i023 Нестандартный

     «Была чудная ночь, такая ночь, которая разве только и может быть тогда, когда мы молоды, любезный читатель. Небо было такое звёздное, такое светлое небо, что, взглянув на него, невольно нужно было спросить себя: неужели же могут жить под таким небом разные сердитые люди? Это тоже молодой вопрос, любезный читатель, очень молодой, но пошли его вам Господь чаще на душу!.. Говоря о капризных и разных сердитых господах…»
    Я вздрогнул и оглянулся. За тонкой переборкой раздалось едва слышное шуршание шин. На потолке замигала лампочка индикатора движения.
    Приходилось действовать быстро. Я захлопнул книгу, лихорадочно швырнул  её на прикроватный стол и пристроил сверху лампу. Тайник был не то, чтобы изощрённый, но зато нетривиальный. Пока он меня не подводил. Тем более что матовая металлическая поверхность обложки прекрасно гармонировала с цветом лампы, и потому книга сходила за декоративную подставку. Скромную, но со вкусом.
    Боковая панель бесшумно отъехала в сторону, и в  проём мягко вкатился робот. Высотой он едва доставал мне до пояса, но это не мешало ему ежедневно третировать мой нестандартный мозг.
    Собственно, из-за этого нестандартного мозга я и оказался здесь. Теперь меня везут на Луну, в место, которое красиво называется СР-1, единственное моё развлечение – прогулки по кораблю, и меня нещадно достаёт тупая жестянка на колёсах. Вообще, таких здесь много, но остальные заняты обслуживанием оборудования и корректировкой курса. Их я вижу редко и, к счастью, они ребята молчаливые.
    С экипажем поговорить тоже удаётся нечасто. Во-первых, потому что экипажу нет до меня дела, а во-вторых, потому что экипаж состоит из одного капитана. Его зовут Одиннадцать-Семь, он лыс и целыми днями не вылезает из своего отсека. Чем он там занимается, я пока выяснить не успел. Фёдор, наверное, предположил бы, что пьёт горькую. Но я-то знаю, что это невозможно, потому что совершенно нелогично. А на логике здесь построено всё.
    Материальное воплощение этой науки сейчас стояло передо мной. Робот повел головой слева направо и ровным металлическим голосом спросил:
    - Господин, с Вами всё в порядке? Я слышал резкий звук.
    Надо же, бестия, заботливый какой! Приходилось выкручиваться.
    - Чихнул, - ответил я с каменным лицом. Каменное лицо было крайне важно. Сенсоры робота отслеживали малейшие мимические изменения, способные выдать мою нервозность. В старину такая штука называлась, кажется, детектор лжи.
    - Люди чихают, не издавая такой звук.
    Ну надо же, какой смышлёный! Думает, поймал. Как же!
    Я уселся поудобнее и начал:
    - Понимаешь ли, дружок… Дело в том, что ты не совсем прав. Бесспорное утверждение, состоящее в том, что люди время от времени чихают, не подлежит ни малейшему сомнению или обсуждению. Можно считать это рудиментарным недостатком несовершенного человеческого организма, данью традиции или защитным механизмом, но факт остаётся фактом – люди чихают.
    Тут моя нестандартная память подбросила фрагмент из недавно прочитанного фолианта (как бы они сейчас все пригодились!), поэтому я перевёл дух и горячо продолжал:
    - Чихнул, как видите. Чихать никому и нигде не возбраняется. Чихают и мужики, и полицеймейстеры, и иногда даже и тайные советники.
     Все чихают.
    - Значение слов «мужики», «полицмейстеры» и «тайные советники» мне не понятно, - произнёс робот.
    Ещё бы он понял! Подожди, сейчас у тебя процессор совсем перегреется!
    - Не перебивай. Сейчас всё объяснится логическим путём. Итак, мы выяснили, что чихают всё. А поскольку отсутствующее наличие идентичности между различными представителями человечества предусматривает  естественное несоответствие в строении и использовании артикуляционного аппарата и, как следствие, бесконечное число комбинаций и полутонов в издаваемых ими звуках, логично предположить, что твои претензии абсолютно необоснованны.
    Электронная начинка робота, силящегося воспринять эту ахинею, стала давать сбои. Фразой «отсутствующее наличие» я особенно гордился. Она ставила дискретный мозг моего незадачливого оппонента в совершеннейший тупик.  Бедняга вынужден был включить аварийное охлаждение процессора, которое применялось только в крайних случаях. Это его, однако, не спасло, ибо у меня в запасе имелся контрольный выстрел.  Сохраняя невозмутимость, я выдал финальную фразу моего блистательного монолога.
    - Графиня изменившимся лицом бежит пруду!
    Робот, наивно попытавшийся связать это высказывание с уже услышанным, потух и принялся восстанавливать повреждённые файлы. Человеческий гений опять победил. Хотя, если честно, гордиться особо было нечем. В конце концов, поверженный соперник -  обычный бытовой помощник, который ещё неделю назад только и умел, что убирать мой отсек и выдавать познавательные справки. Это отец немного модифицировал его, когда решил, что нелогично будет оставить меня на весь полёт без занятий. И теперь жестянка каждый вечер прикатывает ко мне и вываливает набор чисел, функций и графиков. Ещё и выполнение заданий проверяет, зараза!
    Конечно, я мщу, как могу. Благодаря моим пламенным речам робот ежедневно вынужден обновлять файлы. А так как здесь он не связан с единой Системой, процесс этот иногда затягивается. Во-первых, это забавно, а,
    во-вторых, выгодно транжирит время. Когда робот очухается, пора уже будет приступать к учёбе. Промежуток времени, внесённый в его график для сканирования моего отсека, истечёт. Книгу он опять не обнаружит.
     
    ***
    С книг-то всё и началось. В смысле, моя нестандартность. Попробую рассказать об этом поподробнее, хотя кое-чего уже не помню.
    Раньше я был, как все. Можно даже сказать, в высшей степени как все. Жил  в жилом корпусе, учился в учебном. В конце недели встречался с родителями и братом. Брату не  исполнилось ещё десяти, поэтому он жил пока дома.
    Занятия тоже были стандартными: геометрия измерений, линейная алгебра, астрономия, физика во всех её разновидностях, ну и так далее. А, был ещё ручной труд. Это чтобы наши мышцы держались в тонусе. В основном, мы собирали там модели: модели спутников, модели шаттлов, модели космических модулей и опять модели спутников. Жутко скучное и однообразное занятие, да ещё и бесполезное. Зачем, спрашивается, держать мышцы в тонусе, если потом это никогда не пригодится? Всё равно у каждого есть платформа. Быстрая, бесшумная, удобная. Садись и  хоть весь день на ней двигайся. Собственно, все так и делают. Когда на Земле ещё были птицы, многие потехи ради летали с ними наперегонки, и платформы почти всегда побеждали.
    Словом, ноги как бы и не нужны. Руки тоже не особо, разве что раз в три дня питательную капсулу в рот положить. Да и то роботу можно поручить. Роботу вообще всё, что угодно, можно поручить. Для того они и существуют.
    Вот и получается, что тонус мышц в первый и последний раз нужен разве что на выпускном, когда все сдают экзамен по самостоятельному движению. Нормативы, правду сказать, нешуточные: для успешной сдачи надо без остановки прошагать двести метров. У многих с первого раза не получается. Хотя, в общем-то,  норматив этот вполне обоснован, особенно для тех, кто собирается в косморазведчики. Им, бедолагам, порой и по пятьсот метров приходится тащиться, особенно если техника барахлит.
    Так что волей-неволей приходилось заниматься трудом. Тем более, что иногда там можно было найти действительно необычное занятие. Однажды я соорудил довольно примитивного робота-секретаря. А потом мы довольно долго развлекались тем, что диктовали самодельному роботу разные слова и смотрели, как они выглядят на мониторе. Вообще-то графическую передачу звуков мы раньше уже изучали, но пользовались ей крайне редко.  Ну, разве что, название формулы записать. В остальном лекции можно было зафиксировать цифрами и графиками. Поэтому робот весь урок был необычайно популярен. Мы, помимо прочего, научили его выводить слова в старой орфографии и просто покатывались со смеху, когда он утверждал, например, что доисторическое транспортное средство фтымабиль раньше записывалось так:  автомобиль. Умора!
    Мне так понравилось, что после занятия, когда робот уже всем надоел, я утащил его в свой жилой отсек.
    Там его и увидел Нелогичный. Нелогичный – это дедушка моего соседа. Он родился жутко давно и застал ещё те годы, когда эксперименты по продлению жизни только начинались. Вроде, даже стал одним из первых десяти участников.
    Странный такой старикан. Семь-Один – это мой сосед – говорил, что он всегда таким был, с причудами. Например, отказался в своё время менять имя на номер, и теперь у него постоянные проблемы с документами. И роботов у него дома всего два, да и тех уже давно выбросить пора, пока сами не развалились. А пешком как ходит! Хоть и старый, а любому разведчику нос утрёт. И зачем ему это?  Ещё Семь-Один говорил, что дед очень интересуется всякими историческими нелепостями. Тащит в дом всякий хлам, который абсолютно нигде нельзя применить. Словом, не зря его Нелогичным прозвали.
    Вот и тогда он пришёл не вовремя. Мало того, что не в тот день, так ещё и время выбрал, когда вся группа была в учебном блоке. Ему ещё повезло, что я в отсеке оказался. Оказался, в общем-то, случайно: платформа забарахлила, а целый день пешком не проходишь. Вот меня и отпустили с занятий раньше. Я вернулся, отдал платформу роботу, а сам решил опять в слова поиграть. Так мне и не надоело почему-то с ним возиться.
    Как сейчас помню, только я ввёл слова «правос» и «вдалас» («паровоз» и «водолаз», ну надо же), как появился Нелогичный. Я его шарканье издалека услышал. Опять без платформы пришёл, вот неугомонный!
    Я ему, конечно, растолковал, что никого пока нет, и предложил подождать. Он согласился. Просто так сидеть было скучно, и я решил показать ему своего робота. Интересная вещь всё-таки, отчего не поделиться с человеком.
    Старик, надо сказать, очень заинтересовался, когда узнал, как я этого робота использую. Спросил, давно ли он у меня, сам ли я его придумал, ну и всё в таком духе. Надо же, думаю, как легко человека порадовать. Но на этом я решил не останавливаться и продемонстрировал своё изобретение в работе.
    Вот тут-то Нелогичный меня и удивил. В какой-то момент он вдруг ткнул пальцем в экран и говорит: «Ошибка здесь в программе. Это слово так не писалось». Я не поверил, конечно. Подумал, опять старик чудит. Он же не специалист. Откуда ему, спрашивается, знать правильное написание, если старую орфографию уже давным-давно отменили? Нелогичный, конечно, тоже давно живёт, но не настолько же. А он опять: «И здесь не совсем точно!».
    Всё, думаю, заболтался старикан. Пришлось полюбопытствовать, откуда ему всё это известно. Помню, Нелогичный помолчал немного, потом вздохнул и говорит: «Вижу, человек ты неглупый и мыслишь интересно. Робот у тебя замечательный. Наверное, можно и рассказать тебе тайну». Я ему отвечаю поделикатнее: «Дедушка, если вы имеете в виду что-то, не известное науке, то такого уже не существует. Все тайны давно открыты, всё уже исследовано». Нелогичный посмотрел на меня, улыбнулся и стал рассказывать о книгах.
    Это я сейчас так спокойно об этом говорю. А тогда, пока слушал рассказ Нелогичного, чего только не передумал. Сначала я, естественно, хотел срочно сообщить в медицинский корпус о странном и явно болезненном поведении старика. Но платформа-то была сломана, а куда без неё побежишь?
    Поэтому пришлось слушать. А Нелогичный говорил и говорил. Он рассказывал о вещах, совершенно невозможных и ничем не обоснованных. Он говорил, что очень давно, когда человечество пользовалось для обогрева углём, нефтью и газом, люди выражали свои мысли, графически отображая их на тонких листах переработанной древесины – бумаге.
    Это было ещё допустимо. Такие листы я сам видел, когда был в музее Древностей. На них были знакомые формулы и графики. Других листов не было. Да и как можно записать мысль?
    Но старик утверждал, что бумажных листов было очень много. Так много, что их скрепляли вместе. Это и называлось книгой. И писали в книгах не только цифры.
    Вот этого я, помню, совсем не понял. Если не цифры, то, что тогда? Получается, слова? И ладно бы ещё, если древние какую-то фактическую информацию  фиксировали. В конце концов, аудиопередатчиков тогда не было. Но Нелогичный говорил, что на бумагу далеко не всегда заносились нужные и практически обоснованные сведения. Чаще всего в книги записывали истории о жизни и поступках разных людей. Причём старик, таинственно понизив голос, сообщил мне, будто подозревает, что некоторые из этих людей никогда не существовали на свете.
    Нет, ну как в это можно было поверить? Я и не поверил. Тогда он предложил мне отправиться к нему домой и самому убедиться. Смотрю – старик совсем не в себе стал, пришлось соглашаться. Он ушёл.
    Когда вернулся Семь-Один, я ему обо всём рассказал. Говорю, надо бы позаботиться о старике, а то совсем он странный стал. Семь-Один, однако, не особо впечатлился. Он, во-первых, не понял, зачем нужно заботиться, если у деда есть роботы. А во-вторых, сказал, что Нелогичный действительно часто сидит над какими-то громоздкими и неудобными хранилищами информации, которые называет книгами. Ничего интересного и нужного в них нет. Их давно бы выбросили, да дед не разрешает.
    Ну, думаю, раз такое дело, и эти самые книги действительно существуют, слетаю к старику разок. Посмотрю хоть, что за реликвии такие он у себя хранит. Дня через два как раз была выдача свободного времени в распределительном корпусе. У меня накопилось карточек часа на три, всё не знал, куда бы их использовать. Вот и пригодились. И платформу к тому времени должны починить.
    Всё складывалось как нельзя лучше, и к Нелогичному я попал, как и планировал. У него было хоть и чисто (всё-таки старые роботы своё дело знали), но всё равно как-то захламлено. И, конечно, полно всякого старья. Как в музее Древностей, а, может, и больше. Многие вещи я видел впервые и поэтому не знал ни их названия, ни предназначения. Помню, особенно меня поразила забавная штуковина из чёрного пластика: из почти плоского корпуса выходила плоская же рукоятка примерно такой же длины, с расширением в конце. По рукоятке к корпусу были натянуты тонкие неизолированные провода. Их натяжение регулировалось нехитрыми поворотными механизмами на расширенной части. Словом, абсолютно бессмысленное устройство. Его применения не знал и сам Нелогичный.
    Но книги в этом сумбуре я обнаружил сразу. Пожалуй, это было единственное, что хотя бы отдалённо несло печать упорядоченности.
    Они стояли ровной стопкой в центре стола. Семь матово поблёскивающих корпусов разной толщины. Никакой электроники, автопроктутки, всплывающих подсказок и встроенного переводчика. Не было даже элементарной подсветки. Как объяснил мне старик, единственное усовершенствование, которое он внёс – упаковал книги в новые оболочки, чтобы хоть как-то защитить их от внешнего воздействия.
    Чтобы извлекать информацию, книги нужно было подвергать механическому воздействию: открывать и листать страницы. Это показалось мне до ужаса примитивным, но могло служить неплохим тренажёром. Поэтому мы принялись рассматривать эти раритетные диковины. Нелогичный демонстрировал при этом изрядную сноровку, а вот у меня поначалу получалось не очень. Страницы постоянно норовили выскользнуть из пальцев или цеплялись друг за друга. Многие были настолько ветхими, что грозили рассыпаться на куски.
    Информация, прямо скажу, поначалу показалась мне совсем не интересной. Кто-то куда-то пошёл, что-то кому-то сказал… Словом, я уже почти окончательно убедился в словах Семь-Одного о том, что его дед занимается ерундой, не стоящей внимания. Вот только один рассказ привлёк моё внимание. Я тогда не понял, почему именно он, да и сейчас, наверное, не смогу объяснить. Это был рассказ про человека, который чихнул. Правда, многих слов я в нём не понял, но мысль была очень конструктивной и актуальной: человек не нашёл логического обоснования своему существованию и умер. Наверное, это была мечта древних об идеальном обществе.
    Поэтому я счёл далёких предков и их нелепые изделия не совсем безнадёжными. Может, Семь-Один и его семья чего-то недосмотрели? Я попросил у Нелогичного эту книгу, чтобы ознакомиться с ней поподробнее. Он долго сомневался и согласился только тогда, когда я заверил его, что буду относиться к ней бережно и никому не позволю выбросить. Пришлось пообещать, что никому её не покажу.
    Это, как я сейчас думаю, и стало первым звеном в той длинной цепи, которая привела меня на корабль, напичканный роботами. Книга была без начала и конца. Начиналась она бессмысленной фразой: «…ейной мордой начала меня в харю тыкать», но, в целом, содержательная часть не была лишена здорового зерна. При этом многое продолжало казаться непонятным, необоснованным и хаотичным. Такое переплетение логики и неупорядоченности заставило прочитать всю книгу.
    За ней последовали другие. Почти все они были фрагментарны, начинались непонятно с чего и заканчивались, не дав ответов на естественные вопросы. Например, я так и не узнал, что же стало с той несчастной женщиной со странным именем Анна Каренина.
    Я сам не заметил, как это произошло. Многие книги я читал по нескольку раз. Но постепенно мне стало понятно всё больше и больше. Всё незначительнее становился объём непонятной лексики. Всё меньше тяготили меня длинные предложения и витиеватые обороты. И, наконец, я познакомился с Фёдором.
    Ему принадлежали три книги из семи. Я предполагал, что, согласно древней традиции, Фёдора должны были звать как-то длиннее, но у двух книг на странице был утерян угловой фрагмент, и сохранилось только это имя.  Третья была вовсе без первых и последних страниц. Я сам догадался, что она тоже создана Фёдором. Просто предложения были очень похожи на те, что я читал и перечитывал в книгах «Братья Карамазовы» и «Белые ночи». А самое главное, похожа была мысль. Как оказалось, её всё-таки можно зафиксировать в слове.
    Благодаря Фёдору, я впервые узнал, что человек испытывает столько чувств. Мне всегда казалось, что их гораздо меньше. Что я мог вспомнить? Радость, грусть, удивление, страх.  Иногда сожаление и веселье. Вот, пожалуй, и всё. Да и вообще о чувствах у нас говорить было как-то не принято. Они были не вполне подвластны логическим категориям, и в повседневной речи им места не находилось.
    Фёдор убедил меня, что не все люди одинаковые, даже если они похожи и носят одинаковую одежду. Их можно по-разному понять и по-разному описать. Так, если взяться описывать Нелогичного, выходило, что это невысокий, худощавый старик с редкой седенькой бородёнкой (пережиток старины), высоким лбом и живыми проницательными глазами. Этот худощавый старик в конце концов разрешил мне оставить все книги у себя.
    В книгах Фёдора было много ужасного, нелогичного зла, которое часто называлось преступлением, а ещё чаще не имело названия. Его нельзя было просчитать. Но с ним боролись и побеждали его.
    Мне тоже пришлось бороться. Прежде всего, с ветхостью книг. Корпусы Нелогичного были хороши в защите всей книги, но не каждой страницы. Перенести их в электронный вариант было невозможно: Система моментально удаляла все посторонние файлы. Пришлось искать другой путь. Я поразмыслил и пришёл к выводу, что, если книжные страницы называют иначе листами, то почему бы не использовать для их защиты тот же аэрозоль, которым опрыскивали листья деревьев в городских воздухоочистительных парках? Это случилось уже давно, когда стало ясно, что климат изменён и весна больше никогда не наступит, поэтому надо сохранить те листья, которые не успели опасть. Их опрыскали специальным составом, который не только удерживал их на деревьях по сей день, но и заставлял светиться в темноте. Для ночного города это было даже красиво, а вот мне, когда я использовал то же средство, доставило некоторые неудобства. Теперь, стоило мне только раскрыть книгу вечером, комната озарялась ровным зеленоватым светом. Это привлекало ненужное внимание.
    Собственно говоря, первые странности во мне заметили раньше. Первыми был Семь-Один, который как-то обратил внимание, что я примешиваю в чёткие и логичные фразы всякие посторонние сегменты, вроде «пожалуйста» и «к сожалению». Дальше всё происходило довольно быстро. Забеспокоились родители. Стало известно, что из-за чрезмерного увлечения ветхим и бесполезным хламом я стал хуже учиться. Хлам попытались изъять. Так меня лишили одной из  книг: той, что рассказывала о приключениях четверых людей, которые перемещались в странном зелёном ящике под названием «Антилопа». В тот день я узнал, что такое слёзы.
    Остальные шесть книг пришлось спрятать. Но было уже поздно. Из учебного корпуса сообщили, что я не подхожу под образовательные стандарты и поэтому должен быть отправлен в лунный санаторий реабилитации (СР-1) для прохождения курса восстановления. Родители выполнили это постановление. Оно было вполне логичным. Я не стал спорить, потому что уже знал, что такое ирония судьбы.
    И вот теперь лечу в санаторий. Я пронёс с собой только одну книгу. С Нелогичным попрощаться так и не успел.
     
    ***
    Робот мигнул лампочкой и приглушённо загудел, свидетельствуя о том, что файлы восстановлены и он снова готов к работе. Но, как и ожидалось, времени прошло немало, а потому неформальный обыск ему пришлось отложить. Начались занятия.
    - Господин, вспомним изученный материал, - начал он хоть и ровным, но нудным и менторским тоном. – Я прошу вас изложить основные положения идеи построения интеграла Лебега. Это очень важная информация.
    Я ни на секунду не сомневался в важности этой информации, но вчерашнюю ночь провёл, в очередной раз дочитывая «Белые ночи», а потому имел об интеграле Лебега самое смутное представление. Пришлось снова выводить робота из рабочего состояния. На этот раз я решил поступить гуманнее. Благо, в программу робота совершенно точно заложено требование не слишком ограничивать моё нестандартное мышление.
    - Я постараюсь объяснить всё на конкретном примере, - миролюбиво ответил я. – Вот скажи мне, видел ли ты когда-нибудь сбор дикого винограда на южном побережье Франции?
    Робот выдал ожидаемый ответ:
    - Нет. Мне неизвестны слова «виноград» и «Франция».
    - Ай-ай-ай, - псевдосокрушенно покачал я головой. – Но в таком случае, голубчик, нам с тобой просто не о чем говорить. Ты не поймёшь мою оригинальную теорию.
    - Я вынужден удалиться и заполнить пробел в информации.
    Мигнув светодиодом, робот развернулся и выехал в проём. Я знаю, куда он направился. Сейчас он доберётся до грузового трюма, где хранится видеотека, подключится к Системе и прокрутит реконструктивный фильм о сборе дикого винограда. Потом, подкованный, он вернётся сюда и продолжит допрос. Я выгадал ещё минут двадцать…
    «С самого утра меня стала мучить какая-то удивительная тоска. Мне вдруг показалось, что меня, одинокого, все покидают и что все от меня отступаются. Оно, конечно, всякий вправе спросить: кто же эти все? Потому что вот уже восемь лет, как я живу в Петербурге, и почти ни одного знакомства не умел завести… Мне страшно стало оставаться одному, и целых три дня я бродил по городу в глубокой тоске, решительно не понимая, что со мной делается».
      Недалеко, справа по коридору с шипением отъехала переборка. Я догадался, что наступил тот единственный час, когда капитан покидал свой отсек и отправлялся на вечерний осмотр. Вскоре раздался звук приближающихся шагов. Капитан обычно перемещался по кораблю на своих ногах.
    Замигал индикатор движения. Шаги удалились и вскоре затихли. Одиннадцать-Семь, естественно, пошёл к рулевым роботам в носовую часть корабля.
    Я некоторое время лежал и бездумно смотрел в потолок, как вдруг поймал себя на мысли, что до сих пор слышу, как шипит декомпрессионный механизм переборки. Капитан забыл загерметизировать свой отсек! Забыл! Я улыбнулся. Вот почему многие предлагают отправлять корабли совсем без капитанов. Говорят, что человеческий фактор должен быть исключён.
    Но сейчас нелепая и случайная забывчивость капитана была мне только на руку. Я испытывал острое чувство, которое называлось любопытство. Тем более, что второго такого момента, чтобы удовлетворить это чувство, могло и не представиться. Платформа было под рукой. Робот будет отсутствовать ещё минут десять.
    Я осторожно вырулил в коридор. Никого. Отсек капитана был совсем недалеко. Шипящая переборка помогла обнаружить его в считанные секунды. Да, так и есть. Отсек открыт. Фёдор, наверное, не одобрил бы мой поступок, но я переместился внутрь. Я же собираюсь делать ничего плохого. Просто посмотрю. Может, Одиннадцать-Семь и в самом деле пьёт здесь загадочную горькую?
    Я не поверил своим глазам. На углу стола лежал прямоугольный футляр, совсем как мой. Только поверхность его была не матовой, а антрацитово-чёрной. Ну правильно, Одиннадцать-Семь ведь космонавт, он использовал обшивочный пластик! Лёгкий и абсолютно непроницаемый для любого воздействия.
    Что я несу? О каком пластике может идти речь? Я ведь вижу книгу! Никаких сомнений, это настоящая книга! Капитан тоже читает! Как и я, как и Нелогичный! Может, он знает Нелогичного? Но как он отреагирует на моё тайное проникновение в отсек?
    Мысли путались. Я приблизился к столу и открыл футляр. Конечно, первых страниц не оказалось. Да и текст был необычным. Слишком короткие строки. Раньше мне такие никогда не встречались.
    Но не хочу, о други, умирать;
    Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
    И ведаю, мне будут наслажденья
    Меж горестей, забот и треволненья…
    Опять шаги. Я остановился, потрясённый. Как же звучат эти строки! Я не произносил их вслух, а они всё равно звучат. И душа моя звучит вместе с ними. Это не Фёдор бы так сказал. Это я сам так говорю.
    Шаги приближаются. Одиннадцать-Семь уже в коридоре. Теперь поздно выбираться из отсека. Да я и не собираюсь скрываться от капитана. Мы ведь оба читаем. Мы наверняка поймём друг друга.