Семён Петрович огладил седую бороду, поправил шляпу, затянул узел галстука. Затем он покрутился перед зеркалом, поворачиваясь то одним, то другим боком, и даже исхитрился осмотреть себя немного со спины — скосив на кусок отражения один глаз и прищурив другой. Вроде бы всё пристойно, однако Семён Петрович был не из тех людей, кто довольствуется малым. А уж сегодня, в день выдачи пенсии, и вовсе важна каждая мелочь. Вздохнув, Семён Петрович придирчиво осмотрел надетый костюм. Ткань богатая, слегка поистёршаяся на сгибах, немного засалена возле многочисленных кармашков, но издалека такие подробности не углядишь. «Что ж не так-то, — озадачился Семён Петрович, и, крякнув от досады, хлопнул по лбу, скособочив шляпу. — Цвет! Цвет и еще раз цвет. Синий всегда кажется новым». Он надавил на пуговицу рукава. Ничего не изменилось. Семён Петрович рыкнул и затряс рукой, словно отряхивая невидимый, но ужасно цепкий мусор. Рукав медленно, как-то нехотя покрылся радужными разводами. Выискав в бензиновом многоцветьи нужный тон, Семён Петрович царапнул полоску цвета толстым ногтем и снова встряхнул рукой. Пиджак спешно окрасился краснокоричневым, а несколько секунд спустя капитулировали и брюки. Вот теперь отражение было совершенно гармоничным. Снова поправив шляпу, Семён Петрович кивнул зеркалу и вышел из дому. Широкая улица была залита светом: окна домов подмигивали искрами, выдавая морзянкой из солнечных зайчиков какие-то только им ведомые секреты. В том, что секреты эти были не страшной шпионской тайной и не пахли скандалом, Семён Петрович не сомневался. Скорее уж игриво-затейливые, озорные речи вели окна — так мальчишка шепчет на ухо другу сказку про кошмарного монстра, а затем вываливает толстый розовый язык, сводя откровение к шутке. Смотри, мол, какой у меня длинный язык — ни у кого такого нету, а историю я придумал, чтобы этим языком похвастаться. И сразу понимаешь: действительно, тайны про кошмарных монстров чепуховые, а самый длинный язык — это смешно. Семён Петрович шагал по тротуару. Над его головой весело журчали климатизаторы, а где-то высоко, в районе двенадцатого этажа пели цикадами флаеры. Каблуки неспешно целовали асфальт, и от каждого шага поднималось ароматное земляничное облако. — Сорок восьмое социальное такси радо приветствовать вас, — пропели над ухом. Семён Петрович посмотрел на серый бок парящего над дорогой мобиля, и пробурчал: — Спасибо, мне недалеко. — Ваши морщины, цвет и длина волос на нижней части лица, а также некоторые косвенные признаки соответствуют семьдесяти - семьдесяти пяти биоединицам. В таком возрасте ходить пешком опасно, — возразил робот. — Да ну, какая там опасность, — отмахнулся Семён Петрович. — Относительно опасности: согласно данных минсоцстатгероинтинста вероятность нежелательных девиаций здоровья при пешей локомоции в престарелом возрасте возрастает на тридцать семь и шесть десятых процента. — Чудненько. И что? Робот ненадолго стих, а потом вкрадчиво прошептал: — У вас неприятности? — Нет. — Плохое настроение? — Нет. — Проблемы со здоровьем? —Нет. — Суицидальные намерения? — Вот ещё! — возмутился Семён Петрович. — Что пристал к человеку? Солнышко, тёплый день, свежий воздух, настроение радостное. — Относительно свежести воздуха… — начал робот, но Семён Петрович резко оборвал разговор: — Кувыркайся отсюда. Семён Петрович был наблюдателен. Оборот молодёжного сленга заставили мобиль умолкнуть, а спустя несколько секунд он взмыл вверх, и вправду, совершив какой-то замысловатый кувырок, после чего слился с жужжащим потоком уличного движения. «Суицидальные намерения! Это неслыханно!» — думал Семён Петрович. — «Кто их программирует, эти аппараты? Подумать только, человек в прекрасном настроении идет пешком, а ему намекают на самоубийство! Да какое там намекают — прямым текстом спрашивают! Кошмар! Раньше такого не было». Солнышко припекало, климатизаторы сплёвывали на тротуар тонкие струйки воды, запах земляники усилился и приобрел горчинку. Окна домов вспомнили своё основное предназначение и просветлели лицами, отчего популяция солнечных зайцев резко пошла на убыль, вопреки главным принципам спартанцев: в живых остались только самые хилые и некрасивые блики. Семён Петрович остановился под вывеской из одних согласных букв, расстегнул пиджак и немного ослабил галстук. В окне второго этажа здания напротив милая девушка с прилизанными волосами и очками в гигантской оправе сортировала бумаги цвета колбасной кожуры. Заметив пожилого человека на улице, она выпучила глаза. Семён Петрович приветливо махнул ей рукой. Глаза девушки расширились до размера оправы и она резво исчезла в глубине помещений. — Нет, эти современные детки, я вам скажу! Семён Петрович обернулся. Голос принадлежал зрелых лет даме, вываливающейся из припаркованного флаера. Плотный синтетический шелк очерчивал прекрасный аппетит, гроздья крупных синих бусин свисали до самой земли, а пальцы гремели перстнями, как кастаньетами. — Вот они, пирожки современного воспитания! Вот вам цветочки и стакан воды в старости! Отпустить такого очаровательного старичка безо всякого надзора и пешком. Пешком! — голос дамы был визглив и совершенно не подходил к аккомпанементу перстней. Семён Петрович поморщился: — Ну зачем вы так. Молодёжь сейчас хорошая, приветливая. — Хорошая! Разве же хорошие дети старика одного отпустят? А если голова закружится? А вдруг сердце прихватит? Что тогда? — дама наседала, брызгая капельками слюны и размахивая бусами. Семён Петрович посторонился и пробурчал: — Что-что, отдышусь и дальше пойду. Дама всплеснула толстыми пальцами, прижала ладони к лицу. — Ой! — всхлипнула она через сдавленный в восьмёрку рот. — Вы одинокий, дедушка, да? И без паузы вновь заголосила: — Вот они, социальные службы, я вам скажу! Как налоги грести, так первые, а беспомощного человека проводить — не дождёшься. Хапуги! Рвачи! Правильно, что я против мэра голосовала, Арчибальдов такого бы не допустил. Но разве же в этом городе есть разумные люди? — Арчибальдов ваш сам рвач и взяточник, — бесцветно прошелестел Семён Петрович и вжался в стену. — Он – гениальный руководитель! А гениям всегда мешают и кидают камень в бензобак! И все эти мерзкие газетёнки против него! Да вы же немного не в себе, дедушка. Я все понимаю, старость — не радость. Ой, не дожить бы! Пойдёмте, я вас отвезу. Вам куда надо-то? — В собес. Да вы не беспокойтесь, тут совсем недалеко. И настроение хорошее. — Да какое в старости может быть настроение! — взвизгнула дама. — Нечего вам одному тут мучиться. Отвезу уж. А что на работу опоздаю, так у меня оправдание есть — старым и немощным надо помогать, раз мэр и вся его шайка работать не желает. Хапуги! Рвачи! — дама повернулась к флаеру, дав понять, что аудиенция закончена. Семён Петрович порскнул в ближайшую подворотню. — Арчибальдов бы такого не допустил! — прогремело вслед. В подворотне было бы совсем пусто, если бы не причудливо разукрашенные мусорные баки и несколько разномастных робокотов. На многих мерцали ошейники, а толщина некоторых механозверей превышала все разумные пределы, и всё же, они недвусмысленно косились то на визитёра, то на баки. У котов были свои виды на моцион, и присутствие двуногого, к тому же чужого, при совершении сего акта они считали несколько неуместным. Семён Петрович, пятясь, вернулся на улицу и воровато огляделся. Дама исчезла. Переведя дух, Семён Петрович снова зашагал среди каменных джунглей. Улица не зря называлась «всецентральной»: здания были выкрашены дорогущей синтет-краской, меняющей цвет в зависимости от погоды. Сейчас стены расцвели нежно-голубым, очевидно, создавая иллюзию прохлады. Бетонные громадины, синеющие от самых своих асфальтовых корней, выглядели немного пугающе, но страх они наводили лишь на сознание. Тело на такой дешёвый трюк не покупалось, и алкало айсбергов и океанского бриза, солёных морских брызг и суровых тайфунов, в крайнем случае, было согласно и на мороженое. Семён Петрович остановился у автомата, где купил розовый шар на палочке. Упаковка обещала «раиншка блазиянство», а сам шар оказался тверже кокоса и рыдал малиновым соком, пачкая бороду. Но от липкой и сладкой прохлады настроение быстро улучшилось. Глупо улыбаясь, Семён Петрович с наслаждением терзал мороженое и стряхивал торопливые капли «блазиянства» на асфальт. Завизжали тормоза гоночного флаера. — Вот, дусенька, посмотри, что будет, если ты не сдашь на права, — произнёс, обращаясь к спутнице, толстый, коротко стриженый мужчина, похожий на актёра из рекламы пива. — Гляди внимательно, дусенька. Ты хочешь, чтобы у тебя личико было такое же зелёненькое, как у дедушки? «Дусенька» испуганно захлопала ресницами и помотала головой. — Вот почему нужно запоминать все вопросики. Ты же выучишь вопросики, дусенька? Девушка энергично затрясла белокурой гривой. — Правда-правда? Спутница взмахнула когтистой лапкой в крестообразном движении, царапнула приборную панель и, отдёрнув руку, тихонечко заскулила, посасывая мизинец. — Дусенька восьмой раз провалила теорию, — хмуро сообщил мужчина Семёну Петровичу, и кивнул в сторону заднего сиденья, — садитесь. — Спасибо, но я лучше пешком. — Да какое тут пешком, садитесь, говорю. Подвезём с ветерком. Сзади, конечно, тесноватенько, зато скорость не ограничена и кожаные сиденьица. Никогда, поди, на «Гепарде» не катались? — Никогда, — честно признался Семён Петрович. — Ну вот, теперь что вспомнить и что бабушке рассказать. Тут движочек — зверь. Правда, по нашему воздуху сильно не разгонишься, воздушных ямочек много… — Спасибо, я пешком. Мне недалеко. — …пробочки одна за одной, светофорчики на каждом шагу… Что? — Я говорю, спасибо, сам дойду. Солнышко, настроение хорошее, иду вот по улице, мороженое, опять же… — Дусенька, посиди тихо, — проговорил мужчина и спрыгнул на тротуар. Девушка мгновенно заполнила панель странными блестящими штуками, вероятно, из набора «юный стоматолог». — Значит так, дедуся, — зашипел мужчина, хватая Семёна Петровича за воротник. — Я по два разика не повторяю. Сейчас ты, старенький, залезешь на сиденьице и будешь молчать всю дорогу. — А иначе что? — спросил Семён Петрович несколько придушенным голосом. Руки его обвисли, и мороженое торопливо соскользнуло с палочки. — Иначе — вот, — мужчина свободной рукой достал из кармана крошечный серый прибор и нажал кнопку. От сухого треска в воздухе запахло озоном. — Да вы с ума сошли! Это насилие! — А как же! — осклабился мужчина платиновой улыбкой, отчего сходство с актёром мгновенно утратилось. — Старость нужно уважать, пусть и против воли. Может, ты уже давно того… — мужчина покрутил парализатором у виска и, встряхнув Семёна Петровича, жёстко добавил, — ты мне смотри, сиденьеце не обделай, я тебя тогда сам похороню. Досрочно и с большой помпой. Понял, дедулечка? — Понял, — обречённо согласился Семён Петрович, провожая взглядом мороженое. Шарик катился к водосточному люку, оставляя липкий малиновый след. Внезапно флаер всхлипнул, как вода в раковине, и рванул по улице, хлопая дверью и подпрыгивая, демонстрируя вздорный гоночный нрав — Стой! — взревел мужчина и помчался вдогонку, отчего-то высоко задирая колени. — Куда, дура! Кнопку жми, справа! Здоровая красная кнопка! Семён Петрович поспешно хлопнул дверью ближайшего магазина. И лишь отстояв перед витринами половину вечности (робот-консультант пошёл на второй круг объяснений), он рискнул снова выйти за порог. Сердце малодушно искало окно в грудной клетке, желая покинуть организм ноги трусливо дрожали, а руки воровато перескакивали из кармана в карман. «Надо же, парализатор! Их ведь, кажется, запретили…» — думал Семён Петрович. Мерзкое солнце нещадно палило, климатизаторы плевали прямо на костюм, а резкий запах уличного шампуня раздражал ноздри. Звук тормозящего мобиля заставил Семёна Петровича совершить замысловатый, но неизящный пируэт. Спрятав руку в область бумажника, он привалился к стене, дыша тяжело и часто. — Триста двенадцатое социальное такси радо приветствовать вас, — пропели в воздухе. — Не нуждаюсь, — презрительно пробулькал Семён Петрович. Из чистого противоречия, он старался смотреть вверх и немного в сторону от мобиля. Со стороны казалось, что человек вчитался в плакат « Достойная старость — это…». Но таковое мнение, как известно, часто бывает ошибочным: разобрать, что же такое «это» не представлялось возможным — оставшиеся полтора метра плаката были замусорены таким мелким шрифтом, что даже у орла сложилось бы превратное мнение о собственной зоркости. — Нас оповестила Лиза Горбатова, секретарь ЗАО «Кудатой-сервис», социальный номер… — Я не имею удовольствия быть знакомым с секретарём этого «кудатоя», и желаю ей никогда со мной не встречаться. Можете так и передать. — Ваши морщины, цвет и длина волос на нижней части лица, а также некоторые косвенные признаки соответствуют семьдесяти - семьдесяти пяти биоединицам. В таком возрасте ходить пешком опасно, — затянул привычно автомат. — Да пошёл ты со своей опасностью… — неожиданно грубо заявил Семён Петрович и, сплюнув, зашагал по тротуару. — Относительно опасности… — верещал робот над ухом, — … вероятность нежелательных девиаций… — Угу, — невпопад соглашался Семён Петрович и добавлял, — ты ещё про воздух забыл. Намекаю: солнце, свежий воздух, настроение, хм… хорошее. — Относительно свежести воздуха… — послушно неслось из динамиков. Семён Петрович перестал обращать внимание на сухой речитатив. Прибавляя шаг и не переставая угукать, он миновал четыре перекрестка, пять кофеен, две автозаправки и один большой зеркальный магазин, в витринах которого отчего-то были сложены поленницы из обойных рулонов. После поворота, сразу за царством фальшивых зеркал, обозначилась цель путешествия — здание красного кирпича со скромной восточной вязью на вывеске. При определённом навыке, среди замысловатых кренделей можно было скорее угадать, чем прочитать, красивое и многогранное по смыслу слово: «Собес». Разогнавшись, а точнее, перейдя с обычного шага к неведомой ранее разновидности спортивной ходьбы, Семён Петрович едва не столкнул с тротуара щуплого субьекта в модном бананово-оранжевом трико. Щуплый, нисколько не огорчившись, схватил волосатой лапкой рукав Семёна Петровича и бойко произнес: — Д-добрый день, уважаемый и почтенный старец! Р-радостно приветствую тебя в столь р-ранний час! Семён Петрович осмотрел руки щуплого, осторожно отцепил приставалу и придвинулся ближе к стенам. — Где ты мобиль спрятал, мне совершенно безразлично. Но если ты собираешься меня везти, имей в виду — я без боя не сдамся и кабину тебе основательно испорчу. Понял, какое у меня настроение? — Если ч-честно, то слова твои, в-вне сомнения, мудрые, м-мне н-не понятны. Однако, п-прав был Аполлон Гамлетович, с-со старшим поколением надо г-говорить особым образом. З-замысловато и велеречиво надо г-говорить. — Что за байду ты гонишь? — возмутился Семён Петрович. — Ка-а-к-кое с-странное выражение, — радостно отметил щуплый, продолжая заикаться, — не забыть бы в вокейбуле посмотреть. Я, уважаемый старец, ж-журналист сетевой г-газеты «Подвален трибьюн». Ч-что вы думаете о т-текущем обращении с п-пенсионерами? Н-не кажется ли вам, что общество п-перегибает с г-гиперопекой и вниманием к ч-человеку в возрасте? Н-не возникает ли у вас чувства п-протеста? Семён Петрович, набрав полные лёгкие земляничной химии, открыл было рот, когда четыре, воистину железные, руки подхватили его, и бережно, но без всякого почтения втянули в невесть как появившийся «Аквариум». — Осторожно, дуболомы! — прикрикнул на роботов щуплый. — Помнёте деда — сдам в металлолом. Двери задрайте, взлетаем. Семён Петрович смотрел на щуплого затравленным зверем. Голосом человека, утратившего всё и разом, он протянул: — Мне в собес. — Да хоть на луну, дорогой ты мой человек, — охотно кивнул журналист с внезапно улучшившейся дикцией. — Только вот круг над редакцией сделаем, а потом — куда скажешь. Прямо-таки, куда твоя душенька пожелает. Но сначала — по моему маршруту, извини. Щуплый почти не обманул. Он действительно доставил Семёна Петровича к самому входу в заветное здание, но перед этим облетел все сколь-нибудь известные здания города на высоте начальственных этажей. Редакцию щуплый обогнул не один, и даже не два раза — от движения по спирали Семёна Петровича затошнило, и он, сдерживая неприятные позывы, вдавился лбом в прохладную дверь флаера. К дверям собеса Семён Петрович прибыл с изумительно салатовым цветом лица. Нельзя сказать, что зрелище это было так уж непривлекательно — костюм, к примеру, только выиграл от такого соседства, но как известно, не человек красит костюм, а костюм человека, а это, поверьте, очень обидно для предметов одежды. Впрочем, на воздухе, хотя и с некоторой неохотой, нормальный цвет лица к Семёну Петровичу вернулся. Далее же произошло странное, даже таинственное действо. Человек в краснокоричневом костюме миновал парадную дверь под очаровательной вывеской и прошмыгнул к входу совершенно непривлекательному, где недокуренные сигареты образовали магический полукруг, взяв под защиту несколько бетонных ступеней и алюминиевую дверь с нацарапанными на ней непристойностями. Что происходило за этой дверью — никому не ведомо, однако известно, что спустя пять минут моложавый человек в синем костюме перешагнул порог операционного зала. — Опаздываете, Семён Петрович. Ваши уже ждут. — Перетопчутся, — прошипел человек, и, натягивая синие шелковые нарукавники, уселся в кресло перед крошечной бойницей. Неспешно отодвинул заслонку. — Вы что себе позволяете? Уже десять минут, как рабочий день, — дребезжащим голосом провыл в окошко пенсионер с седой козлиной бородкой. — Что, старый гриб, не терпится? Небось, с ночи тут дежуришь, всех собак своим скрипом распугал? Сам не спишь, и другим не надо? — ласково прошептал в окошечко Семён Петрович. Козлобородый за пластиком подпрыгнул, и возмущенно затряс головой. Однако, в глазах его совершенно отчетливо сверкнул бесовский огонек. — Ну, развалина, документ предъявишь, или так и будешь ножками сучить? Учти, за тобой очередь. Которая тоже хочет денег. Это мне на тебя плевать — хоть целый день тут скачи. — Да я… Да я тебя сейчас в пыль сотру, в порошок разнесу, — пообещал, сверкая глазами, козлобородый. — Ну, рискни, чемодан потасканный. К начальству проводить, или сам доползёшь? *** Бухгалтерия собеса чаёвничала. За тонкой перегородкой Семёну Петровичу было отлично слышно сопение закипающей воды, бумканье массивных керамических чашек, и даже шуршание бумажных пакетиков. — Ужасный человек, этот Колобков, — пискнула стажёрка Леночка. — Пробуйте конфеты, они очень вкусные, — мадам Косолапова басила в унисон с шелестящей бумагой. — Если не скушаете вы, их съем я, а у меня фигура… А Семён Петрович прекрасный работник. — Но он же жуткий хам! Разве так можно со старичками, — хныкала Леночка. — Ну уж и хам. Всего-то два десятка жалобщиков. Еще конфетку. — Двадцать шесть, — не унималась Леночка и громко стучала кружкой. — Ну, будь по-вашему, двадцать шесть. Еще кипяточку? Скажите, когда остановиться, я ж не знаю, может, вы покрепче любите. А очередь, между прочим, из двухсот человек была. Всего тринадцать процентов недовольных, мелочь какая. НДС — и тот больше. И вот эту, с пралине и орешками тоже. — Да причем тут НДС, — шумела Леночка, — люди же страдают. — Леночка, возьмите этот пирожок, он должен быть великолепен. Такой румяный и хрустящий, а запах… Я, когда его покупала, сразу поняла, что это король пирожков. А Семён Петрович — молодец. Год назад к нам только три дюжины пенсионеров обращались, а сегодня — уже двести человек. С соседних участков в очередь на перевод записываются, к третьему кварталу будет все четыреста посетителей, верьте мне. А концу года наших разносчиков и вовсе свезут на свалку. — Но это же неправильно! Автомат никогда не грубит, не то, что этот Семён Петрович… *** Колобков устало привалился к спинке кресла. Мысли скакали, как блохи, от директора — к дороге, от дороги — к директору. Важнее, конечно, директор. Пора менять прошивку: повторяет, как заезженная пластинка: «Примем меры, сделаем выговор, лишим премии». Заметит ещё кто-нибудь, тьфу-тьфу-тьфу, конфуз выйдет. А вот с дорогой… Четыреста посетителей — это превосходно, слов нет, но маршрут устарел, да и коротковат — запала на целый день уже не хватает. Придётся подыскивать квартиру в другом районе. |