РБЖ-Азимут

  Количество символов: 17248
НЕ человек-10 Первый тур
рассказ открыт для комментариев

g041 Честное слово


    

    Ветер с полей доносил свежие весенние запахи просыпающейся природы. Грязный снег начал сходить, и первые подснежники украсили проталины тёмной земли своими смиренными колокольчиками. Иван в одном кафтане и шапке сидел на коне посереди двора, пробуя тетиву тяжёлого золотого лука. Видать, посмеяться над ним решил отец, повелев, как в старину, пустить золотую стрелу, чтобы та указала невесту. Нет, не верил Иван в царев наказ. Не похож он на железную волю царя Грозного.
    Сегодня в полдень – смотр невест по образу византийскому. Опять в греки идти. Как же – третий Рим! Красавиц сегодня несчитано навезут со всей Руси в стольный град: каждому отцу-дворянину охота в бояре-то скакнуть. Царь собирался выбрать жен: себе и обоим сыновьям – Ивану и Фёдору. С младшим, Фёдором, тихим и богомольным – всё просто: на кого кивнёт Иван Васильевич – той и быть снохой, а со старшим, Иваном – хлопотно: всё норовит он по-своему делать.
    «Ох, не к добру это гадание!» - думал Иван, но перечить царю не смел. Слишком хорошо был ему известен крутой отцовский нрав. И бранью царевичу перепадало, и посохом. Не отец ли силой постриг жен его за бесплодие – вначале Евдокию, а потом и Прасковью в дальний суздальский монастырь? Уж, как ни горевал Иван, как ни упрашивал отца, ничего не помогло. Глашка, что купала и растирала царевича, обмолвилась, будто царь-батюшка неспроста молодых снох из дворца спровадил, да разве можно такие речи держать? «Молчи, дура, услышит кто, царю доложит, и не видать тебе света белого. А недобрый день выпадет, и того хуже – отдадут тебя ловчим да стремянным, а те попользуют да и придушат, упаси, господи…» 
    Иван перекрестился в ответ своим горестным мыслям, не расслышав, как один из стрельцов прошептал другому:
    - И впрямь – не чета отцу своему, царю Грозному. Царевичу не оружие держать впору, а перо – жития святых писать.
    - Эх, доля наша горькая: Иван Иваныч – писака, а Фёдор Иваныч, так тот совсем умишком слаб, токмо поклоны в соборе класть может! 
    В-з-з! – просвистела золотая стрела и унеслась в сторону Чертольского оврага и Козьего болота.
    - Москва! – выкрикнул боевой клич московичей Иван и, пришпорив коня, помчался на поиск.
    Комья земли летели из-под копыт вороного, а сзади доносились тревожные крики охраны, в сердцах поминавших порывы царевича. Колокола белокаменного Успенского собора, возведённого прошлым летом, звонили заутреню.
     
     
    Посадка была вынужденной. Для ремонта звездолёта требовался тяжёлый жёлтый металл, который ценился на планете и назывался золотом. В темноте его легко можно было собрать, зависнув над куполами. Командир так и сделал бы, если бы корабль не потерял маневренность. С рассветом ксенобиолог приготовилась овладеть управлением первого появившегося вблизи аборигена и, с его помощью, добыть необходимое золото. Чтобы не напугать людей, космонавты замаскировали корабль под пень, а сами приняли образы маленьких амфибий, водившихся на болотце. Поквакивая, они наслаждались природой, впитывая ароматы весны через зеленоватую псевдокожу. Командир, и тут выделяющийся своими размерами, с удобством расположился на кочке – погреться в лучах ласкового солнышка. Никто не ожидал новой беды: летящий объект, изготовленный из столь желанного ими металла, свалился на разведчиков и пригвоздил командира к грунту.
    - Ах, ты, сердешная, - вымолвил Иван, подъехав на коне к большой болотной лягухе, жалобно дёргавшей лапками в бесплодной попытке освободиться от его золотой стрелы, - вот ведь беда с тобой приключилась! И то, слава богу, в невесту какую ненароком не угодил! Не это ли отец мыслил своим наказом? Шутка ли, грех перед богом и людом православным потом отмаливать?!
    Размышляя о божьей воле и царском коварстве, Иван спешился, присел на корточки и осторожно, чтобы не повредить живое существо, выдернул стрелу из земли. Лягушка слабо пошевелилась. Тут он заметил, как малые дети её со всех ног улепётывают от него в сторону большого пня на болоте. И лишь один храбрый лягушонок взобрался ему на сафьяновый сапог и смотрел на родителя умными глазёнками. «Ишь ты, тварь божия, тож своё разумение имеет!» - подумал Иван и заглянул в глаза лягушонка. И в этот момент словно вихрь пронёсся в голове царевича, и он услышал нежный девичий голос:
    - Помоги, Иванушка! То не жабу болотную ты подстрелил, а царя заморского, заколдованного. То не лягушонок неразумный просит тебя, а безутешная дочь царева …
    - Василиса, что ли?
    - Василиса!
    - Чур, меня, - троекратно перекрестился Иван, как громом поражённый смиренными словами  лягушонка.
    - Не бойся царевич, мы не бесы и не демоны, а такие же, как и ты твари божьи. Помоги отцу моему, и, клянусь, я в долгу не останусь. Знаю я твою кручину: будет тебе сегодня жена не приказная, а желанная, и принесёт она тебе наследника долгожданного.
    - Что я должен сделать, Василиса? – спросил царевич, теряя остатки воли.
    - Прежде всего, сруби наконечник стрелы и освободи … царя.
    Иван вытащил меч из ножен и ловко разрубил мягкий металл. После этого он осторожно освободил большую лягушку. 
     - Погоди, - сказала Василиса, - не выбрасывай обломки стрелы. Отнеси их вместе с отцом вон на тот большой пень.
     Иван как во сне выполнил приказ лягушонка.
     - А теперь, поехали жениться! – сказала Василиса. Посади меня за пазуху и слушай мои советы. Не побоишься, с лягушкой на теле-то?
      - Может тебя ещё и поцеловать? – спросил осмелевший царевич.
      - Ты славный парень, Иван, - вздохнула Василиса, - да ведь я пока – амфибия. Не ровен час, мы вместе невесту целовать будем…
      Иван вскочил на коня и направился в сторону Кремля, откуда навстречу ему уже показался отряд стрельцов из его охраны. «Счастье, что они не видели лягушек», - думал царевич, пытаясь осмыслить произошедшее с ним чудо. А в голове его звучали голоса. Он слышал, как верная Василиса отказывает другим лягушатам, упорно твердящим:
    - Брось Ивана на произвол судьбы и вернись поскорее назад! Ещё немного и процесс станет необратимым. Твоё сознание нераздельно сольётся с сознанием этого дикаря.
    - Но я же дала царевичу честное слово. И я обязательно его сдержу! 
     
     
    Благовонный ладан лёгкой дымкой курился в Успенском соборе. Смотр невест начался уже здесь, загодя, на богослужении шестого часа. Редко когда в золоте икон отражалось столько красавиц вместе, с мольбой смотрящих во всевидящие очи святых ликов. Царь с сыновьями, боярами, воеводами и другими служилыми людьми начинали знакомство с цветом русской женской красы. 
    «Нет, раз уж не счастием любви суждено мне насладиться, так хоть радостию обладания», - думал царь всея Руси Иван Васильевич, хмуро поглядывая на девиц. В толпе прекрасных лиц он уже приметил дочь окольничего Фёдора Нагого. «Эх, Мария, хороша ты будешь, Нагая, - усмехнулся он своей шутке, - да и семья верная, боярско-приказная. С сыном Фёдором – всё просто: возьму для него Ирину – сестру кравчего Годунова. Борис, Скуратовский затёк, и так пёс верный ещё с опричнины. А как получит боярство в придачу – с потрохами продастся. Вот с Иваном у меня – коса на камень. Никак он простить не может постриг своих жён. Жёнино лоно ему дороже царской и отцовской воли! Прибью, сучонка!» Пальцы царя побелели, и посох задрожал в судорожно сжатом кулаке. 
    Чуть поодаль от царя стоял царевич Иван. Его правая рука иногда шарила за пазухой, как будто он почёсывался или пытался унять боль в груди. «Негожее действо, - думал царь, глядя на сына, - послы потом обговаривать станут». А в это время Василиса, словно опытная сваха, знающая всех невест наперечёт, вещала о каждой: 
    - У этой – одни богатства в голове. Эта – только царицей быть мечтает. Эта – по воле отцовской, за боярством для него пришла. А вот, постой, постой, эта как раз для тебя. Ты ей люб, и сына она тебе родить хочет. О богатстве – не думает. Отца не выслуживает: сирота она уж три года – сложил воевода Шереметев свою голову под Ревелем. Дядья – опальные. В тебе она опору ищет – и мужа, и господина. 
    - Как же я? … - начал Иван свой вопрос.
    - Мысли, мысли! Не речи вслух, - оборвала его Василиса.
    Иван уже понял, что может говорить с лягушонком без всяких слов, но пока забывал об этом. А такого премудрого советника он ещё не встречал.
    В кремлёвских палатах Иван приблизился к отцу. Тот взглянул на сына с ухмылкой, заломив левую бровь выше правой, и спросил: 
     - Ну, где твоя стрела, Иван? Нашла красну девицу для добра молодца?
     - Сгинула стрела на болоте, государь.
     - А он и не искал: водки выпил да и пошёл красным молодцем по добрым девицам, - захихикал Фёдор, уловив настроение отца.
     - Бедняга, бедняга! – пожалел Ивана отец, и тут, к удивлению царя, сын ловко выкрутился и заявил:
     - Бедняга по булгарски – «шеремет». Так дозволь, отец, по совету твоему, платок и перстень вручить Елене Шереметевой – суженной моей.
    - Какой Шереметевой? Елене Ивановне? Да знаешь ли ты, что род их противен мне! Дядья её все – предатели и бесовы дети.
    - Отец её был верен тебе, а она будет верна мне! И сына родит, не пройдёт и года, - следуя Василисиной подсказке, выпалил Иван.                   
    Царь нахмурился: «Вечно Иван по-своему вывести хочет. Наша порода! Да и женщины схожие нам нравятся. Не понял, сопляк, что пока царствие моё – все люди с их телами и потрохами мои: и мужчины и женщины, хоть холопы, хоть бояре. А чья душа закобенится, как у Колычева, за колычевской на небо и последует. Я – их отец и земной судия!»
    - Что ж, Иван, не заставлю печаловаться. Быть по-твоему! Но слово держи. Не обрюхатишь молодицу – в монастырь её отправлю, ты меня знаешь!
    По знаку царя заиграли музыканты, запел хор, и мимо Ивана Васильевича и его сыновей поплыла череда красавиц, хотя судьба этой процессии уже была предрешена.
     
     
    Светало. Иван вскочил пораньше, чтобы в тишине и спокойствии учиться дивным знаниям Василисы. Лягушонок уже давно покинул царевича: поселился вначале под кроватью, а потом и вовсе сгинул. А Василиса осталась жить в голове. Она теперь была вроде мысли, которая день и ночь оберегала Ивана, советовала и обучала его всему. Несколько раз он слышал голоса других лягушат, настойчиво призывавших подругу заставить Ивана вернуться на корабль. «О каком корабле речь?» - с удивлением думал царевич, но понимал, что зовут не его, а её, плыть в дальние края. Однажды возник голос отца-жабы:
    - Ксенобиолог, я понимаю вашу честность и преданность идее. И я безмерно благодарен за своё спасение, однако вынужден продолжить экспедицию. Единственно, чем могу помочь – оставлю робота-консерватора генетической информации и вызову спасателей на орбиту.
    Иван почти ничего не понял из этой речи.
    - Кто это – «Ксения Биолог»? - спросил он у Василисы, – Софья Палеолог была моя прабабка. Отец хранит её библиотеку и иногда позволяет читать старинные греческие рукописи ... А ты уедешь? Оставишь меня?
    - Не печалься, Иван, я тебя никогда не покину. Не смогу, даже если захотела бы. Мы теперь с тобой – одно целое. А слова разные я тебе объясню. И рукописи помогу прочесть.
     «Василиса – мой ангел-хранитель! - думал Иван, - чудо дивное и кладезь премудрости». Речи Ивана в Думе снискали популярность. Их теперь слушали без ухмылок, не как ранее – мол, мели Емеля, а с согласием кивая в ответ. Всё чаще приказные люди искали его совета, к неудовольствию царя. Да что науки! Он стал мягче, добрее, перестал посещать допросы и пытки. Василиса научила его, как любить жену неземной любовью, и Елена, словно приворотного зелья напилась: души в муже не чаяла, а понесла – в первую же ночь. «Я – самый счастливый в мире человек, думал Иван, - у меня есть Елена Прекрасная и Василиса Премудрая!»
    Царь Иван чувствовал, что сын раздражает его всё больше своей непонятно откуда взявшейся мудростью и авторитетом. Все вокруг славили наследника, как будто царские часы уже были сочтены. Своя жена стала царю не в милость, и он, пригрозив, что отправит её в Углич, если только та пикнет, убрал с глаз долой. Его взгляд всё чаще останавливался на беременной невестке. Сын сдержал слово, и царь не мог найти повода, навязать снохе своё мужское желание. Соглядатаи доносили, что царевич ещё до рассвета покидает жену и сидит в палате, а что делает – неизвестно. «Известно что – измену растит! – думал Грозный, - Один язык его чего стоит!»
    Вечор в Александровской слободе – загородной царской резиденции, бывшей опричной столице, военный совет обсуждал, идти ли на перемирие со Швецией и передышку в проклятой Ливонской войне. Царевич посмел упрекнуть отца:
    - Буде у царя русского более терпимости к вере католической, на польском троне уж восемь лет как я сидел бы, а не Стефан Баторий – недруг наш. А с союзной Польшей – Варяжское море давно нашим стало б. Да и ханов вместе били бы!
    - Горазд задним числом рассуждать, умник! Где твой ум был, когда Стефан в Университете учился? А, может, военными победами ты похвастать можешь?! 
    Царевич хотел было возразить, но Василиса не пустила, велела очи долу держать. Да было уже поздно. Царь затаил злобу и глядел коршуном.
    Спозаранку, когда Иван перешёл из опочивальни в палату, царь, еле таща ноги, опираясь на посох и ворча при каждом шаге, отдающемся болью в хребте и всех сочленениях, поднялся в горницу, смежную со спальней молодых. Неожиданно навстречу ему вышла Елена в одной нижней рубахе, открывающей вид уже потяжелевшей, готовящейся к кормлению, груди. Грозный, придя в крайнее возбуждение, что бывало с ним, когда царь готовился напасть на жертву, закричал на сноху:
    - Какой палкой тебя отделать, бесстыжая?! Этой? – Царь схватился за стоящую бугром рясу, - Или этой? – он потряс дубовым посохом, неоднократно колотившим семью и челядь.
    - Батюшка, Иван Васильевич, помилуй! Не ждала, не ведала, ни сном, ни духом, ни помыслом!
    - На колени, блудница! – Иван хлестнул её тонким концом посоха по животу.
    Елена взвыла от боли и бухнулась в ноги бешеному свёкру.
    - Да, не так, дура, спиной! И рубаху задери! – хрипел царь, продолжая наносить удары по бокам несчастной женщины.
    Не соображая, что делает, Елена натянула подол платья на голову, пытаясь защититься от града ударов, сыпавшихся на неё. От вида оголённой плоти царь полностью обезумел. Из-за скованности и сильных болей во всём теле он не в силах был опуститься на пол и овладеть этой распутной, богомерзкой, но столь желанной женщиной. Левой рукой он яростно теребил свой готовый лопнуть от напряжения член, а правой бил наотмашь по холеному телу, скрывающему в глубинах утробы ещё одного будущего претендента на его царский трон. Вопли страждущей женщины перешли в протяжный вой. Вдруг дверь распахнулась, и в горницу ворвался царевич Иван.
    - Остановись, отче, Христа ради прошу! Не будь зверем! – возопил он, увидев открывшуюся его глазам картину.
    Одним прыжком он вклинился в пространство между женой и бешеным существом, которое не мог в этот миг считать человеком и отцом. Но почитание царской власти не позволило ему ударить развратного старика. Он лишь попытался прикрыть своим телом жену и их, не рождённого ещё ребёнка. Живот Елены, покрытый багровыми пятнами начал двигаться как тесто в руках невидимой стряпухи, и потоки крови, разбавленные водами, хлынули на пол из-под прижатых к нему ног. Звериный рык самодержца достиг апогея. Размахнувшись, что было сил, он нанёс удар набалдашником посоха в левый висок царевича Ивана. Раздался треск сломанной кости, хорошо знакомый обоим, и царевич с коротким стоном повалился поверх распростёртого тела жены. Лицо его приняло досадное выражение, как у ребёнка, которому протянули новую желанную игрушку, а потом вдруг почему-то отняли. Может именно этот жалобный вид сына всколыхнул в душе отца последние остатки человеческих чувств. Грозный отшвырнул в сторону своё орудие и, превозмогая боль во всём теле, опустился на пол подле поверженного сына своего. Слеза вытекла из подёргивающегося старческого глаза и вдоль длинного крючковатого носа скатилась на седую с остатками рыжих волос  бороду.
    - Сын мой, … плоть моя, - прошептал он прерывающимся от волнения голосом, - видит бог, я не хотел …
    Ещё сильной, но дрожащей рукой он коснулся бледного как мел лица Ивана. Густая тёмная кровь вместе со странной зеленоватой жидкостью вытекала из раны на его виске.
    - Это твой новый ум, что ли, выходит? – поразился царь. 
    Он, повидал тысячи пыток и казней, но никогда не встречал такого:
    - А ещё меня за человека не считал, - с обидой сказал Грозный.
    Царевич неожиданно открыл глаза:
    - Прощай отец, как я тебе прощаю, … - из последних сил выдавил он.
    В этот момент окошко в горнице распахнулось, и со струёй холодного воздуха в комнату влетел белый голубь. Деловито, без птичьей паники, он опустился возле тел царевича и царевны. 
    «Святой дух снизошёл», - удивился царь.
    Голубь подобрался к лужам крови, из клюва его выдвинулась соломинка и поочерёдно забрала толику из каждой, а потом и немного зеленой жижи.
    «Не ангел то, а бес, - подумал Иван Васильевич, - а, впрочем, кто их там разберёт, спаси и помилуй. Ноги моей больше не будет в этой проклятой слободе». Надо было быстрее звать лекарей, челядь, снова отдавать бесчисленные приказы и следить за их исполнением. Начинался новый день.
    А белый голубь, завершив своё дело, расправил крылья, выпорхнул в окошко и стал подниматься в хмурое ноябрьское небо, пока совершенно не исчез из виду.