i026 Колыбельная

    Историю отменили – заболел преподаватель.
    Радостный седьмой класс выплеснулся в коридор, где получил от завуча выговор и обещание вернуть в заточение, на последний, пятый урок. Притихшей вереницей прошли в раздевалку, в спешке сдергивая с вешалок куртки и натягивая поверх сиреневых школьных жилетов, и вырвались, наконец, из школьных дверей на свободу.
    Еще не было двенадцати – почти утро. Твердо, как серебряный панцирь,  блестел наст, а в воздухе мягко пахло не весной даже – ожиданием весны. В тени – морозом и арбузом, на солнце – мокрыми сосульками. Инка очень любила такую раннюю весну. Гораздо больше, чем март с его грязью и водой, которая пытается забраться в сапоги.
    Машка унеслась по неотложным делам, оставила вместо себя диск с фильмом, который надо смотреть без родителей. Но одной, совсем одной,  побыть иногда тоже совсем неплохо. Родители до вечера на работе, а брат – в садике. Уроков задали мало, и, кроме фильма, есть недочитанная книжка.
    Надо только зайти в магазин.
    Сначала Инка зашла в булочную. Потолкалась в полутемной тесноте, пахнувшей хлебом и сдобой. Не огорчаясь тому, что средь бела дня тут неожиданно людно, Инка честно отстояла очередь в кассу, и снова выскочила на улицу, полную весны и свободы. Теперь – в сонный. Он  рядом, через два дома.
    Здесь очереди почти не было. Потоптавшись у прилавка, Инка сунула руку  в карман за кошельком с деньгами и талонами, и…
    - Девушка, вы берете?
    -Я…
    Она шарила в карманах. Еще раз пошарила. Пусто. Может, забыла, засунула в ранец? Отступив, она расстегнула тугой замок, пристроив ранец на колено. Продавщица, оторвав от нее напряженный ожидающий взгляд, занялась другими покупателями. Ей было некогда.
    Кошелька не было. Но ведь был в булочной!
    Милиционер у входа смотрел понимающе. Инка испытала короткое желание пожаловаться, но взгляд милиционера уже скользнул  в сторону, стал жестким. Что он может сделать – кошелек стянули, уж наверное, не здесь, под его взглядом. Скорей всего, вытащили в булочной, когда она придерживала дверь для женщины с летней, не по сезону, детской коляской, где сидел закутанный, как капуста, младенец. Милиции там нет, и вора давно след простыл.
    После ослепительного солнца в глазах плавали пятна. Инка искала кошелек в темной тесноте, среди множества чужих ног. Ноги мешали, их хозяевам не было дела до Инкиных проблем. Денег в кошельке было немного, но талоны!
    «Ну, пусть Инка сходит, - сказал вчера папа, когда мама пожаловалась на вечерние очереди в сонном. – Один раз ведь уже ходила как-то? Взрослая уже, ничего… Только не бери сразу все талоны. На ночь. Ну ладно, на две,  остальные – потом».
    Взрослая уже Инка легкомысленно взяла талоны и на две ночи, и еще на три, до конца недели. Родители уже ушли, а она опаздывала в школу и сунула, не задумываясь, в кошелек всю аккуратную стопочку. Почему мы делаем глупости?  А теперь…
    - Девушка, что-то потеряли?
    - Кошелек.
    В уставившихся на нее глазах было понимание, не было только ответа – что же делать. Инка повернулась и пошла из магазина, не удержав слез.
     
    Позади был телефонный разговор. Мамино недоумение – зачем взяла все талоны, ведь договаривались! Молчаливый упрек, хуже ругани.
    Придя домой, родители с Инкой уже почти не разговаривали. Отцу в кассе взаимопомощи выдали пять сонных талонов, на эти талоны предстояло жить пять дней вчетвером. Все талоны были взрослые – семь часов сна.
    - Ура, можно позже ложиться, - бурно отреагировал на известие шестилетний Павлик.
    Отец сдержался.
    - Прекрати, - ровно сказала мама. – Иди поиграй пока, и тихо. Инна…
    - Я тоже не буду спать сегодня, - испуганно пискнула Инка. Спать, как назло, уже хотелось. Наверно, потому, что нельзя.
    - Да, - согласился папа, помолчав. – Неизвестно, что завтра будет. Нам же случалось в ее возрасте обходиться без сна!
    Последняя реплика была адресована маме, хотя мама не возразила.
    Про времена молодости родителей слышать приходилось много раз.  Про регулярные бессонные ночи из-за того, что производство генераторов тэта-ритмов еще не было налажено. Слушать было  интересно, хоть рассказы и повторялись. Времена казались далекими и экзотическими, трудности  закаляли характер. Так представлялось девочке, которую родители всегда укладывали спать ровно в десять, только на Новый год позволялось дождаться двенадцати часов. Впервые узнав, как жили люди в давние времена, до глобальных изменений в гипоталамусе, эта девчонка ревела, потому что ей было жалко людей.
    Ее накормили ритмином, велели лечь и отдыхать. Инка послушно лежала, слушала, как укладывались родители. Валяться и не спать так долго было странно и глупо. Инка вертелась, то утыкалась в подушку носом, то рассматривала бледное пятно света на потолке - она никогда не задергивала на ночь занавесок, в детских схемах не было сторожка, который мог сработать от света за окном.
      Это неправильно, решила Инка, если уж пришлось не спать, они могли бы использовать время лучшим образом. Она поднялась, включила настольную лампу, прислушиваясь и непроизвольно косясь на дверь комнаты – но родители не спешили явиться с упреками, тихо лежали в кроватях, не спали, конечно же. Как можно лежать так тихо… Инка сняла книгу с полки.
    Текст не увлекал, свет лампы казался неестественным, резал глаза. Усталость скоро взяла верх над возбуждением. Резь в глазах напомнила сказку про песочного человека. Из упрямства Инка читала до четырех часов. Потом просто лежала, тараща не желавшие закрываться глаза. Хотелось, чтоб ночь, наконец, кончилась.
    Встали соседи этажом выше, они предпочитали пораньше ложиться и раньше вставать. Инка с раздражением слушала доносившийся сверху топот. Небо за окном начинало светлеть. Зашумел лифт, дом просыпался. Поднялись родители. За стенкой мама вытаскивала из кровати  Павлика. Павлик, проспавший на два часа меньше обычного, зевал и капризничал. Инке  уже  не хотелось подниматься - устала за ночь.
    И родители устали. Они спорили за стенкой – вообще-то они очень редко ссорились.
    -…обменять на две схемы.
    - За обмен целый час сна снимут.
    - Нам не до жиру, что теперь делать.
    - Почему ж ты не взял сразу две короткие, вместо длинных?
    - Знаешь, я брал, что дают.
    Завтракать Инка не могла, ее подташнивало. Она ни с кем не спорила, оделась и потащилась в школу, ежась от озноба и щурясь на светлеющие улицы. В подворотне на снегу темнело пятно, при виде которого Инку замутило. Кого-то здесь ночью вырвало. Значит, кого-то еще тошнит от такой жизни.
    - Токарева, - позвала физичка.
    Инка испуганно встрепенулась.
    - Ты что, не спала?
    Конечно, нет, тревожно подумала Инка, как я могла спать на уроке… Почему-то она не могла вспомнить, что делала последние полчаса.
    - Не спала ночью? Сядь. Все равно, надо было выпить кофе и в школу прийти человеком.
    Одноклассники шумнули и успокоились, одна Машка покосилась удивленно  и встревоженно. Урок тянулся и тянулся дальше – длинный, длинный. Когда звонок прозвенел наконец и все унеслись в буфет, она быстро сунула Инке маленький твердый квадратик. Схема…
    - Что это? – спросила Инка, таращась на гарантийную наклейку.  – Зачем? Твоя? Ты что!
    - Это не полноценная ночная, не  бойся, - успокоила Машка. -  Я на той неделе к Славке на День рождения ходила, не помнишь? Там угощали. Славкин отец гостям раздавал.
    - Он кто?
    - Из тех, кому можно спать до полудня, - сказала Машка. – Какая тебе разница. Ни твой, ни мой отец там работать не будут. В буфет идешь?
    Инка не пошла.
    Она досидела до конца уроков, потому что ей казалось, что дома, в тишине, будет еще хуже. После уроков Машка увела ее к себе в гости.
    У Маши  всегда было хорошо. И теперь даже усталость стала уютной, обещающей скорый отдых. Машка притащила забившейся в кресло Инке тарелку супа. Прямо в комнату. И спросила:
    - Поспишь, может? Сразу после короткого сна еще хуже будет, зато потом лучше себя почувствуешь.
    - Спасибо. Я дома…
    Дома было совсем не так уютно, как у Маши. Мама готовила ужин и даже не спросила, где Инка шаталась до вечера.
    - Где папа? – канючил Павлик.
    - Не знаю. Займись чем-нибудь сам.
    - Пойдем в шашки играть, - позвала Павлика Инка, взглянув на мамино лицо..
    В шашки Павлик играть не хотел, но они все-таки достали доску. Кажется, она проигрывала. Голова казалась набитой ватой, то маленькой, как орех, то огромной, в голове помещалась и клетчатая доска, и Павлик, и комната…
    Инка радостно вскинулась при стуке входной двери, но отец сразу пошел на кухню и закрыл за собой дверь. Он сказал «Потом, Паша, потом». Павлик обиделся и ушел, а Инка осталась подслушивать.
    - Все. Закрылась избушка.
    Подслушивать приходилось из-за угла коридора. Инка с трудом поняла, что прикрыли черный рынок, где можно было, за немалые деньги и рискуя нарваться на «паленый» товар, купить сонную схему. Отцу пришлось объяснять  свой интерес к подобным местам, вот почему он задержался. У Инки не было сил пугаться задним числом, к тому же самое главное сейчас  было – схемы! Которые отец так и не достал!
    Четыре схемки заняли у родственников, в долг – потом отдавать придется.
    - Ничего, - сказала мама, выходя из кухни (Инка отпрыгнула в комнату). – И не такое переживали. Последнее время мы очень хорошо спали. Дети, а вы ложитесь. Лучше прямо сейчас.
    - Я не хочу, - буркнула себе под нос Инка. – Я не буду спать.
    - Ты будешь, - бросил отец сухо.
    - Я не буду!
    Это вылилось в безобразную сцену. Инка никогда так себя не вела, а родители никогда не ее трогали и пальцем. Тяжелая оплеуха сначала ошарашила, а потом словно выпустила накопившееся раздражение, Инка готова была кидаться на родителей и выть. Но уже, тоже выпущенное наружу, поднималось огромное, все затопившее облегчение оттого, что можно ни о чем не думать. Мама, не разговаривая с ней больше, отвела Инку в ванную, а потом в постель. Как в детстве, мамины пальцы убрали волосы с виска, осторожно прилепив схему на висок.  Инка, все еще рыдая, благодарно уткнулась носом в подушку, а ласковые волны, не дожидаясь, пока Инка уляжется, уже прогоняли  впечатления дня.
     
    Уже в сумерки стало клонить ко сну. Инка с утра решила, что спать сегодня не ляжет. Когда  она об этом вспоминала, спать хотелось сильнее.
    За стеклом аквариума плавали сонные рыбки.
    С усилием Инка вспомнила, что потеряла карточки не сегодня, а вчера… нет, позавчера. Или третьего дня? Позади была еще одна бессонная ночь, еще один призрачный день, вечер которого застал ее в зоомагазине. Что она сказала родителям, когда улизнула из дома? Она не помнила. Что-то с ней творилось.
    - Девушка, магазин закрывается, - сказали ей сзади. Инка, не оглядываясь, оторвалась от аквариума, вышла из пахнувшего птицами и сухим кормом тепла на черную снежную улицу.
    Район был знакомым, а улица – нет. На твердую утоптанную дорожку намело немного снега, и он скрипел под сапогами. Ноги устали и болели в икрах и в местах, где они переходят в живот. Горели фонари. И кое-где светились окошки.
    « Не все спят, - думала Инка. – Дежурные не спят, моряки на вахте. Шоферы едут где-то среди такой же ночи, и впереди – дорога, кусочек дороги в свете фар и лес, и горы далеко».
    И врачи не спят.
    Инка поежилась. Изо рта шел пар. Последние яркие окна гасли одно за другим.
    Когда-то, говорят, люди умели дремать даже на ходу. Они писали в книжках «Я три ночи не спал, я устал». Заснуть на часик перед рассветом считалось – не спать ночь. Они были расточительны. Что бы они сказали, узнав, что можно не спать неделю? Неделя – официальный критический срок. А подопытные животные выдерживали по две.
    За углом звучала музыка, и Инка свернула туда, ни о чем не думая. Целых три окна первого этажа горели теплым светом. У крыльца подъезда стояли веселые ребята.
    - Девушка! Заходите к нам на огонек!
    В другое время Инка ни за что не подошла к незнакомым парням, да еще ночью. Правда, она и не была никогда ночью на улице.
    Она повернула и вошла в теплый светлый подъезд.
    - А почему девочка не спит?
    - Да ладно тебе! Девушка, пойдемте!
    Четыре пары молодых глаз смотрели на нее с веселым недоумением.
    - Я карточки потеряла, - сказала Инка и поежилась. Из нее выходил озноб.
     Кто-то свистнул. А светлоглазый парень, который сказал «пойдемте», уже тянул ее вверх по лестнице.
    - Идемте. Вы же замерзли совсем… сюда.
    В ярко освещенной квартире веселье уже схлынуло. Инку раздели, усадили за разоренный стол, подвинув грязную посуду. Пожилая женщина появилась на пороге комнаты, смотрела с удивлением. Инке было все равно. Попав в тепло, она с новой силой захотела спать, ей стало совсем скверно. Женщина, поговорив негромко с Инкиным провожатым, села рядом и молча наложила ей салата в чистую тарелку. В пирамидке оливье на тарелке просвечивали сквозь майонез огоньки морковки. Инка взяла появившуюся перед ней чашку и отхлебнула. Кофе был очень горячий и сладкий.
    - Сволочи, - задумчиво сказал мужчина, лысый, но с мощными бровями. Он, а не женщина, сидел уже рядом с Инкой. –  Сволочи. Не потому, что раздают сон по ложке каждому. У нас отобрали Сны. Ты не помнишь, как видела сны до двух лет, пока папа с мамой стали тебе клеить на голову схемки, как положено? Наркотики для нас яд, алкоголь – тьфу, что такое алкоголь. Остается только сон. Так ведь нет. Сторожок срабатывает только тогда, когда можно, когда кончилась фаза быстрого сна. Наша ночь – темный провал, и все. Кому надо, чтобы у нас не было снов? И почему они думают, что передоз хуже недосыпа?  Избыток сна вовсе не так вреден. Я пробовал. Хочешь, возьми, попробуй тоже, мне не жалко,– он протянул Инке что-то, завернутое в бумагу. - Это тоже схемка, но не такая, какими нас пичкают.
    Бумажный квадратик упал из протянутой руки на стол рядом с Инкиной тарелкой. Обычная бумага, ни стикера, ни водяных знаков.
    - У меня еще есть, - презиравший алкоголь мужчина улыбнулся пьяной улыбкой. – Подожди-ка…
    Он пошел к двери, но столкнулся с входящими людьми. В комнате мигом стало шумно и тесно. Люди, которые явно праздновали давно и долго,  с любопытством поглядывали на Инку, а той совсем расхотелось разговаривать. Но они  не возражали, что Инка молчит. Говорили сами и не требовали ответа.
    - Есть сон – и сон,-  голос лысого вывернулся из гомона. – Он может быть таким, как ты захочешь. Я умею делать сны. Вон ей говорил…
    - Кирилл, перестань, - встревожилась пожилая женщина.
    - Не морочь девочке голову, Кирюша, - согласился светлоглазый парень –  он сидел теперь рядом с Инкой. – Лучше бы помогли человеку. От побасенок ведь не уснешь. Ты не слушай его, - сказал он Инке. – Это дело ведь такое, нехорошее. Схема, если не заводская, первый толчок тэта-ритмов дает, но можно и не заснуть… а можно и не проснуться.
    - Правильно, не слушай, - подхватила женщина. Ей весь разговор явно не нравился. – Лучше поешь. Будет легче, я знаю. Погоди, у нас ведь голубцы остались. Давай тебе горячего…
    - Эх вы, - сказал лысый. Он привстал и потянулся к Инке через стол – может быть, хотел забрать свой конвертик, который, кроме Инки, никто не замечал.  Инка хотела возразить, что она ему верит, но лысый вдруг упал лицом на стол, вызвав общее смятение. Звякнув, осколки бокала брызнули в селедочницу. Лысый с трудом поднялся, с его щеки текла кровь.  Женщина, забыв о голубцах, бросилась нему.
    Со ставшей опять легкой, звенящей головой Инка отрешенно наблюдала за общей суматохой. Уголок бумажки, виновницы несчастья, отогнулся, будто конвертик хотел раскрыться. Инка заглянула в него. Плоский квадратик с сеткой серебристых проводочков выглядел настоящим. Кажется, никто и не понял, что лысый ей дал. Но ведь он хотел ей подарить, от души?
     Пальцы сами сжали конвертик.
    - Вот так, - сказала Инка сама себе, прислушиваясь к голосам в соседней комнате. – Вот так, вот так, - повторила она бездумно. За окном синела ночь. Комната опустела, и про Инку, наверно, уже забыли.
    Инка неохотно поднялась и побрела к выходу.
     
    Бесконечная ночь ушла, оставив улицы заполненными мягким серым светом. Было безлюдно и тихо, только лопата дворника отрывисто шаркала по асфальту. Инка уселась на скамейку, рассматривая обтянутую толстой курткой спину. Дворник добрался до конца дорожки и неторопливо повернул назад, теперь мягко шелестела метла: ширк… ширк… ширк...  Напротив скамейки дворник остановился, аккуратно приставил метлу к дереву и сел рядом с Инкой.
    - Случилось чего у тебя? – спросил он Инку. – Карточки потеряла, что ли?
    Инка кивнула. Она не удивилась, что дядька угадал. Только на минуту обрадовалась, что можно самой ничего не объяснять.
    - Много?
    - На пять ночей. На всю семью.
    - Неприятно. Но преодолимо. Лучше не жаловаться. От комиссии, выдающей карточки, хорошего жди, лучше как-нибудь перебиться.
    - За что? – спросила Инка не то дворника, не то себя. – Почему нам такое время?
    - Темное?
    Инка кивнула. Время в самом деле было темным – от ночей, когда приходилось бессонно вглядываться в темноту. От плотно задернутых штор.
    - Времена-то не выбирают. Да не так уж и сильно отличается жизнь в разные времена, как ты думаешь. Вот двадцать лет назад не было никаких детских комиссий, никто не выдавал схемы и не ограничивал. Но многие почти не спали, чтобы заработать на сон… странно? Я сам не спал неделю подряд, когда работу потерял. А еще раньше война была в Башкирии… - он помолчал. – Нет, жизнь никогда не бывает такой, как хочется. И власть тоже. Ничего, утрясется и это. Вот уже не заставляют отработанные схемы сдавать, производство удешевилось.
    - А пока что делать? Сейчас?– беспомощно спросила Инка. Голова кружилась, опять наваливалась слабость – вместе с холодом. Снег блестел ослепительно.
    - Жить, - ответил дворник. – Вот, возьми-ка.
    В ладонь лег знакомый пестренький квадратный пакетик с язычком на уголке. Когда осторожно потянешь язычок, на ладонь падает невесомая схема. Которая так ласково прилипает к коже у виска.
    Инка осталась на лавочке, онемевшая, смотрела, как дворник идет к двери в подвал, несет метлу и лопату. В конце концов, она найдет его, если будет надо… Почувствовав ее взгляд, он оглянулся. Кивнул.
    - Иди домой. Все уляжется…
    Инка пошла. Ей было холодно.
    Вошла в свой подъезд – будто бы в чужой, залитый солнцем. Поднялась. Сначала позвонила в свою дверь, потом открыла ключом. Вроде бы тихо – никого нет.
    Она переступила порог и оказалась в привычном, родном тепле. Тапочки под вешалкой звали снять тяжелые, как копыта, зимние сапоги. Скинуть куртку, пройти в свою комнату, освещенную утренним солнцем, прилечь и накрыться стареньким мягким пледом.
    Ей так хотелось спать!
    Прилепить на висок подаренную схему, и семь часов хоть трава не расти. Нет, она не будет тратить эту схемку, но хоть Зинкин подарок-то можно. Так она больше не может.
    Она положила на тумбочку схему, расстегнула куртку. Достала и тоже положила на тумбочку коротенькую схему, которую Зина подарила ей вчера… или позавчера?  Она таскала ее в кармане, сжимая в кулаке, пока не встретила доброго дворника.
    Телефон ударил резким звоном по напряженным, измученным нервам. И сразу же, будто этого мало, тренькнул дверной звонок. Инка дернулась, было, к телефону, вернулась к входной двери, впуская соседку-пенсионерку. Едва повернулась к двери в комнату, как проклятый телефон замолк.
    - Инночка, - сказала, вплывая в дверь, всеведущая Алена Сергеевна. – Слышу вашу дверь… Ты что же, с вечера не приходила? Мама твоя беспокоилась, что ты не идешь, а их увозят… Юрия Александровича, и мама твоя с ним, а Павлик у бабушки…
    - Что с папой? – обессилено спросила Инка. Сразу исчезло сонное спокойствие тихой солнечной квартиры, сердце не заколотилось – больно трепыхнулось в груди.
    - Предынфарктное состояние… не волнуйся так, девочка, Светлана Андреевна там, с ним. Давай я тебе стимулятор,  что ли, и чаю, чаю сладкого нужно…
    - Не беспокойтесь, - выдавила Инка. – У меня есть стимулятор.
    Через какое-то неосознанное Инкой время оказалось, что соседка брякает чашками  на их кухне, готовит чай. Еще через какое-то время Инка осознала себя в комнате, с кружкой в одной руке и телефонной трубкой – в другой. Голова еще звенела от истерического телефонного крика, а в трубке звучал усталый мамин голос. Голос успокаивал, звучал слабо, устало. Папе выдали ночью порцию сна, может быть, потом удержат, но это уже не важно. Назначили электросон, эти процедуры сами по себе мало дают, но все-таки… За желанием успокоить чувствовались серьезные проблемы, о которых у Инки не было сил задумываться.
    Она положила трубку. В квартире опять было тихо – соседка ушла. Как хорошо было бы лечь и забыть обо всем. Инка тупо рассматривала схему, которую подарил дворник – оба конвертика она положила рядом на стол. Придется тащиться через город в больницу. Хотя нет, мама вряд ли сможет спать там. И, скорее всего, зайдет сегодня домой. Если ненадолго зайдет – вот и пригодится как раз Машкин подарок, спасибо ей. А о Павлике бабушка позаботится, не может быть иначе. И никому никогда не отдаст, и спать уложит.
    При мысли, что не надо никуда ехать, Инка почувствовала облегчение. Спать больше не хотелось, только голова  кружилась. Инка бездумно постояла среди прихожей, прислушиваясь к сонной тишине квартиры, и напялила отсыревшие изнутри сапоги.
    С середины лестничного пролета вернулась – дверь чуть не забыла запереть.
    Солнце прыгало по льдинкам, зажигало снежинки режущими глаза огоньками, лежало на досках скамейки большим пятном. В середине солнечного пятна сидел серый полосатый кот и мыл заднюю ногу. Кому-то нравилось держать дома котов, способных спать по восемнадцать часов в сутки. Кому-то нравилось смотреть, как они спят…
    Инка всхлипнула.
    Кот воровато оглянулся на нее и исчез со скамейки, а Инка уселась на его место. Было холодно.
    Инка опять всхлипнула, кутаясь в куртку. Сунула застывшую руку за пазуху.  В кармашке школьного жилета лежало что-то маленькое и твердое. Инка посидела, чувствуя, как не то согревается рука, не то замерзает от ледяной руки живот, и вытащила случайный подарок. Стикера контроля вскрытия не было, Инка открыла конвертик – и на ладонь выпал пластиковый квадратик со знакомым рисунком переплетения серебряных волосков. Самопальная схема, способная разрешить человеку увидеть сны. От которой может не получиться заснуть. А может не получиться проснуться.
    Не проснуться – значит, спать, спать, спать…
    Как хорошо было бы дремать и дремать, как тот кот. А мы… всю жизнь по карточкам. Я не хочу так, решила Инка. Не хочу и не стану. Вот так.
    Она  успокоилась. Привычным движением налепила схему на висок. Надвинула обратно, поглубже, шапку, спрятала в куртку подбородок, как черепаха прячет голову в панцирь.  Жалко, если самодельная схема не сработает. И не будет снов.
    Солнце все-таки пригревало. И снег скрипел уже не так холодно и противно.
    Маленькой она спрашивала, проснувшись: «Мама, где я была?» И мамин голос отвечал: «Это сон». Неужели она помнит? Рука ласково ложилась на висок. Мамин голос говорил: «Спи, маленькая». И приходила блаженная темнота.
    Темнота и мамин голос. Инка улыбнулась.
    Усталый, родной голос в трубке. Голос, мягко поющий слова колыбельной. Павлику? Нет, ей, Инке.
    
    Ночь укутывает дом
    Теплым, ласковым крылом…
    
    - Эй, девочка!...Она что, спит? Спит?! Здесь?
    - Соображать пора, какой это сон. Схема какая, сам посмотри. Петренко, скорую быстро…
    «Хорошая схема», - хотелось сказать Инке. Но не было своего голоса, только мамин.
    
    
    Налетает темный час
    И уносит в санках нас.
    
    - Она не в розыске? Звони, пусть проверят по базе…
    Голоса перекликались, как родители над детской кроваткой. Скрипел снег, славно, по-новогоднему, и пах морозом и арбузом.
    Инка спала.