Я вернулся в этот город через много-много лет. Как и в те годы, вокзал встретил меня солнцем и унынием. Несколько человек застыли статуями с острова Пасхи в ожидании электрички, да красноносый дворник сметал с перрона несуществующую пыль.
Ничего не изменилось. В маленьких городках время движется только на стрелках привокзальных часов.
В дверях меня чуть не сшибла блюстительница железнодорожных расписаний. Маленькая и полная, она напоминала синий шарик, так и не сумевший преодолеть притяжение. Шарик покатился в сторону ларьков, по ходу рассылая проклятья в адрес пассажиров, дворников и собственного начальства. Голос женщины был резким и громким. Казалось, чуть-чуть — и в высоких окнах вокзала начнут дрожать стекла. Она ушла, унеся с собой истому июльского полдня, а ее вопли еще долго витали над перроном, заставляя бездомных собак забиваться в самые укромные уголки. Когда-то так же бесконечно долго звучали гудки паровозов, уходящих за горизонт.
Я спустился по разбитым бетонным ступенькам, пересек привокзальную площадь и очутился в скверике. На скамейке бабки лузгали семечки, а неподалеку от них у высохшего клена, как и много лет назад, несколько парней разливали по стаканам вино и рассуждали о вечном. Все как тогда. Словно я никуда не уезжал.
Все, да не все. Вон на одной из бабок куртка «Адидас», на другой – попугаистые китайские кроссовки. Парень, разливавший вино, вдруг поставил бутылку на землю, достал мобильный и стал доказывать неизвестному мне Вадику, какой тот сукин сын.
Ехать в этот город не хотелось. Я знал, что обязательно встречу тех, кого запомнил молодыми, задиристыми, полными энергии. Сегодня же их согбенные спины, поседевшие и полысевшие головы будут напоминать мне многочисленные зеркала.
Нервно пригладил вихры, незаметно напряг мышцы. Руки, ноги, пресс, шея. Вроде все в порядке, все на месте.
Эх, будь моя воля... К сожалению, не всегда наши желания совпадают с планами начальства. Ну да ладно, я же тут меньше, чем на неделю.
— За пять дней управишься, — регламентировал меня босс. — И вообще, прогулка по родным местам... Считай, что отпуск.
Аллея вела мимо бабок. Одна из них долго сверлила меня взглядом, а потом сказала громко, так, чтоб я услышал:
— Ты Лешку Бермана помнишь? Красивый такой, спортсмен, жгучий брюнет, похож на испанца — начальником производства у нас работал. Парень, что прошел, — ну просто вылитый Лешка. Похож. Может сын его какой... Внебрачный. Свои-то у него были только дочки. А не свои — кто знает? Великий был ходок, а когда выпивал, вообще слетал с тормозов, становился что твой петух. Откукарекивал всех девок на заводе, — бабка мечтательно подперла кулачком подбородок и прищурила глаза. — А выпивал он, почитай, каждый день.
— Ну и где же те дочки?
— Да где-то в столице трудятся. Сам Лешка подался в девяностые по заграницам. С любовницей. А законная его, жена, Лизавета, стало быть, тут осталась. Святая женщина.
— Несчастная женщина.
Найти такси оказалось большой проблемой. Пришлось тормознуть частника.
— До гостиницы подбросите?
— Если в баксах, то за двадцатку.
Тащить вещи через город не хотелось, сумма тоже меня не смущала. Но почему в баксах?
— А если не в баксах?
— То пойдешь пешком, — отрезал водитель.
Ладно, в баксах — так в баксах. Я бросил сумку в багажник, а длинный чемодан пришлось запихивать в салон.
— Что у вас там?
— Винтовка с оптическим прицелом.
Больше вопросов водитель не задавал. Меня это более чем устраивало.
*** Окна гостиницы выходили на набережную. Скамейки с пенсионерами, редкие парочки. На реке баржи с рудой, да загорело-мускулистые любители академической гребли, подбадриваемые криками с кормы:
— Раз! Раз! Раз!
«Считать до двух так и не научились», — сострил я невесело и вышел на балкон.
Отсюда, с шестого этажа была видна центральная часть города. Он сильно изменился за эти годы. Много новых домов, отреставрированы старые. Засияли купола церквей. Надо будет перед сном прогуляться.
— По ночам бывает прохладно. Я вам положила два одеяла.
Голос горничной из глубины комнаты вежлив, деловит и вопросителен. От меня чего-то ждут. Чаевых? Просто спасибо?
— Спасибо. — Я вернулся в сумрак комнаты и посмотрел на девушку.
Прыщеватое с пухлыми щечками личико. Темные живые глаза выжидающе уставились в пол. Ага, значит, простого «спасибо» недостаточно. Пришлось найти пару мелких купюр.
— Спасибо, щедрый барин, — деньги мгновенно исчезают под передником.
Ее «щедрый барин» прозвучало иронично и кокетливо. Дескать, хоть ты мужик — редкий жмот, мог бы раскошелиться посолидней, но если не возражаешь, мы можем продолжить знакомство в иной плоскости, предпочтительно в горизонтальной. Девушка работала в гостинице не первый год, выколачивание денег из посетителей стало ее основной профессией, и с этой частью обязанностей она справлялась весьма успешно.
Я подал ей еще одну купюру.
— Как у вас в ресторане готовят? Не отравлюсь?
— Не отравитесь. Спиртное убивает все бактерии. Ну, уж если очень боитесь, можете пригласить с собой грибного человека. У меня есть клевая кандидатура, — она закусила губу и нервно засмеялась.
Было ясно, кто является «клевой кандидатурой», и вообще желание горничной заработать любым способом начинало меня раздражать.
— Как нибудь в другой раз.
— Мое следующее дежурство через день. — Все-таки она была настоящая профи и почувствовала, что перегнула.
Девушка исчезла. А я спустился на первый этаж в ресторан.
Официанты во фраках. Стеклянные узорчатые двери. Стены декорированы деревянными панно и огромным портретом князя Пилсудского в толстой багетовой раме. Несмотря на это, длинное, неуютное помещение ресторана смахивало на стойло. Я устроился поближе к окну и принялся изучать меню.
— Водочки? Есть финская, есть абсолют, можно отечественную. Рекомендую под грибочки. Соленые? Маринованные? Только завезли.
— Водку не употребляю, мухоморы не ем, — я посмотрел на официанта.
В его позе было нечто провинциально-подобострастно-лакейское. Одновременно он чем-то неуловимо напоминал горничную. Желанием заработать любой ценой?
— Какие мухо...
— Мне, пожалуйста, салат «Полесье», а из горячего — антрекот. Если можно, не очень пережаренный. И чашку черного кофе.
— Может быть, господин желает пригласить даму разделить его одиночество? — дамы входили в их меню наряду с водкой и грибами.
— Я сказал: «Aнтрeкот не очень пережаренный!»
Парень отшатнулся и побежал выполнять заказ. Пока он скрывался за перегородкой, его узкая спина обиженно хрюкала в мою сторону и жаловалась на горькую официантскую долю.
Я уже добивал антрекот, когда почувствовал сладковатый запах восточных духов.
— Леша?
— Извините, вы, вероятно, обознались. — Мне не нужно было поднимать голову, чтобы сообразить, кто со мной говорит. Эту женщину в длинном зеленом платье я заметил, как только вошел в зал.
— Вы так похожи. Извините. Бывает же. — Она попыталась заглянуть мне в лицо, но я упорно и не совсем вежливо прилип глазами к антрекоту, больше ни на что не желая реагировать.
— Извините, — повторила женщина и двинулась к выходу.
Ее фигура оставалась по-прежнему стройной, но смотреть, какими морщинами время перепахало ее веки, щеки, шею, мне почему-то не хотелось. Несомненно, когда-то она была первой красавицей в городе. Когда-то...
Женщина спиной почувствовала мой взгляд, но сдержалась, не повернулась и исчезла за дверью.
*** «По вечерам над ресторанами горячий воздух дик и глух...» Неужели во времена Блока только над ресторанами воздух был горячим?
Как и планировалось, в центр города я попал под вечер. К этому времени у меня уже был список лиц, на которых следовало обратить внимание в первую очередь.
Город действительно расстроился. Привычные неоновые надписи «Универмаг», «Гастроном» заменили бегущие строки «Shop», «Supermarket». Содержание и обслуживание магазинов также существенно поменялось. Пожилая квадратных форм продавщица улыбнулась мне почти натурально и приветливо, когда я покупал «Кока-колу». На улицах стало чисто. Вместо кумачовых призывов к высоким идеалам реклама изделий «Виктории Сикрет». Вместо редких облезлых «Запорожцев» — на улицах веселые ватаги ярких импортных машин. Да, все замечательно, но теперь этот город перестал быть моим. Так для родственников становится чужим лицо покойника, разукрашенного перед похоронами.
Из булочной выползла пожилая парочка. Правой дед равномерно передвигал трость, левой поддерживал не менее ветхую, чем сам, спутницу. Бабуся, сгибаясь при каждом шаге, цепко держалась за деда; в другой руке она тащила сумку с продуктами. Так, подбадривая друг друга, они добрались до автобусной остановки. Дед усадил на скамейку бабку и, пыхтя, уселся сам. При этом он случайно поставил трость на ногу сидевшего рядом мужчины. Мужчина выдернул ногу, поднялся во весь почти двухметровый рост, толкнул деда в плечо, да так, что светлая шляпа с головы старика слетела на асфальт, и принялся возмущаться по поводу «некоторых, которых заждались на городском кладбище». Мужчина был небрит и не совсем трезв. И хотя ему определенно перевалило за шестьдесят, он все еще обладал худощавой, хлесткой, почти спортивной фигурой. А многочисленные наколки на его руках говорили о солидном опыте уличных драк и настойчиво рекомендовали прохожим не лезть не в свое дело. Прохожие прислушивались к рекомендациям и обходили скамейку стороной.
— Ну, может, хватит? Отцепись от старика.
— Что? — мужик повернулся ко мне. — Да я таких, как ты, петушил на зоне повзводно... Ба, хто это перед нами нарисовался? Держите меня втроем, это же Леха. Леха ты меня уморил, — верзила уже забыл о старике и пошатываясь двинулся на меня. Его губы расползлись в улыбке, которая, однако, не предвещала ничего хорошего. — Леха, я же твой должник. Ты мне семью спас. Моя Ксюха после того, как ты исчез, вернулась назад. Вот живем вместе. Точнее, она работает, а я жи-ик-живу, — мужик загоготал. — А ты хорошо сохранился. Неужели за это время никто тебе фотокарточку не попортил? Что ж, косметика — дело поправимое, — он опять загоготал. Точнее загыгыкал. Слюни пузырями выплескивались из его беззубого рта. — Ты, кстати, вовремя слинял. Я ведь тебя тогда зарезать хотел. Ну да ладно, дело прошлое.
Для него это дело не было прошлым. Все годы ему снились сцены моего унижения. Неожиданно и резко он махнул кулаком.
Я легко увернулся от удара, а мужик по инерции проскочил мимо меня и, не удержавшись на ногах, упал.
Подъехавшие наконец милиционеры погрузили тело в машину, проверили мое командировочное удостоверение и укатили.
*** Рано утром в дверь настойчиво постучали. Позевывая, я набросил халат и пошел открывать. Перед дверью стояли два мужичка. Один из них постарше, в черном пиджаке и светлой, не очень свежей рубахе. Второй — совсем пацан — был облачен в форму с погонами старшего лейтенанта. Фуражку по случаю жары он сдвинул на самый затылок. В зубах парень держал изжеванную спичку — лишнее доказательство, что фильмы с Клином Иствудом оказывают дурное влияние на молодежь.
Тот, что постарше, среднего роста, плечистый, с рысьими глазами продемонстрировал удостоверение капитана угро, заглянул вглубь комнаты, рассеяно посмотрел сквозь мое лицо и почти вежливо произнес:
— Товарищ подполковник просил вас заехать к нему прямо сейчас.
— А позже можно? А то мне надо еще душ принять.
— Прямо сейчас, командир. Две минуты натянуть штаны — и вперед.
Когда мы вошли в приемную подполковника, там еще никого не было. Капитан взглянул на часы и сбежал по делам, оставив меня на старлея. Как только захлопнулась дверь за начальником, мальчишка сразу же водрузил свое тощее тело на кожаный диван у стены и стал делать вид, что дремлет. Фуражка сдвинулась на нос, выгоревшие патлы разметались по подлокотнику, казалось, еще минута — и он начнет храпеть вслух. На самом деле, сквозь сощуренные веки щегол следил за мной, по сути провоцируя на побег.
Бежать я не собирался. Культпоход в милицию совпадал с моими интересами.
Около девяти появился начальник отдела с погонами подполковника. На нас он даже не оглянулся — прошел в свой кабинет, одновременно решая по мобильному семейные проблемы.
Его секретарша опоздала минут на двадцать. Еще четверть часа она приводила в порядок рабочий стол, красила глаза и, не стесняясь присутствующих, выдавливала на носу чирьи. После чего соизволила заметить нас и нажала кнопку прямой связи.
— Товарищ подполковник, тут... — она оценивающе посмотрела на меня, — тут к вам пришли.
— Давай, запускай.
Пока мы со старлеем двигались через его гигантский кабинет, подполковник все еще продолжал болтать по телефону. При нашем появлении он жестом пригласил меня присесть и быстро завершил разговор. На его лице расцвела такая радушная улыбка, что я почти поверил — сейчас этот Пинкертон от сохи начнет угощать меня коньяком.
— Наш городок очень тихий, маленький. Все друг друга знают. Каждый человек на виду. Благодаря активной работе органов милиции даже воровство случается редко. А тут убийство. Шикарнейшее, как в буржуйских фильмах. Ха-ха. Как раз в день вашего приезда. И что не менее интересно — куча свидетелей утверждает, что накануне вы подрались с покойным, — подполковник многозначительно посмотрел на стол.
Там поверх бумаг лежало фото. На снимке вчерашний буян лежал на асфальте, живописно раскинув в стороны конечности. Судя по положению головы относительно туловища, он принял эту позу насовсем.
— Я ни с кем не дрался. Если вы имеете в виду этого, на фото, то нападал он и мне пришлось уклоняться. Его ваши коллеги увезли теплого, не очень трезвого и без единой царапины, полученной с моей помощью.
— У меня есть другая версия. Хе-хе — еще более весело продолжил подполковник. Мне уже начинало казаться, что мы рассказываем друг другу анекдоты. — После того, как мы выпустили гражданина Палто, вы его подкараулили и угрохали. И не стыдно так с пенсионерами обращаться?
— Странно. Человек всю жизнь не работал. На окнах трудовых санаториев, которые он посещал, стояли решетки. И при этом ему выдают пенсию? Странно-странно. Кстати, мне он заявлял, что его содержит жена.
— Ага, значит, признаете, что из-за его жены, вашей бывшей любовницы, вы убили гражданина Палто?
— Ничего не признаю. И жену его не знаю. Я вообще подозреваю, что вы его не выпускали, а случайно свернули шею и сейчас ищите на кого свалить.
— Ну ты нахал, сучара, — на мгновение его глаза полыхнули бешенством, но он тут же взял себя в руки. — Вас опознали. Свидетели рассказали о вас гораздо больше, чем вам бы хотелось. Так что зря упираетесь, Алексей Берман.
— Я в этом городе впервые. Опознать меня никто не мог. И зовут меня не Алексей Берман. Вот мои документы, — я протянул ему командировочное удостоверение и паспорт.
Подполковник усмехнулся:
— Ваши фальшивки легко проверить. А пока мы будем их проверять, вы отдохнете у нас. Хе-хе, почти в таких же комфортных условиях, как в гостинице. — Он нажал кнопку на селекторе:
— Уведите задержанного.
У дверей он меня остановил:
— Признайтесь по дружбе, как это вы умудрились свернуть Палто шею на сто восемьдесят градусов? Ха-ха-ха! Неужели «случайно»? У него же четыре шейных позвонка — в пыль. Что это за карате такое?
Говорят, ночевать на нарах неудобно. Не знаю, я этого абсолютно не почувствовал.
Когда утром седой пузатенький сержант выпускал меня из камеры, его руки дрожали. Он проводил меня до наружной двери, открыл ее, но с лестницы не спустился, а остался стоять на верхней ступеньке, готовый в любой момент шмыгнуть назад, в глубину здания.
— Извините за беспокойство. Извините, ради Бога.
Пока я ковылял вниз, сержант за моей спиной крестился со скоростью пропеллера, потом юркнул за дверь, но тут же высунул в проем голову и громко зашипел:
— Сегодня утром подполковника Карпова нашли мертвым. Кто-то свернул ему лицо в противоположную сторону.
«Лицо в противоположную сторону?» Хм, это забавно.
*** Надо отдать должное активности местной прессы — лежащие в холле гостиницы свежие газеты дружно сообщали о безвинно убиенных отцах семейств и об импортном кровопийце-гастролере, уже взятом под стражу доблестными органами внутренних дел. Имя мое не называлось, но фотография тридцатилетней давности имелась — отделы кадров хранили документы работников столетиями.
Знакомая кареглазая горничная при моем появлении постаралась притвориться встроенным шкафчиком, вжалась в стенку и прошелестела:
— Это про вас написали?
Я не стал ее разочаровывать и промолчал.
— А почему же вас выпустили? — в ее голосе было такое сожаление, что мой злейший враг — язык — не выдержал:
— За недостаточностью улик. Сегодня к вечеру я им подброшу еще, вот тогда и посадят.
Девушка стала еще более мебелью. Она на максимальной скорости закончила минимум из запланированных процедур и выскочила в коридор.
У меня появилось хулиганское желание пригласить ее прогуляться в ближайший лес, но побоялся, что тогда бедная горничная со страха точно свернет себе «ицо в другую сторону»
Я спустился в ресторан в гордом одиночестве.
По залу ходили те же самые официанты, за столиками сидели те же самые командировочные.
Не успел я устроиться у окна, как ко мне подскочил давешний официант. Свежих сплетен он еще не слышал и газет не читал, а наказать меня за вчерашнюю воспитательную работу хотелось, поэтому тон его был нагловато-развязным:
— Молодой человек, вам опять антрекот?
— Опять антрекот. Но если повар или вы вздумаете в него плюнуть, паркет станет частью вашего бренного тела. А сейчас принесите мне из холла газету, — я положил на стол пять баксов.
В холл официант бежал гораздо быстрее, чем обратно. Он долго думал, как передать мне газету и вернуть на всякий случай деньги. В том, что антрекот будет сделан срочно и на высшем уровне, я не сомневался.
— Леша, я знаю, что это не ты. — Надо мной склонилась вчерашняя женщина. Теперь на ней было легкое цветастое платье, которое ее очень молодило.
— Раз вы знаете, что я не Леша, так чего же...
— В смысле вы... ты — Леша. Но убивал не ты. Ты не мог. Дать по пьянке в морду, объясниться трем женщинам в любви с перерывом в двадцать минут — это да. Но убивать?
Я узнал ее еще в прошлый раз. Она — одна из причин по которой я не сильно сопротивлялся командировке в этот город. Но из-за нее же я не хотел ехать. Видеть потухшие за тридцать лет глаза, бледную увядшую кожу в декольте — кошмарный сон. А главное, только она могла сообразить, ЧТО я есть на самом деле.
— Лиза, как ты жила эти годы?
Она совсем не удивилась моему неожиданному узнаванию.
— Как все. Вначале было очень тяжело. Одиноко. Я даже выпивала одно время. Потом взяла себя в руки и бросилась в другую крайность — вышла замуж, стала карьеру делать. Но не смогла. Точнее он не смог. Я его все время Лешей называла. Вот он не выдержал и ушел. Хороший был человек. Добрый.
В ее глазах осталось прежнее выражение незаслуженно обиженного ребенка. Тонкие брови, взлетевшие вверх. По-детски вздернутая верхняя губа. Но время-время! Оно немилосердно и старательно перепахало морщинами ее лицо и еще больше шею. Морщины-волны, морщины-овраги. Не хотелось признавать, только самым жестоким пахарем был я сам.
— А дочки как?
— Хорошо дочки. Если бы не они... — женщина замолчала и тяжело вздохнула. — Помогают. Мужья у них относятся с пониманием. Да, у тебя уже внучки есть — Даша и Верочка. — Она положила свою сухую ладошку на мою руку. — Старшая наша, Леночка, иногда привозит их погостить. А еще она как-то показывала кофточки, которые ты ей прислал. И младшая, Светочка, хвасталась тоже. Красивые вещи. Мне предлагали, но ты же сам понимаешь... Взяла только массажер.
— Имиджинатор.
— Да, имиджинатор. Спасибо тебе. А потом, через год, они сказали, что ты... что тебя больше нет.
Лиза замолчала и посмотрела в окно. Там над рекой носились ласточки.
— Я знаю, что тебя нет. Я как чувствовала и всю ту ночь простояла перед иконой. Молила Господа простить твои прегрешения. Умом понимаю, что даже тени твоей рядом со мной быть не может. Ты только мираж, мое привидение. И рука у тебя ледяная. И выглядишь таким, каким я запомнила тогда. Но с кем мне говорить, если не с тобой? С собой? — она нервно хохотнула. — Просто не могу забыть, Лешенька. Видишься все время. Смотрю в газету — а там ты на каждой фотографии. Услышала про убийство — и опять тебя вспомнила. Да, правда. Я лечилась. Долго. А как выписалась, меня приютил твой старый друг. Помнишь Артюхова? Он тут директор. Я ему немного помогаю с бухгалтерией. Зарплата небольшая, зато бесплатные обеды.
— Прости меня.
— А за что же мне тебя прощать? Мне хорошо с тобой было. Гулял — так кто из нас безгрешен? Я же знаю, что ты любил только меня.
— Только тебя. Из-за этого и гулял. Не верил, что так бывает, думал все это химия, Фрейд.
— Лешенька, химия и физиология — только составляющие главного вектора. А главный — любовь и есть.
Она вдруг заплакала.
— Лешенька, я знаю, что мне немного осталось. Обещай, что ты меня встретишь на той стороне.
— Обещаю. Не бойся. Я обязательно буду с тобой. Я всегда буду с тобой!
Мне хотелось себя убить. Утопиться в грязной речушке за окном, повеситься вон на том каштане. То, что мне когда-то казалось лихостью, легкой безрассудностью, теперь виделось как подлость и предательство. Я не стал ей ничего объяснять. Да Лиза ничего бы не поняла. Слухи о собственной смерти, пути господни, пути человечьи... Кто знает, как оно должно быть?
*** Несколько дней я занимался своими делами, собирал данные, прогуливался по городу и меня никто не тревожил. Парень, который подбросил мое высочество с вокзала, оставил свой телефон и безотказно, хоть недешево, возил куда требовалось.
В пятницу вечером попасть в номер мне не удалось — дверь блокировали широкие плечи знакомых и незнакомых служителей Фемиды. На сей раз почетный эскорт состоял из трех крепких парней в штатском. Четвертым был все тот же тощий, белобрысый старлей. Он опять прикидывался крутым — жевал спичку и говорил, почти не открывая рта — в нос — от чего о смысле сказанного приходилось иногда догадываться:
— Слушай, командир, наш капитан с тобой недоговорил. Он хотел бы продолжить.
— Ехать надо прямо сейчас? Даже в туалет нельзя заскочить?
— Ага. Нельзя. В камере сходишь.
Развязный тон старлея был скорее его собственным изобретением, чем специальной установкой. Воспитывать его, говорить об уважении к старшим мне не хотелось.
— Вы уверены, что капитан не побоится оставить на ночь знаменитого, как пишут ваши газеты, убийцу, который умеет скручивать шеи не выходя из камеры?
Один из парней нервно сунул руку под пиджак, но старлей только зло усмехнулся:
— Угрожаешь? Вот мы опустим тебя в камеру и проверим: ты убиваешь или не ты. И если в первую ночь ничего не произойдет, подержим подольше. Ты же маньяк, долго без мокрухи не выдержишь, — он издевательски хмыкнул.
— А если произойдет?
— Не произойдет!
Было ясно: белобрысый старлей знает, что подполковника и Палто завалил не я, поэтому он меня не боится. Это также означало, что ему известно, кого следует бояться на самом деле. Может быть его самого.
— А как долго длится ваше «подержим подольше»?
— Там посмотрим. Может и навсегда.
На сей раз мне на руки нацепили наручники, парни достали пистолеты и проконвоировали вниз, словно особо опасного преступника. Внизу нас ждал белый обшарпанный вэн без окон. Меня посадили в кузов, напротив устроились двое сопровождающих, старлей закрыл дверь снаружи на засов, сел на переднее сидение рядом с водителем — и машина тронулась.
Вместо того, чтобы свернуть на одну из центральных улиц, ведущих к отделению, вэн поехал совсем в другую сторону.
— Куда вы меня везете?
— На месте узнаешь.
— И где будет это место?
— Степан, может, давай его хлопнем при попытке к бегству, а то он много умных вопросов задает?
Через маленькое окошко между кузовом и кабиной белобрысый старлей определенно слышал обращенный к нему призыв конвоира, но отвечать не спешил.
— Пусть капитан решает, что с ним делать.
«Ну, вот еще одно подозреваемое лицо — капитан», — отметил я про себя.
Ехали мы минут сорок по шоссе и еще минут двадцать по колдобинам лесной дороги. Я догадался, что наручники на задержанных надевали в первую очередь для того, чтобы невозможно было держаться за поручни. В прежние времена подобное путешествие стоило бы мне нескольких ребер.
Наконец машина вырулила на небольшую поляну и меня вытряхнули на землю. Парни в пиджаках стали разминать занемевшие на ухабах конечности, а старлей пошел докладывать «об успешно проведенной операции» внутрь большой рубленой избы, больше похожей на сарай.
Из-за стоящих вокруг высоких елей трава на поляне почти не росла. Парочка мелких голубых цветков боязливо жалась к стволам, подальше от тяжелых ботинок оперов.
«Под этими деревьями запросто можно закопать всю мэрию, и ни один интерпол не найдет», — невесело оценил я местные красоты.
Один из конвоиров наступил на цветы, подхватил меня под руки и поставил на ноги.
— Ведите! — крикнул с порога белобрысый.
Ударяясь при входе лбами об оборванный светильник, мы вошли и попали в коридор с множеством дверей. Благодаря маленькому окошку в стене я понял, что несколько из них ведут в помещение, отведенное под казарму, в которой не менее сорока человек валялись на койках, смотрели телевизор, играли в карты и домино. Настоящая банда. Парень, который подвозил меня с вокзала, а потом катал по городу, тоже был тут. Мы встретились с ним взглядами, и я вполне приветливо ему подмигнул. Он не ответил.
С первой встречи мне было ясно, что водитель послан следить за мной. Но что его присутствие рядом меняло? Если хочешь спрятать получше какую-нибудь вещь — положи ее у всех на виду. Гарантия, что не заметят, даже, если эта вещь ты сам.
Конвоиры завели меня в комнату с высокими окнами, забранными массивной стальной решеткой, усадили на привинченный к полу металлический стул и приковали к подлокотникам еще одной парой наручников, перекинув их через уже имеющиеся, после чего вышли, оставив нас с капитаном наедине. Тот молча походил возле окна, достал из сейфа какую-то папку, сел в кресло, стоявшее по другую сторону стола, бросил папку перед собой и посмотрел мне в лицо. Если бы у него вместо глаз стояли электродрели, он бы сейчас сделал из меня решето.
— Вот смотрю я на тебя, вроде мужик ты нормальный. Чего тебе у нас не хватало? Денег достаточно, почет, уважуха, девок драл сколько хотел.
— Дерусь потому, что дерусь, — не к месту процитировал я.
— Так чего тебе не хватало?!
Я решил промолчать.
— Ладно-о, — он угрожающе протянул букву «о». — По сводке мы имеем еще двух покойничков. Оба заметные в городе люди. Ты что думаешь, вот так и будешь запросто ходить и убивать наших граждан?
— Да, я прочел утром в газете о новых трупах, но при чем тут моя персона? — Не скрою, мне было приятно следить, как капитан играет желваками и тихонько звереет.
— При чем ты? У обоих свернутые шеи!
— Никто еще не доказал, что свернутые шеи являются моим товарным знаком.
— Верно. Вот только есть тут определенная закономерность: у всех погибших в далеком прошлом были с тобой проблемы. Мы подняли кое-какие материалы и послушали кое-каких свидетелей. Оказалось, что жена погибшего Палто была твоей любовницей, а наш подполковник в молодости ходил к твоей жене. И ты пообещал отомстить.
— Во-первых, как я уже говорил, ваша контора путает меня с кем-то другим. Ведь вы проверили достоверность моего командировочного удостоверения. Паспорт проверили тоже. Во-вторых, исходя из «во-первых», вопросы, касающиеся морального облика моей жены, просто не имеют смысла.
— Я знаю, что твои документы — фикция, и со временем мы это докажем. А пока давай разберемся с теми, кого ты убрал. — Капитан опять начал перечислять. — Так, Ганин. Как ты умудрился его уделать, просто не представляю. Это же туша в двести килограмм. Бывший чемпион республики по боксу. Водитель, подвозивший тебя к его дому, свидетельствует, что ты не менее семи минут ходил вдоль забора и изучал обстановку. Сосед, гулявший свадьбу дочки, видел, как в дом проникла тень.
— Так вы же сами говорите, что он свадьбу гулял. Как можно верить пьяным? — я не выдержал и усмехнулся. Ганин действительно был в моем списке.
— Свидетель утверждает, что со страху сразу протрезвел. Ладно, за Ганина по-человечески к тебе претензий нет. Сукин сын был каких мало. Допускаю, что он вообще служил шестеркой у западных спецслужб. Но вот пенсионер Белоконь что тебе сделал? Ну учились вы в одном классе. Неужели ты мстил за школьные недоразумения?
— Пенсионер Белоконь сосед вашего блондинистого старлея. Где гарантия, что его смерть не является результатом дележа огорода? Неужели вы не допускаете мысли, что ваш старлей может свернуть человеку шею лопатой?
Капитан вскочил.
— Ты откуда адрес старшего лейтенанта знаешь?
— Я и твой адрес, капитан, знаю. И братков твоих. Еще знаю, что занимаешься рэкетом. Только не знал, где шайка прячется. Не мог же ты их прямо в отделении на сходки собирать. Теперь знаю и это. Так сколько, говоришь, душ загубленных на твоей совести? Окровавленные мальчики не снятся? Бога не боишься?
Капитан медленно опустился на стул. На мгновение в его рысьих глазах мелькнуло что-то человеческое. Только на мгновение. Даже, если это был страх, то он с ним быстро справился.
— Я не знаю, какую организацию ты представляешь. На наших не похож. ЦРУшник? Вряд ли. Скорее всего, журналюга. Хотя в твоей биографии такие способности не значатся, но всякое может быть. Только ничего у тебя не получится. Я ведь понял, чего ты добиваешься. Сейчас наделаешь трупов и проведешь «журналистское расследование», в ходе которого обнаружится банда убийц в форме служителей закона. Так? Не-е-ет, дорогуша, не будет у тебя горяченького материала. Слишком много свидетельствует против тебя. И документов и людей. Это с твоим появлением в городе начались убийства. С твоим! Нам не удалось посмотреть содержимое чемодана под кроватью — уж больно хитрый замок сотворили буржуины — но и так ясно, что там лежит. Зато сумочку твою с плащем посмотрели. Супермен хренов. Парализуешь из винтовки жертвы, а потом сворачиваешь им головы. Короче, господин маньяк, как ни крутись, а пойдешь по статье за мокруху. — Капитан сощурился, опять просверлил меня глазами-электродрелями и шепотом добавил: — А может случится и так, что пойдешь, но не дойдешь. Уж больно резв. Искать тебя тут никто не будет. Да и кого можно найти в наших болотах? И еще, перед тем, как развесить твои кишки на сучьях, обещаю попортить тебе результат пластической операции. Дорого небось подтяжки стоили?
Я не успел ответить. Откуда-то из-за спины меня окатило уже знакомым запахом духов. Зашуршал шелк.
— Оставь нас.
Скорость, с которой исчез капитан и то, как нежно он прикрыл за собой дверь, говорили не о субординации, а о страхе. Животном страхе.
Лиза обошла стол и встала позади кресла, в котором только что сидел капитан.
— А ты надеялся, что я позволю тебе вытирать ноги о мою жизнь?
Она опять была в зеленом платье. Зеленый цвет ей удивительно шел, но тот оттенок, который она выбрала сегодня, хотя и придавал определенную торжественность, подчеркивал дряблость кожи и старил.
— Мне действительно удалось сделать неплохую карьеру. Правда, не совсем в той области, в которой ты бы хотел. Зато весьма успешную. Мы же оба знаем, что я не лишена организаторских способностей. А артистических тем более. Как я сыграла в ресторане? Шекспир! Не спорь — Шекспир, не меньше. Ведь ты поверил? Поверил?
— Поверил.
— А куда ты денешься?
— Поверил. Но потом понял, что ты переигрываешь. Ты же никогда дочерей иначе, как байстручками, не называла. А тут про векторы любви заговорила. Догадался я про твой вектор к белобрысому старлею. Слишком много он знает.
— Степан — это так, мелкая шалость.
— Он же тебе во внуки годится. Не стыдно?
— Пугачевой ее кавалеры тоже во внуки годятся — и ничего. Чем я хуже? Внешностью? Доходами?
— Талантом.
— Ну да, грешна я, грешна. Только не нужно меня спасать по ту сторону. Я туда не спешу. Мне и на этой неплохо. — Лиза снова обошла стол. На сей раз она встала за моей спиной и положила ладони на мои плечи.
— Скажи, а ты действительно умер? — и сама же ответила: — Да, действительно. Как же ты, величайший грешник, сумел так лихо пристроиться? Да и выглядишь для покойника очень неплохо.
— Человек не умирает насовсем. Сознание остается.
— Душ-ш-ша-а-а!
— Все-таки сознание. Видимо, мое пригодилось для тех операций, которыми я занимаюсь. Ты же в бога, в загробный мир, как мне помнится, не веришь. С тобой легче оперировать понятием параллельных миров. Правда, какая между ними разница, я и сам не знаю.
— Бог? Говоришь бог? Нет, мы с ним друг другу не нужны. Бог и его ангелы должны быть всемогущи. Но скажи мне, посланник бога, ты всемогущ? Ни фига! Я специально грохнула этого алкоголика... как его... Палто. Ждала от тебя всех небесных кар – да только ничего подобного не произошло. Вместо этого тебя арестовывает милиция и ты, как миленький, проводишь ночь в камере. Куда же девалась твое всемогущество, твою мать, ангел? По эту сторону ты такой же беспомощный и смертный, как мы все.
— А тебя вправду надо лечить. Причем серьезно.
— Так ты уже пытался. Передал мне с того света массажер.
— Имиджинг. Он вводит человека в состояние абсолютного гипноза и чинит деформированные логические цепи.
— Пусть будет имиджинг. Так ведь чинить во мне ничего мне пришлось. Там и так все в порядке. Я нашла твоему имиджингу лучшее применение: в состоянии абсолютного гипноза человека можно запрограммировать, как часы. Вроде все в порядке, человек встает утром с кровати, улыбается, чистит зубы, гладит детей, выходит в другую комнату и вешается. Попробовала на зяте — работает. Ты не представляешь, как весело он болтался на люстре.
— Так ты и наших дочек не пожалела?
— Наших? Забудь. Никогда они твоими не были. Ты был так занят девками, что своих некогда было делать.
— Неужели они действительно от подполковника? — догадался я.
— Тогда он был капитаном. Когда ты уехал, мы поженились — он, бедный, бегал твой поезд целовать — радовался.
— За что же ты его? Лично мне он понравился. Честнее, чем это отребье за стеной.
— Слишком нервный стал подполковник. Видел, что я по ночам подушку грызу, имя твое называю, видел, что не могу забыть. Вначале относился с пониманием. Но когда ты сам объявился омоложенный, да при бабках, он и испугался, что к тебе сбегу опять. А я подушку грызла потому, что не успела удавить тебя своими руками. Я и Белоконя прикончила, чтобы тебя подставить, поселить пожизненно среди пейзажей Магадана на фоне колючей проволоки, но потом подумала — своими руками надежней будет. И приятней. — Лиза достала имиджинг и направила в мою сторону.
Я почувствовал на кончиках пальцев характерное покалывание, суставы пальцев зашевелились, спина согнулась, подставляя шею в распоряжение скованных наручниками рук.
На губах Лизы появилась победная улыбка, глаза сжались в щелочки — ни дать ни взять патрицианка в Колизее. Одно небрежное движение пальца — и раб мертв.
Мне надоело кривляться.
Я встал, подошел к ней и отобрал имиджинг. Для принятия решения данных было достаточно.
— Хватит меня пугать детской игрушкой. Она действует только на людей.
Лиза с ужасом посмотрела на упавшие на пол наручники. Вдруг, словно очнувшись, она схватила со стола карандаш и попыталась ударить меня в глаз. Ее рука проткнула воздух. Трудно убить того, кто уже однажды умер.
Я ее пожалел. Не захотел оставлять на растерзание поддельникам.
— Усни с миром, — моя рука коснулась ее плеча.
Перед тем как исчезнуть я оглянулся. На полу возле стола осталась лишь жалкая кучка зеленого тряпья.
*** Мне не надо было переписывать список грешников, выявленных в этом городе. Словно на экране компьютера, он отпечатался в моей голове. Воры, убийцы, подлецы, какую бы должность они ни занимали, сегодня ночью понесут наказание, как уже понес Ганин. Их не спасут ни замки, ни охрана, ни оружие.
Ровно в полночь я вернулся в гостиничный номер, вытащил из сумки боевой плащ, натянул на лицо капюшон — смертным видеть меня не обязательно, достал из чемодана косу и вышел. По ту сторону жизни я получил назначение Палач. |
Рассказ открыт для комментариев