Живот скрутило, я и побежал. Мне достаточно корлина пожевать и все проходит. Столько лет всухомятку питаюсь, что же вы хотели. Мало того, дома три карапуза кушать привычные, так еще и жена в нижних секторах мается. Ментальной службе здоровье подарила и радуется, глупая. Совсем нелегко. Ну, я и раньше бегал за корлином, пока ребята в гравитеры грузились. У них там суматоха, ругань, пилами бросаются. Разве в положенные десять минут шалопаи такие управятся? А боли эти давно уже, года два, но я чувствую, с каждым новым летом жестче продирает. Гастрит. Это в самом начале мне диагност социальный выдал. На полную катушку нам лечиться не по карману, вот и выжимаем из положенных медицинских чипов по максимуму. Общая диагностика, рулончик рекомендаций и горстка нано-таблеток, вот и все, на что рассчитывать приходится. Хорошо еще, карапузы здоровье врожденное не растеряли. Иногда и голодными спать ложатся, но это редко. А так мужички они розовощекие, складные. Дочурка, правда, хворает, почти год уже, из кроватки вставать отказывается.
Бегу я обратно к ребятам, на погрузку значит. Пила по спине шлепает, листья корлина изо рта вываливаются, а живот уже как бы и отпустило совсем. Мне всегда травка эта боли снимает. Такую бы дома выращивать для целебного использования, да не растет она в городе – сохнет. Вот несусь я по просеке, мимо четырех пней старых, моховых, и чувство какое-то тревожное в душу опускается, в спину подталкивает. Выскакиваю на поляну, товарищей своих глазами выискиваю. Тут мне понятно стало - ребята быстрее обычного управились, в машину погрузились, и меня горемычного в расчет не вставили. Вот и кошмары мои сбываются. Сколько раз представлял себе эту фобию, а воочию первый раз видится. Гравитер приподнялся над вырубкой, листья сухие соплами раскидывает, и медленно так задом ко мне поворачивается. Ну, я на месте стою как вкопанный, подшлемник только рукой к голове придавливаю. А мне и кричать теперь пользы нет. Хоть горло сорви, никто не услышит.
Вот до чего упрямство семейное доводит. Жена верно мозги мылила, телеблок имплантить советовала. Переборол бы тогда убеждения, не торчал бы сейчас посреди вырубки, и не пялился бы на гравиторову задницу.
Теперь у всех в голове передатчик встроенный. Я не силен в нано-модулях, но говорят, штука эта мощнейшая, на ту сторону планетки без усилия простреливает. Оно как телефон коробочный, только мелкое до невозможности, в одну молекулу много схем помещается. В любой миг человек с телефоном в башке говорить с кем захочет способен. Специальные машины желание его ухватывают, по гаечкам как бы раскладывают, и с собеседником задуманным соединяют. А такие как я, со старыми трубками носятся. Раритет этот не в каждом магазине встречается. Аппараты огромные, пальцем не обхватишь. Сантиметров, наверное, пять коробищи. Ну а схемы совать в голову нам не хочется. Так можно и в железо бездушное переделаться. К безблочным с презрением относятся и с безразличием. Подписал отказ от импланта – бесперебойная связь не гарантируется. Даже экстренные службы отменили. Достаточно, мол, выхода на центральную анализирующую машину. Вот потому на погрузке никого и не контролируют. Один я такой в бригаде. Наверное, босы уже и забыли о моей неполноценности.
Выхватываю я телефон свой старенький и ну, пальцем по морде его поглаживать. Перед глазами проекция вспыхивает, нужные пункты на раз выбираются. До сих пор любопытно, пальцем я их жму, или мысленная связь с телефоном рождается. Хоть и старая техника, а до чего просто все люди сделали.
Зацепилась вроде связь с диспетчером, а я с тоской на точку далекую поглядываю. Прилично уже машину снесло, не добьет туда труба старая. Гудок по лесу проносится, а потом – щелк, и проекция крякнулась.
Нервничать начинаю. Опять по меню глазами пошариваю. Алису зацепил, гудок в ушах фонит, надрывается. Потом щелчок и голос родной по лесу прокатился. До чего славные, эти старые телефоны. Звук не прямо в ушах рождается, а как бы снаружи, по всему пространству разливается.
- Алло, Андрей?
Слушаю с наслаждением, глаза прищурил, каждое слово через воспоминание протискиваю.
- Андрей, почему ты молчишь? Ты что, опять меня на твердость испытываешь?
В голосе Алисы шуршит обида и подозрение.
«Ну, жена», - думаю, - «как она так с пол ручки заводиться способная»?
- Привет милая, рад послушать тебя. Как настроение?
- Какое настроение, ты откуда звонишь то мне? Дома когда будешь? Мальцы уже тут криком без папки заходятся.
Я медленно выдохнул, представляя, как успокаиваюсь.
- Я тут на вырубке застрял. Представляешь, на гравитер не успел.
- Как это не успел, да что же ты меня нервничать заставляешь Андрюша? Я ж просила тебя бригадира за хвост зубами придерживать. Ты, наверное, опять по лесу скакал, пока все нормальные люди в кабину грузились? Травки все не наешься? Эх… ну ладно, я сейчас соединюсь с центральной… ты в каком квадрате?
Разрываю я связь, и слезы на глаза наворачиваются. Так сильно Алису погладить захотелось. Обнять и в волосы лицом зарыться. Надо же, какие-то схемы голос любимой рождают, и даже злюсь я на него по-настоящему. Забавная штука – «виртуализация собеседника» называется. Умники программисты особенности сознания считывают и в схему специальную помещают. После этого даже не замечаешь, что с железкой общаешься. Искусственный интеллект. А мне больше такая мысль нравится: это супруга моя душой в трубку селится, когда я тоской по ней проникаюсь.
Стою еще пару минут на месте, ботинком листья сухие разбрасываю. Солнце уже к горизонту валится, пора и о ночлеге задуматься. Это, понятно, не солнце, но нам, землю помнящим, так привычнее. Теплее как-то от этого слова.
Поднимаю пилу, и к центру вырубки направляюсь. Нужно побольше корней сосновых из земли натаскать, чтобы ими к стволу привязаться как следует. Опять-таки, не сосна это вовсе, но мне так проще рассказывать .
Пила в спину ударяет. Размерено бьет, в такт шагам. Легкая это штука и мощная – десяток стволов положит и даже не нагреется. Ну а с чего ей тяжелой то быть, топливо загружать не надо, двигатель как пушинка – от гравитации каким-то образом крутится, и горя не знает.
Земля липкая, под метровкой стальной чавкает, с корешками расставаться не хочет. Корни я на руку, вокруг локтя и кисти наматываю, а те, что не обрываются, острым концом метровки отсекаю. Вот уже рукава куртки форменной от земли черными стали, а я все дергаю и мотаю. Порядочную бухту на руку нахлобучил.
Закурить хочется, даже силы нет. А ведь три дня теперь сигарет не знать. На пламя скриты слетаются. Днем они в листве отсиживаются, а вот ночью в небе над лесом парят, присматриваются. На человека почти не падают, в основном местного медведя третируют. Но если огонек раскуришь, хоть крохотный, тогда все скриты, неподалеку парящие, на тебя разом обрушаться. А тогда уже шансы ничтожные.
Нашел сосну подходящую, по стволу рукой хлопаю, к верхушке присматриваюсь. Вроде как раз промеж стволов соседних ложится.
Рывком пилу от земли отрываю – зашуршала. Полотно блестящее, в лучах солнечных неподвижное. Понимаю, что краешек с огромной скоростью крутится, а глаза к движению этому не чувствительны. Втыкаю полотно в сосну, у основания, аж комья земли по сторонам брызгают. Дерево дергается и на меня валится стремительно. Я не шевельнулся даже. Знаю ведь, что не зашибет, образумится. Вот уже резак пилы по волокнам двигательным чиркает, свистом от трения заходится. Замирает сосна, как часовой у будочки. Чуть-чуть наклоняется к северу и ветки пушистые ближе к земле опускает. Теперь на ночь точно не завалится, я ведь ей «хребет» поломал окончательно. Если не подрезать – пенек уляжется. Даже обрубки свежеспиленные от корня долго питаются.
Минут через двадцать лес укладываться начнет, а мне еще гриб искать и пылевики по кустам надергивать. Хорошо, что я с лесом сродниться успел, узнал его слабости, не то он сожрал бы меня играючи, как муху сонную.
Клин режу, с другой стороны запиливаюсь. Где-то на уровне груди ствол дорезаю, и падение дерева в сторону направляю. Грохает сосна об землю, как динозавр поверженный, деревьям попутным ветки ломает безжалостно. Всегда мне больно смотреть на эти падения. Я почти слышу, как сосна жизнь выдыхает, заваливаясь, вижу, как ветки от боли тянутся, корчатся. Никогда не привыкну я к этой смерти осознанной.
Немного не допиливаю, и ствол теперь на волокнах держится, от пенька не отваливается. Режу в дереве борозды и самые длинные корни в них вкладываю. Потом когда пенек расщеплю, ствол этими корнями на «рогатку» натягивать стану.
Вот уже что-то вроде шлагбаума смастерил, любуюсь. С одной стороны около метра ствола торчит из пня расщепленного, и с другой, метра два с половиной на землю краем опущены. Если теперь на короткий конец бревна навалиться, длинный вверх, метра на полтора поднимется. Метра полтора над землей - достаточно. Склизы вползти на такую высоту вряд ли способные. На рычаг мой, наскоро слаженный, деревья наваливаться станут. Ночью они к земле безудержно тянутся, чтобы наружными корешками из земли оставшуюся влагу высосать.
Быстро смеркается, и дальше третьего дерева все в тень смутную прячется. Я уже пятый стволов обследую, а гриб не вижу. Когда совсем нервы натягиваются, втыкаюсь в него коленями. С трудом от ствола отрываю и к «шлагбауму» своему отволакиваю.
Торец пня пилой я изрезал художественно. Вверх торчат щепы деревянные, и белый сок на них пенится. Гриб на пупок взваливаю, потом по стволу тихонечко наверх закатываю. Как будто там и был. Плотно так на щепу деревянную насадился – с места не сдвинешь.
Пока я ночлег оборудовал, о еде не думал, а теперь вдруг взревели в животе хотенчики. Шарю поблизости в кустах, в поисках пылевиков. Руку обдираю о колючки, а потом сухая масса в ладонь ложится, пульсирует. Отдираю находку от веток, и за пазуху прячу.
Деревья потрескивать принялись – это волокна у корня ослабились - повалу способствуя. Вот и склиз по листьям упавшим волочится. Резво так ползет, ко мне направляется. Эти твари бесхребетные плоть всякую задолго чувствуют. Если медведь какой в нору не опустился до темноты, или птица низко ночевку устроила – считай смерть их и встретила. Склизы добычу свои во тьме облепляют, а потом кислотой обваривают. Размякшую жертву они как кисель по слоям высасывают.
Когда «медуза» ко мне на метр подтащилась, я сухую рогатину в центр ее желейного тела воткнул. Склизы – создания мягкие, одними пальцами на куски разделить легче легкого. Жертвы и рвут их десятками, от кислоты жгучей дурея, но на место порванного -три целехоньких залезает.
Покрутил я рогатину – склиз подергал рюшками прозрачными и замер. Пора мне к «трону» вязаться, сосны валиться начали. Уселся я на гриб, к стволу прилаженный, и корнями сосновыми вокруг ног обкручиваю. В правой руке пилу держу, а левой узлы на корнях подтягиваю. Слева два склиза, под рукой зачавкали. Отдергиваю я руку, как от пламени, и палкой заготовленной медуз этих в салат разделываю. А в темноте уже чавканье, как в квашне, по лесу разносится. Говорят, звук этот на психику действует подавляюще.
Сосны друг на дружку натыкаются, отдергиваются, как от печки раскаленной, в сторону ныряют, умащиваются. Мы с ребятами квадрат проредили порядочно, так что деревья сплошняком не ложатся - с просветами. Тут смотрю – из темноты сосна на меня падает. Хоть и медленно, а точно в голову ствол направляется. Не просчитал я такого движения. Инстинктивно пилу вздергиваю, и полотно на всю длину выдвигаю. Срезал я ствол, и в сторону ринулся, да только корни к грибу крепко прилажены. По плечу ствол обрезанный чиркает, и с треском в кусты валится. В руке боль адская пляшет, в кости простреливает. «Ну» - думаю, - «плечо напрочь выбило». Вот стволы уже на конструкцию мою нажимают, с обоих концов бревно к земле придавливают. Я пилой орудую, подъемную часть катапульты от сосны падучей отчищаю. И вот уже на грибе поднялся, рывком, чуть вниз не сверзился. Только корни на месте и удержали.
Улеглись сосны, и в землю усики опустили. Что тут началось! Тысячи трубочек, спиралями закрученных, разными цветами переливаться принялись. В этом свечении сказочном склизы мерзкие копошатся. Чавкают и от нетерпения рюшками прозрачными подергивают. Очень им до меня добраться хочется, да только вот кору я со ствола напрочь счистил, а по голому стволу склизы вползти не в состоянии. Прикрутил я пилу корнями к стволику, руки в карманы заткнул и на небо уставился. Звезды близко лежат, хоть рукой коснись, и в тоже время бесконечно далекие. Непривычно мне посреди вырубки на бревне торчать, словно пугалу. Вокруг пустота, ни одной травиночки, только изредка сухари торчат – сосны мертвые. Ветерок ночной бесшумно проносится, волосы поглаживает. На небо смотрю – от величия слеза наворачивается, вниз только взгляд брошу – тревога в сердце царапает.
Склизы друг дружке на спины забираются и почти половину пути до меня по стволу покрывают. Потом самый верхний яростно чавкает и на землю шлепается, соскальзывая. Вот так и кружат голодные склизы «паровозиком», от добычи не желая отказываться.
Из темноты рев медвежий доносится. Наверное, из норы сдуру выбрался, или просто глотку на сон массирует.
Глядя на небо, я Алису из созвездий складываю, глаза ее озорные в туманностях отыскиваю, и грустно так становится, даже слеза на щеку падает. Главное дело, бытовая оскомина, как пелена из головы выветривается. Снова вижу жену с венком ромашковым, в волосы вкрученным; ямочки на щеках; веснушки на носике, и заливистый смех в ушах перекатывается. Да нет, это просто ветер в капюшоне шатается.
Вспоминаю Даринку нашу крохотную. Здоровьем не в братьев пошла, дочурка моя голубоглазая. Вот лежит сейчас, наверное, в кроватке крохотной, глазки голубые на бледном личике чуть теплятся. Думает она там, наверное: «когда же папка домой придет, с денежкой, чтобы мог отнести меня в дом сказочный – детей здоровыми делающий».
А я торчу на бревне, слезы по лицу размазываю, будто яйца в гнезде высиживаю. Да где же мне эти деньги взять, чертовы, на диагност центральный достаточные. В лесу года три пахать надо безвылазно, и то только половина соберется.
Я когда нервничаю – курю не останавливаясь. Вот и теперь голова отключилась, за сигаретами в карман полез. Зажигалку из подклады комбинезона вытаскиваю.и машинально на кнопку жму, к кончику сигареты пламя подтаскивая. Тут же в голове стрельнуло: «Что же ты делаешь идиот, жить надоело»?
Тут же блокирую огонек крохотный и с замиранием сердца к лесу ночному прислушиваюсь.
«Может пронесет на этот раз»?
Тишина. А потом тихий свист в воздухе и глухие удары в ствол, словно дротиками. Поджимаю ноги и дыхание задерживаю.
Тук, тук, тук.
«Все-таки скриты засечь успели»!
Еще пару раз в ствол ударяет, и затихает. Я даже расслабляюсь немного. Эти твари в дерево вгрызаются основательно и так там и дохнут без воздуха. Через пару секунд припекло на бедре, словно угольком. Я даже понять ничего не успел. Потом завозилось под кожей, задергалось – выходит скрит все же в ногу воткнулся - к делению готовится. Я умирать уже собираюсь, а рука машинально в карман комбинезона ныряет. Пальцы нож маркировочный нащупывают.
«Это единственный способ выжить» - думаю, - «если тварь во мне размножаться начнет – дело гиблое».
Примеряюсь ножом в комок, на ноге шевелящийся и тут же тошнота к горлу подкатывает, дыхание на галоп срывается. Не так просто инстинкт самосохранения игнорировать. Не задумываюсь больше, втыкаю нож в опухоль и чувствую, как по кости металл чиркает. Боль приходит внезапная – и от ножа и от скрита, под кожей сидящего.
- Черт, промазал!
Лезвие ножа тонкое, кровью я истечь не должен, лишь бы скрит под кожей согреться не успел.
Второй раз нож вонзаю бережно, чуть выше пульсирующей шишки примерившись. Попал! Эта тварь напоследок когтями по мышцам чиркает и замирает. Боль, скажу я вам, нестерпимая. Страдания переносить я приученный, а все равно орал минут пять по-звериному. Потом я аккуратно ножичком кожу на шишке надрезаю, и скрита дохлого из раны вытягиваю.
Вроде как вырубился на секундочку. Открываю глаза, и над головой стволы вижу сосновые, разноцветными огнями подсвеченные. Спину крутит – вот-вот сломается, а в голове шум переливами. Склизы пудингом живым подо мной сгрудились, в лужице крови крутятся, чавкают. Порядочно ее из раны вытекло, даже слабость в колени ударила. Я цепочку с контейнером с шеи стаскиваю и дрожащими пальцами пластик ломаю. Ради тридцати грамм порошка этого, десять лет пилы не выпускал на вырубке. Разорвал я штанину, кровью пропитанную, и высыпал порошок на рану. Такова медицина современная – нано-роботы, вроде толпы докторов крохотных. Пока энергия не закончится, будут шнырять взад-вперед как заведенные, обезболивать, чистить, сращивать.
Устраиваюсь я на грибе удобнее, корни туже затягиваю, и такой голод на меня наваливается – медведя сожрать готов. Тут еще приступ боли в кишки врезается. Мне голодать нельзя, гастрит обостряется. Тащу пылевик из-за пазухи и набрасываюсь на него с жадностью. Этот продукт в сыром виде – резина холодная, но я куски белые с легкостью зубами отхватываю, и, не разжевывая глотаю. В нагрудном кармане корлин засохший находится.
Просыпаюсь я от того, что ноги в землю упираются. Вокруг лес глазу привычный - сосны к небу тянутся. Нога не болит - на славу «врачи» заштопали. Побродил я по лесу, по кустам пошарил, пылевиков охапку собрал, о костре думаю. Вроде скриты и днем на огонь бросаются, да только это скорей ошалелые, обычные солнца терпеть не в состоянии. Решено. Жаренный пылевик - он почти как птица на гриле печенная.
Иду к границе леса соснового, к болоту поближе опускаюсь. Здесь на спуске почва глинистая, для синьца место идеальное. Деревья эти дугами изгибаются, а ствол кривой с двух концов корнем в землю врастает. Вот здесь нужно быть как нигде, внимательным. Наклонишься под дугой проскочить, и на две половины аккуратно развалишься, только пар пойдет. На синьце пауки живут плотоядные. Если долго присматриваться, можно комок мохнатый разглядеть, под стволом дерева висящий. Это паук на нити своей смертоносной болтается, жертву ждет. Все, что паутины этой коснется – как масло от ножа, на части распадается. Если животное на нее наскакивает - паук к «бифштексу» свежему опускается и к трапезе приступает. А если ветку какую ветром набросит – злится, нервничает, попусту оружие свое жмет расходовать.
Я ветки сухие к спуску подтаскиваю, аккуратно под ясенец засовываю и о паутину невидимую на ровные чурочки нарезаю. Затряслась козявка на ниточке, поняла, что паутину ее в мирных целях пользуют, и поползла вверх, канатик свой сматывая. А мне-то что, я на другой синец перебазируюсь. В общем пылевик знатный зажарил, налопался. Сижу на листве – глаза закрываются, а солнце вроде уже к горизонту клонится.
«Ничего», - размышляю, - «завтра гравитер прибудет с ребятами».
- Помогите! – слышится мне крик неуверенный.
«Ну», - думаю, - «мерещится уже от усталости».
- Помогите кто-нибудь!
Я пилу хватаю, и бегом на окрики. Минуты через две на полянку выскакиваю, и глаза от удивления расширяются. Стоит девушка на холмике из земли свежевыротой, и голову уже от отчаяния опустила. Меня заметила, встрепенулась, волосы черные по плечам рассыпаются.
- Стой, - шепчу, - не дергайся, плохи дела.
Глаза у нее красивые, хоть и красные, да зареванные. Посмотрела осмыслено, закивала даже.
- Слушай меня девочка, - говорю я чуть громче. – Тебя крэт на «крючок» поймал, просто так уйти не получится.
Ногу девушки чуть ниже колена красная трубка пронизывает и в землю уходит.
- Повезло тебе милая, что вырываться не стала. Если крэт почувствует, что на ус добыча словилась – утащит под землю, моргнуть не успеешь.
- Что мне делать? – тихо спрашивает девушка, и голову опять опускает.
Я сажусь на корточки, призадумываюсь, глаза закрываю. Слышу только, как черновласка всхлипывает, да поскуливает.
- Ну, попробуем, - говорю, и на ноги вскакиваю.
Карабкаюсь на сосну молоденькую, что рядом растет, и лиану дикую от ствола отматываю. Через ветку ее пропустил и на землю спрыгиваю. На конце лианы петлю затягивающуюся скручиваю.
«Может на шею сразу, чтоб не мучилась» - проплыла мыслишка холодная.
- Эй, красавица, лови петлю и на руку надень, - говорю я, нервно ногой постукивая. - Когда потяну, не упрямься и петлю не бросай. Понятно?
- Да, - отвечает девушка одними губами.
Я второй конец лианы себе на руку накручиваю, приготовился.
«Скоро склизы на ужин выползут», - думаю я, лиану на руке разглядывая.
Пилу рывком запускаю, и полотно немного укорачиваю.
«Ну, один шанс у меня. Или спасу девчонку, или потом всю оставшуюся жизнь корить себя стану».
Примеряюсь я к трубке розовой – метра три до нее добрасывать. Раскачиваю пилу, и швыряю к ногам девушки, а та только глаза зажмуривает. Наверное, бросил не задумываясь - потому и попал куда метился. Как только пила ус крэтовый разрезает, трясется земля и трескается. Тяну я лиану, дергаю прямо, криком протяжным себя подбадриваю, и девчушка, со стоном с холмика зеленого срывается. А на месте том, где она секунду назад стояла, из-под земли черная труба вверх взметается. Метров на пять подскакивает и снова вниз грохается, пилу мою под землю утаскивая.
Черновласка моя спасенная, в последний момент в ствол сосны ногами упирается – избегает, так сказать, «свидания» с деревом. А потом она в объятья мне кидается, и ревет безудержно, в грудь лицом упирается.
Даринка встречает меня в коридоре клиники, бежит навстречу, руками размахивает.
- Папа, меня волшебники полечили, я теперь здоровая, как ты хотел!
Алиса рядом стоит счастливая, улыбку на лице не выключает.
Диагност центральный Даринку вылечил, хоть и пришлось большую сумму денег отдать, но разве в них счастье.
Та девушка черноволосая, которую я от крэта вызволил, биологом с центральных секторов оказалась. Она в тот вечер в районе вырубки нашей, редкий вид лишайника искала. Не заметила усов крэтовых и попалась. Оказывается, в сотне метров она гравитер свой четырехместный оставила. Я как выдернул ее из ловушки крэтовой, на плечо взвалил и к гравитеру помчался. Не успел немного – склизы уже на охоту выползли. К машине я ее доставил в сохранности, но пока добежал – правую ступню напрочь склизы сожрали.
А потом нам на счет огромная сумма денег прибыла. Это черновласка мне в благодарность за спасение какой-то фонд благотворительный перечислила. Эти деньги конечно на спасение леса предназначены были, но мне хочется верить, в должниках недолго ходить буду. В любом случае пилы больше в руки не возьму, а там, глядишь, и скумекаю, как лесу зеленому пользу принести.
На правой ноге у меня контейнер пристегнут. Там толпа докторов крошечных трудится. Уж не знаю, как эти нано-роботы мне ногу новую выращивают – новые технологии.
|
Рассказ открыт для комментариев