В город Жозеф прилетел без багажа.
Он мог не прилететь вообще – едва успел на свой транзитный самолет. А все потому, что дома бастовали кофейные автоматы. Он пытался узнать в справочном, как связаны кофейные автоматы и задержка рейса, но ничего путного там не сказали. С тех пор, как у автоматов появился профсоюз, сладу с ними не было.
Городская управа, куда ему следовало отправиться, находилась по трем разным адресам.
По крайней мере, так ему сказали.
Главное здание было по Старых Фронтовиков. Он посмотрел в карту и нахмурился. Улица Фронтовых бригад в плане была. Улица Старых Большевиков – тоже.
Но вот среднего между этими двумя...
В гостинице ему сказали, что они лично не знают, но вот от вокзала ходят маршрутки.
Ходят прямо к управе? уточнил он.
А вы там спросите, сказали ему.
Он спрашивал, но на него только недоуменно пожимали плечами. Он отчаялся и ему очень хотелось кофе; и он пошел уже по направлению к кафе, когда какая-то старушка начала вдруг многословно рассказывать, где эти Старые Фронтовики. Покосился на бабушку – не наткнулся ли вдруг на «помощницу»? Но снежный туман прянул в лицо, и бабуля растворилась.
Жозеф сел на указанную маршрутку. Окна ее плотно и непроглядно замерзли, и, хоть за бортом еще брезжил день, в пахнущем бензином салоне стояли сумерки. На стене под шторкой он увидел объявление: «Тише скажешь – дальше будешь». Машинально попробовал перевести это на французский, и тут же понял, что все это не переводится – и афишка, и сама маршрутка, и бесполые существа в черных, бесформенных дубленках-ватниках, время от времени просившие «остановить на остановке».
Он давно уж забыл эту страну, и недоумевал – почему именно его послали. Он и задания не понимал, если честно. Кто-то потерялся в хитро сложенном сплетении реального и «другого» города, незаметно сложились два расхристанных лабиринта – и вот пожалуйста, теперь он едет в управу города, которого не видел с дальнего советского детства. Ему почему-то казалось, что, скажем, в Берлине такой инцидент был бы невозможен, что там чертежи «заднего» города только повторяют и преувеличивают – как всегда бывает с «задними» – четкую планировку и бюргеровскую устойчивость города настоящего.
Само собой, в Париже о такой четкости говорить не приходилось. Это с виду кажется, чт «звездчатый» город построен не абы как, а попробуй, не будучи «из района» пройти два квартала и не уйти в ненужный тебе переулок.
Именно поэтому, видимо, здешний откровенный бордель не пугал Жозефа.
Улицы были закупорены. Пробки – новая болезнь городов. Мало приятного – опоздания, нервы, общий городской склероз. Здесь их, видно, не лечили вообще.
К тому, что остановки не объявляют, Жозеф привык. Но когда он попытался спросить, на какой ему выходить, ответом было общее молчание. Все будто спали, сдвинув лица в воротники, прикрывшись сползшими на глаза шапками. Ему вдруг показалось, что в маршрутке нет никого живого, и стало не по себе.
Выполз он опять в снежно-белый, предновогодний день. Разнотекущему времени его давно научили не удивляться.
В здание Управы он попал только с третьего раза, зато его сразу провели к первому лицу города. Лицо города было округлое, с двумя подбородками и голосом-трубой, что мог бы вещать из тарелок-репродукторов.
- Дело в памяти, - сказал голова. – Человек заплутал в памяти, только и всего. Потому вас и позвали.
Жорж отказывался понимать, какое отношение он имеет к памяти.
Они одновременно наклонились: Жозеф полез в портфель за бумагами, городничий в стол за бутылкой.
Чокнулись, выпили, крякнули.
- Вы уже работали с лабиринтом?
Жозеф поднял брови: неужто кто-то, имеющий отношение ко «внутреннему» городу, там не работал?
- Гадость, - поморщился голова. – Ключница водку делала.
Фраза про ключницу показалась странно знакомой.
- С эмигрантами беда, - вздохнул голова. – А край у нас унылый, много уезжает... Я говорю – начинаешь новую жизнь, не тащи старую... Так нет ведь! Сундуками гребут!
Он глотнул водки, выдохнул со звуком, занюхал с таким смаком, что Жозефу стало завидно. Он подумал о русской душе.
- Это вам не бабушкин хрусталь. Воспоминания – они ж цепкие, прорастают. А лабиринту одна радость...
Ему не нравился этот город. Он не мог нравиться – с этой дикой архитектурой (стеклянные небоскребы, попирающие мелкие хрущевки), с недостроенной башней, колом торчащей поверх мутно-желтой, холодной реки.
Но все равно – он хотел попасть сюда, потому что здесь остались просторы его детства, его шалаши, заборы, теплый асфальт и нагретые вечера. Ему казалось, что Париж на такое скуп; и уж точно там он не найдет того щемящего ощущения простора.
Жозеф отогнал от себя романтику и решил заняться делом. Сперва нужно было прочесать город на предмет узелков. Узелок мог завязаться где угодно. Находясь в состоянии сплина, можно связать его из самой простой ассоциации/самых простых ассоциаций. Впрочем, сплин – слово парижское, родившееся из туманного утреннего бульвара Монпарнас и черной дыры в чашке с кофе. По-русски надо говорить проще: тоска.
Глава города не предложил никого ему в спутники, видимо, проверял. Хотя как раз помощников в городе найти было нетрудно. Жозефу повезло. Едва он вернулся в центр – и стоял, озираясь, пока мелкий снег ударял ему в лицо, пытаясь в белом тумане отыскать гостиницу – как рядом явилась групка молодых людей в непонятной одежде. Стандартные зимние шубы сидели на них странно, тяжело будто ребята до этого ничего подобного не носили. Одна из девушек была без шапки, зато на волосах сиделй, ловя снег, замысловатая диадема из бисера. Ее спутник нес за плечом зачехленную гитару.
Жозеф заступил им дорогу – одна нога по колено ушла в снег – и сказал, что ему нужна помощь.
Они стрельнули на него не слишком удивленными глазами.
- Давайте отойдем, - сказал парень. – Мы на «Пятачок» сейчас, это в двух шагах. Там... хорошее место.
Он послушно побрел за ребятами, непривычно скрипя снегом на каждом шагу.
В центре маленького скверика они опустились на заледеневшую скамейку. Парень расчехлил гитару и пальцами, торчащими из митенок, стал дергать струны. Ничего хорошего месте Жозеф не видел, однако помощникам лучше знать.
Он объяснил, что из Управы, только не из этого города; приехал по поручению, и теперь ищет, как пройти в лабиринт.
А зачем?
- У нас человек пропал, - он зачем-то вытащил из портфеля фотографию. Ее внимательно рассмотрели.
- Давние получаются воспоминания... – протянул парень, названный Линдиром.
- Давние, - сказал Жозеф,
- Из какой эпохи? – поинтересовалась девчонка с перьями.
- Цыц, Артано, - сказали ей. – Дай взрослым поговорить.
- Зайти-то с любой точки можно, - нахмурил брови Линдир. – Вот где выйти, надо смотреть. У нас город такой... жесткий. Цепкий. Я вон раз вошел – так если б не гитара, кранты бы. Вы карту дайте, я отмечу... Хотя, конечно,. – парень зачем-то оглянулся на своих. – Если воспоминания такой давности, то у нас в городе одно место, верно?
Жозеф зашел в местное кафе, удивился набору всяких капуччино – чуть ли не с кокосовой стружкой. Но шоколадного мусса у них все равно не было. Жозеф заказал эспрессо, развернул на столе и сосредоточился.
Мост. Река и башня. Что можно считать чудовищной проекцией, но, так или иначе, если прикрыть глаза...
С другой стороны, если ограничивать область воспоминаний, то по сказанному теми... эльфами, выходит, что...
Он вздохнул, снова фотокарточку и положил ее прямо на обведенную фломастером область. Фотографии ему дали две: одна из них была современная, цифровая, без индивидуальности. Пусть полежит в портфеле. У женщин на двух фотографиях был одинаковый взгляд. Темные зрачки, расширенные от чересчур внимательного взгляда в объектив. Ускользающее настроение – кажется, печаль, ожидание... дальше не понять. Четкое желтовато-серое лицо, четко, как острым карандашом, выведена каждая черта.
Как бывает, когда долго смотришь на старые фотографии – кажется, что тебе пытаются что-то сказать, докричаться до тебя из вечной тюрьмы застывших черно-белых зарослей, игрушечного морского пейзажа.
Сонечка Ламберт, - фиолетовыми каллиграфическими буквами на обороте. Что же такого забыла здесь Сонечка? Софи Манжено умерла в Париже, на улице Вожирар. Сабин Манжено, ее внучка, пропала, приехав на историческую родину. Подняли тревогу; сперва искала милиция, а затем, видно, голова почувствовал что-то неладное в ткани заднего города и обратился к ним.
Похоронили бабку честь по чести во Франции, но Жозеф знал, что это ни о чем не говорит. Софи скончалась недавно, а чувство вины перед мертвым может затянуть очень далеко... и надолго.
Все-таки весьма странно, что ему не дали напарника. Хотя бы, чтоб проследить за тем, что он делает. Впрочем... «Уважаемые постояльцы, не поливайте цветы, а то микрофоны ржавеют». Жозеф невесело усмехнулся старой шутке, и тогда только понял, что с ним. Древняя, еле заметная паранойя. Какие-то силы здесь уже заработали против него.
«Это вам не бабушкин хрусталь».
Зря голова так сказал. Дело-то, пожалуй, как раз в хрустале... в том, что не успели вывезти. За чем мысленно возвращаешься и возвращаешься...
«Самое страшное, когда эмигрируешь, Жожо, это вещи, - говорила мать. - И не новые, ценные вещи – такие можно найти и в другой стране. Нет, самый большой груз – это бабушкины вазочки, салфеточки, это коробка с новогодними открытками, которые все старше меня, любовными письмами, гербарии, пастушки с отколотыми шляпами, медведи, которых ты помнишь с колыбели... Это все нельзя взять; это все нельзя оставить.
И в конце концов оно становится кошмаром...
Все правила предписывали – не лезть в лабиринт сразу, и Жозеф их послушался. Он вытащил блокнот с заранее найденным адресом старушки Манжено. Бывшим адресом, естественно.
У крыльца, размахивая ведрами, препирались три крепких закутанных старушки. Жозеф подумал, пожелал им доброго дня и показал фотографию. Сабинину.
- А это хто ж? – вгляделись бабки. – Не, не милок. Не видели.
Одна из них тихонько сотворила крест – и снова взглянула чистыми глазами:
- Ой, нет. Не видела. А ты что, сынок, из милиции?
Они ведь прекрасно видели, что он не из милиции. И акцент его слышали...
По меньшей мере отражение та крестящаяся старуха заметила.
Он пошел со двора; Шепот старушек клеился к спине:
- Х-ходит тут... С-странный какой... может, ш-шпион...
Жозеф чувствовал, что это не последняя метка, которую придется стирать. Но это – уже дома...
Церберы. Хуже консьержек.
От крыльца «церберы» отходить не собиралаись, затеяв пересказ какого-то сериала. Пока они здесь, о входе в Лабиринт можно и не думать. Жозеф спрятал руки в карманы и надумал пойти прогуляться. Тем более, что ветер унялся и стало теплее.
Он остановился, увидев небольшой дом – одноэтажный, старый, с кружевцами какими-то. Здесь, кажется, много было таких домов, в провинциальном, странно-безнадежном стиле разрушенной России. Странный уют, свет в окнах. И черное и вязкое оттуда – так, что рука Жозефа сама поднялась и сотворила крест. Запах, как от поля боя... день на третий.
Он отвлекся, засмотрелся на небо, а когда захотел, чтоб еще раз взглянуть на дом, но увидел вместо него огромный, помпезный новорусский храм. Замели мусор под ковер, молодцы... На куполах плясали отблески лунного света – будто огни святого Эльма.
Все же странно – ведь и дома убивали королей, вон как весело летели головы на площади... И что? Булыжники сглотнули кровь, город умылся утренней росой и снова улыбается. А тут... Гнилое место. Проклятое.
Наверное, тут не умеют писать на месте разрушенной тюрьмы «Здесь танцуют».
Стоять стало неуютно, вдобавок поднялся ветер и снова взмел снежную крупу. Подчиняясь интуиции, он перешел на другую сторону – туда, где по холму спускалась цепочка белоснежных зданий. Одно из воспоминаний его собственного детства – Дом пионеров.
В саду, укрытом от ветра и пустом до снежного скрежета, стояла беседка. Посреди озера. Жозеф поежился при виде этого озера, и все-таки пошел вперед по протоптанной дорожке. Над темной водой низко висела огромная белесая луна.
- Здравствуйте, - сказал он девушке, сидевшей в беседке. Той явно было не холодно, шубка накинута лишь для вида, на коленях – маленькая потрепанная книжица.
- Bonjour, - сказала она, оборачиваясь и глядя на Жозефа глазами с черно-белой фотографии. Не совпадение: на его работе совпадениий не бывает. Он ответил ей по-французски, представился другом ее отца. Призраки верят всему, что им скажешь.
- Ах да, вы же приходили к нам...
- Не помешаю?
- Как можно...
Он присел рядом, на скамейку, заглянул в книгу, зная, что времени мало и нужно спрашивать. И спросил наугад:
- Послушайте, мне очень важно знать, вы случайно не забыли... не потеряли чего-нибудь важного... недавно?
Призраков не надо бояться спрашивать прямо.
- Ой, - она взмахнула четкими чернильными ресницами, - вы как в воду смотрели! У меня шкатулка пропала, с аистами. Бабушкина еще, из Пруссии... обыскались, Маруся весь дом перетряхнула, я уж не знаю, что и думать!
Кокетливый взгляд:
- А вы не поможете мне найти...
Как многие призраки, она посчитала, что Жозеф послан ей лично. У теней это бывает; все больше от одиночества.
И из-за этой шкатулки мадмуазель, значит, и вернулась в Россию. Сидит в этой беседке, и читает свой томик Сытина, никогда не переворачивая страницу...
Из-за кустов раздался вдруг пронзительный свист и мальчишечий голос:
- Тили-тили-тесто! Жених и невеста!
- Это Павлик, - вздохнула Сонечка. – Дурной мальчишка. Он все время в этом парке...
Она отвлеклась, и у Жозефа получилось встать и откланяться. У самого выхода из парка он обернулся: в беседке уже никого не было. Бронзовый Павлик высунулся из-за дерева и засвистел ему вслед, а потом проорал:
- Распустила Дуня косы,
А за нею все матросы!
Потом и он исчез.
Теперь у него было за что зацепиться; однако утром, проспав в гостинице несколько часов, он чувствовал, что дело легким не будет.
Все-таки в Париже – который теперь чувствовался болезненно-родным – он всегда, стоило ему задрать голову и посмотреть, как лимонное солнце просвечивает через кроны дубов, ощущал поддержку и любовь – этого квартала, этого города, этих притиснувшихся друг к другу кремовых домиков.
И всегда откуда-нибудь тянуло кофе.
Здесь же основным ощущением была враждебность.
Детям легче войти в лабиринт; для них всегда открыты дыры в заборах, манящие летней темнотой туннели в зарослях, двери пустых домов. Но и знающий взрослый разыщет путь без труда. Cамая простая практика – пожалуй, зпалутать в незнакомом районе. В своем городе, даже таком, как Париж, это требует умения. Но здешних улиц он давно не помнил, и поэтому прост освернул – в перевую попавшуюся, удаляясь от запруженных, крикливо освещенных улиц.
Русские города, как он успел заметить, выставляли свои размеры напоказ, кичились шириной улиц, растягивались и пыжились, как могли. Взять ту же Москву с ее жуткой манией величества....
Здесь было холоднее. Руки у него уже болели от мороза, ног он не чувствовал. Жозефу нестерпимо захотелось домой, где сейчас тепло и чуть дождливо. Захотелось присесть в «Дантоне», вдыхая приторный, почти ядовито-сладкий запах конфет из лавки неподалекуку, заказать кофе.
Жозеф моргнул, втянул руки в рукава пальто и ускорил шаг. Он не удивлялся уже, как смог этот город затянуть Сабин. Внутри он был темным и глубоким, как болото; полным тяжелой, грозной энергией, вроде той, что скапливается в небе перед грозой
Город стал уже заметно ниже и темнее, теперь его не светлил даже снег. Откуда-то донесся гулкий мужской голос:
...после тяжелых и продолжительных боев наши войска оставили город Смоленск...
На боку одного из домов мелькнула вывеска с ятями и завитушками.
Однако, когда Жозеф оглянулся, Храм нависал над ним все так же укоризенно. .
Теперь нужно было нащупать путь к дому Ламбертов Он припомнил ориентиры, неизменные в обоих городах: столетние деревья, памятники, под которыми назначает свидание не одно поколение... Уродливый столб башни, скажем, был на месте.
Он увидел ее, когда выбрел на нужную улицу. Девушка выглядела не-по здешнему. Хоть одежда и была совершенно обыкновенной – тонкое черное пальто, перехваченное пояском на талии, толсто намотанный белый шарф, высокие сапоги. Обыкновенной – для первой линии метро, но никак не для этого города.
Шагала она медленно, неуверенно, щурилась, пытаясь в сумраке разобрать номера домов.
Так, мадемуазель Манжено... кажется, этот город вознамерился вас сожрать.
Жозеф пошел за ней осторожно, как за лунатиком. С заблудившимися так и следовало себя вести.
- Мадемуазель Манжено? Сабин Манжено?
Она обернулась испуганно:
- Да...
- Вы меня, наверное, не помните... Я знал вашу бабушку, Софи...
- Ах да, - она посмотрела на него, не видя. – Я как раз должна кое-что для нее забрать...
- Шкатулку?
- А откуда вы знаете? – без удивления, рассеянно.
- И давно вы ищете?
- Я... не знаю. Не помню.
Жозеф прикинул, что, пожалуй, лучше проводить ее до дома, и поглядеть, не найдется ли шкатулка. Может быть, тогда город их отпустит.../Сабин легче будет вывести, если она завершит поиск...
Так они и шли по пустынной улице - два молчаливых призрака. Где-то недалеко выкрикивали считалку дети, навсегда оставшиеся в лабиринте.
«Церберов» у подъезда не было, зато дожидалась черная машина; из окна шел сигаретный дымок. Воронок, так их называли.
На месте давешней железной двери оказалась резная деревянная. Жозеф толкнул ее, нырнул в темный подъезд и стал тихонько подниматься по лестнице - к доносившемуся сверху шуму и приказным голосам. Сабин следовала за ним, опасливо держась за перила.
Дверь на втором этаже была распахнута, без стыда являя внутренности перетряхнутой, разоренной квартиры. У самой двери очень прямо, вздернув подбородок, стояла девушка. Очень похожая на ту, в беседке.
- Это семейная реликвия, - сказала она.
- Реликвия, реликвия... от дворянских предков осталась? А письма эти – тоже реликвия? – черный человек распахнул шкатулку, вытряхнул на ковер пачку конвертов с яркими марками. – Иностранщина эта?
- Пойдемте отсюда, - шепнул Жозеф. – Мы ничем не поможем.
Сабин посмотрела на него внезапно проснувшимися глазами:
- Это... это же бабушка Маня... Как же так получилось?
- Сабин!
- Д-да...
- Вы хотите домой?
- Конечно, хочу...
- Где ваш дом? Скажите мне свой домашний адрес, живо!
- Э…э… - голос у нее вдруг стал странно-детским. – Вознесенский проспект… н-номер…
- Сабин! Что находится рядом с вашим домом? Куда вы ходите в магазин? А?
- В «Шампьон», - сказала она и вдруг проморгалась. – Что это я… Конечно, мой адрес- улица Лекурб, тридцать пять, в пятнадцатом…
Ф-фу…
- Бежим!
Далеко не убежали. Скатились кубарем по лестнице – а во дворе им перегородили дорогу люди в кожаных куртках. Одинаково хмурые, одинаково безликие.
- Куда это вы собрались?
Жозеф плотнее ухватил Сабин под руку.
- Мы не местные, - сказал он твердо. – Мы возвращаемся домой.
- Домой? – парень в плотно сидящей ушанке выдвинулся вперед. Лицо у него было прямоугольное и будто закопченное. – А разве ваш дом не здесь? Разве вам не жалко всего, что вы здесь оставили?
Сабин беспомощно оглянулась на дом. Но темные глаза города смотрели на Жозефа:
- Что вам дала эмиграция? Лишний кусок хлеба, возможность спасти свою шкуру? И что – это стоит предательства? Стоит того, чтобы оставить своих друзей, свои воспоминания, свою родину?
Он ступил чуть ближе, и голос его неожиданно смягчился.
- Думаешь, страна о тебе забыла? Думаешь, город не помнит тебя, Ося? Ты жил на улице Карла Либкхнехта, и ходил с родителями в кафе «Пингвин». И в первый раз зашел в лабиринт, когда тебе было семь... Останьтесь, - теперь парень в ушанке обращался уже к обоим. – Останьтесь, здесь у вас будет второй шанс...
Верочка, незаметно спустившаяся к двери подъезда, прихватывала у горла куцую шубку и умоляюще смотрела на Сабин. Та не могла оторвать от нее взгляда.
- А... шкатулька?
- И шкатулку вернем, барышня, что мы, воры какие? – парень заметно повеселел. Вокруг засмеялись – гулкий, потусторонний смех.
Бомм!
Колокол ударил будто в самое ухо.
Бомм!
Ясный, резкий звук разорвал на мгновение туманную ткань лабиринта. «Чекисты» вздрогнули и заколыхались. Жозеф перехватил Сабин за руку и бросился прочь, пока над головой переливался колокольный звон.
Те быстро пришли в себя и кинулись в погоню; кажется, им стреляли вслед. Тощая бабуля – кажется, давешний «Цербер» - махнула Жозефу рукой, указывая, куда бежать.
Пожалуй, отпусти он Сабин – она б кинулась обратно. Но его пальцы, хоть и заледенели, крепко сжимали ее запястье. И они бежали. Свернули в какую-то подворотню, кинулись, оскальзываясь на насте, вниз по небольшому холмику, проскользнули в арку.
- Не могу больше, - задохнулась девушка. – Подождите...
Они каким-то образом вышли к реке. Жозеф усадил Сабин на старую скамейку – кое-где в досках были прорехи.
- Верочку... Верочку оставили...
Жозеф заглянул ей в лицо:
- Верочки давно уже нет. Если все это и было, то закончилось... лет шестьдесят назад. Понимаете меня? Слышите?
- Да, - сказала она, помолчав. – Понимаю.
Он лихорадочно думал, куда же им идти. В Храм, хоть тот и звонил, ему по непонятной причине не хотелось. К тому же никто не знает, будут ли у него открыты двери. Жозеф внимательно оглядел окрестности, и увидел, что сбоку от дороги из снега растут камни. Ровно обтесанные, некоторые квадратные, некоторые продолговатые. Вроде бы не кладбище, мертвых под ними нет...
Клавиатура. Так и есть; сверху на камнях вырезаны буквы и цифры. Кому-то пришло в голову вкопать в землю каменные клавиши.
Кто, интересно, на ней печатает?
Пусто было вокруг, вымерше. Жозеф коснулся одной из клавиш ладонью, и она чуть вдавилась в землю.
Глупый вопрос. Петляя среди камней, он дотронулся по очереди до S, O и снова S. Потом подумал и вдавил Enter.
И почти сразу рядом с ними остановилось такси – вполне современный «Мерседес» в шашечках. Совершенно здесь неожиданное – хотя бы потому, что дорожка была пешеходная, и довольно далеко от проезжей части.
- Куда?
- В аэропорт!
Сабин комом повалилась на заднее сиденье и свернулась там клубком, будто завернувшись в свой слишком длинный шарф. Такси, неловко переваливаясь, вырулило в сугробах и повезло их к залитой огнями главной улице города.
Жозеф вздохнул. Ну и работенка.
- Верочка – это сестра вашей бабушки?
Сабин закивала. Руки у нее дрожали; она стащила перчатки и стала дуть на покрасневшие пальцы.
- Я не знала раньше... никогда не знала, что у нее была сестра... Бабушка уехала, потому что была беременна мамой и боялась. А Верочка... Она младшая была. Сначала не хотела ехать, а потом не получилось, - девушка сглотнула. – Поздно было.
Такси выезжало из города, оставляя за собой сиротливые новостройки. Дорога впереди была глухо-темной, окруженной темным ельником.
- А шкатулку эту... бабушка всю жизнь ее искала. Письма посылала... Даже на аукционах, в Интернете... И только перед самой... самым концом мне сказала про Верочку. Это ведь выходит... Выходит, шкатулка ее погубила. Ведь из-за писем... Господи, как же это страшно...
Она шмыгнула носом:
- Бабушка всегда говорила, что зря уехала, всегда... Все хотела вернуться, но так и не вышло, город ведь не так давно открыли...
И выходит, что все накопленное чувство вины по наследству досталось внучке. Вместе с воспоминаниями и «якорем» в виде шкатулки с аистами.
Уже когда они подъезжали к зданию аэропорта – с колоннами и белыми башнями оно напоминало какой-то Дворец советов - Жозеф он вспомнил, что не назвал терминал. «Аэровокзал» - горело неяркими светло-синими буквами – точно такие же были когда-то на соседнем «Гастрономе».
Несвоевременное воспоминание. Несвоевременно показанное.
Они влетели в здание, толкнув тяжелые стеклянные двери.
«Внимание, внимание! Объявляется посадка в самолет Ту-134, следующий рейсом девяносто третьим до Кирова.
- До... чего?
Но Жозеф и так понял, что все не то.
- Такси! Надо вернуть...
Но, конечно же, они не успели.
В аэропорту было мало людей; куда-то подевались магазины сувениров, банки и огромная «Шоколадница», которую он видел по прилету. Да и здание будто съежилось втрое. Остались прикорнувшие в углу на стульях пассажиры, автомат с газировкой по три копейки, летчики в новенькой синей форме. На фуражках – крылышки, увенчанные серпом и молотом. Рекламный щит «Летайте самолетами Аэрофлота!»
И пахло тут вокзалом – прелой одеждой, курицей, залежавшейся в рюкзаке.
Сабина, вцепившись в его руку, таращилась по сторонам. На них начинали коситься люди.
А может полететь – хоть до Москвы? Денег на билет хватит... всегда хватает. Он представил себе тесный, теплый салон «Ту», тихо переговаривающихся стюардесс, лимонад в коричневой пластиковой чашечке...
Жозеф вдруг понял, что недалеко кто-то играет на гитаре.
- В небеса упираются рельсы - две ленты безбожные,
Мы проехали все - все селения, все города.
По столбам и минутам мои вычисленья несложные
Говорят: через час или два мы прибудем туда...
На группку стройотрядовцев, притулившихся у стены, никто не обращал внимания. Жозеф пригляделся и узнал давешних эльфов. Уфф...
Это вы хорошо попали, сказал Линдир.
Только в самолет не садитесь, остерегли остальные.
Получается, что город бросил против них все силы... Стоит ли так стараться?
Вот ведь... Жозеф привык, что в аэропортах притяжение города ощущалось меньше всего. А здесь...
Но ведь Сабин сказала правду – раньше здесь был «закрытый объект»...
Кого же так тянет назад – ее или меня?
Дьявол, подумал Жозеф, это я виноват. Город задурил мне голову; зачем нужно было сразу в аэропорт, минуя отель? Там остались вещи... Надо было выйти, как только такси вывезло их из лабиринта...
- Это уже не первый раз так, - шепотом, каким рассказывают страшилки, говорила Артано.
- Город реагирует. Все эти разговоры о величии Отечества, весь этот насадной, надсадный патриотизм... Помните, что было, когда Сталин созывал домой эмигрантов?
Сабин поежилась.
- Это из-за того, что я не забрала шкатулку, - сказала она решительно. – Нужно вернуться и забрать. Пусть даже Верочке это не поможет. Все равно, ведь это память...
Значит, вот в чем дело.
Орфею сказали, чтоб он не оборачивался, выходя из царства Аида. Древние боги дураками не были, они знали, что оглядываться нельзя. А теперь город ловит нас на сожалениях. Которые, конечно, у каждого есть...
По залу шел милиционер. Жозеф представил себе, что будет, если у них сейчас спросят документы.
Ребята сгрудились вокруг них; кто-то набросил на плечи Сабин стройотрядовский ватник. У Жозефа не было времени объяснять Сабине про якоря.
- Ваша бабушка уехала, потому что спасала вашу мать. Хотела дать ей достойную жизнь. Мои родители тоже... Оставьте вы эту шкатулку. И мысли эти оставьте, они тоже якоря. Выбор сделан, сожалеть поздно.
- Это был не мой выбор!
Это лабиринт, подумал Жозеф. Лабиринт делает это с ней – очнувшись, она будет удивляться. Сабина даже не родилась здесь, как я... Но она не видит, насколько мы здесь чужие...
Неужели город использовал ее как наживку? Вместо одного зайца ловя двух..
В данном случае его умения может и не хватить... и лабиринт затянет их обоих, а может, и эльфов впридачу.
- Я сейчас, - сказал он, пересек зал и направился к автомату с газировкой. От стены удивленно смотрели, как он шепчется с автоматом; в конце концов тот по-человечески вздохнул и выбросил в щель «возврат» несколько двушек.
С этими двушками Жозеф кинулся к телефонной кабинке, в облезлом телефонном справочнике нашел телефон квартиры Софи.
Гудки звучали потусторонне. Потом щелкнуло; трубку сняли, но ничего не сказали.
- Отпустите Сабин, - попросил Жозеф в пустоту. – Вы же знаете, что ей лучше уехать.
Молчание.
- Отпустите ее, - с нажимом повторил Жозеф. – Иначе все жертвы Софи пойдут прахом.
Далекий-далекий голос из трубки:
- Пожалуйста, могла бы я поговорить с ней сама?
Он знаком подозвал Сабин; она подошла неуверенным шагом.
Жозеф видел, как напряженно она слушала гудки в трубке; видел ее испуганное лицо, когда на том конце ответили.
Он с четким облегчением понял, что очень хочет домой. И хочет свою чашку эспрессо с желтой пенкой. И даже не против выйти с утра на работу – в маленькое невидное бюро недалеко от Отель-де-Вилль. Главное, чтоб забастовка кончилась...
Сабин вернулась, оглядывая аэропорт, будто надеясь, что он изменится. Пока все оставалось по-прежнему; объявили рейс на Ленинград.
- Я говорила с ней, - пробормотала Сабин. – С тетей Верочкой... И она сказала, чтоб я уезжала... как можно скорее. Пока не поздно. И чтоб... И чтоб я ни о чем не сожалела.
- Постойте-ка, - сказал Линдир, будто к чему-то прислушиваясь. Один из эльфов кивнул ему и скользнул к выходу. А Жозеф заметил, что на стены аэровокзала падают серые тени утра.
- Это же сон, правда? – спросила Сабин.
- Конечно, сон. Город спит, и мы ему снимся...
- Эй, там автобус пришел! Надо попробовать уехать!
- А в круг не замкнется? – спросил кто-то из эльфов. – А то будем колесить, как в прошлый раз...
- Да вроде нормальный автобус! Айда, грузимся, а то никогда отсюда не выйдем...
Жозеф вспомнил, что ему нужно было в гостиницу. Забрать вещи. Хотя на самом деле и черт бы с ними, с вещами...
Придется возвращаться в город, чтобы выбраться оттуда. Ничего экстраординарного. Такая работа.
В автобусе работал обогреватель, а на стекло была наклеена бумага: «Не на остановках не останавливаем!». У Сабин в рюкзачке что-то пикнуло, она удивилась:
- Телефон работает! Я уже сколько не могу сеть поймать...
На задних сиденьях бренчала гитара и тихонько пели:
Вот последняя станция - зданье, с вокзалом несхожее,
Это просто дворец в разноцветьи хрустальных колонн.
Здесь все время весна. Всех встречает здесь утро погожее.
Мы, из двери шагнув, на мозаичный ступим перрон...
Жозеф думал, сказать ли Сабине, что ее бабка все же вернулась на родину, в белую беседку посреди озера.
Рассказ открыт для комментариев