Где же нить?
Влажные, сочащиеся водой, как сукровицей, стены, низкий, царапающий загривок потолок, долгая темнота, в которой его налитые кровью глаза едва различают смутные тени углов, поворотов, подъемов и спусков…
Где же она? И где её путеводная нить?
А - обещала. Тогда, над пристанью, прижавшись к выбеленной солью и солнцем скале, сверкала черным миндалем глаз и обещала оставить метку, чтобы и чудище обмануть, и выбраться на поверхность. Ветер срывал слова с губ и уносил, а губы оставались, такие вишневые и полные, как края марокканской глиняной чаши. Чаши с молодым африканским вином.
Сейчас бы глоток. Хоть вина, хоть соленого ветра с воли, только не этого гулкого, затхлого подземного смрада.
Это запах чудища, немытой, косматой плоти, черной пасти, вывернутых рваных ноздрей и копыт, покрытых гниющей кровью убитых. Оно бродит рядом, тяжело дышит, ищет его и топчет светящиеся нити.
Астерий останавливается и слушает: нет звуков в подземном мире. Минотавр затаился, или спит, уложив безумную голову на согнутые ноги. И Ариадны не слышно: нет ни быстрых шагов, ни шелеста покрывала, ни позвякивания золотых браслетов.
«Как легко заманила меня сюда! – с отчаянием думает он. - Едва причалили к Криту – возникла ниоткуда, поманила пальцем, и вот он я!» Правда, много ли надо молодому воину, пусть даже из знатной афинской семьи. Нанимался на корабль охранять груз толстого пугливого купца: амфоры с вином, сосуды с маслами, тонкие чаши из белой глины, сероватые грубые ткани. Но не над пузатыми кувшинами трясся купец – в резной шкатулке вел он в Египет чудо, принадлежавшее ранее богам и по божественной их неосторожности попавшее на землю. Ожерелье Гефеста – золотое сияющее кружево, украшенное индийскими каменьями, которое якобы отводило любое проклятье и наделяло женщин неземной красотой. Только некоторые и без ожерелья – так красивы, что богам впору умирать от зависти. Забыл афинянин про долг и честь, когда красота эта подошла к нему на причале.
- Отец хочет отдать меня чудовищу из лабиринта, - закрылась ладонью от ветра, не дала сорвать слезинку, подняла на афинянина жалостливые насурьмленные глаза. – Ты убьешь Минотавра, а я покажу тебе выход и уеду с тобой в Аттику. Пойдешь по серебряной нити…
Астерий слушал и думал. Была у него еще одна причина нарушить данное в Афинах слово. В тот же день он ушел с корабля, даже не попрощавшись с купцом.
В лабиринт нельзя было попасть без разрешения царя Миноса. Старик принял его на боковой террасе дворца, короной венчавшего остров. Внизу роптало и билось о скалы море; вокруг кричали тоскливые чайки; перед Астерием стояла каменная ваза с янтарными продолговатыми ягодами.
Царь молчал, разглядывал воина воспаленными от бессонницы глазами. На ковровых подушках сиделось не слишком удобно, и Минос задирал голову, выпячивая беззащитный костлявый кадык. «Внешность обманчива, - с сожалением судил афинянин. - Он собрался отдать царевну Минотавру».
- Что обещала тебе Ариадна? - заговорил старик, почесав красное сморщенное веко. Его голубые глаза слезились от солнца и прожитых лет, дрожали, словно и сами были каплями вокруг черных острий зрачков. – Не отвечай, что любовь… жизнь… счастье.
Астерий не ответил.
- Вся моя жизнь – отчаяние и боль, - пожаловался царь. – Как боги покарали меня за жадность! Андрогей, надежда Крита, сложил голову на земле Аттики.
- За сына получил сполна афинскими детьми, - пробурчал Астерий, но старик или не услышал, или не захотел услышать.
- Жена сошла с ума, наполнившись дурной животной страстью, - продолжал он. - Дочь Ариадна - красавица, царевна Кносса, но носит на себе проклятье Посейдона, её судьба – как рана в сердце… надеюсь, этого не сохранят легенды. Уверен, что не хочешь передумать?
Внизу, в гавани, корабль купца готовился к отплытию. Наверное, Астерия еще ждали.
- Перед тобой такая большая жизнь. Новые страны и люди, иная любовь, иные обманы. Ты еще не видел так многого в этом мире. Есть в нем и женщины, красивее Ариадны, - Минос усмехнулся. – Гибкие пышногривые египтянки с умасленными телами, они блестят как танцующие ночью рыбы и пахнут резким сандалом. Черные суданки, высокие и сильные, как пальмы… а груди у них твердые и теплые, и соски встают под пальцами финиковыми ягодами. Северных дев, поди, вовсе не встречал? Редко их к нам привозят, и дорого они стоят, но кожа у них такая нежная, что от поцелуя остается красное пятно, и сочится кровью. С кем еще можно насладиться таким изысканным вкусом?
Царь замолчал, отвел взгляд, облизнул украдкой губы. «Вряд ли ждут, - мелькнуло в голове у Астерия. – Толстяк уже нашел себе другого охранника. Может, как раз вон тот белый парус…»
- Напрасно ты настаиваешь, - очнулся старик, - но как хочешь. А почему она пришла к тебе, не думал? Чем ты особенный, чтобы царевна Крита влюбилась, лишь издалека увидев? Узнаешь правду сам, но, как обычно, будет слишком поздно. Ступай, - потеряв интерес к Астерию, он посмотрел на небо и чаек.
Афинянин поклонился и повернулся к выходу.
- Постой! А ты знаешь, кого собираешься убить?
Воин с презрением пожал плечами.
- Быка.
Хотелось пить. Стены были влажными, но не настолько, чтобы набрать воды в ладонь. Он прижался к мокрому камню, лизнул его шершавую поверхность. Зверь хитер – крадется где-то рядом, смердит грязным стойлом и неминуемой бойней, но не выходит. Астерий хотел крикнуть: где ты, выходи, - но запекшиеся, растрескавшиеся от жажды губы не послушались его. Ничего, зато у него есть меч. Меч не подведет.
В темноте глаза тоскуют, как у слепца, и мозг сходит с ума, не понимая, в каком месте вселенной находится вверенное ему беспокойное тело. Не в силах смириться и пережить окружающую пустоту, мозг наполняет ее вперемешку дряхлыми и свежими обрывками воспоминаний. Вот маленький Астерий бежит по плотному песку полосы прибоя – широкоплечий мужчина играет с ним, смеется и брызгает водой. Вот мать прикрывает покрывалом заплаканные глаза. Вот Ариадна выходит из мраморной купели – две служанки заворачивают ее в накидку, но Астерий успевает увидеть молочную ножку. Кноссянка манит его к себе.
- Ты готов? Всё будет просто.
Распахнувшаяся накидка вороватым клином открывает краешек груди. Не медля, воин кивает: он старается смотреть любимой в лицо, а взгляд не слушается, ныряя в истому под парчовой тканью… Протянуть бы руку, сдвинуть край, и дальше, сперва нежно, потом сжать упругую башню, чтобы сосок уткнулся в самый центр ладони. Второй рукой скользнуть на талию, по крутому изгибу и, достав пальцами ложбинку, рывком прижать к себе. Астерий стонет едва слышно, неиспытанное наслаждение охватывает его, мешает идти вперед. А это воспоминание откуда? Оно совсем некстати. Старый царь на пустой, неубранной террасе разговаривает с небом и чайками, не замечая молодого афинянина. Глупая птица садится на подлокотник кресла и смотрит желтым глазом. Минос гладит черную спинку.
- Думаешь, её нити ведут к свету? – спрашивает он.
Кажется, замысел Ариадны стал ему понятен. Она не показывается, пока он не найдет и не прирежет быка. Потом пролетит ласточкой по темному туннелю и бросит Астерию конец светящейся нити. Он пойдет следом, сматывая нить в яркий клубок, пока не выйдет к солнцу. Но сейчас он устал. Афинянин опускается на землю и прислоняется к стене.
На него тотчас же наваливается то ли сон, то ли бред, - бессмысленный и кровавый. Ночь, факелы, перекошенные лица под восточными тюрбанами, взмахи коротких кривых мечей. Черные брызги, черные растущие лужи на палубе. Палуба? «Я знаю это место», - мелькает страшная догадка сквозь марево сна. Толстяк в светлой тоге пятится, закрывается рукой… глупец, от лезвия. Кричит и падает, Астерий видит его лысеющий затылок и косой разрез от щеки до ключицы. Хлещет кровь. Тело дергается и замирает. Афинянин чувствует, что и его кровь вытекает из жил, и его тело холодеет вместе с убитым. Этот человек знаком ему. И, кажется, Астерий понял, что грабители искали среди его вещей.
«Что в тебе такого особенного?» Будь ты проклят, старик, это только сон. Кошмар, порождение тьмы и влажного смрада, дитя страха и сомнений. Ничего этого не было: корабль отплыл вовремя к жаркому берегу Египта, купец и команда живы, Астерий найдет Минотавра и выберется из лабиринта, а потом они с Ариадной уедут и будут счастливы. Зачем ей ожерелье? Она и так красивее всех, кого ему доводилось видеть…
Тем вечером в кносском дворце были танцы и игры в масках. Астерий получил на входе обтянутый шкуркой животного деревянный полукруг с прорезями для глаз. «Кто же я? Лис, не иначе. Острый нос, небольшие ушки. Зубы острые, но неужели я похож на этого мелкого зверька?»
- А какая маска подошла бы тебе больше? – Прочитала мысли или всего лишь правильно истолковала его гримасу? Ариадна подошла незаметно, спрятав свою жгучую, непривычную для афинянина красоту под личиной белой пушистой козочки.
- Покрупнее и посильнее, царевна. Твоя тоже никуда не годится.
- Я же прячусь под ней, а не раскрываю душу, - засмеялась серебряным звоном. – Знаю только одного зверя, которым мог бы напугать, а то и победить человека. Но, думаю, его обличье ты примерить не захочешь!
- Почему обязательно надо стать кем-то? Разве нельзя остаться самим собой?
- Нельзя, афинянин. Во всем есть правила, они придуманы давно, и их нужно исполнять. Знаешь, какую сцену мы сейчас будем разыгрывать? Я назову тебе персонажей: вот эта красавица – Европа, эта, несчастная, со спутанными волосами и безумным взглядом – моя мать Пасифая, вот хитромудрый Дедал, вон бык… постой, не вижу первого, истока бед моей семьи… а, вон и он, белый! Смотри, какой красивый и высокий! Может, ты замахнулся на эту роль?
Кноссянка хлопнула в ладоши, что-то крикнула, и Астерию поднесли другую маску. Бурая бычья морда с вывороченными ноздрями, карие глаза навыкате сочатся кровавыми слезами. Верхняя губа приподнята, клыки в буром, а на них – маленькие фигурки гибнущих, взывающих о помощи детей. Афинянин вздрогнул.
- Это же… Минотавр!
- Да! – засмеялась с вызовом. – Почему бы и нет?..
И еще что-то добавила. Было странно, но воин никак не мог вспомнить, что. Помнил только охватившие его удивление и обиду.
Зачем же ты, хитроумный гений-убийца, создал здесь, на чужой земле бесконечное сплетение ходов и поворотов? Насмешка богов, не иначе: афинянину приплыть через моря на иноземный остров, чтобы попасть в ловушку, выстроенную другим афинянином. Астерий уже ослеп и почти сошел с ума от окружавшей его темноты. Лабиринт вел его всё дальше: то казалось, что коридор опускается вниз, то за поворотом опять начинался подъем, то воин утыкался в столб посреди площадки, от которой, как лучи от солнца, расходились несколько дорог. Он шел и шел, механически переставляя ноги и уже почти не думая о грядущей встрече с чудищем, об Ариадне, о детях из Аттики. Попадись ему тупик – он просто сел бы и сидел, ожидая неведомо какого чуда, но тупиков не было. Странные и совсем уж бессмысленные видения роились у него в голове. Как будто он уже встретил быка и сражался с ним, а кноссянка в сияющем венце стояла поодаль, наблюдая за битвой. В лабиринте было светло, как днем, и Астерий ясно видел, куда вонзить меч. Темная кровь хлынула на каменный пол, в ноздри ударил тяжелый, волнующий запах смерти, послышался стон… перед афинянином лежал уже не бык, а молодой красивый юноша с разрубленной над ключицей шеей. Воин видел его всего мгновение, потому что Ариадна отступила в боковой проход, и свет померк. Вроде бы издалека донесся ее смех… серебристое эхо смеха. Что же она сказала тогда во дворце? Астерий мотает головой, отгоняя бредовое видение.
Или вдруг казалось, что вместо рук у него – пара сильных ног с тяжелыми копытами, и не бродит он, потерянный, по лабиринту, а пасется на высоких лугах Олимпа, возглавляя стада жертвенных животных, принесенных в дар великому Зевсу. Он в любимцах у Великого; Зевс спускается на поля, считает роскошных коров, поглаживая их умасленные благовониями холки, касается рукой позолоченных рогов, но лишь Астерию он смотрит в глаза, чешет лоб и шепчет в раковину уха:
- Бедный, бедный Астерий!
Афинянин вздрогнул. Чуть было не уснул на ходу и чуть не пропустил! В лабиринте был свет – далекое теплое марево света, гротескно выделившее из темноты каменную стену, кусок мозаичного пола и угол, за которым начинался ещё один коридор.
Через десяток метров перед Астерием открылся небольшой зал, освещенный неярким голубым сиянием. Первое, что бросилось в глаза – серебряная нить, пронизывающая полумрак как луч рассветного солнца. Один ее конец держал высокий, атлетически сложенный мужчина. Белая туника, светлые, вьющиеся волосы… Афинянин знал этого человека.
- Значит, черные паруса уже домчали вас до Крита? – хотелось спросить, но губы не слушались. Из пересохшего рта вырвалось только невнятное мычание.
Но почему лицо Тезея исказил ужас? Он не узнал его? Да, наверное, после многих дней скитаний по подземелью Астерий стал похож на дикого зверя.
- Тезей, это я… - своды лабиринта огласил свирепый рык. Афинянин с изумлением глядел на пятившегося царевича, на меч, тускло сверкнувший в его руке. – Чей это рёв? Минотавр, он где-то близко!
- Минотавр! – крикнул Тезей.
Где? Они станут рядом, плечом к плечу, и никакое порождение зла не устоит против двух лучших клинков Аттики. Где чудище? Взгляд Астерия ненароком упал на руки… он остолбенел.
- Тот, кто хочет убить Минотавра, должен побывать в его шкуре, - прозвенел в памяти серебристый колокольчик. Вот, что она сказала тогда на танцах! Убивший быка забирал не только его жизнь, но и его судьбу.
Тезей прыгнул вперед, взмахнув мечом.
- Я легко могу растоптать тебя, царевич! – прошептал Астерий. – Сбить с ног косматой грудью, поднять на гнутые рога, кинжальными клыками вырвать сердце! Смотри, как я силен! Не хочешь подойти поближе, взглянуть в мои кровавые глаза? Ты не боишься смрада моего дыхания? Надеешься сразить меня, божественного зверя, нелепой человеческой игрушкой?
Он отступил на несколько шагов, небрежно уворачиваясь от ударов. Один раз меч задел его, темные капли упали на пол, но Астерий не почувствовал боли.
- А как же дети? Те, кого привез с собой под черными от скорби парусами? Два раза по семь лучших отроков и дев афинских? Что будет с ними, если ты сейчас погибнешь? Что будет с этими детьми, Тезей, если уступишь в схватке Минотавру?
Еще один меткий удар. Астерий мотнул головой, и царевич с криком упал.
- О боги, что же я наделал? Тезей, ты жив? Вставай скорее! Я жизнь хотел отдать не за кноссянку – за тех детей, которые теперь моей назначены стать пищей! Вставай, Тезей! Я об одном прошу богов – пускай моя тебя минует чаша! Пускай я, Минотавр, последним буду в цепочке этих превращений и проклятий, - Астерий осторожно согнул передние ноги и наклонил голову. – Сюда – верней всего. Бей под ключицу…
Горячая волна вздрогнула в его сердце и поднялась приливом, затопила горло, голову, выплеснулась через рваную рану на мозаичный пол. В свете путеводной нити бык увидел на белых квадратах танцующих в масках людей и вспомнил черные глаза царевны, каштановые локоны, молочный треугольник между прикрытыми накидкой грудями.
- Мое последнее желание – посмотреть на неё, - Астерий повернул голову туда, куда уходила нить из рук Тезея. – Боги! Старик, как ты был прав насчет проклятья… и раны в сердце…
Наверное, афинский царевич видел перед собой прекрасную, желанную деву в сияющем венце, с серебряным клубком в руках. Но волшебство Гефеста не могло затуманить взгляда умирающего быка – вместо клубка перед ним была упругая сеть паутины с огромной черной паучихой в середине. Над отвратительной головкой с тяжелыми жвалами сияло золотое ожерелье.
- Несчастная… - Астерий чувствовал, как его душа отделяется от косматого тела, он слышал музыку далеких пастушьих рожков и свирелей, будущее на мгновение стало ему известно и понятно. – Венец поможет скрыть проклятье, но счастливой ты не станешь… Прощайте… Мне пора, меня зовут.
Он знал, что Зевс уже тоскует без своего косматого любимца.
|
Рассказ открыт для комментариев