 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
|
Сегодня их было трое - баба и двое щенят. Мелочь я ножом положил. Точнее, штыком.
Штык - тот, что Хромой мне в картишки продул - ой как славно для этого дела подходит. Штык старый, ещё до катастрофы деланный. Где его Хромой нарыл, загадка. Впрочем, я не Старик, чтобы в отгадки играть.
Хромому с картами отродясь не пёрло. Все это знают. И я знаю. И сам Хромой знает. Так чего лезешь – если знаешь? Отыграться? Это мы завсегда, пожалуйста. Как говорится, «вам у нас везде». Хромой, конечно, тот ещё лох, а вот штык у него хороший… был. Теперь у меня, стало быть, есть. Лезвие широкое и длинное, чуть не в локоть. Заточка двусторонняя. Кровоток аккуратный. Хромой тогда долго злился, всё ходил да бубнил, дескать, Ходок его обманул. Ходок – это я, значит. Да только чихать я хотел на всякий там бубнёж. Башкой нужно думать, а не задницей, когда играть садишься.
Грамотный, в общем, штык мне достался.
Я, как только их хоронушку нашел, так сразу и подумал: «Вот сейчас мою обновку и опробуем».
Овчарки твари сильные, вот только пока не вырастут – дурные, всё бы им играть. Невнимательные, короче.
Первый даже ощериться не успел. Он у самых дверей стоял, я ему горло и взрезал. Малец только булькнул и набок завалился. Второй пошустрей оказался. Пошёл на меня боком, глаза бешеные, слюна каплет. Ну, урод–уродом, я вам доложу. Потом эта нечисть прыгнула. Нет, ну мне прямо смешно стало, ей-богу. Я только чуть присел, да принял этого придурошного на «пёрышко». Тварь от боли, видать, обезумела – как взвоет, хоть уши затыкай. Я же ножик свой поглубже ему в потроха засунул, да ногой уродца в угол отпихнул – пущай там доздыхает. Кровищи было. Ладони скользкие, я по привычке их об себя отёр. Теперь куртку вовек не отстирать.
Всё, что ли?
А вот и нет. Не всё.
Баба еще осталась.
Ну, какого хрена, спрашивается, кинулась. Сидела бы себе, глядишь и пожила б подольше. Я даже чуть растерялся. Привык, что нападают молча. Эта же - орать начала. Я арбалет подцепил – вот же напасть какая, заранее-то не взвёл.
Баба уже совсем рядом, думать некогда, да и чего тут думать? Правильно – нечего. Ну, и саданул я бабе этой прикладом прямо в грудину, так сказать, без раздумий и сожалений. Думал, теперь точно всё, опять - нет. Дурищу эту сперва чуть назад отбросило. Она на колени рухнула, стоит на карачках и башкой трясёт. Страх, да и только. Я арбалет взводить, а механику мою как заговорили. Но заговор – не заговор, а взвести арбалетик у меня не вышло. Баба хрипит и ко мне подползает. Ну, это… Я ей ботинком по мордам и зарядил. Славно так получилось, даже вроде как хрустнуло что, или мне показалось? Баба дёрнулась пару раз, да и стихла. Эх, прав Старик, не хорошо это - баб бить. Хлипкие они какие-то. Одно слово - женщины.
Однако дело-то сделано.
Хоронушку я минут за пять обшарил. Там и тайников-то толком не было. Так, панелькой какой-то трещинку прикрыли, и всё. Быстренько вещички в рюкзачок покидал, и ходу. А кого мне дожидаться? Разве что крыс. А нафиг мне их крысы нужны? Крыс у нас и самих хватает.
Жрать вот охота, это да. А до дома ещё о-го-го. Двенадцать ярусов – это вам не со щенятами воевать. Двенадцать ярусов – это дня два ходу.
Я уже и ушёл из хоронушки почти, когда что-то ёкнуло во мне. Дурища моя, вроде как, и не совсем преставилась. Лежит вся в кровище, да постанывает. Жалостливо мне стало. Добить бы надо. Я даже ножик свой обратно расчехлил. Тут эта зараза глаза раскрыла. Видели б вы эти глаза… Нет, не могу я так. Она же меня сейчас и не видит, наверное. Кто я для неё, так – тень мутная. Она, может, помощи ждет, а я тут с ножом. Плюнул я в результате на все наставления, вроде тех, что с нижних ярусов никого к нам тащить не след без особого на то распоряжения. Плюнул, да и взвалил горемычную на плечо. Теперь, значит, два с половиной дня ходу у меня будет…
***
Часа через три ноша моя в себя пришла.
Я даже сначала не понял, что случилось. Вроде шёл себе, да шёл. Потел, понятное дело, а как тут не потеть, когда на плече килограммов сорок болтается. Хорошо ещё баба мне мелкая попалась. А вот, допустим, взять хоть мою Верку, протащил бы я её столько без передыху? Конечно, нет. Верка у меня о-го-го. А эта, хоть и костлявая, а с каждым подъемом словно тяжелей и тяжелей становилась. На кой, спрашивается, я её вообще тащу? Одна морока…
Вот пока я мысли свои думал, тварь эта коленом мне под дых и засадила. И как только изловчилась, падла?
Я от злости её прямо на пол и жахнул. Ну, думаю, теперь точно порешу. Ещё и гаркнуть хотел, но когда тебе коленом достается, не очень-то погаркаешь.
Она, как на полу оказалась, к стенке отползла, сразу и сникла. Видать, хорошо я её приложил, и тогда, и сейчас. Лишь голову приподняла, да вновь на меня своими глазищами уставилась. А глаза, доложу я вам, словно… ну, это… не знаю, с чем и сравнить. Нет у нас наверху таких ни у кого. Цвет у этих глаз невозможный. Вот, самое то словечко подобралось. Я такой цвет только на картинке одной в церкви нашей и видел. У Спасителя тамошнего такие глаза – чистые да светлые. Надо же, про Спасителя подумалось, и сразу вспомнилось, как цвет-то этот зовется. Так вот, смотрела на меня эта гадина небесно-голубыми глазами. Я правда, неба не видел, но мне Старик говорил. И скажите мне на милость, ну как такую порешить, если она на меня глазами Спасителя смотрит? Никак нельзя. Выругался я тихо, да уселся на корточки рядом с пленницей своей.
- Жрать хочешь?
Она молчит, не отвечает. А мне, собственно, её ответы и ни к чему. Я и без ответов проживу неплохо, будьте уверены.
Однако, раз предложил, нужно и дело делать. Достал я из подсумка краюху хлебную, да фляжку. Сам сперва откусил, мол, не отравлено. Рубай безбоязненно, коль голодная. Она лишь презрительно фыркнула, и отвернулась. Дескать, не надо нам вашего, давитесь сами.
- Ну и дура, - я из фляги глотнул. Эх, хороша водица. У нас наверху такой не сыщешь. Я здесь, на десятом уровне, источник один знаю. Ушастый пока ещё живой был, по большому секрету мне показал. Хвала ему, да разнесётся по ярусам имя Ушастого громким эхом.
- Что? – Баба нехотя взглянула и покосилась голодно на фляжку.
Впрочем, какая баба. Девка в самом соку, молодая да дурная.
- Ага, - говорю. – Без жратвы мы ещё можем, а без питья тяжко?
- Сволочь, – она глазами своими сверкнула, и вновь лицо отвернула.
- Чего это? – не понял я. Ей, значит, воду предлагают, а она бранится.
- Твари вы все, "верхние"! Уроды и твари...
Я чуть хлебом не подавился:
- Чего это? У нас, знаешь ли, с этим строго. Чуть какое подозрение на рецессию или там скудоумие, всё. В расход.
- Я и говорю, уроды, - буркнула девка. – Вам бы только в расход. Вцепились в свой реактор, а элементарных понятий о защите, наверное, и нет. Тут я весь подобрался. Ой, не простая мне девка досталась. Видать из этих… как их там? Вспомнил – из научников. Однако теперь её точно резать придется. Штык свой достаю, что ж, прости девка, беру грех на душу.
Она вновь на меня взглянула:
- Ты вот мне скажи, а многих у вас в расход пускают?
Вот тебе и вопрос. Это, скажу я вам, всем вопросам вопрос. У меня, можно сказать, из-за этого вопроса самое недопонимание в семье и есть. Здесь в чём дело, Верка у меня наотрез рожать отказывается. Как только случится ей понести, она бегом в лазарет. Там для таких вот нужд, всегда отвар синего мха наготовлен. А после отвара того… о беременности сразу и забыть можно. Впрочем, это и без меня каждому известно. И всех причин – страх. Верка у меня сама в лазарете служит, навидалась там всякого. Бывало, провозится с роженицей, а потом сама не своя возвращается. Хотя, может и зря боится. Лазарет от реактора далеко расположен, жилище наше, почитай, у самого выхода с яруса обосновалось. Опять же, я всё больше по низам лазаю, а здесь, как известно, излучения и нет вовсе. Хотя… уверенным быть нельзя, тут к гадалке не ходи. Так что вопрос девка задала тот ещё. Но ответил я достойно. Мне, по крайней мере, так показалось:
- Сколько нужно, столько и пускают.
- Значит много, - грустно отозвалась пленница. – И с каждым годом, наверное, всё больше?
- Слушай, откуда ты такая осведомленная взялась? – честно признаться, мне этот разговор окончательно перестал нравиться. – И про реактор тебе известно, и вообще... Интересная ты штучка. Думаю, Старику с Настоятелем будет о чём тебя поспрашивать…
Девка дернулась, словно я ей на самое ухо крикнул, хотя нормально говорил, без лишнего шума.
- Что ты сказал? Старик ещё жив?!
- Жив, старый пень, - ухмыльнулся я. - Ползает по ярусу потихоньку.
Тут я подскочил, как ужаленный:
- Погоди, а тебе-то что? Откуда про нашего Старика знаешь?
Девка тоже на ноги вскочила, глаза бешеные, даже искры сыплются.
- Не твоего ума дело! – орёт на меня, а сама от боли морщится. Думает, незаметно, но я-то вижу. Хорошо я ей, видать, в грудину засветил.
- Поговори мне тут, - рычу, а сам арбалетиком демонстративно поигрываю. И пусть не взведен, девка об этом не знает.
Она, как арбалет увидала, пыл свой поубавила:
- Мне со Стариком вашим очень встретиться нужно, - помялась немного, но продолжила. – У меня к нему весточка.
- И кто же это, интересно, Старику весточки с нижних ярусов шлет? – ехидно поинтересовался я.
Девка подняла на меня глаза и тихо ответила. Настолько тихо, что мне сначала даже подумалось – ослышался. Нет, ну где же это видано, чтоб от мертвецов весточки передавали?
***
Уже позже, когда мы вступили на ярус рыбарей, я вновь вздрогнул от накатившего воспоминания – как пленница моя тихо шепчет разбитыми в давешней драке губами: «Ушастый велел Старику кланяться и напомнить, что время пришло должок возвращать».
Мне аж зябко стало.
Впрочем, после того как я девку в церковный карцер определил, вроде и полегчало. Теперь это не моя забота. Я кто есть? Я – Ходок. Мое дело вниз ходить, вещички для жизни повседневной нужные домой доставлять. А коль выдастся, как нынче, щеней на штык посадить, так за это мне отдельная честь и хвала, от мужиков наших уважение, а от баб – взгляды блудливые. Вот так-то.
Так что, оставшись один, вздохнул я с явным облегчением. Всё, дома…
***
Наш ярус самый правильный – потому, что наш, а не их. И еще потому, что первый, верхний в смысле.
Вот же чёрт! Вечно так. Начнёшь чего-нибудь объяснять, вроде и просто всё, с детства понятно, а мысли вдруг заскачут, что твои блохи. Сам вконец смешаешься, и других запутаешь. Будут потом на тебя коситься, да за глаза рецессивным обзывать.
Короче, нечего тут рассусоливать. Ярус у нас самый лучший, и баста!
Сами посудите. Всё по уму устроено, и школа есть. А лазарет один чего стоит? Или чинильни, где мастеровые разные хитрости для охотников справляют. Арбалетик мой как раз из одной такой чинильни и вышел.
Я поначалу хотел туда заглянуть, пожаловаться, мол, что за хрень? Потом передумал. Чего, спрашивается, людей среди ночи поднимать-то? Да и самому напервой разобраться следует. Вдруг там мелочь какая, мужики на смех поднимут.
Не, сами разберемся. Дело-то, знамо, не хитрое...
Так что не стал я на второй развязке сворачивать, на четвертой повернул, туда, где гидропоника. Домой повернул. А дома, как говорится – и воздух слаще, и баба мягче.
Дошлёпал я, значит. Вот и славно.
Дверь отворил, слышу на кухне грохот, да ругань. Не иначе Верка по хозяйству хлопочет.
Баба моя ничем от той синеглазой, что со щенятами была, вроде и не отличается. Тоже – дура непрошибаемая. Однако своя, а оттого любимая и родная. Другую искать я не намерен, и не уговаривайте. Не, ну не зря же Старик говорит: «Бабу на бабу менять – всё одно, что носки нестиранные с ноги на ногу переодеть. Процесс вроде произошел, а толку чуть».
Ладно, хватит уже о бабах.
Притаранился я, значит, до дома, и как положено, сразу к столу. Снимаю с арбалета тетиву. Завтра день отдыха, вот и проверю верного друга. Механизм взвода – штука вроде и несложная, но уж больно капризная. Мне, конечно, её капризы «до лампочки», но жить-то хочется. Ладно, это все завтра. Сейчас пожрать и баиньки…
Вдруг дверь входная натужно скрипит. Отдохнул, твою растак!
Покряхтывая от усердия, на пороге нарисовался Старик.
- Мир дому вашему.
Вот же старый хрен, молвит, что твой лектор.
Верка моя таких гостей любит. А верно мыслит, хоть и баба. Такого гостя - накорми, напои, да спать уложи, он тебе всю военную тактику-стратегию и выдаст.
- Ну, что, Ходок, как сходил? - Старик даже на табурет усаживается медленно, словно нехотя. А чего такого? И пусть медленно - ему простительно. Старик, он старик и есть. Сколько ему там лет? Кто же скажет. Лично мне иногда кажется, что он старше, чем сами ярусы. Но то, что он самый старый человек из всех, кого я знаю, это уж точно. Тут и к гадалке не ходи. Сел. Глаза из-под бровей своих косматых на меня таращит:
– Чем порадуешь?
Я только вздыхаю. Нанялся я этого старпера радовать? Нет, конечно. А раз не нанялся, вот пусть старуха какая его и радует. Впрочем, никакой старухи у Старика нет. Может и была когда, лично я не припомню. Однако не возражаю насчет «порадовать». Это у нас со Стариком такой обряд… или ритуал, кто их отличит? Лично я не берусь, да и без интересу мне это. Что, трудно мне ответить? Нет.
- Верка! – ору, что есть мочи.
Зачем ору? Опять же – положено. А кем положено, непонятно. Вот знаю же, что она – баба моя, в соседней комнате, а всё одно ору, голос свой, значит, кажу. А голос у меня, признаюсь, так себе, ну ни в коем разе не командирский. Пробзделся, ну, думаю, сейчас полегчает. А в ответ…
- Чего тебе? - Жена выглядывает из-за кособоко закрепленного полотнища. – Всё нормально?
- А то! – развязываю рюкзак. – Иди сюда. Глянь, может чего нужно для дому, а то этот старый пень все готов в свою нору утащить.
Старик лыбится, мол не для себя, для всех стараюсь.
Верка, демонстративно хмурясь, косится на появляющиеся на столе предметы.
Вот диски пластмассовые, музыка на них, наверное, какая-то. По мне, так девки те, что кругляши эти зеркальцами приспосабливают, правильно делают. Толку в той музыке? Да и слушать её только в церкви можно. Вертушки, что диски играют, только там и остались.
Верка из кучки один кругляш выбрала, тот, на котором царапин поменьше, остальные к Старику поближе пододвинула. А и правильно, пусть потешится.
Так, что у нас еще?
Ага. Я такую хрень уже встречал, «коммуникатор» называется. Это я сразу от старика подальше задвинул. Ишь, как у него глазки заблестели. Нет уж. Такую штуку на рынке можно хорошо обменять. Перебьётся, значит.
Старик обиделся, засопел даже. Ладно уж, сейчас я его утешу.
В глаза старому смотрю, и медленно выкладываю на стол перехваченную бечевкой папку.
- На. Держи свои книжки.
Старик папку у меня из рук выхватил, дрожащими пальцами узелочки развязывает. Ну, умора, честное слово. Бумага - оно, конечно, хорошо. Да только я ей одно применение знаю – в уборной. Грамоте мы не обучены, за ненадобностью.
- Вот спасибо, вот уважил! – Старик с узелками борьбу прекратил, папку к себе жмет. – Пойду я, пожалуй, дел еще… да и тебе отдохнуть, небось, охота? Ну, давайте.
Сказал и к дверям.
Да уж, шустрый у нас дедок. Сколько ж ему лет, всё-таки?
Тут меня словно изнутри что толкнуло. Вот же, святые копатели! Главное чуть и позабыл.
- Слышь, старый, я тут девку одну с нижних ярусов притащил, - Старик так в дверях и замер, Верка грозно так на меня глянула, мол, что за девка?
Видя, что супружница напряглась, я поспешно пояснил:
- Шальная девка, я на неё на двенадцатом наткнулся. При ней два щенка было, так я их того… а девку пожалел, значит.
- А мне что с того? – Старик вновь потянулся к двери. – Стар я уже до девок любопытствовать. Пущай молодые этим тешатся.
Дверь открывает и за порог.
- Как знаешь, - нехотя вставляю я. – Вот только девка на голову больной оказалась, а может я перестарался, когда щеней резал. Да только говорит она, что послание к тебе от Ушастого имеет…
Старик обратно в комнату прошаркал.
- И куда ты её определил, говоришь?
- А ничего такого я и не говорил, - отвечаю, а сам довольный, как крот обожравшийся. – Куда положено, туда и отвел. Сдал приживалкам церковным, велел Настоятеля ждать, ну, или тебя. Кто, значит, раньше прискачет, тому и передать пленницу…
Не дослушав, Старик свалил из халупы моей. Резво так свалил, только дверь бабахнула.
Верка сзади подошла, к спине прижалась:
- Вернулся. Живой.
А губы у моей жены мягкие, тёплые. Родные. И так мне хорошо стало, братцы, словно цельную бадью фасоли навернул.
- Ясен пень, живой. Фигли мне сделается?
***
Что до меня, так тут я сразу сказать должен – алкоголь не люблю. Нет, иногда, разумеется, очень даже неплохо к баклажке припасть. Но это если компания хорошая, или Старик напророчит, что электричество завтра вырубится. Коль электричества нет – это что значит? Это значит, перегородки между нашим ярусом и рыбацким опустятся. Мало ли что там, в потемках, рыбарям может в голову прийти? Бывали случаи, знаем. А если перегородки закрыты, то и мне из дому нос казать нет никакого смысла. Красота. Лежи себе, да в потолок плюй. Хотя с потолком, это я хватил, конечно. Верка за таким занятием застанет – мало не покажется. В любом случае, отлежаться можно. Совсем другое дело, если назавтра вниз собираешься. Вот тут пойло к себе и на метр подпускать нельзя. Мало того, что рука дрогнуть может, так ещё псари нижнеярусные, с овчарками своими, дух похмельный за милю чуют.
А вчера…
И чего это меня прорвало? Сам не знаю. Только старик ушел, Верка меня, значит, приобняла. Ну, думаю, ради таких вот вечеров я, наверное, на нижние ярусы и спускаюсь. Верка любит говорить, что мужик у неё добытчик. Заводят её это, что ли. Ведь понимает дурища, что могу и не вернуться. Собственно, что значит, могу? Шансы здесь, как говорится: «Туда-сюда, ровнехонько».
Короче, проняло нас вчера не по-детски. И даже не в том тут дело, что сблизились, с этим у нас всегда полный порядок был. Тут праздника хотелось. Широкого, яростного, чтоб всё вокруг вертелось и сверкало. Необычного хотелось.
Так и напились…
Сегодня мне даже мутно не было. Стыдно, да - есть такое. И не от куража нашего безудержного, что в барном секторе яруса закончился, нет. Стыдно было за то, что до дома я добрести не смог. Так и уснул на пороге. Вот надо же, с нижних ярусов вернуться смог, а из бара не смог. Казусность и непонятность. А самое мерзкое – это то, что я совершенно не помню как, а главное, с кем из бара выбралась моя Верка. От того и растекалась по всему телу беспросветная мерзость.
В общем, вполз я в свою халупу в самом что ни на есть пакостном настроении.
Верка у плиты хлопочет, даже что-то напевает, кажется. Вот же стерва. Ей бы глазья в пол потупить, и на мужа поднять не сметь. А она напевает. Я к столу подошел и табурет отодвинул. Громко так отодвинул, чтоб осознала, значит, свою вину. Верка, заслышав мой негодующий скрежет, обернулась.
- О, Ходок заявился. - Смотрит на меня. Лыбится.
- Заявился, - говорю. – А чего мне не заявиться? Я тут живу. У меня тут, знаете ли, дом, семья…
- Жена, – добавила моя благоверная.
Я сижу. Молчу. Обижаюсь, значит. У меня же по всему организму мерзко. Мне же одному это тянуть не под силу. Мне это дерьмо на кого-то излить нужно, притом срочно, иначе захлебнусь ненароком.
- Есть такое дело, - соглашаюсь я. То есть для виду, конечно, соглашаюсь, а у самого уже скулы сводит.
Верка смотрит на меня, задумчиво так, будто с сожалением даже.
- Есть у тебя жена, и красивая и верная….
- Верная? – Спрашиваю, а у самого аж голос срывается от того, что дико мне, братцы, хочется словам супружницы верить.
Верка от плиты отстраняется, ближе подходит. Осторожно прижимает к себе.
- Конечно, верная, вот же шальной. Не будешь тут верной…
Я непонимающе гляжу на супругу.
Верка смеётся, и крепче прижимается ко мне.
- Старику скажи спасибо. Ты как из бара в коридор выперся, он меня под белы рученьки, и до дома. Не видишь, говорит, мужик гульнул. Давай, говорит, домой. Нечего тебе тут приключений сыскивать, людей хмельных смущать…
Верка еще много чего говорила, и про то, как они шли, а она, Верка, несколько раз падала. И про то, что когда меня в халупе нашей не обнаружилось, Старик не позволил Верке отправиться на поиски. Жена говорила, а я почти не слышал её.
Тяжело это, оказывается – слышать, когда ты задыхаешься от счастья.
***
Для начала в раздаточную заглянули. Верка настояла. Звонко смеясь, всё тараторила, что после вчерашнего голодная, как взрослый овчар. Я не возражал, пожрать, так пожрать. Хотя, что до меня, так лучше на торговую площадку к рыбарям спуститься. Там и дешевле, да и свежее жратва будет. Хрен их знает, чего они там в раздаточной накашеварят. Тут ведь дело такое, как попадешь.
Опять же, я товара вчерашнего для обмена прихватил. И диски эти зеркальные, и коммуникатор – на него, дружочка, у меня особые надежды были. Вещь-то редкая, а значит, дорогая. Хорошо сторгуюсь – месяца на два хватит, это если не сильно кутить. Впрочем, торговаться можно и на сытый желудок, иногда это даже выгоднее – сытая степенность благостно на торговцев действует. Так и дошли до раздаточной.
Небольшая уныло-серого цвета вывеска хмуро сообщала, что сегодня четверг – рыбный день. Впрочем, у нас всегда четверг, и всегда рыбный день. Бывает, конечно, что начальство расщедрится на консервированную фасоль, но это редко. За последние два года такое празднество лишь дважды случалось, в День данного отпора, да когда реактор на тестирование встал, и перегородки между ярусами опустились. Вот, почитай, и всё. Так что, кроме рыбы, у нас и столоваться нечем. Хотя на торжище можно и грибов прикупить, и крыску, аль крота какого пожирнее. Хотя, положа руку на сердце, я этих тварей не слишком жалую. Брезгливо мне как-то. Как представлю себе, где они там ползать могли, бр-р-р, аж дрожь берет. Нет, я уж лучше по рыбке. Вкусная она, опять же – фосфор. Старик говорит, что для мозгов очень полезно.
Только мы с подносами за столом расположились, к нам Хромой приковылял.
- Здравствуй Ходок, как сходил? – это он просто так спрашивает. Знаем мы, чего ему нужно.
- Хорошо, - говорю, - сходил. - И рюкзачок полным полнёшенек, и сам живой. Так что хорошо сходил.
Хромой мнется, не может никак придумать, чего бы еще спросить. Я ему подсобить решил:
- Ножик твой очень даже пригодился. Хороший ты мне ножик проиграл, спасибо тебе, – Хромой морщится, словно слизняка проглотил. Неприятно ему про ножик-то слушать. А мне весело. Ничего, пусть дурилка поморщится, может, и поумнеет. Хотя это вряд ли. Живет дураком, дураком и околеет. Верка моя молчит. Вот это правильно, она у меня баба умная, знает своё место. Когда мужчина с мужчиной беседуют, даже с таким, как Хромой, бабе молчать следует.
- Может, отдашь ножик-то, - начинает гундеть хромоножка наша, - мне же его Настоятель подарил. Спросит меня: «Слышь, Хромой, а где мой подарочек? Дай-ка глянуть, давненько я его не видел», что мне ответить?
«Вот так новость, штык-то мой любимый, оказывается, дареный. Да не кем-нибудь, самим батюшкой. Надо будет на заметку взять», - это я так думаю, а вслух продолжаю потешаться:
- Ну, если так, скажи батюшке правду. Хотя он вряд ли такой поступок угодным Создателю зачтет.
- Это уж точно, - мямлит Хромой. – За такое по головке не погладят. Отдай, а?
- Э, нет. Так не получится. Что же мне с тобой делать? – делаю задумчивое лицо. Хромой напряженно смотрит на меня. Ждет. Тут я и выдаю. – Слушай, а может, ты отыграться хочешь?
Тат Верка моя встряла, будь она неладна. Осторожненько из-за стола поднимается, глаза в пол. Сама кротость, блин.
- Милый, нам пора.
Сказала, и выходит. Я чуть не плюнул от досады. Вот же здрасте вам. Придется теперь идти. Эх, сорвалось. Я же вижу, Хромой завелся, его бы сейчас как мальца сделал. А тут… ну, да ладно.
Догнал супругу я уже в тоннеле:
- Куда это, - спрашиваю, - спешим?
- Знаешь, Ходок… Я вот думаю, а тебе не стыдно?
- Ты о чём это?
- Видишь же, Хромой словно дитё малое? Он тебе постоянно проигрывает…
Я только плечами пожал:
- Что с того? Я же для дома, так сказать, для семьи стараюсь.
- Да пойми ты, у других забирать – себе счастья не прибавить.
Что тут ответишь? Странная она у меня. Липнут ко мне странные эти, что супружница, что деваха вчерашняя.
Додумать эту анормальность мне не дал какой-то пострел. Подбежал, запыхался весь, видать, сильно спешил. За рукав меня дергает, а сам тараторит – дескать, Старик срочно в церковь звал.
Я лишь вздыхаю. Вот и всё, вот и накрылся свободный денёк. На жену глянул:
- Ты как?
- Я с тобой, посижу тихонечко в уголке, подожду. Может, обойдется и не зашлют тебя никуда, ведь только вчера вернулся.
Как же, обойдется. Коль Старик пострела пригнал, а не сам пришаркал, здесь точно не обойдется. И к гадалке не ходи.
***
Да уж, разговорчик у нас вывернулся странный. Это что же получается? Если я Надежде сейчас поверю, как жить-то дальше, если кругом сплошная ложь?
Ладно. Высказался, так высказался. Вроде как полегчать должно, а нет, не легчает, вот же падлючая жизнь.
А разговор у нас вышел следующий…
Я как за алтарь пробрался, так и замер. Верка мне в спину врезалась, засуетилась сразу, через плечо заглядывает. Интересно ей, что там я такого увидал. А я знай себе, стою да любуюсь.
- Ничего себе идиллия! – говорю. - Они тут, понимаешь, чаи гоняют. Прямо святая троица.
Верка наконец не выдержала, меня внутрь втолкнула, сама перекрестилась и следом юркнула.
Посмотреть действительно было на что. За столом чинно восседали Старик и Настоятель, а напротив расположилась моя давешняя девка. Сейчас она, правда, не сидела, а облокотившись на стол, что-то яростно доказывала старцам.
Как только мы ввалились, все трое вмиг заткнулись, да на нас уставились. Я чуть не заржал, лица у собеседников были такие, словно мы с Веркой их за воровством фасоли застукали. Кстати, о фасоли. На столе данный продукт присутствовал, аж три банки. По одной, значит, на брата. Красиво живем. Вот эти банки меня более всего и доконали. Я поближе к нашей троице подошел. Молчат. А мне что? Мы люди не гордые. Скамью отодвигаю, и за стол, хоть никто и не предложил присаживаться. Уселся я, значит, и вкрадчиво так спрашиваю:
- А скажите мне, батюшка, чревоугодие – это грех?
Спрашиваю, а сам ложку со стола беру и из ближайшей ко мне банки черпаю. Скажу честно, черпаю от души. Верка за спину мне скользнула, в спину тычет, дескать, ты чего? Совсем одичал в своих походах?
Настоятель внимательно проследил, как я тщательно пережевал редкое кушанье, не менее тщательно облизал ложку, и демонстративно отложил её в сторону.
- Нет, Ходок, это не грех. Вот наглость – это грех, притом частенько так случается, что и смертный.
- Надо же, - я делаю максимально удивленное лицо, - а я всегда думал, что наглость – это второе счастье.
- Ты ошибался, сын мой.
Неожиданно батюшка хлопнул Старика по плечу и расхохотался:
- Да, дружище, не прогадал ты. Преемничка себе достойного вырастил.
- Я тут, собственно, и ни при чём, он и сам не промах. – Старик из-под густых бровей зыркнул в мою сторону. – В одном ты прав, Настоятель, будет на кого знания наши оставить. Этот прохиндей и сохранит и приумножит.
Я от такой душевной обстановки даже расслабился. Как выяснилось, зря.
- Да вы что, старые, совсем из ума выжили? – вскричала синеглазая. - Вы слушаете, что я вам тут столько времени талдычу?
- Ты девка, того, не заводись. – Одернул мою вчерашнюю пленницу Старик. – Чай, тут не дурачки собрались. Ты сказала, мы подумали.
- Ходока вон позвали, - вставил свою толику Настоятель.
- Точно, - согласился Старик. – Сейчас и поспрошаем Ходока нашего, не зря же он казенную фасоль тут наворачивал.
- Прям так и наворачивал, - я искренне возмутился. – И съел-то всего ложку…
- Но ведь съел? – Старик дождался моего невнятного кивка и продолжил. – Ну, а раз съел, так сиди теперь и молчи, пока старшие не спросят. Переваривай.
Я, кстати, всегда догоняю быстро, и шуточки от серьёзного разговора отличить могу. Велели заткнуться, будет исполнено. Посидим, послушаем.
Впрочем, как вскоре выяснилось, слушать здесь как раз намеревались меня.
Старик с Настоятелем довольно дотошно интересовались, не заметил ли чего-нибудь подозрительного в поведении рыбарей. О чем говорят на рыбацких ярусах, свежая ли рыба продавалась. Я отвечал честно. Ничего не заметил, говорят, как и всегда о бабах, рыба – свежая. Много еще чего около этого и спрашивалось, и отвечалось. Я всё никак понять не мог, чего там наши старцы темнят. Вот явно же недоговаривают, словно сболтнуть чего лишнего боятся.
Наконец, Старик удовлетворенно щурясь, отстал от меня, горемычного. Я только теперь заметил, что у меня от всех этих вопросов-ответов в горле пересохло.
- Попить есть чего? – осторожно осведомился я у Настоятеля.
- И попить есть, и выпить, - Настоятель, с самым серьёзным выражением лица, оглядел меня с ног до головы. – Последнее тебе, кажется, не помешает, мятый ты какой-то сегодня.
Верка стоя у меня за спиной, ехидно прыснула, дескать – так и есть.
- Так что видишь, Наденька, зря все твои опаски. Никто у нас за спиной дрын не ошкуривает. – Настоятель ласково потрепал девку по плечу.
Значит, ты у нас Наденька, по привычке отметил я. Что ж, запомним. И имя, и интонацию, с которой имя названо было.
Наденька молча встала из-за стола, отошла чуть в сторону и встала так, что бы видеть всю нашу компанию разом. И лишь после этого заговорила:
- Ушастый предупреждал, что вы, скорее всего мне не поверите. Он говорил, - теперь она обращалась лишь к Старику, - точнее просил…
Деваха стушевалась, казалось, ей очень тяжело давалось каждое слово. В комнате повисла какая-то тягостная недосказанность. Я посмотрел на стариков, казалось, оба окаменели. Если честно, мне это уже порядком наскучило.
- Да вы сегодня договорились, что ли все в недомолвки играть?
Наденька вздрогнула. Я прямо почувствовал, как лопнуло висевшее в комнате напряжение. Хлоп, и нет его, словно рыбий пузырь в огонь бросили.
- Ушастый перед самой смертью потребовал никогда не винить тебя в смерти мамы.
Разинув от удивления рот, я обернулся и посмотрел на Старика. Таким я его никогда не видел, я вдруг отчетливо понял, что он действительно очень стар. Казалось, из него только что выпустили весь воздух. Но Наденька, словно не замечая разительных перемен, продолжала вколачивать свои «гвозди-слова» в крышку стариковского гроба.
- Так знай, я не виню тебя, - деваха чуть помедлила, а затем бросила старику прямо в лицо особенно едкое, - я не виню тебя, дедуля.
***
Бред! Всё что сегодня происходит, это просто бредятина.
Холодная вода, хоть немного, но помогла рассеяться царящему в моей голове сумбуру. Наскоро помакнув лицо какой-то тряпицей, я вернулся в комнату.
- Ну, как? – Осведомился Настоятель. - Полегчало?
Я обвел всю компанию задумчивым взглядом.
- Знаете, видимо, я совсем тупой, но какого хрена нам с детства вдалбливали, что всё окружающее – это элитное бомбоубежище? Что мы – последняя надежда человечества? Что нам предстоит стать новыми Адамами и Евами?
- Это всё он придумал, - Настоятель кивнул в сторону Старика. – Уверял ещё меня, что только так мы сможем взрастить поколение с нужным балансом самоуважения и социальной ответственности.
- Точно, - усмехнулся Старик. – Была такая мыслишка, каюсь. Но уж очень хотелось построить мне Город Солнца в отдельно взятом болоте.
- Чего построить? – не понял я.
- Да теперь неважно, - отмахнулся Старик. – Благими намереньями, как говорится. Надеюсь, вы нас простите, мы тогда молодые были.
Старик помолчал, за него завершил мысль Настоятель:
- Молодые, это ты верно заметил. Молодые и непозволительно глупые…
***
В чьей гениальной голове родился план опробовать систему жизнеобеспечения объекта «Сигма» на заключённых, ни Ковалеву, ни Мальцеву известно не было. Учёных просто поставили перед фактом – Родине нужны добровольцы. Родина подумала и решила, что Ковалев и Мальцев идеально подходят на эту роль. Оба не бездари, но и звезд с неба не хватали. У каждого на счету докторская степень и полное отсутствие личной жизни. Мальцев к тому времени уже год, как разведен, а Ковалев, так тот вообще не удосужился омрачить свою биографию узами Гименея. К тому же перспектива, честно сказать, просто завораживала.
В случае успешного завершения проекта каждому был обещан солидный грант и лаборатория в Подмосковье, для реализации любого проекта на собственное усмотрение. А восемь лет, да что такое восемь лет, когда тебе чуть больше тридцати?
Будущие академики строили планы на будущее, Родина одобрительно подбадривала учёных в этом невинном занятии.
В любой большой стране всегда найдутся и богатства, от которых ломятся недра, и сами недра. Родина была очень большой страной. На протяжении более чем ста лет, в горах, которые на ближайшие годы должны были приютить «Сигму», велась добыча изумрудов.
Секрет этот, Родина хранила очень ревностно. Широкой публике было известно лишь одно -«Малышевское» изумрудно-бериллиевое месторождение. О втором же знали лишь посвященные. Сменялись политические режимы и правительства, а старые горы так и были одним из самых больших секретов. Притом секрет этот был известен еще более узкому кругу людей, чем те, что знали о военных базах, что Родина построила на Луне. Да, что и говорить, Родина была очень рачительной хозяйкой, и никогда не складывала все яйца в одну корзину.
Лишь прибыв на место, Мальцев и Ковалев смогли в полной мере оценить размах строительства, а заодно узнать и то, что наряду с системой жизнеобеспечения на «Сигме» будет проходить испытание и новейший ядерный реактор.
На первом же совещании молодым ученым, уже успевшим к тому времени стать закадычными приятелями, был представлен невысокий светловолосый юноша. Голубоглазый гений из Новосибирска, чуть заикаясь, постарался донести до своих коллег основные принципы работы реактора. По его словам, в отличие от своих нестабильных предшественников, сырьем для которых служил обогащенный плутоний, его детище использует для получения энергии совершенно новый для современной науки принцип - аннигиляцию.
Наибольшей трудностью при подготовке объекта к запуску стала проблема общей герметизации ярусов. Все стены, полы и своды были покрыты особым полимером, который помимо невероятной прочности, обладал целым рядом полезных для Родины свойств. Среди этих достоинств - и практически стопроцентная непроницаемость. В настоящий момент объект был практически полностью готов к эксплуатации.
В ответ на язвительный вопрос Мальцева: «Не пытается ли юноша презентовать им вечный двигатель?», молодой человек уверенно ответил, что различия, разумеется, есть, но суть профессор уловил верно.
Уже вечером, распивая привезенную из Москвы нестандартно большую бутылку «Столичной», Ковалев вновь поддел Мальцева:
- А паренек-то не промах. Такому ухарю палец в рот не клади. Как он тебя уел?
- Что есть, то есть, - согласился Мальцев. – Парнишка далеко пойдет… Слышишь, Погодин, это я о тебе.
Задремавший к этому моменту юноша, услыхав свою фамилию, встрепенулся:
- Ну, прекратите уже, товарищи. Честное слово, даже неловко. Просто я, когда увлекаюсь, не всегда думаю что отвечаю. Точнее что ответить – это я думаю, а вот как ответить, с этим промашки случаются.
- Да ты не смущайся, дружище. – Мальцев одобрительно потрепал парнишку по плечу. – Я думаю, мы сработаемся? Как считаешь, Ковалев, я прав?
- А то, - усмехнулся Ковалев, попыхивая импортным «Пегасом», - Чтоб такие молодцы как мы, да не сработались. Я в такую казуистику не верю!
***
Последние грузовики покинули территорию объекта, и створки шлюза начали медленно смыкаться.
Ковалев, преисполненный чувством нешуточной торжественности, коснулся клавиши системы общего оповещения:
- Товарищи! Соратники и друзья! Я искренне благодарен всему нашему многонациональному народу и лично товарищу Первому Секретарю, за оказанное мне доверие и предоставленную возможность стать руководителем этого проекта. Особенно отрадно, что дело мы свое начинаем в канун славного тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. Я верю, те высоты, которых вскоре достигнет в грядущем году наша наука, послужат делу всеобщей победы прогрессивного человечества. Удачи нам всем! Ура, товарищи!
Эхо, испуганной птахой, метнулось по многокилометровым коридорам и тоннелям «Сигмы».
Блокировав все каналы внешней связи, Ковалев дал команду на полную герметизацию объекта.
Не отрывая взгляда от показаний датчиков, Мальцев отрапортовал:
- Первая стадия завершена. Контур замкнут. Все приборы и устройства работают в штатном режиме.
- Центральный, принято, - Ковалев быстро перекрестился – Господи, спаси и сохрани.
Мальцев улыбнулся, он уже успел познакомиться с этой небольшой странностью Ковалева. Ничего, от общего дела не убудет, да и лишним не окажется.
- Погодин, как там у тебя? – Ковалев немного тревожился за парня. Хотя постоянно убеждал себя в том, что тревоги напрасны, парень справится.
- Реакторная на связи, у меня всё в полном порядке.
- Принято, - Ковалев бегло прошелся по списку. – Всем постам! Готовность номер один. Последний отчёт в порядке нумерации.
- Служба биологического контроля, ярусы со второго по четвертый, готов.
- Принято. Дальше.
- Арсенал и стратегический запас, ярус пять, ярус тридцать шесть, готов.
- Служба энергетического контроля резервных накопителей, ярусы с шестого по двадцатый, готов.
- Служба режима, ярусы с двадцать первого по тридцать пятый, заключенные готовы. Ситуация штатная.
- Всем! Принято.
Ковалев посмотрел на Мальцева, тот едва заметно кивнул.
- Внимание! Центральная, ключи на старт!
Два друга одновременно провернули ключи, замыкая цепь в единое целое…
***
Я аж вспотел, пока слушал.
Умет Старик рассказывать, что есть, то есть.
- Отличная сказка, старый, – вот просто не мог я утерпеть и не подколоть. – Когда совсем старым станешь, будет тебе, чем на кусок хлеба заработать.
- А вот этого, друг любезный, ты уж точно не дождешься.
- Ой! А кто это у нас тут такой грамотный, - взбеленился я. – Так ведь эта же наша псарка. У вас, у псарок, все поди ясновидящие?
Надежда сначала лишь ротик скривила, но опосля ответила:
- Хочешь за умного сойти, так выучи слово кинолог, а то псарка, псарка. Ведёшь себя, словно неуч деревенский.
Я лишь рот раскрыл от удивления. (Интересно, это который раз за сегодня?) Рот раскрыл, а ответа достойного не сыскалось. Тут за меня супружница вступилась.
- А ты, старикова внучка, ротик свой захлопни, и на мужика моего не тявкай. Видали мы таких. Тоже мне, учёные. Да может, мы из-за таких, как ты, и сидим тут на ярусах этих треклятых, словно плесень на стенке.
- Тише вы обе, – Прервал перебранку настоятель. - Обе вы правы. И ты, Вера. Твоя правда, из-за нас вы тут мытарствуете. И ты права, Надюша. Дед твой, да и я то же, и Ходока переживем, и тебя, и детей ваших, и внуков. А коль дарует Спаситель здоровья, так и правнуков сдюжим. Вот только радости от такого долгожительства мало. Ведь не мы со Стариком долго живем, а вы мало. До обидного мало. Такие вот дела, други мои.
У меня тут опять, словно помутнение накатило. Вроде дед и слова все знакомые говорит, а весь смысл, как вода сквозь трещинку в чашке ускользает.
- Погодите, что значит мало, мне уже тридцать с гаком, это что? Это мало? Да при той жизни, что я веду, это уже много.
- Тридцать, говоришь, - Старик задумчиво уставился куда-то в потолок. Долго так сидел, вроде решался на что-то, а может, мне просто почудилось.
- Давай уж, договаривай, коли начал, – Настоятель придвинулся к Старику ближе, так, чтоб плечом коснуться. Поддержать решил, значит.
Старик резко развернулся в мою сторону.
- Тридцать лет, говоришь, с гаком. А ну-ка, напомни мне, сколько у нас дней в году?
- Меня на такой ерунде не подловишь, это я знаю. – Горделиво рисуясь перед Веркой, я отчеканил. – В году у нас шестьдесят дней, в одном дне – двенадцать часов, в одном часе двадцать четыре минуты.
- А в часе? – поинтересовался Старик.
- Что в часе? – не понял я.
- Ну, в часе что-то есть?
- Да нет ничего в часе. Час – он час и есть, целое и неделимое! – уверенно ответил я.
- А знаешь почему? – Старик на меня уже даже не глядел. – Да просто всё. Неудобно каждый раз, как мы часы переводим, да новый режим объявляем, еще и с секундами возиться. Так и живем… примерно, да около того. Мало вы живете, незаслуженно мало.
Старик уныло вернулся за стол.
- Я знаю, о чем он говорит. Мне Ушас… мне отец объяснял. А ему дед рассказывал. Или кем он там мне приходится, прадедом? – Надежда прикрыла глаза, вспоминая давно услышанную историю.
***
Наверняка, это может показаться странным, но трагедия сплотила их еще сильнее.
Когда Ковалеву и Мальцеву наконец-то удалось вскрыть двери Центральной, масштаб катастрофы их поначалу ужаснул. Большинство осветительных приборов вышло из строя. По тускло освещенным тоннелям метались причудливые тени. Своды, то и дело, озаряли вспышки искрящейся проводки. Что пугало более всего, так это практически полное отсутствие людей. Нет, многие пережили трагедию, но первые несколько часов каждый из спасшихся, в основном, был занят решением собственных проблем. По коридорам бродили лишь редкие одиночки.
В первую очередь друзья ринулись в санчасть. Сейчас лекарства – это чья-то жизнь.
Чуть позже, прихватив в пустующей караулке неожиданно обнаруженный за оружейным шкафом автомат, поспешили к реактору. В том, что реактор уцелел, они не сомневались. Система очистки воздуха трудилась на полную мощность. Буквально пары часов хватило для того, что бы из воздуха полностью исчезла поднятая аварией пыль.
И всё же, глядя на вышибленную дверь реакторной, на торчащую из проема бетонную балку, каждый из ученых подумал: «Неужели всё?». Однако предательская мысль так и не была озвучена.
Несколько часов работы, да помощь подоспевших на выручку медиков, и вот уже Мальцев выносит на руках безвольно свисающее тело Погодина. А Ковалев, бросаясь к ним навстречу, впервые называет молодого ученого по имени:
- Ванечка, ты только не умирай, слышишь, братишка? Мы еще повоюем.
Однако преодолеть яростные приступы боли помогает лишь морфий.
И слабая, блуждающая словно туман улыбка молодого гения не радует. Это лишь временное облегчение. Об этом знают все. Вслух же не произнёс никто.
- Много погибло? – Иван Погодин с мольбой смотрит на Ковалева. Тот отводит глаза, не в силах ответить.
- Не стоит ему сейчас врать, - это старенький фельдшер. У него за плечами и Ангола, и многое чего еще. Он знает, о чём говорит. – Погибли все свободные от вахты. Они, понимаешь, в зале сидели, селектор слушали. Чтоб, значит, вместе со всеми быть. Там их всех и нашли. Сухие, как береста. Видать, через шахту лифта долбануло. Двери все скрутило. Те ярусы, что под нами, проскочило, а здесь, видать, в перекрытие уперлось. Вот так-то. Да и нас бы всех накрыло, но как первый раз тряхнуло, так всё и стихло.
- Это я, - слабо улыбается Ванечка.
Все недоуменно смотрят на умирающего.
- Ты это, - фельдшер осторожно трогает парня за руку. – Ты себя только винить не вздумай.
- Нет, я не о том,- Погодин морщится, дыхание становится хриплым. На губах проступает алая капля. – Это я энергию увести успел. По резервному каналу направил. Только там запуск ручной, вот меня и зацепило.
- Так ты, стало быть, наш спаситель, парень?
- Спаситель, - чуть слышно повторяет за стариком Ковалев, и Мальцев видит, как друг вновь украдкой крестится.
Ваня слабо улыбнулся:
- Что вы, какой из меня спаситель? А знаете, что странно, друзья? Вот мне сейчас бояться, наверное, нужно, а у меня всё одна мысль из головы не идет. Мы же теперь с вами не просто люди, мы теперь самая настоящая Кошка Шрёдингера.
Заметив непонимающие взгляды, молодой физик нашел в себе силы пояснить:
- Есть в квантовой физике забавный примерчик, этакий парадоксальный мысленный эксперимент. Эрвин Шрёдингер придумал такого кота, или кошку, помещенную в чёрный ящик. Кроме кошки в ящике имеется механизм, содержащий радиоактивное ядро и ёмкость с ядовитым газом. Если ядро распадается, оно приводит механизм в действие, он открывает ёмкость с газом, и кот умирает. Согласно квантовой механике, если над ядром не производится наблюдения, то его состояние описывается суперпозицией, смешением двух состояний — распавшегося ядра и нераспавшегося ядра, следовательно, кот, для стороннего наблюдателя, и жив, и мёртв одновременно… прямо как мы с вами для всего мира.
Ваня закрыл глаза и впал в забытьё.
Фельдшер задумчиво причмокнул:
- Кажись, парнишке совсем лихо, кошки какие-то мерещатся.
- Да нет, я понял, о чем он говорил. – Ковалев вскинул голову. - Ванечка прав. Мы для Родины те самые кошки в черном ящике. Живые или нет, узнать любопытно, а открыть и посмотреть нельзя. Эксперимент нарушится. Братишки, я думаю, в ближайшие восемь лет никто нам на выручку не придет.
Мальцев осторожно коснулся Ваничкиной шеи.
- Всё, отмаялся сердешный, – затем встал и обратился ко всем, кто был рядом. – Друзья, раз помощи мы не ждем, значит нужно самим шевелиться, пока болезни какие не закопошились.
От трупов ярус очищали несколько дней. Маленький крематорий санчасти не прекращал работу еще сутки…
Проститься с Ваней пришли все, кто был в состоянии передвигаться.
Когда печь загудела, Ковалев сделал шаг вперед и громко произнес:
- Запомните, люди. Сегодня мы провожаем нашего спасителя. Ушёл человек, но память о нем всегда будет жить в наших сердцах!
***
Надежда замолчала.
Я хмыкнул. Ну надо же, значит был Спаситель на самом деле? А я-то, дурак, сомневался.
- Да, - у меня даже слов не нашлось.
Хотя почему это не нашлось?
– Но мне так и непонятно, что там со временем приключилось.
- А вот тут как раз всё не так и сложно, как может показаться. – Старик вновь вернулся к столу. – Пару месяцев мы с Ковалевым пытались наладить быт.
- Это конечно громко сказано, так, латали то здесь, то там, - включился в разговор Настоятель. Через месяц, это примерно, конечно, тогда никто за временем не следил. Так вот, примерно через месяц удалось поднять перегородку, отделяющую нас от биологического сектора. У них, кстати, при катастрофе почти ничего и не пострадало. Там другая беда была.
- Что еще за беда? – перебил я старика. Видя его негодующий взгляд, смущенно пролепетал. – Нет, вы не думайте, мне, правда, интересно. Это же сколько лет минуло?
- Пятьдесят два года.- Старик рубанул, как отрезал.
Тут моя очередь пришла диву даваться:
- Какие ещё пятьдесят два? Мне же еще дет мой сказки о Первых Годах рассказывал.
Тут Старик и не стерпел, как шарахнет кулаком по столешнице.
- Непонятно, тебе? Вот и сиди, слушай по-тихому. А то лезут тут всякие со своими вопросами. А сами слова сказать не дадут.
- Погоди, - успокоил Старика Настоятель. – Чего кипятишься? У парня, может, сейчас весь мир с ног на голову встает, а ты тут каркаешь.
- Если такой толерантный, сам и рассказывай.
Старик явно обиделся, но покамест никуда уходить не спешил.
- Так вот, - неспешно продолжил Настоятель. – Двери мы открыли, а там самая настоящая война. По правде сказать, не совсем у них, чуть ниже, на прилегающем к арсеналу ярусе.
- Когда шандарахнуло, - пояснил Старик, - Служивые, те, что из охраны заключенных, быстро смекнули, что долго им баб этих бешенных не сдержать.
- Каких ещё баб, - осторожно переспрашиваю.
- О! – хлопнул меня по спине Старик. – И то верно, мы ж не сказали, кого нам на нижние ярусы заселили. Руководство наше, чтоб ему спалось спокойно, перевело на «Объект» женскую колонию.
- Вот это да, - только и смог я из себя выдавить.
- Ты погоди губенки тут свои раскатывать, - оборвал меня настоятель. – Это тебе на нынешние бабы, это друг мой – самые что ни на есть преступницы. И бились они с нами, не за что-то там эфемерное, а за свою свободу. Короче, насилу мы тогда выстояли. Отбросили дамочек этих аж до « тридцатки». На пару лет всё стихло, а затем стали эти псарки появляться. Поначалу редко, затем чаще. А баба с двумя овчарками, как известно – это верная смерть.
- Знаю уж, - буркнул я.
- Значит, и с этой напастью мы разгреблись,- Настоятель глянул на Старика. – Слышь, кажется, тогда все и началось.
- Точно, фельдшер наш еще живой был, Царствие ему небесное. – Старик помолчал, собираясь с мыслями. – Он-то первый и заметил, что люди шибко быстро стареют.
- Прикинули мы тогда. Туда, сюда, - сокрушенно заметил Настоятель. – По всем признакам – беда.
- Значит, все старели, а вы нет? – поинтересовался я.
- Тут, понимаешь, такое дело, - Старик был явно смущен моим вопросом. – Мы вроде как и не стареем. Нет, сначала, всё как у всех, и старость быстрая, и все симптомы, что к ней прилагаются. А потом раз, и всё.
- Что всё? – я опять где-то притормозил.
- Стареть мы перестали, вот чего, - рявкнул дед. – А местами, можно сказать, и молодость вернулась. Батьку-то её, ушастого в смысле, я заделал, когда мне за семьдесят перевалило. Да и тебя, бугая, не раз из бара на закорках таскал. Не удивляет?
- Удивляет. – Чего тут еще скажешь.
- Вот, - подытожил Настоятель. – Я думаю, что излучение, которое по нам тогда вдарило, в малых дозах немного другие свойства проявляет. Центральная наша в помещениях повышенной защиты числилась. Видать не зря…
Договорить старику помешал внезапный шум раздавшийся где-то снаружи.
***
Настоятель неожиданно ретиво метнулся к двери. Я поспешил следом.
- Вот же мать твою! – выругался батюшка. – Неужто началось?
- Что началось? – Я всё пытался протиснуться между тучным стариком и приоткрытой дверью. Чтоб лучше, значит, тоннель разглядеть.
Мне почти удалось задуманное, когда все звуки накрыл собой страшный грохот.
- Вот суки, - прокомментировал происходящее Настоятель. – Заслонку поднять не сумели, так решили перемычку рвануть.
И действительно, в одной из стен уже зиял солидных размеров проём.
Да, дела…
Мысли мои еще не успели сколько-нибудь оформиться, а рука уже потянулась к рукоятке штыка.
Неожиданно из-за приоткрытой двери вынырнул Хромой.
- Ну что, гниды? Кончилось ваше время. Теперь простые люди фасоль кушать станут. Из чернеющей дыра провала показались первые нападающие. Я пригляделся и ахнул – рыбари. Эти-то куда полезли? Чего не хватало?
Меж тем Хромой вплотную приблизился к Настоятелю.
- И нож твой хваленый я не терял, я его Ходоку в карты спустил. А мне твои подарки вообще без надобности, сами с руками. Вон глянь, чего я в чинильне смастерил.
В трясущихся от ненависти руках Хромого хищно блеснула заточка.
- Сынок, ты что творишь? – только и успел вымолвить Настоятель, а коряво выкованный металл уже входил ему в грудь.
- Всё, папа, - редкозубо улыбнулся Хромой. – Теперь я здесь и царь, и бог, и…
- Вот только ненадолго, - прошипел я, одновременно вспарывая подонку глотку.
Резкий пинок, и тело ублюдка вываливается в тоннель.
Так, теперь спокойно, как Ушастый учил.
Дверь на засов, и подпереть для надёжности.
Окна.
Вот напасть, какие же тут большие окна.
- Молодец, Преемник. Не растерялся. За друга моего отмщенного отдельная тебе благодарность.
Я обернулся на голос. Рядом, тяжело опираясь на подоконник, стоял Старик. Знакомый, такой родной, вот только болт арбалетный у него прямёхонько из груди торчит. Знаю я такие раны, всё – этот не жилец. Хотя тут я, пожалуй, поспешил.
Старик с трудом распрямился, да как гаркнет:
- Центральная, говорит Мальцев. Руководитель проект Ковалев убит. На объекте бунт. Действую строго по протоколу. Экстренная активация всех защитных систем и переход в боевой режим. Статус крепость.
Тут-то церковь наша себя и показала. Вот она – истинная сила Спасителя. Дрожите, не веровавшие во спасение. Вздыбливая заботливо созданный руками Настоятеля цветник, из пола тоннеля навстречу нападавшим поднялись стальные плиты. Дрогнула, приподнимаясь, крыша, высвобождая какую-то страшенную штуковину. Надсадно взвыв, штуковина наполнила тоннель огненным вихрем.
- Молодцы ребятки, - улыбаясь прошептал Старик. – На совесть делали. Полвека прошло, а всё работает, словно только вчера установлено. Заработала система! Значит и эвакуационный тоннель открылся. Теперь и узнаем, померли там все от нашего излучения, али нет. Вы узнаете, я теперь и не ходок уже.
Старик пошатнулся и стал оседать на пол. Я бросился к нему, ели успев подхватить.
- Бегите, милые, - Чуть слышно шептал мой учитель. – Нечего вам тут больше делать. Пора вам, котятам моим, узнать, что есть мир и помимо наших чёрных ящиков. Эти так и норовят нашими гробами стать, а там звезды… Малец ты малец, ты же даже не знаешь что это такое – звезды. Звезды для человека самое главное. Там живут души тех, кого мы любили. Слушай меня.
Старик обхватил мое лицо сухими ладонями. И шептал. Шептал, глядя прямо в глаза. Бабы в углу жались, да помалкивали. Правильно. Сейчас если кто заверещит – пришибу, честное слово. А Старик шепчет всё:
- Ты теперь не Ходок. Слышишь, ты это крепко запомни, некуда тебе боле ходить. Ты теперь у нас Преемник. У тебя теперь забот, вагон и тележка небольшая. Ты за алтарём схрон знаешь? – я утвердительно кивнул. Как не знать, там же у этого старого пердуна книжки хранятся. – Вижу, знаешь. Вот и умница. Крайняя полка влево сдвигается, ты найдёшь. Там выход. Только обещай мне, что перед уходом заглянешь в заднюю комнату. У меня там дело неоконченное. Теперь тебе завершать.
- Я обещаю! Не умирай!
Я еще что-то кричал, Старик меня уже не слышал. Лишь выцветшие глаза грустно смотрели сквозь меня.
- Ходок, - подала голос супруга. – Похоже, рыбари очухались, снова лезут. Пока медленно, но это не надолго. Знаю я это племя…
Я аккуратно закрыл старику глаза. Тяжело поднялся. Глянул было в сторону схрона, да вспомнил последнюю просьбу Старика, рванул на себя небольшую дверцу маленькой каморки.
Десять пар испуганных глаз в ужасе уставились на меня. Вот же, блин. У стариков тут целый выводок. Что-то ведь старые хрычи задумывали, не иначе. Ну, да ладно, дело прошлое.
Я не спеша, склонился к ближайшему ребятёнку. Вроде как девка.
- Как тебя зовут-то, малявка?
Она на меня глазенки испуганные таращит, страшно ей, видать, дальше некуда.
- Не молчи, - говорю. – Спрашиваю, как зовут, отвечай. А то оставлю тебя тут, и не видать тебе звёзд, как своих ушей.
Малявка вдруг просияла вся.
- Ребята, не бойтесь. Дедушка Преемника прислал, как и обещал. Пойдемте скорее. Скоро мы увидим звёздочки.
Она всё лопочет и лопочет, а я стою себе, и думаю: «Вот так старый, всё предусмотрел. Нет, ну ты подумай!»
***
Держу девчушку за руку, да знай себе, время от времени поглядываю на остальную ребятню. Ну, чисто щенята - «Прости ты меня, Господи, за дела прошлые».
Поднимаюсь себе, не спеша, по бесконечной этой лестнице, и весело насвистываю – чтоб не боялись, значит. Верка где-то пыхтит позади, ещё двоих, самых мелких, на руки взяла. Не, всё же молодец у меня жёнушка. Видать, счастливую я карту в своё время вытянул. Как там Старик говорил? «Фарт попер?» Да, кажется именно так.
А Надежда притихла. Но ничего, молодец, держится. Может, её в жёны взять? Верке в помощь. Опять же грамотная она. Вот пущай «щенят» хитростям своим учит. Глядишь, и вырастит из них что путное. Это мне уже поздно всякой ерундой заниматься. А им в самый раз.
Забот теперь, стало быть, прибавилось. Некогда мне глупостями заниматься, да пальцем по строчкам елозить.
Мне и так неплохо живется. Вон семья как разрослась. И Вера у меня всегда была, а теперь и Надежда появилась, и Любовь.
Значит, будем жить!
А почему нет? Жизнь, она вон какая штучка сложная.
Одно лишь мне покоя не даёт, словно червячок в голове трется. Вот совсем скоро, если Старик не врал, мы увидим звезды.
И любопытно мне, до жути, а какие они – эти звезды? |
|
|
|
Время приёма: 22:03 07.07.2010
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев