— Да в лес он подался! — Старушка в выцветшем платке снова залилась слезами. Опознание тела далось ей тяжело. Узнать в изувеченном падением с большой высоты покойнике сына — врагу не пожелаешь. — Говорила, не ходи, проклят тот лес… да разве послушает. В отпуск приехал… рыбалка… грибочки… — Она закрыла лицо руками. — Вот тебе и грибочки. «Колоть» наглых типов, презрительно плюющих через губу истрёпанное «начальник», ей-богу, легче. А тут… Всякий раз теряюсь — что сказать, как утешить. Да и нужны ли ей мои утешения? Я подошёл к стоящему на подоконнике графину, налил воды. Протянутый мной стакан женщина взяла автоматически, нашарила в пространстве, не глядя. Если сейчас с ней не заговорить, уйдёт в оцепенение и неизвестно, чем всё кончится.
— Да, машину мы нашли. Стоит в лесу. Она исправна. Вы уверены, что Артём уезжал один?
— Сама провожала, — всхлипнула старуха. — На вечерний клёв торопился. Сказал, устал, мать, от людей, отдохнуть хочу. Артёмушка в области-то у меня большой человек… был. — Уголки губ снова поползли вниз. — В отпуск… приехал…
Я поспешил задать следующий вопрос.
— Не рассказывал ли ваш сын о каких-то проблемах, не был ли подавлен?
— Нет, вроде. Дочку в институт определять собирался. Дом ладный ставил… Не мог он сам прыгнуть! Не такой Артёмушка был! — Глаза матери наполнились полынной горечью. — Лес это проклятый! Сколько людей сгубил!
— Ваш сын погиб в городе. Свидетели утверждают, сам с крыши шагнул.
— Без меня, поди, всё знаешь. Лес это! Не самоубийца Артёмушка мой. Крещёный он!
— Будем разбираться, — буркнул я.
Особенно разбираться, скорее всего, не придётся. Архивы забиты тонкими, в пару страниц, делами — отправился в лес, к вечеру не появился, ночью, вернувшись в город, покончил с собой. История повторялась столь часто, что печальным феноменом заинтересовались. Делались предположения, что болота, которых в чаще было немало, расточают некие действующие на психику испарения. Человек перестаёт ориентироваться в пространстве, а потом что-то заставляет его наложить на себя руки. Вопрос — что подвигает беднягу проходить марафонские дистанции, дабы осуществить последний в своей жизни план — тоже оставался открытым. Как за пару часов преодолевались тридцать, сорок, пятьдесят километров? Попутки? Автобусы? Но трагедии вели отсчёт с тех времён, когда никакого автобусного сообщения не было и в помине. Да и не такие уж лодыри работают в следственном, чтобы не отыскать хотя бы одного водилу, подобравшего на трассе ночного пешехода. Загадок оставалось куда больше, чем разгадок.
Казалось бы, столь драматические события начисто должны отбить желание погружаться в смертоносную чащу, но дела обстояли иначе. Виной тому были местные легенды.
— Припомните, — задал я последний вопрос — не упоминал ли Артём Всеволодович о Скитальце?
Старуха глянула исподлобья.
— Кто ж его хоть раз не упоминал? Сынок мой, почитай, до шестнадцати годов тут жил. Не глухой же. Только не болел он этим. На себя надеялся.
Я закусил губу. Почти не сомневался, Скиталец всплывёт и в этот раз.
Мой напарник Егор Акиньшин ворвался в кабинет, едва старушка вышла. Глаза его нетерпеливо сверкали.
— Ну что? — Он с размаха плюхнулся на шаткий стул. Когда-нибудь этот перпетуум мобиле всё же доломает мою двадцать лет не обновлявшуюся мебель.
— Оно самое, — проворчал я.
— Скиталец?
— Вероятно. Артём Ванько говорил, конечно, что едет на рыбалку, но что-то не больно верится. Он дом строил, дочь за границу учиться хотел отправить. Так что сам понимаешь, траты немалые. К тому же при нём нашли вот это.
Я расправил на столе торопливо начерченный неумелой рукой план. Бурые потёки на желтоватой бумаге красноречиво напомнили — этой тропой ходить не стоит. Егор мельком глянул на страничку.
— В краеведческих архивах работал?
— Отдел краеведения, областная библиотека, спецпропуск, — коротко сообщил я.
— Знакомо, — усмехнулся Егор. — Сам там сколько лет пыхтел.
Я покривился.
— Опять за своё? Тебе-то этот Скиталец зачем? Уж ты-то видишь последствия. Раз пронесёт, два пронесёт, а на третий вон… — я махнул головой на рассыпанные фотографии пострадавшего. — Костей не соберёшь! Такие вот факты без прикрас.
На мою проповедь Егор не обиделся. Мысли его были явно заняты другим. Отодвинув фотографии и срисованный откуда-то план, он наклонился ко мне и прошептал:
— Факты, Серёга, говорят о том, что не там я искал!
— Да ну?! — я ехидно прищурился. — А сейчас к тебе явился призрак старухи и назвал три карты? Если помнишь, там всё плохо закончилось.
— А-а, шутишь? — догадался Акиньшин и на всякий случай изобразил смешок. Состояние его нравилось мне всё меньше. — Подожди. Отыщем Скитальца, тогда пошутим. Вот, смотри!
Напарник извлёк из кармана ещё один замысловато свёрнутый лист. Истерзан он был едва ли не больше, чем тот, который мы обнаружили в портмоне покойного — какие-то разводы, жирные пятна, подпалённые уголки. Благоухал клочок бумаги так, что у меня закружилась голова.
— Это что за парфюмерный пробник тысяча-не-помню-какого года?
— Ладаном пахнет. Верная старушонка дала! — пояснил Егор. — Потомственная колдунья. Она моей жене зуб раз заговорила!
— Зубы она вам обоим заговорила, — фыркнул я. — Что это за дрянь, спрашиваю? В чём этот жмурик целлюлозно-бумажной промышленности изгваздан?
— Свечной воск, отвар какой-то, святая вода, — зачастил Акиньшин. — Сорок дней наговаривала.
— Свихнулся ты совсем… — Я развернул записку. В глазах у меня запрыгали корявые, словно написанные рукой первоклассника, буквы. После немалых трудов удалось собрать их в подобие слов. «Огеовт яинесапс енытсуп йонневоркос в атсирхитна ацил то сан йыркос…». Дальше читать не стал. — Тебе, может, неотложку вызвать?
— Что, не понял? — расхохотался напарник. — Прочти с конца! — Видя, что попыток воспользоваться его советом я не предпринимаю, Егор схватил листок и утробно прогудел: — Сокрой нас от лица антихриста в сокровенной пустыне спасения Твоего… Это молитва преподобного Нектария Оптинского.
Я крякнул.
— Всегда знал, что поиски кладов до добра не доводят. Но надеялся всё же, что старший лейтенант нашей доблестной милиции сумеет сохранить руки чистыми, а голову холодной. Раньше всё-таки твои версии лежали в мирах осязаемых.
— В том и была ошибка! — Голос Акиньшина бряцал от напряжения. — Мы вычисляли, где барынька могла спрятать Скитальца. Траекторию её пути вычерчивали. Но, скажи мне на милость, о какой траектории речь, если она исчезла?! Ис-чез-ла! — отчеканил он, потрясая перед моим носом раскрытыми ладонями. – Понимаешь?! Здесь иные силы вмешались. Их сачком не поймаешь. Ордер на арест не предъявишь! Тут всё тоньше.
— Думаешь, один такой умный? И эзотериков, и религиозных фанатиков здесь без счёта перебывало. Где они все? У кого пусто-пусто, а иные уж далече. — Я возвёл очи давно не знавшему побелки потолку.
— Не в том дело! Они, может, и искали своими какими средствами, да только Христина верный способ знает. В роду у них он передаётся.
— Христина это твоя мега-колдунья, что ли?
Егор кивнул.
— Она мне кое-чем обязана… Вот и открылась.
— Это чем же? — я покосился на растрёпанного Егора. Сейчас он больше походил на безумного воробья, чем на «крышу» знатной ведьмы.
— Есть у неё недоброжелатели, — отмахнулся тот. — Так, святоши разные, да шантрапа, которой всё равно, кого травить, лишь бы травить. Ну, я властью, данной мне…
— Всё! Понял. Дальше камлания твои слушать не хочу. Как старший по званию, властью данной уже мне, приказываю, отправляйся работать!
— Сергей! — Егор взвыл. — Как ты не понимаешь! Я работаю! Только представь, отыщем Скитальца. Христина говорит, верный это метод — сами хранители клад отдают, если так-то к ним подойти. Вот-вот ночь Хранителей наступает, а она единственная в году! Проклятие будет снято. Самоубийства прекратятся! Я же специально в ваш городок переехал! За копейки тут курей гоняю! И вот, когда выход найден…
— Что-то не верится в твой пафос.
Я подивился как ловко повернул дело старлей. На больную мозоль нажал, да так, что кости хрустнули. Сколько себя помню, фиксировать необъяснимые суициды было основным занятием убойников нашего городка. Преступления тут случались нечасто, всё больше на бытовой почве — проще говоря, по пьяни. Но трупов мы насмотрелись, думаю, не меньше, чем какие-нибудь копы Чикаго 30-х годов. Кого угодно зло возьмёт.
— Не спорю, — Егор доверительно понизил голос. — Но подумай! Скиталец будет наш. Это… это знаешь что? В столицу поедем, детективное агентство откроем. Квартиры нормальные купим! Да какие квартиры — коттеджи! Ну, сколько можно здесь, за копейки кадриль плясать!
— Вот теперь стимул твой вижу. — Я грустно воззрился на молодого коллегу. Ничего страшного в его фантазиях, конечно, нет — люди во все времена мечтали жить лучше — но для моего поколения очень уж прямолинейно. — Одного понять не могу, мне-то зачем ты всё это рассказываешь? Или шкура неубитого медведя уже карман тянет? Поделиться норовишь?
Акиньшин стушевался.
— Я б соврал, что, как ваш ученик… всё такое. Но ведь не поверите.
— Не поверю, — нахмурился я.
— Одному мне не справиться. Пока тринадцать раз заклятие произнесу, кто-то должен молитву в истинном виде читать. Иначе, Христина говорит, нельзя. Унесут. А кого я о таком деле, кроме тебя, просить могу?
Я задумался. В бред своего напарника я не верил. С другой стороны, проклятый лес вот он, только в окно выгляни. И жертвы не вымышленные, самые настоящие люди. Из плоти и крови. Как кто в лес — ищи самоубийцу в городе. Сами на себя руки наложили? Не демоны их сожрали? Ладно, бывает. Но чтобы это стало закономерностью! Уверуешь тут и в чёрта, и в Бога, будь ты хоть самим Дарвиным.
— Ладно, рассказывай.
В лес мы въехали, когда начало смеркаться.
— Подальше надо, — твердил Егор. — Места должны быть нехожеными. Христина говорила…
Я его не слушал. За последние несколько дней он со своей Христиной успел мне порядком надоесть. Скоро наш «Козелок» намертво засел в заросшей травой колее.
— Приехали, — недовольно констатировал я.
— Пешком пройдём. — Акиньшин сейчас напоминал мне вставшую на след охотничью собаку. Зрачки горели, дыхание участилось. Мне мерещилось, даже уши у него навострились. — До полуночи время есть.
— Видел бы сейчас меня мой отец, убеждённый атеист…
Егор не ответил. Он рвался в едва освещаемый нашими фонариками бурелом. Могу поспорить, перед его мысленным взором маячил отнюдь не освобождённый от страшного проклятия городишко.
Шли долго. Беспросветная мгла, проткнутая зыбким светом фонарей, стреляла под ногами сломанными ветками, отзывалась чьими-то резкими вскриками.
— Это птицы, — повторял старлей, успокаивая ни то меня, ни то себя самого.
Я в его утешениях не нуждался. Откуда-то пришла уверенность, что, если уж нас и поджидает какая-то опасность, то явится она без излишних спецэффектов. Просто в один не слишком прекрасный момент мы вдруг перестанем осознавать себя и… Представлять, что будет дальше не хотелось.
— Всё. Суши вёсла! — скомандовал я, опускаясь на поваленную временем и непогодами сосну. — До полуночи полчаса. Надо успеть костёр развести. Читать на ощупь я пока не приучен.
— Ты молитву наизусть не помнишь? — Егор укоризненно засопел. – Христина говорила…
— Не знаю, что говорила твоя Христина, а я даже на экзамены без шпаргалок не ходил, — отрезал я. — Стар уже зубрёжкой заниматься.
— Но… — Акиньшин смотрел на меня глазами трёхлетки впервые попавшего в стоматологическое кресло. Стало его немного жаль.
— Не волнуйся. В маразм не впал, прочитать ещё сумею.
В набрякшей тишине низкий женский голос пропел что-то на неведомом мне языке. Хоть мы и ждали этого, оба вздрогнули — полночь. Егор отключил будильник на мобиле. Ничего ровным счётом не произошло. Ночь по-прежнему скрывала в себе всё, что успела проглотить — ни луны, ни звёздочки. Только костёр отвоёвывал у неё крошечный участок покрытой мхом земли.
— Ну, что, — шепнул Егор — начнём?
По спине пробежал непрошеный холодок. Я порылся в кармане.
— Подожди. Освежу в памяти.
Несколько минут я вчитывался в молитву преподобного и со страхом ловил себя на том, что мысли мои витают в сферах далёких от высокого. Мои чаяния и надежды, как ни старался, постоянно возвращались к заранее извлечённому из подмышечной кобуры и снятому с предохранителя «макарову». И поделать с этим я ничего не мог. Судя по холодеющим рукам, в мистические силы я уверовал, но справляться с ними собирался как привык — весьма приземлёнными методами.
— Давай, — выдохнул я.
— Огеовт яинесапс енытсуп… — хриплым, не похожим на собственный голосом забормотал Егор.
— Сыне Иисусе Христе, Сыне Божий, грядый судити… — подхватил я.
Ни с того, ни с сего пронзило осознание — обряд-то мы творим не Божеский. Выманивать у призраков охраняемые ими мирские сокровища — было в этом что-то неправильное, мелкое, как карманная кража. Поможет ли в этом Господь?
Словно в ответ на мои мысли совсем рядом послышался протяжный стон. Невольно я рванулся вперёд и потерял глазами строку. Я видел, как Акиньшин, зажал ладонями уши, сгорбился и, зажмурив глаза, зачастил ещё быстрее:
— …ежими и инзиж йешан йесв…
Я судорожно принялся искать место, на котором меня прервал страдальческий вопль, но тут внезапный порыв ветра выхватил блокнотный лист из моих пальцев. Он белым мотыльком мелькнул в отсветах пламени и опустился в костёр. Я ринулся за ним, но, сунув руку в огонь, успел схватить лишь пепел. Кисть пронзили тысячи раскаленных игл. Я отпрянул, споткнулся и повалился, рефлекторно цепляясь за сидящего рядом Егора. Память мышц у напарника сработала быстрее, чем он понял, что происходит. Неуловимым движением Акиньшин выбил блеснувший у его лица пистолет. Тот отлетел в сторону. Раздался оглушительный выстрел. Стоны на мгновения стихли, и вдруг темнота взорвалась истерическим хохотом. От этого ничем необъяснимого, захлёбывающегося смеха волосы у меня шевельнулись. В следующую секунду я увидел, как, не разбирая пути, Егор кинулся прочь. Наверно, не живи мы долгие годы в городе, где за каждым неотступно следовали какие-то смутные тени, реакция была бы другой. Но пусть-ка диванные смельчаки с незавидным постоянством поездят «на трупы», невесть кем приговорённые к уходу не в свой срок. Пусть посидят у только сгущающего мглу за спиной костра. Пусть услышат этот надсадный, несущийся со всех сторон хохот, то и дело сменяющийся мучительными стонами и рыданиями.
Мы мчались напролом сквозь кусты и валежник. Ориентиром мне служил лишь треск веток под ногами Егора. Или не Егора? Сейчас я уже ничего не мог утверждать наверняка. Я просто бежал на звук. Фонарики остались в лагере. Только выглянувшая из-за туч луна слегка освещала стволы сомкнувшихся вокруг нас деревьев.
Не знаю, какое расстояние мы преодолели, когда я вдруг наткнулся на спину Егора.
— Стой! — рявкнул он, пятясь назад.
Впереди, в полуметре от нас чернел обрыв. В темноте невозможно было разобрать, насколько он глубок, но эхо полетевших из-под наших ног камней долго разносилось в рыдающей пустоте.
Не сговариваясь, мы бросились вдоль обрыва. Глупо? Согласен. Только инстинкт самосохранения действует, не рассуждая. Сейчас мы знали одно — за нами гонится нечто, неподвластное разуму. Всё остальное отступило.
Сердце билось, частыми тугими толчками. Я остановился и, закрыв глаза, прислонился к дереву. Любой путь когда-то кончается. Пусть мой закончится здесь. Сдохнуть, как загнанная лошадь, я не хотел. Удаляющийся хруст веток уже не волновал. Егор моложе и выносливее, его путь закончится чуть дальше. Ну, и ладно.
Когда дыхание немного выровнялось, я разлепил веки, ожидая увидеть перед собой… Наверное, это будет она — та, о которой вполголоса говорили все, когда вспоминали о проклятом лесе. Но увидел я не её. Передо мной стелилась голубоватой лунной дымкой просека. Тропинка была узкой, поросшей невысоким кустарником. Выходит, овраг кончился, и прорубленная когда-то кем-то дорожка могла увести из этого тёмного, полного запредельных голосов лесного мира. Не знаю, почему я был уверен в этом. Может быть, потому, что за моей спиной была холодная чёрная пустота, а впереди — пронизанная светом, перевитая паутинкой трав и ветвей дорога. Дорога — это всегда надежда. Я двинулся по ней.
Где-то очень далеко раздался крик. Голос я узнал. То, от чего я сейчас уходил по открывшейся мне дороге, настигло Егора. Но я ничем не мог помочь ему. Я — простой смертный, многое не в моей власти.
Ноги покорно переступали по предложенному им пути. Думать ни о чём я сейчас не мог. Вероятно, включились какие-то защитные механизмы. Наконец-то наступила долгожданная тишина. Не слышал я не только рыданий и жуткого, чуждого всему живому, смеха — не слышал я и вмиг исчезнувших куда-то ночных птиц. Не шелестела листва. Даже ломающиеся под ногами ветви не издавали ни звука. Какой-то вселенский заговор молчания.
Когда совсем, было, уверовал, что пережитый стресс лишил меня слуха, рядом кто-то тихо произнёс:
— Вот я и пришла.
Я замер. Повернул голову, но, кроме всё тех же покрытых синими тенями деревьев, ничего не увидел.
— Кто это?
Снова послышался смех, но был он теперь человеческим. С невесомой грустинкой.
— Ступай за мной. Не вправе я ослушаться тех, кто приходит в эту ночь. Отдам Скитальца.
— Да, но…
Снова ноги понесли меня по тропе. Я чувствовал дыхание ведущего меня куда-то леса. Все мои вопросы оставались без ответа. Видя бесплодность своих попыток, замолчал и я.
Скоро я свернул с просеки и углубился в чащу. Над головой плыла безмолвная, как и всё в этом странном лесу, Луна. Точно кто-то невидимый и всемогущий нёс надо мной огромный белёсо-жёлтый фонарь. Скоро, что-то подсказало — надо остановиться. Я огляделся. Упирающиеся верхушками в небо сосны, плотно смежив ряды, окружали довольно большую поляну. Оставалось только удивляться, как сумел я протиснуться между исполинскими, в два обхвата, стволами. Видно, не обошлось без помощи моей незримой спутницы. В центре поляны высилось сооружение из наваленных друг на друга гигантских каменных глыб. Природа ли создала этот ни на что не похожий саркофаг, человек или какие-то иные сущности понять было трудно.
— Скиталец там, — подала голос спутница. – Забирай.
— Если я возьму его, проклятие будет снято?
— Оно будет снято, как только люди перестанут охотиться за Скитальцем.
Я двинулся к угрюмому сооружению. При ближайшем рассмотрении оно оказалось чем-то вроде гигантского колодца. Не без труда вскарабкавшись на высокое ограждение, я заглянул внутрь и отшатнулся. Теперь мне в полной мере стало понятно выражение «Если долго смотреть в пропасть, пропасть начинает смотреть на тебя». Именно так — пропасть смотрела на меня. Бездонная и чёрная, как зрачок следящей из темноты кошки. На головокружительной глубине «зрачка» мерцали холодным лунным светом ослепительные искры.
— Это и есть Скиталец? — Стараясь справиться с охватившей меня дрожью, спросил я. Неужели вот-вот кошмар нескольких поколений закончится. Горло сдавил спазм.
— Он самый, — усмехнулся голос. — Хочешь убедиться?
Луна, точно послушный рукам театрального осветителя софит, поплыла к колодцу. В его недра проник туманный луч ночного светила. Прямо перед моими глазами вспыхнул удивительный чёрный кристалл. Разве может быть бриллиант таким? Размером с крупную сливу, он мерцал сотнями огней, будто я держал его на собственной ладони. Скиталец напоминал южное ночное небо, сплошь усыпанное звёздами. Как и в звёздную сферу, всматриваться в его непостижимую пучину можно было целую вечность. Сколько бы ни смотрел, каждое разгаданное измерение снова и снова открывало всё новые и новые дали. Наверно, такова Вселенная. Бесконечная, погружённая в самоё себя и непреодолимо притягивающая взоры всего сущего.
— Это… это… — Я потерял дар речи.
— Да, он прекрасен, — равнодушно согласился голос. — Бери и уходи.
Я ещё раз заглянул в пропасть, отделяющую меня от этой маленькой копии Вселенной.
— Но как мне спуститься?
— Хороший вопрос, — моя невидимая спутница снова хмыкнула. — Находились такие, кто просто бросался за Скитальцем вниз.
— И… что? — задал я глупый вопрос, наивно надеясь, что в месте, где луна повинуется приказам, исход такого прыжка предопределён не был.
— Как видишь, Скиталец им не достался, — рассеяла мои надежды спутница.
— Я ценю красоту, но не настолько…
— Красоту? — язвительно переспросил голос. — Знаешь ли ты, сколько может стоить такой бриллиант? Впрочем, откуда тебе знать!
— Вещь, несомненно, очень ценная, но расплачиваться за неё собственными мозгами я не намерен.
— Ну-ну…
Снова повисла терпкая, пахнущая хвоёй и сыростью тишина. Спряталась за рыхлые тучи и луна. Задав ещё пару вопросов, я смирился. Выход из сложившегося положения придётся искать самому. Прежде всего, надо было осветить погрузившийся во мрак «колодец». Посокрушавшись, что не курю и по этой причине не ношу с собой зажигалки, я очень кстати вспомнил о мобильнике. Включив подсветку, я обследовал уходящие вниз каменные стены. Сделанное мной открытие заставило меня отшатнуться — убегающий в земную утробу тоннель был выложен обычным кирпичом. Не поверив своим глазам, я снова приблизился к разинутой каменной пасти и ещё раз удостоверился — отвесная кирпичная стена. Присмотревшись, разглядел я и натянутые вдоль всего тоннеля металлические тросы. Ошибки быть не могло — так выглядит только шахта лифта в неновой уже многоэтажке. Мне даже послышался гул движущейся откуда-то сверху кабины. Я поднял голову и осветил мобильником пространство над колодцем — в небо тянулись всё те же металлические «струны». Не понимая, что происходит, я уселся на траву. Опершись о землю ладонью, тут же ощутил ледяную твердь бетона. Я направил тусклый лучик света на то, чего коснулась рука — грязноватый, серый пол лестничной площадки, каких в каждом городе тысячи. Невдалеке валялся смятый окурок.
— Эй! — заорал я, чувствуя, что сохранять остатки самообладания становится всё трудней. — Ты хотела, чтобы я ринулся за твоей цацкой в шахту лифта?! Отвечай!
— Бывало, — невозмутимо откликнулся голос. — Но ты сумел разглядеть за моей иллюзией реальность.
Я встал. Кровь билась в висках, грозя накаутировать меня ещё до того, как я выберусь из проклятого клубка переплетённых пространств.
— Вот как ты народ гробила, стерва! — прошипел я. — Меня на мякине не проведёшь. Только не говори, что Скиталец спрятан в какой-то там шахте.
— Верно, — согласилась скрывающаяся за иллюзорным туманом проводница. — Скиталец хранится совсем в другом месте. Мне самой надоело быть его заложницей. Признаюсь, я рада, что нашёлся, наконец, тот, чей разум устоял. Твой напарник вряд ли бы справился.
— Что с Егором?! Где он.
— Домой едет твой Егор, — устало сообщила хранительница злосчастного Скитальца. — Мне с тобой бы разобраться.
— Подожди, выходит, он едет домой, а я… уже в городе?
— Там, где мы сейчас находимся ни время, ни пространство не похожи на те, к которым ты привык. Здесь вообще всё иначе. Как бы я говорила с тобой в вашем измерении, когда я там давно мертва?
Довод был весомый, хоть и привёл меня в окончательное замешательство.
— И что ты от меня хочешь?
— По-моему, хочешь ты, — рассердилась спутница. — Не вы ли звали меня, чтобы я указала, где хранится Скиталец? Теперь ты доказал, что тебе можно его доверить. Хозяином Скитальца не способен быть человек, теряющий голову при одной мысли, какое сокровище держит в руках.
— Значит, ты всё же отдашь его мне?
— Ты пришёл в ту самую ночь, которая была определена и доказал, что тобой движет не только алчность. Все условия соблюдены. Иди за мной.
Как и в первый раз, дальнейшие мои вопросы были проигнорированы. Я снова шёл, управляемый невидимой проводницей, которую, так легко мог бы принять за интуицию, не веди она до того со мной пространные диалоги. Снова из-за туч показалась луна. Только теперь я ей не верил. Кто знает, не банальный ли уличный фонарь видится мне сейчас спутником Земли. И где я иду теперь — по знакомым до точки улочкам родного городка или по петляющей меж вековых сосен тропинке? Биологические часы давным-давно отмеряли время рассвета, однако, небо и не думало светлеть. Ещё немного и я, определённо, сойду с ума…
— Здесь, — оказал себя голос.
Мы стояли у величественного лесного озера. Снова вокруг него высились сосны, а послушная луна проложила по зыбкой его поверхности серебряную дорожку.
— И где же Скиталец? — подозрительно осведомился я.
— Придётся ещё немного потрудиться, — долетело до меня. — Он того стоит. Посмотри налево.
Я повернул голову и тут же увидел крошечный одновёсельный ялик. Он лежал на берегу вверх днищем, которое, очевидно, немало лет не касалось воды.
— Садись на вёсла. Думаю, Скиталец уже признал в тебе своего хозяина. Окликнет.
Стащив лодку по усыпанному белой галькой берегу, я спустил её на воду. Не без удивления отметил, что старая посудина течи не даёт. Опасливо проверил судно на устойчивость, ступил через борт.
Сам ялик и вёсла были лёгкими, как утиный пух. Несколько взмахов — и я оказался на середине озера. Глянув в воду, я обнаружил, что вода за бортом прозрачна, как дорогой горный хрусталь. Или ещё прозрачней… Может быть, её там попросту нет? Но лунные блики пританцовывали у кормы, и я успокоился. Что-то ведь должно их было отражать. Наличие одной из четырёх стихий определилось и тактильно — опустив руку в озеро, я почувствовал обжигающую прохладу. Послышался плеск. В этот самый миг у правого борта разлилось сияние. Не знаю, признал ли Скиталец во мне хозяина, но я это мерцание не спутал бы ни с каким другим — миниатюрная копия Вселенной с клубящимися в ней мириадами созвездий. Во всём моём существе закипела безотчётная радость узнавания. Никогда не подумал бы, что какой-то комок углерода способен вызвать такую бурю эмоций. От желания снова увидеть эту непостижимую вязь недосягаемых измерений захватило дух. Я едва удержался, чтобы не броситься в воду. Трудно сказать, что удержало меня. Перегнувшись через борт, я, затаив дыхание, смотрел на призывно подмигивающий со дна бриллиант.
— Ну, что же ты, — поторопил меня голос. — Он ждёт тебя.
Вцепившись изо всех сил в край лодки, я приблизил лицо к водной ряби и… В нос ударил болотный, гнилостный дух. Кожу опалил зловонный пар. Преодолевая отвращение, я зачерпнул ладонью то, на чём дремотно покачивался утлый ялик. Второй ожог за эту ночь. Под нами, смешиваясь с глиной и назёмом, бурлил кипяток. Сцепив зубы, я сбросил наваждение и тут же увидел перед собой покосившийся деревянный забор, каким огораживают места раскопов аварийные службы. Где-то выли сирены. Велико бы было удивление аварийщиков, вылови они в наполненном горячей водой котловане варёного опера! И снова мои коллеги записали бы в двухстраничном деле — признаков насильственной смерти не обнаружено, суицид.
— Дважды повторённая шутка перестаёт быть смешной, — процедил я своей незримой убийце.
— Согласна. Но попытаться-то можно…
Сколько ни швырял я проклятий в облака смрадного пара, сколько ни требовал вразумительных объяснений, снова ответом мне была тишина. Грести в густой глинистой жиже оказалось куда сложней, чем в иллюзорном озере. Вряд ли разрытый коммунальщиками котлован был так уж велик, но очень непросто, будучи в одном измерении, преодолевать расстояния в другом. Когда я добрался до берега, сил у меня не осталось. Опять вокруг толпились сосны, над головой зависла осточертевшая луна. Ни котлована, ни ненадёжных городушек аварийщиков я больше не видел. Снова меня затянуло в чужой и зыбкий мир.
Отлежавшись, я поднялся и, с трудом переставляя ноги, двинулся в неизвестном направлении. Никто больше моим передвижением не управлял. Идти было тяжело, словно я пытался шагать по дну стремительно несущейся навстречу реки. Куда и зачем иду, я не знал. Просто не хотел принимать смерть в горизонтальном положении. Да и есть ли здесь, смерть вообще?
Понял, что усилия мои всё же имели какую-то трудноопределимую цель, я только когда впереди мелькнул едва приметный огонёк. Сердце ёкнуло, точно признало — это то, к чему ты шёл. Нет, это не был основательно измотавший меня свет луны или призывный блеск коварного Скитальца. Что-то внутри отозвалось на это тёплое свечение. Отозвалось? Да, именно — кто-то меня звал. Не повелевал, не навязывал свою волю, а безмолвно просил придти на помощь. Я остановился. Прислушался к притаившимся в самых сокровенных уголках сознания ощущениям. Сомнений не осталось — я могу не отвечать на этот робкий зов. Я, наконец-то, волен выбирать. И я выбрал.
Скоро стало ясно, что темнота рисует передо мной чёрным по чёрному не только стволы деревьев. За ними просматривался силуэт приземистого строения. Подойдя ближе, мне удалось рассмотреть луковку купола и то самое слабое свечение, к которому я волен был не идти. Свет лился из вытянутого узкого окна и трепетал, точно в часовне гуляли беспощадные сквозняки. И всё же что-то в этой выросшей передо мной часовенке было не так… Я долго смотрел на знакомые с детства очертания и вдруг понял — купол венчал перевёрнутый крест. Было в этом что-то чудовищное — словно Солнце садилось на Востоке, словно земная и небесная твердь вдруг поменялись местами. И всё же пламя свечи в окне продолжало о чём-то молить. Повернуться к нему спиной я не смог.
В часовне я увидел женщину. Она стояла на коленях перед иконой, низко склонив голову. Перед образом горела лампадка — тот самый язычок пламени, который и привёл меня сюда. На скрип открывающейся двери женщина не обернулась. Я остановился у порога, не решаясь нарушить таинство молитвы. Ждал я долго. Наконец, не выдержав, осторожно, чтобы не напугать коленопреклонённую женщину, стал медленно подходить. Подойдя, я глянул на икону и остолбенел — лик, изображённый на ней, был перевёрнут. Я не знал, что означает опрокинутый крест на куполе, не знал, о чём говорит точно отражённый в невидимом зеркале образ — мог лишь догадываться.
Женщина обернулась. Впалые бледные щёки, громадные в пол-лица глаза, над лбом выбившийся из причёски завиток. Я её узнал. Когда-то в архивах на старых фотографиях видел этот высокий мраморный лоб и тонкий аристократический нос.
— Спасибо, — шевельнула она бескровными губами.
За что благодарила, догадался. Вот только чем я мог ей помочь? Или это очередная ловушка?
— Вы звали меня? — задал я первый пришедший мне на ум вопрос.
— Скорее, ждала, — Из наскоро собранного узла волос выпало ещё несколько прядок. — Вы не похожи на тех, кто при виде Скитальца теряет разум.
— Вас ведь зовут Ирина? — припомнил я.
Она горько скривилась.
— Моё имя теперь Анири.
— Что это значит?
Анири поднялась с колен и, коснувшись моей руки, сделала знак следовать за ней. Мы вышли из часовни и присели на деревянную ступеньку у входа.
— Вероятно, кое-что вам всё же известно, — сказала женщина, не глядя мне в глаза. — Те, кто знает о Скитальце, наслышаны и обо мне.
— Все эти странные самоубийства в своё время заставили меня обратиться к архивным документам. Не могу похвастаться, что отыскал разгадку, поэтому оставил попытки. Зато мой напарник знает о Скитальце всё. Он по сей день надеется отыскать бриллиант.
— Вы правы, — Анири кивнула. Чуть заметная улыбка тронула её губы, но в улыбке этой, кроме боли и горечи, я не увидел ничего. — Ваш напарник одержим мыслью стать хозяином чёрного бриллианта. Впрочем, как и все, кто приходил сюда до вас.
— Я тоже хотел бы найти его.
— Вы искали Скитальца для другого. Теперь я вижу это. Добрые намерения были у многих, но стоило им показать бриллиант, все благие помыслы развеивались.
— Возможно… — Я вспомнил, какое щемящее чувство рождалось во мне при виде крохотной Вселенной, которая могла бы принадлежать мне. — Но мне показалось, вам нужна помощь?
Женщина замялась.
— Не знаю, могу ли просить теперь об этом. — Она провела тонкой, почти прозрачной рукой по волосам. — Первое, что я должна вам сказать, все эти смерти на моей совести. Захотите ли вы после такого помогать мне?
— Я должен знать детали.
— Хорошо. Тогда скажу ещё одно — Скитальца не существует.
— Что?! — Ничего не понимая, я уставился на Анири.
— Увы. Скиталец — миф, легенда, мечта о совершенной красоте, не более.
— Да, но я сам видел его!
— Здесь, — Анири повела взглядом вокруг — воплотить можно любой вымысел. — Она сделала едва приметное движение пальцами, на её ладони сверкнул чёрный бриллиант. — Возьмите… жаль, что Скиталец может существовать только здесь.
Я поднёс камень к глазам. Как прежде, в нём вспыхнули мириады созвездий.
— Но за что же тогда вас убили?
— Ни за что. Просто иллюзия, порой, для людей значит гораздо больше, чем чья-то жизнь. Если позволите, я чуть-чуть напомню вам ту историю. Это необходимо для того, чтобы вы поняли, почему последующие десятилетия мой лес стал той гранью, преступив которую вернуться уже невозможно.
Витиеватый язык Анири заставил меня поёжиться. За изысканными фразами сути не спрячешь. Для меня этот лес был беспощадным убийцей.
— Я слушаю вас.
— В 1917 году, когда стало ясно, что оставаться в России нашей семье нельзя, мы приняли решение эмигрировать. Я приехала сюда, в своё родовое поместье, чтобы завершить дела, касаемые его продажи. Вам будет неинтересно, кому и чем наша семья так не угодила, что ненависть лишила тех людей разума. Это и личные счёты, и зависть, и дела финансовые. Людей тех давно нет в живых и, поверьте, они получили по заслугам. Скажу одно — они были. В те дни по миру поползли слухи о неком чёрном бриллианте невиданной чистоты — как вы понимаете, это и был Скиталец. Воспользовавшись тем, что я веду дела о продаже имения, недруги пустили слух, что наша семья спешно распродаёт имущество, а деньги вкладывает в покупку знаменитого камня. Какие настроения в ту пору царили в стране, думаю, говорить не надо. Ненависть к аристократии достигла своего апогея, нравственные устои сместились, на первый план выступили жадность и злоба. Достаточно было намекнуть, что в доме находится бриллиант, способный обеспечить безбедное существование на десятки лет вперёд, и смуту ничто уже не могло остановить.
Толпа ворвалась в усадьбу ночью. Меня схватили и стали пытать, требуя выдать им камень. Представьте моё потрясение, ведь о Скитальце я слышала лишь мельком. Но как я могла объяснить это разъярённой, потерявшей голову от алчности и вседозволенности толпе? Я была беспомощна. Взбунтовавшиеся убили всех, кто пытался вступиться за меня. Усадьбу подожгли. Чудом мне удалось вырваться из горящего дома. Не знаю как в моих руках оказалась икона, которая передавалась в семье из поколения в поколение. Разум мой не верил в избавление, да, видно, душа не теряла надежды спастись…
Конечно, убежать далеко мне не удалось. Я была измучена, о том, чтобы тягаться с толпой здоровых и сильных мужчин не было и речи. Они нагнали меня и, обнаружив в моих руках вместо бесценного бриллианта всего лишь старую икону, озверели. Не буду рассказывать, какие нечеловеческие пытки пришлось испытать мне. Скажу лишь, что смерти я просила, как величайшей из милостей. Но в тот миг, когда душа моя уже готовилась покинуть тело, я не выдержала — в животной ненависти к своим мучителям закричала, что готова пойти на любую сделку, только бы отомстить за свои страдания. Я прокляла их и ту землю, которая породила этих нелюдей. Я хотела одного — мстить порочным и жадным чудовищам, забывшим в себе Бога. Мстить до скончания времён! — Анири сжала кулаки, и мне вдруг показалось, что боль и ненависть никогда не покинут эту женщину. Стало страшно.
— Вы отомстили им? — спросил я негромко.
— О, да! — Анири глухо засмеялась. В этом смехе я узнал ту Тьму, которая гнала нас с Егором по лесной чаще. — Я отомстила каждому! Моё проклятие не миновало ни одного!
— Но зачем вы мстили тем, кто к вашей смерти не имел никакого отношения?
Женщина глянула на меня с кривой усмешкой.
— Неужели вы не видите, что погибали лишь те, кто пришёл в мой лес за Скитальцем? Моё проклятие настигало того, кто, по сути своей мог бы стать частью той толпы.
— Получается, вы не жалеете о том, что сделали?
Анири опустила голову. Алые пятна, выступившие на её бледных щеках в момент вспышки, поблекли.
— Я жалею, что из-за чьей-то жестокости и алчности сгубила собственную душу. Тело моё бросили в трясину мои убийцы, а душу свою в чёрную топь кинула я сама.
— Ещё один вопрос. Почему вы вели тех, кому хотели мстить, в город? Почему не убивали здесь, в лесу?
— Прежде всего, убивала их не я. — Карие глаза кольнули упрёком. — Разве у них не было выбора? Вы же смогли увидеть за иллюзорным реальное. Они — нет. А вела их в город… Знаете ли вы, что значит уйти с ненавистью? Что значит заключить договор в свой смертный час. По этому договору я расплачиваюсь местью. Ужас, который город испытывал перед проклятым мною лесом, был мне сладок. Кроме того, люди должны знать, что алчность и нежелание видеть истину убивают.
— И всё же значит месть?
Анири отвернулась. Плечи её зябко подёргивались.
— Я устала…
— Но чем могу помочь теперь вам я?
Она вскинула на меня лихорадочно сверкающие глаза и заговорила торопливо, точно боялась, что сейчас я встану и, не дослушав, уйду.
— Простите! Простите меня! Это может сделать только тот, кто, зная всё, найдёт в себе силы не осудить. Вы великодушны. Для вас существует что-то над желанием обладать материальным. Душа моя не просит полного прощения. Она не помышляет о благодати. Моя душа хочет только покоя.
— И тогда проклятие будет снято?
— Я просто, наконец, уйду туда, где меня избавят от моего обета ненавидеть. Тот, кто проклинает, обрекает себя на нескончаемую испепеляющую ненависть. Вы не можете представить себе, каково это — ненавидеть всем существом, каждой клеточкой. Ненавидеть вечно, каждое мгновение! Большего ада невозможно вообразить!
Анири дрожала. Глаза её были сухи. Подумалось отчего-то, что слёзы у неё тоже отняты в наказание за то страшное мгновение перед смертью. Мог ли я судить её? Мог ли с полной уверенностью сказать, что сумел бы удержаться и не преступить черту, будь я тогда на её месте? Нет. Утверждать я ничего не мог.
— Если это что-то значит, то я прощаю вас. — Она заплакала. Совсем по-детски. Уткнувшись лицом в моё плечо. — Я могу что-то ещё для вас сделать?
— Да, да! — Анири отстранилась со смущённой улыбкой. — Закажите годовой помин за упокой невинно убиенной рабы Божьей Ирины. Это очень важно — вернуться к себе. Вернуться… — Она испуганно прикрыла ладонью рот. — Ведь вы сами должны вернуться.
— Вернуться? — не понял я.
Продолжить не успел. Тьма вокруг заклубилась. Часовня и деревья стали таять, точно сигаретный дым в комнате, где только что открыли форточку. Растворяющуюся в воздухе лесную чащу прорезали разноцветные огни. Я успел прочитать «При дворе» — так называлось кафе у моего дома. В следующую секунду увидел два мчащихся на меня огня. Оглушительный удар. Последнее, что я услышал, проваливаясь в пустоту — чуть различимый шёпот:
— Не думайте, что вы возвращаетесь из иллюзии в реальность. Не известно, чей мир правдивее…
*** Очнулся я в реанимации. Головы повернуть не мог. На шее плотно сидел фиксирующий гипсовый воротник. В гипсе была также левая нога. Каждый вздох отдавался в груди острейшей болью — похоже, сломаны несколько рёбер. Хорошо же меня отделала та Audi! С чего это я взял, что именно Audi? Неужели успел рассмотреть и запомнить? Я лежал и таращился в потолок. По нему разбегались тоненькие трещины. Вот их я рассмотрел. А машину не успел. Рассмотреть не успел, зато запомнить…
На поправку пошёл быстро. Спустя три дня, перевели в палату. Навестить меня зашёл Егор. В руках он стыдливо мял целлофановый пакет с дежурным яблочным соком и апельсинами — вечный набор для хворающих друзей и родных. На меня смотрел искоса. Я предложил ему чай, но в пакете неожиданно отыскалось пиво. Совершенно случайно! Озираясь и прислушиваясь к шагам за дверями, мы разлили пенный напиток по чашкам. Уже через полчаса разговор пошёл веселее.
— Да я сам видел! — в сотый раз повторял Егор и тряс, как всегда, взъерошенной головой. — Подошёл к обрыву и нырь туда! Ну, что я, слепой что ли?!
— Слепой, не слепой, не знаю, а воображение у тебя разыгралось! — доказывал я. — Да вон хоть протокол глянь — сбит автомобилем таким-то на пересечении улиц… Короче говоря, всё задокументировано.
— Ничего не понимаю! — Акиньшин беспомощно развёл руками. — Я утром ещё с ребятами тело твоё искать ездил. Они подтвердят.
— Что подтвердят? — Я прищурился. — Труп нашли?
— Н-нет…
— А знаешь почему?
Бедняга Акиньшин совсем растерялся и пропустил удар.
— Потому что вот он я, живой! — расхохотался я.
Выйдя из больницы, первым делом я отправился в церковь и выполнил данное Анири обещание — заказал годовой помин. Спустя какое-то время, со мной случилось ещё одно чудо. Проснувшись посреди ночи от какого-то постороннего шума, я увидел в углу тёплый язычок пламени. Это была лампадка. Блики огня отражались в глазах написанного на старинной иконе лика. Где-то эту икону я видел раньше.... Или совсем не эту? Та, что висела сейчас в моём углу, была «правильной», никаких перевёртышей.
Я разбудил жену и указал ей на туманящийся в лампадном свете образ. Она с минуту напряжённо всматривалась в расчерченную неоновыми отблесками с улицы стену. Наконец, проворчала:
— Голову тебе надо проверить. Шутка ли, сотрясение.
Потом повернулась на другой бок и уснула. Я ещё долго смотрел на явившийся из другого измерения образ. Образ тоже смотрел на меня. Потом меня сморил сон. Но это ничего. У меня будет ещё очень много времени, чтобы поговорить с ним. Такие подарки не приходят просто так. И никуда не уходят.
|
Рассказ открыт для комментариев