 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
|
I
Воспоминания... Воспоминания... Воспоминания... Откуда они взялись? Что в этом унылом безликом мертвом месте напоминает от тех светлых днях, когда Хранитель был на несколько веков младше, когда волосы на его голове были густыми, а ныне твердый, как камень посох то и дело пускал крохотные зеленые ростки, изо всех сил цепляясь за цветущую вокруг жизнь? Что осталось в этих хрустящих, рассыпающихся в прах от легкого касания, как будто вырезанных из картона стеблях травы от того зеленого душистого ковра, прячущегося под пологом сада? Как эти черные, на ощупь похожие на резину стволы, утыканные нелепыми неподвижными листьями, связаны с теми, почти волшебными деревьями, дарящими прохладную тень в полдень похожего на обжаренный кусок мяса дня? Почему при виде этого навечно застывшего тускло-желтого шара в голове встает образ пробивающегося сквозь листву солнца, рисующего на всем, до чего только может дотянуться удивительные узоры?
Воспоминания... Воспоминания... Воспоминания... Их все больше и больше... Они накладываются друг на друга, становятся все ярче и ярче, и вот они уже так четки, так осязаемы, что, кажется, стоит сделать только шаг – и...
Хранитель совершил резкое, необычное для него движение плечом. Картины, пляшущие в его голове, разом исчезли, оставив после себя лишь слабое непонятное щемящее чувство. Воспоминания, как и само прошлое, остались где-то далеко позади, там, куда возврата нет. Теперь все они были лишь следом пребывания здесь беглеца.
Хранитель нагнулся к земле и прикоснулся к одному из серых стеблей травы. На его руке осталась маленькая, едва заметная капля воды, еще одно свидетельство того, что тот, кого он преследовал, побывал здесь, и побывал совсем недавно. Хранитель с отвращением тряхнул рукой, нагнулся еще ниже и принюхался. Запах вел вперед, туда, за яблоневый сад, туда где, похожая на желе елейная речка, как будто чего-то сильно испугавшись, изгибается, мелеет и ненадолго превращается в комариный брод.
Что могло понадобиться там беглецу? Почему он выбрал это направление? Почему не направился он к пестрым полям, где можно легко затеряться среди бесчисленных колосьев? Почему не нырнул в старую дубраву в надежде спрятаться в мощной кроне одного из ровесников Хранителя? Почему не юркнул в пещеру у озера, около которого стояло жилище? Почему выбрал он безжизненную желтую пустыню за елейной речкой, так нелюбимую им во времена его свободы? Почему?
Хранитель задумался. Он думал обстоятельно, неторопливо, взвешивая каждую свою мысль по нескольку раз, зная, что догнать того, кого он преследовал, невозможно. Ему можно только расставить капкан... А чтобы расставить капкан нужно его понять, понять каждое его малейшее движение.
И чем больше Хранитель думал, тем яснее и четче проступала в его голове единственно верная мысль: беглец направлялся к дыре...
II
Дыра не всегда была частью подвластного Хранителю мира. Она появилась внезапно, возникла, словно нарыв, на гладкой поверхности желтой пустыни.
Где-то в темных глубинах его воспоминаний еще остался тот день, когда легкое дуновение ветра принесло ему удивительную весть: из дыры появились существа. Он лежал тогда посреди одного из пестрых полей и смотрел на небо. Там летали, играли, радовались новому дню, две черные ласточки, и все вокруг было так просто, так прекрасно. Он был готов лежать там еще долго-долго: часы, дни, недели, годы, века, - наслаждаясь тем, чем он призван был владеть, и ни о чем не думать... Но вот – весть. И весть не о следующем поколении головастиков на южных болотах и не о новом дупле трудолюбивого дятла, а о дыре, о том единственном месте, рядом с которым Хранитель по-настоящему становился Хранителем....
Дыра представляла собой весьма странное зрелище. Она была похожа на черный провал с неровными, как будто обломанными краями, на яму, уходящую в никуда. Хотя «никуда», вероятно, неправильное слово, так как там внизу все-таки что-то было. То и дело вспыхивали там какие-то огни, доносились оттуда странные, громоподобные звуки, а ветер разносил по желтой пустыне тяжелый раскаленный воздух и какой-то неживой, неприятный запах.
Существ Хранитель нашел не сразу. Они успели проделать длинный путь и уже подходили к елейной речке. Существ было двое, и были они похожи на безволосых и бесхвостых обезьян из восточного леса, идущих на задних лапах. Существо повыше несло за спиной что-то похожее на огромный кокон и двигалось странными зигзагами. Существо поменьше держало в руках сверток и шло более уверенно, но зато все медленнее и медленнее. Видно было, что они донельзя устали, и что каждый шаг дается им с тяжелым трудом.
Да, таковы были они, когда Хранитель впервые их увидел: измученные, грязные, запуганные. В глазах выражение безысходности, если чем-то и сменяющееся, то только животным ужасом. Их было жалко, просто жалко, и было совершенно ясно, что их истощенным организмам не прожить и одного дня...
Но прошел день, а за ним еще и еще, а существа не умирали. Они добрались до озера и с помощью каких-то странных блестящих палочек, которые достали из кокона, соорудили себе жилище из стволов деревьев. Они стали удить рыбу, охотиться, искать в лесах ягоды и постепенно становились такой же частью жизни подвластного Хранителю мира, как коренные его обитатели.
Хранитель много наблюдал за своими новыми подопечными. Он следил за их повседневными действиями, за тем, как ведут они себя в разных ситуациях, как едят, как отдыхают. Однажды он сделал для себя удивительное открытие: существа, как и многие животные, передавали друг другу информацию с помощью звуков, но это была настолько сложная и содержательная информация, что каждый предмет, и даже каждое действие имели у них свое собственное обозначение. Хранитель отнесся к этой открывшейся особенности существ с большим вниманием – и вскоре уже сам неплохо ориентировался в их системе звуков. Существо повыше звалось Отец, существо пониже носило имя Мать, и, что самое удивительное, в свертке жило еще одно существо. Оно называлось Дочь.
Шло время, но странно, интерес Хранителя к существам все не пропадал, и хорошенько поразмыслив однажды, он даже нашел причины такой своей увлеченности. А дело было в том, что существа вели себя как-то по-особенному. Они были непредсказуемы даже в мелочах, и никак не позволяли Хранителю верно спрогнозировать хотя бы следующий день своей жизни. А самым главным выводом, до которого смог добраться Хранитель в процессе своих размышлений, было то, что существа были равны ему по воле выбора, хотя и обладали, по сравнению с ним, гораздо меньшими возможностями в его мире. И в его душе в одночасье родилось неведомое ему доселе чувство, маленькое, почти незаметное, но очень-очень важное, чувство, что отныне он не одинок...
III
Время бежало, летело, неслось. Быстрее молнии, быстрее мысли, быстрее самой скорости. Мелькали упущенные дни, века, умирали, не успев родиться целые поколения животных и растений, в мгновение ока превращались в пыль камни, пересыхали реки и озера. Время бежало, бежало от своего безжалостного тюремщика, от абрикосовых косточек, от обтянутой кожей мумии. Туда-туда, вперед-вперед...
Вот уже позади сад. Там было трудно, там было очень трудно. Все эти застывшие серые травы, узловатые мертвые деревья, безжизненные каменные животные. Они словно каким-то нестройным хором высоких и низких голосов звали, манили, умоляли Время остаться. «Ты нам нужно!» - слышало оно со всех сторон, и не прислушаться к этим голосам оно не могло. На короткие секунды подарило оно яблоневому саду ранее утро: ночную росу, восходящее солнце и томительное оцепенение перед новым прекрасным днем, который, возможно, никогда не доберется сюда.
Да, но преследователь приблизился, выиграл секунды мертвого времени и сейчас, возможно, уже совсем близко... Но разве могло Время не остановиться на мгновение здесь, около комариного брода, где замерли века назад целые полчища насекомых? Разве могло оно не воспользоваться последним шансом перед желтой пустыней дать несколько живительных секунд миру, в котором оно было вечно, и который сейчас собиралось покинуть? И зажужжал, закрутился мельтешащий хаос, лениво сдвинулись с места воды елейной речки, заколыхались черные камыши, возвращая с каждой секундой свой старый, ранее казавшийся унылым, а теперь такой веселый коричневый цвет...
И все прекратилось. Время рванулось дальше, стараясь разом преодолеть последние метры, отделяющие его от свободы. И пусть там, за дырой, живет безумие, пусть клочки жизни, чудом уцелевшие после катастрофы, прячутся по расселинам и скалам, пусть будущее того, что находится за дырой – это холод, песок и камни. Это все становится не важным, если там есть свобода...
И вот – дыра. В ней не было и следа тех вспышек и звуков, которые жили в ней раньше. Теперь она была уныла и сера, как и все в этом мире, но Время устремилось туда с такой силой и надеждой, словно оттуда лились лучи живительного солнечного света.
Рывок, еще рывок... И вдруг они – абрикосовые косточки. Затрепетала сеть, колыхнулся воздух – и Время, бесчисленное количество раз пытавшееся убежать из мира Хранителя, снова оказалось в капкане...
IV
В те редкие вечера, когда тяжелая повседневная работа на час или два отпускала существ, а сон не успевал прийти ей на смену, Отец разжигал костер, брал на руки подрастающую Дочь и начинал рассказывать. Хранитель ждал этих вечеров с особым нетерпением, ведь Отец говорил о прошлом, о той жизни, которой жили они с Матерью до того, как вошли в дыру. И хоть поначалу из-за большого количества незнакомых звуков Хранителю трудно было понять, о чем ведет речь Отец, но проходило время – и черты трагедии, развернувшейся там за дырой, становились все более и более ясными.
Мир, в котором жили раньше существа, был огромен и разнообразен, и существа были хозяевами в том мире, такими же, каким являлся Хранитель здесь. Но не только Отец, Мать и Дочь, которые поселились в жилище около озера, владели тем миром, а еще несколько миллиардов таких же, как они существ, которые там назывались люди. Когда-то давно у людей за дырой был суровый и беспощадный противник, которого Отец называл не иначе, как Природа. И многие-многие поколения людей гибли в схватке с ней. Так продолжалось очень долго, пока однажды люди не нашли оружие, определившую их победу в той длительной борьбе. Оружие это называлось Любовь и означало оно единение, согласие и взаимопонимание. Люди сплотились и как будто обратились в единого большого Человека, и Человек этот оказался намного сильнее Природы. Он заковал Природу в железные цепи и стал единоличным властелином мира за дырой.
Но прошло время, и люди забыли, что когда-то воевали с Природой, и лишь немногие, как Отец, все еще помнили об этом. Забыв о Природе, люди начали забывать, зачем им нужна была Любовь, и стали относиться к ней все менее бережно. И однажды произошло то, что рано или поздно должно было произойти: одни люди ополчились на других людей. По всему миру прокатилась ужасная, не щадящая никого война. В ней погибли почти все люди, и была окончательно уничтожена, не сумевшая спастись Природа. Но перед тем, как погибнуть, Природа последним своим вздохом подарила людям дыру, открыв вход сюда, в мир Хранителя, словно прощая Человека и Любовь за все свои унижения и давая им еще один шанс. И вот затерянные среди скал и камней люди, сохранившие еще в своем сердце Любовь, отправлялись в путь в поисках дыры... Но только Отцу и Матери удалось добраться до цели.
«Дочь, — говорил Отец. — Любовь вечна, как время, как пространство. Мы донесли ее сюда, в эти пустынные, прекрасные земли, мы выполнили свое предназначение. Теперь мы передадим Любовь тебе, и когда мы умрем, ты понесешь ее дальше. Не знаю, как, не знаю, когда, но ты услышишь, ты почувствуешь ее. Я в это верю. Не отчаивайся и не теряй то, что получила от нас, когда останешься одна. Все имеет свой смысл». И молча медленно кивала сидящая рядом Мать, соглашаясь с Отцом.
V
Хранитель взял в руки бьющийся кусочек воздуха, пойманный в сеть из абрикосовых косточек. Все было так же просто, как тогда в первый раз. Одно движение рукой – и вся мощь Времени оказалась бессильна. И теперь Время будет тихо и послушно еще очень долго. До тех пор, пока Дочь снова не выпустит его.
— Там свобода, — вдруг с яростью крикнул кусочек воздуха из сетки. — Пусть там все мертво, пусть там уже ничего нет, пусть там гибель, но там свобода!
Хранитель пропустил этот голос мимо ушей и неторопливо двинулся в сторону жилища.
— Ты видишь, что делаешь? Ты видишь все вокруг? Ты видишь этих животных? Эти растения? Ты, Хранитель, призванный защищать и оберегать! Ты, призванный владеть! Ты понимаешь, что ты сделал? Ты лишил их даже возможности умереть! Ты лишил их даже смерти! Одумайся, пока не поздно! Все еще можно изменить!
Хранитель снова никак не отреагировал. Он смотрел куда-то вверх, на небо и мысли его были словно кляксы на бумаге: безразлично черные и бесформенные.
— Посмотри внутрь себя! Посмотри! Пойми, за какое дело ты взялся! Весь порядок вещей, все, что так долго, кропотливо, по песчинкам строила жизнь – все это ты решился нарушить одной своей волей. Вспомни! Ведь ты был счастлив! Вот здесь ты был счастлив! Что изменилось с той поры? Что?
Слова Времени шлейфом тянулись за идущим Хранителем, пеплом оседая на землю.
— Ничего не изменилось! Ничего! Это они, это люди, не сумев сохранить вверенный им мир, вирусом распространились сюда, чтобы уничтожить и твой мир тоже. Это разрушительное семя живет в них с начала начал! Не поддавайся ему!
— Замолчи, — произнес Хранитель одно слово – и сразу повисла не нарушаемая ни одним звуком тишина. И хоть создавалось ощущение, что все вокруг застыло буквально на миг, и сейчас-сейчас уже снова завертится колесо жизни, было понятно, что миг этот продлится вечно.
VI
Первой умерла Мать. Умерла она во сне, быстро и безболезненно, не мучаясь и не страдая. Существа остались вдвоем. Они держались неплохо, но смех, ранее хотя и изредка, но все-таки гостивший в жилище, покинул Отца и Дочь совсем. Прекратились и вечерние рассказы у костра – Отец болел и много времени лежал на шкурах, служившим им с Матерью местом для сна. Дочь ухаживала за ним, как могла, но было ясно, что дни его сочтены.
И вот наступил тот час, когда Дочь осталась совсем одна. Жизнь как будто завершилась для нее. Целыми днями сидела она на берегу усеянного кувшинками озера, похожего на огромное веснушчатое лицо, и о чем-то думала.
Странно, но со смертью Отца что-то изменилось и внутри Хранителя. То чувство, что он более не одинок в своем мире, вдруг стало таким острым, таким важным, что он проводил почти все свое время, наблюдая за Дочерью. Совершенно неожиданно для себя самого он стал сознавать, что он вечен, и так же вечно его одиночество, а существа, появившиеся в его мире лишь мимолетные гости, пробудившие, но не способные поддержать, возникшее в нем чувство.
И внезапно для самого себя он решил перестать быть сторонним наблюдателем. Он решил попробовать поговорить с Дочерью...
Поговорить с Дочерью. Сама мысль о том, что Хранитель может на равных (на равных!) просто поговорить (поговорить!) с чем-либо или с кем-либо из подвластного ему мира, еще совсем недавно просто не пришла бы ему в голову. И вот теперь все изменилось.
Хранитель не долго сомневался перед выбором места и времени первого разговора. Он вообще никогда не сомневался, он просто не умел этого делать. Не думал он и ни о том, как будет выглядеть он в глазах Дочери, не думал, о чем, собственно, они будут разговаривать. Он просто решил – и все.
И вот в один из похожих друг на друга как близнецы дней Хранитель вышел из старой дубравы, чтобы навсегда оставить позади себя прежнего и встретить там, впереди себя нового. Он шел уверенно, спокойно, прямо. Вокруг была буйная зелень, немного притихшая от прошедшего недавно дождя. Жилище, которое нужно было обогнуть на пути к озеру, ранее сильно выделявшееся на фоне окружающего пейзажа, теперь уже было больше похоже на обычный земляной, заросший травой холмик, только вытоптана была земля вокруг, да зияло широкое входное отверстие. Хранитель обогнул жилище – и тут же увидел Дочь. Удивительно, но до этого момента он не замечал, какая она... Какая она... из себя...
А в ней не было ничего особенного. Две небрежно заплетенные травинками черные косы разной длины. Плоское, невыразительное, запачканное лицо. Грустные, глубоко посаженные глаза. Тело закрывали две небрежно связанных между собой шкуры, из-под которых виднелись худые, черные от грязи ноги.
Заметив Хранителя, она поднялась и сделала по направлению к нему два осторожных шага. На лице у нее не было испуга, только какое-то странное то ли выжидательное, то ли настороженное выражение. Хранитель замер. Теперь нужно было что-то сказать, произнести такой важный первый звук. И Хранитель глухим слабым голосом с трудом выдавил из себя: «Ты теперь не одинока».
То, что последовало дальше, трудно было предположить. Дочь кинулась к Хранителю, обняла его за шею и утопила его в себе. Она плакала, смеялась и что-то быстро-быстро говорила одновременно. Словно по волшебству просветлело ее лицо, исчезла из ее глаз печаль. Она отпустила Хранителя и сплясала какой-то дикий, ни на что не похожий танец, а потом плюхнулась на землю и громко закричала куда-то в небо: «Спасибо тебе Любовь! Спасибо! Спасибо! Я верила! Я ждала! Я знала! Я чувствовала! Теперь впереди столько прекрасных дней! Столько вечеров! Столько закатов и рассветов!» Она вскочила, схватила Хранителя за руку и увлекла за собой показывать и рассказывать о том, как прекрасен и удивителен окружавший их мир.
Так для Хранителя началась совсем другая жизнь, наполненная такими необычными, такими сильными впечатлениями, что вся вечность его владычества в его мире стала вдруг незначительной и мелкой по сравнению с единственной минутой, проведенной вместе с Дочерью. Любовь, принесенная сюда Отцом и Матерью, передалась и ему...
Но время летело быстро, и вот однажды постаревшая Дочь вдруг почувствовала, что дни ее сочтены. В тот же день она подарила Хранителю бусы, которые еще Отец сделал для нее из абрикосовых косточек. Она сказала, что в этих бусах останется ее Любовь, когда она умрет...
И тогда Хранитель внезапно еще раз с ужасом осознал, что он вечен, что вечность его владычества в мире вот-вот станет вечностью его одиночества. И тогда вдруг он понял, что надо делать, понял это так ясно, даже удивился, как раньше не приходила ему такая простая мысль...
Если он не может стать смертным, то почему бы не сделать вечной Дочь? Что мешает вечности? Лишь Время, неумолимо тянущее жизнь вперед, заставляющее жизнь без оглядки идти на любые жертвы ради будущего. Но так ли хорошо там в будущем? Так ли нужна постоянная, не останавливающаяся ни на секунду гонка, сравнивающая с землей и обращая в пыль любое, даже самое долгое счастье? Теперь Хранитель знал ответы на все эти вопросы. Время нужно было остановить, подчинить себе, заставить его подарить жизнь Дочери, и только Дочери.
Но как можно поймать Время? Его не остановишь ни железом, ни камнем, ни деревом, ведь и то, и другое, и третье рано или поздно разрушаются. Время можно изловить только с помощью чего-то такого же вечного, как пространство, как жизнь, как и оно само...
«Любовь вечна, как время, как пространство...»
И Хранитель решил поймать Время с помощью бус из абрикосовых косточек, в которых жила Любовь Дочери. Он сложил из них сетку и накинул на Время, когда оно совсем не ожидало нападения - и Время не смогло порвать бусы. Все вокруг мгновенно замерло...
VII
Хранитель добрался до жилища и с некоторым трудом протиснулся внутрь. Дочь стояла в углу, стояла неподвижно с поднятыми вверх старческими слабыми руками. Да, она опять его отпустила... И, наверное, отпустит еще не один раз, но Любовь есть Любовь. Она не дается просто, не должна даваться.
Хранитель аккуратно освободил Время от бус, и оно нехотя поползло по направлению к Дочери.
— Прости меня! Прости меня! Прости меня! Прости меня! — закричала Дочь, как только жизнь растеклась по ее телу. Она обняла Хранителя, уткнулась в его грудь и громко заплакала. — Мне было его очень жалко. Оно рассказывало мне про слепящее утреннее солнце, про то, как смешно выглядит жующий морковку заяц, про сосну, твердо стоящую над самым обрывом, про медведя, сосущего в берлоге лапу... А про тебя оно ничего не рассказывало. И я не выдержала... Я отпустила его... А потом сразу раскаялась. Честное слово, я представила себе эту твою холодную одинокую вечность и подумала: «А ну всех этих медведей, если ты при этом будешь несчастным!» Но было уже поздно, оно уже летело там куда-то, а меня оно покинуло, совсем покинуло, а я тебя хотела подождать. Чтобы рассказать тебе обо всем, честное слово, я хотела! Я просто глупая! Вот я старая уже, а все равно маленькая и глупая, и только ты знаешь, как правильно. А еще Отец знал, но он был так давно. Я его уже и не помню... Не молчи! Скажи, ты меня прощаешь? Я ведь больше так не буду! Я не буду, честное слово! Я теперь правильная буду! Я тебя слушать буду! А еще лучше, не уходи больше от меня никуда. Оставайся все время со мной, и оно не сбежит! Как же оно сбежит, с тобой-то?...
И Дочь говорила и говорила, не останавливаясь ни на секунду, и с каждым ее словом счастье становилось все полнее и полнее. И только тогда, когда Хранитель начинал в задумчивости перебирать висящие у него на шее абрикосовые косточки, она как будто на мгновение замирала, чтобы потом с утроенной энергией продолжить говорить дальше. |
|
|
|
Время приёма: 18:17 13.04.2007
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев