 |
|
| |
12:11 08.06.2024
Пополнен список книг библиотеки REAL SCIENCE FICTION
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
|
|
|
|
|
|
Синьора! Вы смотрите на меня и даже не подозреваете, как много я читаю в вашем взгляде. Возможно, виновато вино… Хотя нет, старый гохгеймский рейнвейн здесь ни при чём, мой рассудок как никогда ясен. Но всё же, синьора, вот уже месяц, как мы неразлучны, но только сейчас я замечаю, какие у вас большие, нет, какие у вас огромные глаза! Зрачки ваши – две чёрные жемчужины, нет, два небесных глобуса с тысячами мерцающих звёздочек. Каждая звёздочка – это какое-нибудь событие в вашей совсем ещё юной жизни… Нет, синьора, я не поэт, хотя за столько лет я наверное действительно стал чуточку поэтом. Говорят, что поэтический гений угасает со зрелостью, но я никогда не был гением, а прожитые годы лишь научили меня сопереживать прекрасное… Прошу вас, поверните голову чуть влево, синьора, а то отблеск свечей в ваших глазах мешает мне сосредоточиться…Звёзды… Сколько ещё звёзд появится в вашей жизни? Этого я не знаю, этого не знает даже… Но я мысленно соединяю эти звёзды линиями, подобно тому, как астроном рисует созвездия, и получается путь. Вот маленькая голубая звёздочка – это руки священника опускают ваше детское тельце в ледяную купель. Ах, синьора! вы этого совсем не помните, а ведь как вы тогда громко кричали! Вот беру наугад другую звёздочку и вижу вас прелестной двенадцатилетней девочкой в белом платьице и соломенной шляпке с развевающейся на тёплом ветру лентой; вы стоите на балконе, с восхищением смотрите, как большой трехмачтовый корабль подходит к городской пристани, держите на руках котёнка и совсем не замечаете, как тот кромсает зубами ваш белый кружевной воротник. Я даже могу напомнить вам, как звали этого котёнка…
Синьора! Я говорю вам такие вещи, а на вашем лице нет и намека на страх или недоверие. Наоборот, страшно мне. Ваши глаза… Не оттого ли я так дерзко и жадно разглядываю ваше прошлое, что мне страшно увидеть в них настоящее? Но ничего, синьора! Coraggio! – так, кажется, говорят в подобных случаях на вашей родине? Итак, я скажу себе coraggio, выпью ещё бокал гохгеймского и… Да, синьора! Не обращайте внимания на мой смех. Этот смех передался мне по наследству от моего дорогого крёстного. Бедная синьора! В ваших глазах я вижу голод. Не мучьте себя – на столе столько всего съестного, посмотрите, какие сочные и спелые фрукты! – возьмите их! Нет? Всё правильно, нет такого яблока, которое утолило бы голод в ваших прекрасных глазах. И я, несчастный, знаю природу этого голода (О, если бы я её не знал, тогда, возможна, была бы хоть иллюзия счастья!), знаю насколько он страшен, знаю, как необратимо и безжалостно он завладел вашей совсем ещё юной душой, вашим совершенным телом, каждой его частицей.
Сегодня ничего не получится, синьора! Сегодня я намерен долго и много говорить (сам не знаю, отчего во мне вдруг проснулась эта внезапная болтливость?). Вы же будете меня слушать. Синьора… ну хотя бы притворитесь, что будете меня слушать! Не обижайтесь, я знаю, что значит для вас каждое моё слово, но вы… вы-то этого не знаете! Вы верите там, где не должны верить, любите там, где не должны любить. Итак, синьора, советую вам расслабиться: закройте глаза, откиньте голову на спинку дивана, пусть всё ваше тело наполниться неземной лёгкостью – и постарайтесь не думать о том человеке, что сидит сейчас перед вами. Забудьте о нём, не отвечайте ему и лишь слушайте, что он вам говорит.
Синьора! Всё, что вы знаете обо мне, - ложь! Служаки с погонами, почтительно разглядывающие мой паспорт на какой-нибудь границе, даже не догадываются, что указанного в нём аристократа не существует и никогда не существовало. Моё настоящее имя вам ничего не скажет. Признаться, у меня даже нет имени, есть лишь фамилия, которую носил когда-то мой бедный родитель. Но к чему говорить загадками, синьора? Я расскажу вам то, что никогда и никому не рассказывал, а именно – обстоятельства своего появления на свет. Я знаю их с чужих слов – эту историю однажды за чашкой утреннего кофе поведал мне мой дорогой крёстный. Поверьте, не найти лучшего рассказчика, чем мой крёстный! Когда он говорит, то слышишь совсем не его, каждое произнесённое им слово наполняет твою голову множеством самых разных звуков и ощущений: пеньем птиц, запахом весенних лугов… ты видишь всё, о чём он рассказывает, так чётко и ясно, как будто сам присутствуешь при этом невидимым наблюдателем. Он описывает утро в горах, и ты чувствуешь, как коченеют от холода твои обдуваемые ветром пальцы и думаешь о перчатках, он описывает ноябрьский Лондон, и ты, со стекающими по лицу каплями дождя, сморщив нос, лезешь в карман за платком и жалеешь, что забыл дома зонт… Таким образом, милая синьора, рассказ крёстного о моём рождении отпечатался в моей памяти лучше, чем иные важные события собственной сознательной жизни. Я знаю, что каждое сказанное им слово – правда.
Как вы думаете, синьора, сколько мне лет? Нет, не тридцать и даже не тридцать пять. Моя внешность обманчива. Я не знаю точной даты своего рождения, но это произошло где-то в середине прошлого столетия. Да, синьора, именно так. Я родился в России. Отец мой, унтер-офицер кавалерии, получив тяжёлое ранение под Кунерсдорфом, вынужден был оставить службу. Поселившись в своём небогатом загородном имении, он вскоре женился на хорошенькой восемнадцатилетней девушке – дочери соседнего помещика. Через пару месяцев после свадьбы жена обрадовала мужа известием, что скоро у них будет ребёнок. Но чем меньше оставалось времени до установленного природой срока родин, тем тревожнее становилось на душе молодой женщины, готовящейся в первый раз стать матерью. Когда же срок был совсем близок, жена целыми днями ходила по дому в слезах и жаловалась, что боится боли, боится смерти. Муж, стараясь хоть как-то отвлечь её от мрачных мыслей, однажды предложил ей прогулку в санях. Жена, физически чувствуя себя в тот день довольно хорошо, с охотой согласилась. Итак, они поехали – вдвоём, так как отец мой сам правил лошадью, запряжённой в лёгкие двуместные сани. Полозья неспешно скользили по ровной заснеженной дороге. Погода была морозная и солнечная, небо без единого облачка. Доехав до реки, протекающей верстах в пяти от имения, отец повернул назад. Возвращались полем. Синьора, представьте себе белую бескрайнюю равнину с изредка попадающимися в поле зрения заиндевелыми кустиками. Наезженная крестьянами дорога так узка, что, пожалуй, и не разъедешься, попадись навстречу такие же сани, а вокруг - сугробы, сугробы, сугробы… Впереди, над поднимающимся к небу горизонтом ослепительно горит золотой точкой крест деревенской церкви.
Внезапно погода стала портиться – усилившийся ветер буквально в считанные минуты плотно закидал небо облаками, не оставив ни единого голубого пятнышка; солнце скрылось за ними и больше уже в тот день не показывалось. Всё вокруг стало уныло-серым – и небо, и земля, – и ничто уже больше не напоминало о только что утраченной зимней сказке: ясном небе и белом с голубым отливом снеге. Словно улыбчивая красавица-волшебница вдруг и без всякой причины сдвинула брови и вмиг обернулась сморщенной озлобленной старухой. Молодая жена внезапно схватилась за живот и, посмотрев на своего мужа испуганными глазами, попросила его ехать быстрее. Тут совсем некстати пошёл снег, не на шутку разбушевавшийся ветер бросил навстречу несущимся саням бесчисленное войско крутящихся снежинок – тысячами, они больно ударялись о лицо, залепляли нос, глаза, рот. Но самое страшное – ветер заметал дорогу: заметал быстро, безжалостно и деловито.
Синьора! Если вы, теплолюбивая дочь южного моря, хотите понять, что такое настоящая русская метель и какую опасность таит она для застигнутых ею путников, представьте корабль в бурю. В море вода, здесь – снег. Волны снега идут на вас: ветер гонит его, поднимая с земли, бросает снег с небес. Засыпать, запорошить, погрести заживо – об этом его закладывающий уши свист, об этом его дьявольская песнь, которой словно вторит издали плач десяти тысячи вдов. Без надежды проплутав несколько часов в этом аду в поисках человеческого жилья, вы перестаёте понимать что-либо, перестаёте чувствовать боль и холод, вам хочется лечь и уснуть. В итоге, окончательно увязнув в сугробах, вы падаете без сил, и ветер живо наметает над вами могильный холмик. Подобно тонущим морякам, вы гибните от удушья…
Внезапно застигнутый метелью, отец мой, несмотря на большой жизненный опыт, не сразу оценил грозящую им опасность. До усадьбы было недалеко, и ему казалось, что они успеют домой вперёд того момента, как буря полностью заметёт дорогу. Увы, произошло иначе: очень скоро ноги лошади стали вязнуть в сугробах. Отец остановил лошадь, пытаясь сообразить, в какой стороне следует искать потерянную дорогу, но в этот момент жена крепко схватила его рукавицами за запястье. «Шевелится! Шевелится! ― закричала она. ― Поехали, родненький! Быстрее!» Тут внутри отца всё похолодело, он почувствовал весь ужас своего положения: один, с женщиной, кажется, готовой вот-вот родить, лошадь его почти завязла, а где дорога и в какой стороне дом – бог знает: за стеной снега невозможно что-либо разглядеть далее двадцати шагов. Однако думать было некогда, необходимо ехать – а то снега намётёт ещё больше, и тогда… страшно подумать, что будет тогда!
Успокаивать жену тоже некогда, надо во что бы то ни стало доставить её к теплу домашнего очага – уже неважно своего или чужого – до того, как у неё начнутся схватки. Интуитивно выбрав направление движения, молясь святой троице, а также всем новозаветным мученикам с апостолами, чтобы оно оказалось верным, отец хлестнул лошадь. Та пошла, но очень скоро снова встала, чуть не опрокинув при этом сани, которые неудачно попали одним полозом на кочку и опасно накренились. Отец выпрыгнул из саней и, выправив их, добрался до остановившейся лошади. Крепко взяв её за уздцы, по колена в снегу он побрёл сквозь метель, заслоняясь рукавицей от стегающего лицо порывистого ветра.
Синьора, эта пытка холодом и неизвестностью продолжалась несколько часов. Обходя кочки и ямы, чтобы не опрокинуть сани или окончательно не завязнуть, отец понимал, что, возможно, без толку кружит по одному и тому же месту или, не менее вероятно, они движутся совсем в противоположную от дома сторону. Но, может, дом совсем рядом? Может, стоит чуть-чуть потерпеть, пройти ещё чуть-чуть – и сквозь снежную пелену проступят тёмные контуры знакомой тополиной аллеи, сразу за которой уже много лет как стоит их небольшой деревянный дом со всеми своими подворьями.
Зимой темнеет быстро. В кромешной завывающей тьме отец на ощупь прокладывал путь себе и саням. Жалобные крики его жены сменились сначала плачем, потом перешли в судорожные всхлипывания. Потом она вовсе смолкла, это молчание пугало отца, но он даже не решался обернуться, чтобы посмотреть, как она и что с ней. И вот, когда отцу показалось, что метель стала потихоньку стихать, он заметил впереди огонёк – слабый, чуть заметный. Огонёк означал спасение. Из последних сил отец дёрнул лошадь за уздцы, и та, послушно кивнув мордой, так же из последних сил побрела за ним и потащила сани.
Оказалось, что огонёк – это лампадка, подвешенная над церковными вратами. Тускло освещала она страдальчески-мрачный образ Спасителя. Несмотря на смертельную усталость и страх за жену, отец тем не менее, увидев эту внезапно выросшую перед ним церковь, застыл как вкопанный. Он не понимал, откуда она здесь взялась – сложенная из грубо тёсаных кусков известняка, с высокими глухими стенами и огромным сером куполом на широком увесистом барабане, она казалось неуловимо неправильной, чересчур высокой и какой-то архаично-древней. Отец, выросший на этой земле, твёрдо знал, что в радиусе тридцати вёрст не может быть ничего подобного. «Чертовщина какая-то! - пытался сообразить он. - Когда же это могли её воздвигнуть?» Ему послышалось доносящееся из-за стен хоровое пенье – должно быть, внутри шла служба. Значит, там есть люди, и они должны ему помочь.
Подбежав к церковным воротам, отец рванул на себя железную ручку и понял, что ворота заперты. Тогда он застучал по ним кулаками и даже попытался крикнуть что-то, но голос его не слушался: с обмороженных губ отца вместе с клубами белого пара сорвался непонятный глухой хрип. В отчаянии отец ещё сильнее заколотил в ворота. Наконец, он услышал с той стороны шаги. Загремел засов, и в приоткрывшейся щели показалось испуганное лицо дьячка. «Сюда нельзя, сюда нельзя!» – быстро-быстро, скороговоркой зашептал дьячок, тряся рыжеватой козлиной бородкой. Он хотел захлопнуть ворота, но не успел: отец крепко вцепился ему в плечо и выволок на улицу. «Жена… Поможешь донести… Будь…» - прохрипел отец, махнув рукой в сторону саней и умоляюще глядя на дьячка. «Нельзя! Нельзя!» - запричитал тот и, вырвавшись, попытался удрать за ворота. Ни ноги, ни руки уже не слушались до смерти уставшего отставного кавалеристского офицера, однако, резко рванувшись, он нагнал глупого дьячка, ухватил его обеими руками за шкирку и что есть силы толкнул. Ударившись головой о балясину, дьячок осел в сугроб и замер. Переведя дух, отец вернулся к саням. Он обнаружил, что жена его недвижно лежит в них с закрытыми глазами и непонятно – жива она или нет. Бережно он взял женщину на руки и, пошатываясь, понёс к воротам. Отодвинул ногой тяжёлую неподатливую створку и вошёл внутрь.
Стало быть, слышанное им хоровое пенье лишь послышалось его воспалённому уму: внутри церкви было пусто, ни одной живой души! Около сотни свечей кое-как освещали скупое внутреннее убранство. Отец мой, не опуская драгоценной ноши, встал под самым куполом и с недоумением огляделся. Четыре толстых круглых столба, поддерживающих арочный свод, внутренность огромного барабана, алтарь, стены – всё было сплошь покрыто изображениями каких-то странных святых с чёрными нимбами. Отовсюду выступали из мрака их тонкие лики с непомерно большими глазами; глаза эти казались живыми, и от этого ощущения сотен следящих за тобой пар глаз делалось не по себе. Отец поёжился, взгляд его скользнул по деисусу, но не обнаружил там ни Христа, ни Девы Марии, ни Иоанна Предтечи…
И тут отец мой заметил человека. Синьора, я неправильно выразился: отец заметил человеческую фигуру – кто-то в чёрном плаще неподвижно стоял перед алтарём на коленях. Внезапно отец почувствовал острое непреодолимое желание поскорее покинуть это место, ни в коем случае не тревожить этого человека, не отвлекать его, не просить о помощи, а тихо и незаметно отступить назад, туда где бушует метель, но, боже, разве так уж страшна эта метель? Уж лучше она, чем это сводящее с ума безмолвие, эти обращённые на тебя со всех сторон немые взгляды и этот человек – застывший в каком-то сосредоточенном состоянии и словно погружённый то ли в раздумье, то ли в молитву.
Но, взглянув на мертвенно-бледное лицо жены, на её закрытые глаза, отец понял, что больше всего на свете он хочет одного – чтобы эти глаза снова открылись, и что он всё для этого сделает. Едва он подумал это, как заколыхалось пламя свечей и во всю высоту алтарной стены выросла перед ним огромная чёрная тень – это фигура у алтаря выпрямилась в полный рост и стояла теперь, обращённая к моему отцу лицом. Их взгляды встретились. Синьора, я горжусь своим отцом: он выдержал этот взгляд; думаю, ему придала силы женщина, которую он держал на руках и которую он, как мужчина, обязан был защитить в любых условиях. Не верьте, синьора, тому, кто скажет вам, что каждый мужчина поступил бы так; мой совет всем женщинам: не стоит переоценивать мужчин, чтобы не испытывать потом горького разочарования...
Тот, кто стоял теперь перед моим отцом, был весь в чёрном. Я не буду описывать вам его лицо по одной простой причине: задача эта для меня непосильна. Черты этого бледного, почти белого, лица невозможно уловить, невозможно удержать в памяти. Могу сказать одно: они нечеловечески совершенны и пугают этим совершенством, которое ты не в силах охватить разумом. «Ты понял, кто я?» - спросил человек в чёрном. Он не раскрывал рта, но вопрос этот чётко и громко прозвучал в голове моего отца. «Сатана…» - прошептал поражённый отец. Его собеседник медленно кивнул. «Ты проник в мой храм, нарушил моё уединение. Ты понимаешь, что ждёт тебя за это?» Отец снова перевёл взгляд на жену, и на глазах его выступили слёзы. «Положи её! Она ещё жива, но жизнь её готова вот-вот оборваться». Несчастный муж поднял голову, во взгляде его был вопрос. «Нет, - ответил человек в чёрном, - но я обещаю тебе позаботиться о ребёнке».
Отец опустил молодую жену на пол, подложил ей под голову свою меховую шапку. Дотронувшись ладонью до её холодной щеки, он поднялся с колен и в тот же миг снова упал – мёртвый.
Синьора, вы наверное догадались уже, что бедная женщина, без движения лежащая на холодном каменном полу, - моя мать, а неразумный комочек, шевелящийся в её животе – ни кто иной как я сам. Я избегал называть её в своём рассказе матерью. Может быть, вам покажется странным, но мне сложно представить, что эта девушка, почти что девочка – ей только-только исполнилось девятнадцать лет – моя мать. Она почти ваша ровесница синьора. Наверное, в каждой женщине я ищу теперь толику материнской любви, коей был лишён, и, наверное вот почему та юная девушка, которая предстала мне в рассказе крёстного, продолжает существовать в моём сознании именно, как юная девушка, а не как мать...
Теперь вы понимаете, синьора, кто является моим крёстным? Человек в чёрном исполнил данное отцу обещание. Женщина на полу зашевелилась и слабо застонала. Скоро у неё начались родовые схватки. Находясь в полузабытьи, на грани между жизнью и смертью, и даже уже переступив эту грань, она совсем не ощущала боли. Когда человек в чёрном принял меня, новорождённого младенца, на руки, бедная мать моя была уже мертва.
Человек в чёрном – я всё-таки называю его человеком – отнёс меня к алтарю. Там стояла большая серебряная купель – он окунул меня в неё. Я плавал в тёплой, излучающей свет воде, легко дышал в ней и был, наверное, самым счастливым новорожденным младенцем с той самой поры, как наша праматерь в муках извергла из своего чрева плачущего Каина. Я же не кричал и не плакал, я улыбался… А человек в чёрном, мой дорогой крёстный, простерев руки над волшебной купелью, произносил свой, одному ему ведомый ритуал…
Вот так я появился на свет, синьора. Детство моё прошло в одной очень доброй и большой дворянской семье, куда я подкидышем попал на воспитание. Меня не усыновляли, не относились как к собственному сыну, но всё равно – детство есть детство, с играми, шалостями потрясениями и обидами, и я благодарен моему крёстному за то, что оно у меня было. В день, когда мне исполнилось шестнадцать лет, мой крёстный впервые навестил меня. Он один знал истинный день моего рождения, он один помнил обо мне все эти шестнадцать лет, и теперь он явился, чтобы рассказать мне правду о моём появлении на свет и сделать мне подарок.
Подарок… Видите ли, синьора, ещё ребёнком я стал испытывать живейший интерес к противоположному полу. Интерес этот вполне естественен, и к четырнадцати годам он перерос в непреодолимое желание… Я никогда не страдал излишней застенчивостью, синьора, но собственное отражение в зеркале говорило мне, что я хоть и не урод, но не красавец и что вряд ли мне, безродному приёмышу, стоит рассчитывать в жизни на какой-либо успех у женщин. Но крёстный подарил мне кольцо… Да-да, синьора, это самое кольцо… Красивое, не правда ли? Вы знаете, что я никогда его не снимаю. Никогда! Вы спрашивали почему, и теперь я вам отвечу. Пока на мне это кольцо, объяснил мне крёстный, ни одна женщина не сможет ни в чём мне отказать. Ни в чём! Если захочу, она будет любить меня до безумия, откажется от всего, всё бросит – родителей, детей, любовника, мужа – и отправится со мной хоть на край света. Если же женщина мне в чём-то неприятна, я, например, могу вежливо попросить её пойти и утопиться – она с радостью выполнит и эту мою просьбу.
После посещения крёстного я ощутил себя другим человеком, причём человеком исключительным. На следующий же день я испробовал силу кольца: влюбил в себя нашу горничную, которая была старше меня лет на десять и всегда относилась ко мне как к мальчишке. Мы месяц любили друг друга, после чего мне захотелось некого разнообразия, и я без всякого сожаления бросил её. Бродя по окрестностям усадьбы, я искал себе новых любовных приключений и, разумеется, находил их. Крестьянки большей частью довольно грубы, но и среди них попадались мне счастливые исключения. Вскоре почтенные люди, в семье которых я воспитывался с малолетства, были потрясены, когда плачущая горничная, вытирая сопли, призналась им, что ждет от меня ребёнка. В этой ситуации я поступил как трус – совершил побег из дома моего детства и никогда больше в него не возвращался.
Я надеялся на помощь моего крёстного и, надо сказать, он меня не оставил. Я получил от него немыслимые богатства, имя, титул. Всё это позволило мне вести ту жизнь, которую я веду сейчас и к которой я так привык – переезжать и города в город, из страны в страну, сорить деньгами и не отказывать себе ни в чём. Благодаря моему дорогому крёстному, я могу позволить себе всё: лучшие экипажи, лучшие ложи в опере, могу закатывать самые роскошные обеды… Но мое главное сокровище – кольцо. Благодаря его власти, за долгие годы скитаний бесчисленное количество прекрасных женщин побывало в моих объятьях. Одержимый любовью к женщинам, как гурман к хорошей еде, я стремился, чтобы каждая моя последующая любовница была хоть на чуть-чуть, но совершеннее предыдущей. В списке моих любовных побед есть женщины самых разных общественных слоёв: простые горожанки, монашки, княжны, графини… Есть даже одна принцесса… Почему всего одна? Ах, синьора, только в сказках бывает, что принцессы обладают множеством самых мыслимых и немыслимых достоинств, на самом же деле говорить здесь можно лишь о мыслимых и немыслимых недостатках. Вот, почему всего одна принцесса, синьора.
Все женщины сдавались мне сразу и без борьбы. Однажды, в приступе невообразимой гордыни, я снял кольцо и, оставив его в гостиничных апартаментах, отправился к дочери одного парижского банкира, заранее намеченной мною в качестве следующей любовницы. Я дерзко подошёл к ней с наглым предложением и… получил в ответ пощёчину. На следующий же день я явился к этой молодой особе повторно. На руке моей теперь было кольцо, и я сполна поучил, что хотел, - сполна насладился её цветущей молодостью и невинной свежестью, её покорностью всем моим желаниям. Этот случай был мне полезным уроком: с тех пор я ни разу больше не снимал кольца с руки.
Немногих женщин любил я дольше одного дня или одной ночи, лишь избранных делал я своими спутницами, находя удовольствие в постоянном общении с ними и беря их в свои путешествия. Но ни одна из них не сопровождала меня дольше года. Видите ли, синьора, всё в этом мире переменчиво. Если даже древние соборы ветшают и рушатся под воздействием Времени, то разве может устоять перед ним хрупкая человеческая красота? Законы Времени неумолимы. Я не властен над Временем, синьора, но и Время не властно надо мной. Я не чувствую тяжести прожитых лет, я не жду появления на коже новых морщин, не считаю грехи, в которых придётся отчитываться перед богом, - мне всегда тридцать лет, синьора; мой крёстный ведёт меня за руку сквозь Время, и Время боится его, боится даже пальцем тронуть его крестника.
Я часто общаюсь со своим крёстным. Я всегда искренне рад, когда он приходит... Синьора, я нисколько не виню его в смерти своих родителей. Мать моя погибла из-за отца… Да, синьора, если что-то происходит с женщиной - всегда виноват мужчина. Смерть отца видится мне справедливой, пусть и жестокой расплатой за мать… Хотя – почему жестокой? Умер он мгновенно и, даруя ему смерть, крёстный избавил отца от душевных мук, связанных со смертью жены и смертью нежизнеспособного ребёнка. Отец, останься он жив, ведь не мог бы потом не осознавать, что это он предложил жене роковую прогулку в санях, это он не сумел уберечь её от холода и, самое главное, от страха… И разве можно винить девятнадцатилетнюю девочку с ребёнком в животе, что она испугалась метели?
Синьора! Теперь ваша очередь быть моей спутницей. Вы теперь являетесь для меня олицетворением всего того, что я зову красотой и совершенством. Моя беда, что я слишком сильно привязался к вам, синьора… Ваше тело… О! Линии вашего тела настолько плавны, что взгляд скользит по ним, не спотыкаясь. Ваша кожа… она так бела, необыкновенно бела! Это можно было бы назвать странным для итальянки, но вы из Венеции, синьора, а это особый город, и загар ему не к лицу. Помните Карнавал? Вы прогуливались под руку с мужем вдоль канала Grande и я появился перед вами в маске Medico della Peste . Правда, я не увидел тогда вашего лица – его тоже скрывала маска – но помню, как меня поразили ваша грация, ваша гордая осанка, ваша лёгкость и стройность. Думаю, Рубенс, увидев вас, пришёл бы в ужас – как какой-нибудь схоластик перед системой Коперника – но Рафаэль, уверен, забыл бы свою Форнарину и с вас, именно с вас, синьора, стал бы писать всех своих последующих мадонн. Ваш муж оказался на редкость приятным человеком, мы разговорились, и он пригласил меня в гости. Даже не знаю, насколько он теперь сердит на вас и на вашего cicisbeo. В конце концов, когда-нибудь вам придётся к нему вернуться …
Теперь откройте глаза, синьора! О! Вы выслушали от меня такое страшное признание, но взгляд ваш не изменился! Да, в нём появились слёзы, но это слёзы вашего каприза. Не волнуйтесь, синьора, я прикажу вам меня забыть, и вы меня забудете, мало того – станете меня ненавидеть. Но почему, почему вы не ненавидите меня сейчас? Ведь я раскрыл перед вами всё ничтожество собственной души, всю низость моих поступков? Мало того, я открыл вам глаза на причину вашей болезни, которую вы, синьора, ошибочно называете любовью! Неужели это дьявольское кольцо властвует и над вашей красотой? Неужели даже подлость человеческая может быть объектом слепой любви? Я солгу вам, и вы будете любить меня за то, что я солгал; скажу правду, и вы будете любить меня за то, что я сказал правду… И нет для вас никакой разницы….
Я люблю вас, синьора! Пусть я прожил сотню лет, но я всего лишь слабый человек, который, может, не так уж плох, но который не в силах противостоять искушениям. Будь я тогда на месте моего отца, в церкви с женой на руках, я бы не выдержал взгляда моего крёстного. Бросил бы свою ношу и пустился бежать… Простите меня, синьора! Мне никогда не хватит силы и мужества стянуть с пальца это проклятое кольцо, чтобы увидеть в ваших глазах Человека, а не мучимого голодом зверя… потерять Красоту и мнимую власть над ней, дарованную мне моим дорогим крёстным… |
|
|
|
Время приёма: 19:02 13.04.2007
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев