо заказать, ага? – предположила она.
- Можно начинать петь?- не ответил Гувер.
- Блин, хитрожопый ты, малыш. Ладно, вперед. Пробуй.
Муза, Маленький Вилли и его свора, улочка, круглосуточный ларёк и банка из-под газировки начали исчезать, словно надписи на песке, смываемые волной. А Гувер запел. И голос блюзмена звучал как раньше. Как в молодости. Как в том самом баре, когда он встретил Бэсси.
“И я сбился с пути.
Детка, мне нужен выбор,
И я сделаю что-нибудь, чтобы улучшить себе жизнь,
Какой-нибудь пустяк, который улучшит мне жизнь.”4
Прощальный концерт Фэт Грейп Гувера собрал рекордное количество слушателей.
Сто двадцать тысяч мест олимпийского стадиона были заняты. Билеты на большинство скупили за полгода до самого концерта.
Еще ни один блюзмен не мог похвастаться такой популярностью. За альбомами Гувера, каждый из которых стал не единожды платиновым, в день премьеры тянулись очереди в несколько кварталов.
Фанатам, попавшим на последнее выступление живой легенды, казалось, что нет на свете людей счастливее, чем они.
Стадион сиял сотнями прожекторов.
Два огромных экрана показывали Гувера вблизи. Можно было даже рассмотреть капельки пота на лбу.
Огромная сцена, расположенная посреди поля, сверкала фейерверками и огнями.
Фэт Грейп Гувер пел про любовь.
Тысячи зажигалок засверкало посреди черной бездны зрительских мест.
На южной трибуне, приблизительно посередине, сидела женщина, которая просила называть себя Биг Мамой. На ней была черная короткая юбка, чулки в сетку, а на голове красовалась шляпка с торчащим пёрышком. Женщина много дымила обгрызенной сигарой, мешая остальным. Но пела она вместе со всеми, зная слова каждой песни наизусть. Иногда даже вставала с места, приплясывая. Словом, шкодная была бабёнка.
На северной трибуне, под самой крышей, сидела старушка Бэсси. Она знала, что скоро умрет. Врачи не скрывали этого. Уже поседевшая, она не вставала и не подпевала, сидя на одном месте и сложив руки на коленях. Но переживала каждую песню, как будто сама ее написала. Как будто песня написана о ней и для нее. Этот концерт был последним счастливым мгновением в ее подходящей к концу жизни.
Гувер же все пел, зажмуривая от напряжения глаза, срывая голос.
Лишь немногие могли разглядеть в стареющем лице грусть. И никто, ни единый человек не знал, что вся его жизнь – одно большое сожаление. Сожаление о том, что не сделал верный выбор. Что снова не выбрал то же, что и в первый раз. Не зря же говорят, что первое решение – самое верное. Но тогда Гувер не познал это на себе. А теперь слишком поздно.
Поэтому Фэт Грейп Гувер и пел про любовь.
Лишь немногие знали, что Гувер сожалеет о своей жизни. Но один из зрителей – догадывался.
Он сидел на западной трибуне, потопывал в такт музыке. Его серая поношенная кепка то и дело норовила упасть. На пухлом мальчишечьем лице сияла улыбка. Совсем не злая.
Маленький Вилли видел, что его кумир грустит. Скорее чувствовал. Но ничего не мог сделать. Мог только слушать и радоваться тому, что находится здесь. Ему с раннего детства нравилась музыка блюзмена. И он был счастлив, подпевая любимым песням.
А папа мальчика, сидевший рядом, был рад, что сын растет послушным. Не хулиганит.
Быть может, если бы Фэт Грейп Гувер знал об этом, он был бы счастливее. Быть может.
А пока он просто делал то, что умел. Пел.
“Когда мир увидит свет,
В начале дня,
Ты позволишь произнести твое имя.
Ведь я люблю тебя больше, чем свет.
И так будет всегда,
Пока я верю в жизнь.”5
1 Albert King – I’ll Play the Blues for You (перевод: Лингво-лаборатория “Амальгама”)
2 Santana - Into The Night (перевод: Лингво-лаборатория “Амальгама”)
3 Ray Charles – If I Could (перевод: Лингво-лаборатория “Амальгама”)
4 Sаntana – Just Feel Better (перевод: Лингво-лаборатория “Амальгама”)
5 Eric Clapton – Believe in Live (перевод: Лингво-лаборатория “Амальгама”)
|
Рассказ открыт для комментариев