Я передернул затвор и поерзал, располагаясь удобнее. Это не так просто, если лежишь посреди чавкающей грязи - в мелком окопчике уже собралась вода. Не очень перспективная позиция, но выбирать не приходится, за спиной - болото. Болот тут избытком. Прошептал мантру меткости, тронул губы безымянным пальцем, коснулся правого глаза, затем прорези целика. Оглянулся через плечо. Слева и чуть позади из-за такого же неряшливого, как у меня, наспех наваленного бруствера торчит ствол с раструбом-пламегасителем и дырчатым кожухом. Пулемет – страшная сила, когда успеваешь спокойно прицелиться перед каждым выстрелом. Около десяти раз в секунду. Ничего сложного – в попытках объяснить, подобное назовут эффектом расширения сознания. За пять минут устаешь так, словно не спал сутки. Где-то на границе слышимости нарастает гулкий рокот барабанов. Зеленые наступают, следуя извечной, бесхитростной, но действенной тактике. Скоро здесь будет не до сырости - благо, продержаться нужно совсем чуть-чуть. Пять минут. Или сутки. Или пятьдесят миллионов лет. Время – жевательная резинка. Отодвигаю упирающееся в локоть лезвие рогатины и делаю глубокий вдох, освобождая сознание от застоявшихся воспоминаний… Кажется, всё началось вчера. Вечереющий город, он точно так же дышал жарой, как нынешнее болото. Он и был болотом, если разобраться. Город – трясина. Солнце ошпаривает мозги. Противно. Люди на улице – медлительные, разморенные, отупевшие. Обыватели. Ненавижу всех и вся. Прикладываюсь к бутылке с минералкой и тут же начинаю вытирать со лба мгновенно выступивший пот. С ума сойти. Думать невозможно. Сколько там градусов, интересно. Впрочем, какая мне, к чертям собачьим, разница? Других проблем нет… Да навалом. Воздух, кажется, плавится. Волнуется над мостовой, чуть подрагивая, мешает сфокусировать зрение. Такое чувство, будто все вокруг – бредовый, горячечный сон. С брови сбегает густая соленая капля – прямо в глаз. Щиплет. Пока жмурюсь и вытираю едкий пот, что-то меняется в вываренной действительности. Мгновение назад передо мной никого не было, а сейчас маячит странная фигура. Презрев жару, по улице идет человек в грубом, похожем на безразмерную шинель балахоне. Шея незнакомца обмотана толстым шарфом, из-под которого поблескивает нечто, напоминающее стальной ошейник, а на голове не панама или бейсболка - потертый кожаный подшлемник. Нелепость видению добавляет покоящийся на плече молот – кувалда с короткими толстыми шипами и длинной рукоятью, перевитой тонкой цепью. А еще внимание привлекает огромная сумка на боку. Похожая на те, что рокеры цепляют к сиденьям своих мотоциклов – с пряжками и заклепками на толстой коже. Случайный прохожий, лениво пересекавший траекторию незнакомца, вдруг замирает столбом, а потом быстро пятится, освобождая дорогу. Я понимаю, что тоже стою прямо на его пути. Человек приближается. Откуда он взялся-то а? Материализовался – точнее не скажешь. Кажется, что он не весь еще обрел четкость и оттого выглядит размытым, черно-белым. Я вижу, как поднимается над широкими, неестественно квадратными плечами пар, чувствую отчетливый запах пороха и озона. Порох, озон, материализовался – не едет ли моя крыша от жары и проблем? А незнакомец, бесцветно глядя вперед, равняется, движется дальше и цепляет плечом. Как будто бьет своей кувалдой – меня разворачивает, мгновенно приводит в чувство и взбадривает. - Слышишь, придурок? – обратился я к шкафообразной спине. – Смотри, куда прешь! Мои эмоции давно просились наружу, а то, что противник одел под балахон щитки хоккеиста или игрока в американский футбол, меня не смущало. Как и нелепый молот-бутафория – парень, наверное, ролевик, начитавшийся фэнтезятины. Обернулся. Все-таки на заигравшегося юнца не похож. Покрытое шрамами, небритое лицо, кажущееся худым и изможденным на фоне безразмерной фигуры, хищный, волчий взгляд. - Пойдём, - толи спросил, толи приказал человек. Голос низкий, уверенный, сдобренный акцентом. Акающее «о» и звенящее, резкое «д». - Давай, - ухмыльнулся я, и кивнул в сторону находящегося через дорогу парка. Обязательство, данное мной около получаса назад и известное в народе, как подписка о невыезде, уже выжало весь адреналин. Я был потен, зол и готов дать в морду. В равной мере, как и получить. Шкаф повернулся в указанном направлении и безмятежно, не глядя по сторонам, ступил на проезжую часть. Вой горна и свист шин, скользящих по расплавленному асфальту. До сих пор не знаю, повезло мне тогда или нет – машина остановилась в десяти сантиметрах от моего противника. Серебристая «Тойота» с тонированными стеклами и агрессивными черными дугами. Пронзительно гудящий сигнал озвучил недовольство водителя. Все сейчас нервные – жара. Мой спутник повел плечами и, походя, никак не комментируя, ударил в машину ногой. Из-под полы пальто показался стоптанный сапог, зазвенела бьющаяся фара, посыпался пластик бампера. Сигнал захлебнулся. Ощущение нереальности снова навалилось с удвоенной силой. Я не стал оборачиваться, чтобы узнать, отважился ли водитель покинуть прохладу кондиционируемого салона. В спину нам неслись ругательства, но мы уже скрывались среди деревьев на другой стороне дороги. Тень спасения от жары не давала. - И куда разогнался? – поинтересовался я, когда мы оказались на небольшом пятачке, окруженном кленами, березами и прочей парковой ботаникой. Предстоящая драка, не склонен я был ограничиваться разбрасыванием пальцев, сулила освобождение от накопившихся эмоций и, уж точно, не могла усугубить моего положения. Незнакомец остановился, развернулся, посмотрел безразлично и сплюнул. - Artus affectis! – нараспев произнес он. Что за бред? Я сделал финт, сымитировал кик и провоцирующе раскрылся. Противник не шелохнулся, а мое колено не к месту вспомнило о порванном еще в юности мениске. Нога предательски подвернулась, все тело вдруг заныло, взрываясь эпицентрами в местах былых переломов, растяжек и вывихов. Этого добра из моего спортивного и армейского прошлого скопилось немало. Разболелись даже нос и челюсть. Я с некоторым удивлением обнаружил, что беспомощно барахтаюсь на горячей траве, а противник нависает темной горой, заслоняя солнце. Что за… Эту мысль я закончил вслух. - Где тут найти оружие? – оппонент дернул плечом и молот, описав дугу, опустился на землю напротив моего лица. Судя по легкому вздрагиванию почвы, кувалда весила ровно столько, на сколько и выглядела – не меньше пуда. А её хозяин облокотился о рукоять и смотрел мне в глаза. Что-то внутри настойчиво посоветовало отвести взгляд. - Где? Военная прокуратура наперебой с комитетчиками пытаются связать моё имя с некоторыми нестыковками по линии материального обеспечения части, а теперь еще бомжеватого вида персонаж, сумевший парой слов уложить меня мордой в землю, спрашивает, где можно найти оружие... Это что – новые, прогрессивные способы оперативной разработки? Чушь – это все жара, где-то оторвался тромб, закупоривая микрососуд, или еще какая-нибудь дрянь случилась с организмом. Я пошевелился – боль и онемение медленно отступали. - Тебе чего надо? Создалось впечатление, что мужик сейчас в третий раз повторит вопрос. И в это время послышалась тревожное завывание сирен. Похоже, владельцу «Тойоты» не понравилось, как обошлись с его железной лошадкой. И если драка увеличить число моих проблем не могла, то повторная встреча с полиций грозила изменить юридический статус. В плане ограничения свободы передвижения. Торопить свидание с нарами не хотелось. - Уходим, - я попытался встать, но ноги еще не слушались. Хозяин молота никак не прореагировал. Мне вдруг представилось, как он цинично громит кувалдой полицейские уазики. - Уходим! За оружием! – я указал рукой в сторону, противоположную нарастающему звуку. Подействовало – этот сумасшедший поднял меня, как щенка, за шиворот, поставил на ноги и поддержал за локоть. Одной рукой – без малого центнер веса. Наверное, управляться с пудовой кувалдой для него не составляло большого труда. Дальше все выглядело еще загадочнее. Незнакомец отпечатал на участке мягкой почвы свой след. Необычная подошва – гладкая, без признаков протектора, только с набойками-подковками на носках и пятках. Затем недавний противник отпустил мой локоть, присел, прошептал что-то над отпечатком, собрал в пригоршню песок, сметая след, и резко дунул на землю. Поднялся, никак не реагируя на мой недоуменный взгляд, и, словно сеятель, по широкой дуге разбросал содержимое ладони. - Шаман, типа? – хмыкнул я. - Нет, православный, - совершенно серьезно ответил незнакомец. - Собак все равно в такую жару не возят. - Это не от собак. От людей. Куда идти? - Не куда, а отсюда! Через несколько минут я окончательно пришел в себя и, перестав бороться с головокружением, смог внимательнее присмотреться к спутнику. Он оставался все таким же бредово-нереальным и только грязь под ногтями каким-то образом привязывала этого человека к действительности. - Не жарко? – поинтересовался я. Спутник остановился, расстегнул свой балахон. - Лучше так, чем в метель без тулупа. Я устал удивляться, но под верхней одеждой оказалась толстая кольчуга со стальным воротником, массивной грудной пластиной и наплечниками. Кроме настоящего, сизого узора многослойной ручной ковки, на железе виднелись дыры-вмятины – как от автоматной очереди. А когда мой взгляд остановился на болтающейся у бедра потертой деревянной кобуре и выглядывающей из неё рукояти маузера, остро захотелось ломануться в кусты и свалить. Хоть бы и к прокурору в гости. - Я тебя забираю в рекруты, – незнакомец достал из сумки замшевый кисет и бросил в рот шарик дряни, похожей на солому, склеенную воском. Освежающе запахло мятой и еще какими-то пряными травами. - Чего? - В рекруты, – повторил он, глядя сквозь меня расширившимися зрачками. – Я, хорунжий Михаил. Беловодию послужишь. Он провел языком по деснам, сплюнул под ноги ржавого цвета слюну и добавил: - Здеся тебе один хрен вечность светит… Насколько в курсе, «вечными» в определенных кругах принято называть пожизненно заключенных. - С чего ты взял? – осторожно уточнил я. - Складывается, - отрезал Странник, запахнул пальто и пошел по тропинке. - Э, за что? - Почем я знаю? На тебя с двух сторон тьма надвигает. А ведь пришить мне, при желании, можно много чего, вплоть до государственной измены. С другой стороны – партнеры по несостоявшемуся бизнесу тоже люди сердитые. Вот только каким боком при всем при этом средневековый персонаж с комиссарским маузером? - Причастись медком, рекрут, - Михаил протянул мне кисет. – Сам уразумеешь. Почему бы и нет? На вкус «медок» оказался таким же, как и на запах – сладко-приторной смесью для плова, сдобренной мятой и насыщенной до тошнотворности. Через мгновение я, кажется, услышал, как деревья перешептываются с воробьями и белками. - Не уплывай, - посоветовал спутник, - соберись мыслею на том, что тебя тревожит. Я перестал глупо улыбаться и попробовал «собраться мыслею». Думалось легко и приятно. Ментовские комбинации оказались совершенно прозрачными. Материалов хватало, чтобы закрыть меня в четырех стенах, а ласковая рожа следака, разрешающего мне погулять на свободе, теперь не выглядела такой родной и доброй. Я благоденствую на воле, а опера ждут контакта с заказчиками. Только по ходу шлепнуть меня партнерам проще, чем вытаскивать – такие дела. Но даже если меня упокоят – операм будет зацепка. Расклады… я выветрил грусть из головы и предпочел погрузиться в жизнерадостную трескотню лесных белок, сменившуюся уже совсем откровенными галлюцинациями. Какими-то мрачными, пафосными галлюцинациями. Пустота напрягается и беззвучно вибрирует под тяжелыми ударами. Я вижу человека, устало сидящего на валуне - неровном осколке, вырванном из тела Вершины Мира. Он перебирает четки, и в это время черная тень закрывает небо. Затмевает половину из миллиардов глаз Космоса, желтых, холодных и немигающих. Человек ухмыляется. Сферы мягко скользят в его ладони, упруго связанные друг с другом нитью незримых сил. Что удерживает ожерелье – непонятно. Быть может – это соборность Ойкумены, или всему виной эффекты слабых взаимодействий, обусловленных обменом калибровочными квантами. Необычайные, драгоценные бусины. Под тонкой пленкой, переливающейся всем спектром, яркая зелень граничит с глубокой синевой, и белоснежные спирали, чуть подрагивая, плывут, перетекают с места на место. Дымка над материками и континентами. Человек просто ждет. - Снова ты, Наездник… В реальности мы куда-то идем, а Михаил что-то говорит, говорит, и я что-то ему отвечаю. - Гнили в тебе много, - констатирует мой новый знакомый, - здесь не искупишься. Не обижаюсь. Надо ли искупаться, если гнильца, когда поискать, найдется у каждого. - А в Беловодии-то что? - Райские кущи там. И папороть-кветки. Недоумеваю: - Как же тогда искупать… искупляться? Михаил вздыхает и перекрещивается двумя пальцами: - Змиев изводить во славу божью. Я послушно киваю – змиев, так змиев, и снова проваливаюсь в фантастические видения. - Снова ты, Наездник. Возможно, это тихие слова или очень громкие мысли, вкрадчивая вибрация голосовых связок или отчаянный вопль сознания. Потом в призрачном мире налетает шквал. Красная пыль огненным смерчем взвивается вверх, закручивается в пульсирующие воронки. Названный Наездником не движется с места, только щурит глаза, оберегая их от песчаных уколов. Действительно, чуть в стороне стоит, вероятно, Скакун. Не совсем лошадь – закованное в хитиновый панцирь, многоногое существо, но, несомненно, приспособленное для езды верхом. О том говорят подобие попоны на спине и окровавленные вмятины на боках, там, где, если представить, могли оказаться сапоги с острыми шпорами. Путь был нелегкий? Наездник. Мне такое прозвище почему-то не нравится, оно не ассоциируется с блистающим всадником, зато вызывает в памяти образ насекомого, откладывающего свои личинки-паразиты в тело еще живого врага. Родительский инстинкт безжалостного хищника. Вихрь усиливается, словно небо, которого здесь нет, прессом давит на грунт и заставляет вскипать песок. Человек презрительно сплевывает, и я подозреваю - приход его самого был тих, незаметен и неотвратим. Земля вздрагивает, словно в неё вогнали тяжелые колонны. - Снова ты, - с присвистом звучит вновь, одновременно изнутри и снаружи. - Я, - человек совершенно прозаически чихает. Пыль начинает медленно оседать - на расстоянии вытянутой руки от Наездника в песок вонзается огромный, больше человеческого роста, отливающий сталью коготь. - Ты, - доносится сверху, отражается гулким эхом от скал, от песка, от звезд. - Ожидал кого-то другого? - Наездник смотрит в сторону, а четки на мгновение прекращают свое скольжение в его ладони. - Пришел уничтожать... Человек пожимает плечами, будто его микроскопический жест может быть замечен нависающей над ним громадой. Нечто в высоте тяжело и рокочуще вздыхает. - Разрушительный, пользующий все и вся, циничный, обособленный разум... Впервые за весь разговор Наездник смотрит вверх, на собеседника. Для этого ему приходится запрокинуть голову. Так бывалый странник глядит на преградивший дорогу горный хребет, касающийся облаков. Оценивающе, взвешивая собственные силы, немного раздосадовано - ведь путнику нужно на другую сторону. Вверху, почти на уровне звезд, тускло блестят перечеркнутые вертикальными зрачками фосфорно-зеленые глаза-блюдца. Отражая рассеянный свет чужих солнц. За миллионы лет выгоревшие от этого света. Бесконечно мудрые, бесстрастные, равнодушные. Сильнее этих необычных глаз приковывает внимание пасть чудовища. Громадная, сплошь состоящая из зубов. Острые клыки растут в несколько рядов, выглядывая друг из-за друга, производя впечатление неровного, неряшливо вбитого, но густого частокола. Старые, покрытые коричневым налетом, длинные и кривые зубы чередуются с молодыми, острыми, молочно-белыми… - Дальше куда, рекрут? Я встряхнул головой, отгоняя чудные картинки и чувства. Эк меня вставило, не заметил, как дошли до КПП, и как сгустились за время пути сумерки. Словил себя на разглядывании собственных рук, как будто это в них только что танцевали диковинные четки Наездника. Теперь на кончиках пальцев вспыхивали серебристые блики, похожие на огни святого Эльма. При резких движениях огоньки срывались и начинали гоняться за ладонью, оставляя хвосты-кометы. Георгий на мои эксперименты внимания не обратил, промолчал, я тоже не рискнул открывать рот – побоялся начать беспричинно, по-дурацки хихикать. Вдаваться в анализ – на кой я приволок хорунжего к воротам родной, пока еще, части - не хотелось. Тем более он не стал останавливаться, и мне ничего не оставалось делать, как спешить за ним. Постовой, увидев меня на ступеньках, принялся мямлить что-то насчет «ну нельзя же, товарищ майор…», заспанный дежурный, выбравшийся из-за стола на этот лепет, удивился: «Ты чё, Вадимыч, снова нажрался?», а я недоумевал – неужели они не замечают идущего на шаг впереди Михаила? Не видят, как он вытаскивает из сумки очередной кисет, набирает в пригоршню и выдувает из кулака им в лица голубую, как купорос, пыль, не ощущают, как валятся безвольными кулями нам под ноги. Я замер на секунду возле стола с видеорегистратором – захотелось убедиться, запечатлела ли техника случившееся безобразие, но по экрану монитора, только с ним поравнялся хорунжий, побежали полосы сорвавшейся развертки. Сам же Михаил зачем-то тормознул перед выгоревшей политической картой мира, сколько я себя помню, закрывающей в дежурке дыру на обоях. - Эвона, - многозначительно заявил он, ни к кому особо не обращаясь. Оставалось догадываться – что его так удивило: то, что карта была еще Советского Союза, или что дырявые обои двадцатилетней свежести соседствовали с новенькой системой видеонаблюдения. Такие вот реалии. Новенькая система видеонаблюдения вздрогнула еще раз прыгающими кадрами и окончательно потухла. Электроника в присутствии Михаила вела себя почтительно. Точно так же повели себя все три рубежа охранной сигнализации в арсенале. Даже не пискнули, они тоже оказались шокированы – и было отчего, учитывая способ, которым Михаил проникал в помещения. Оснащенные, к слову, в полном соответствии с требованиями технической укрепленности. Железобетонные перекрытия толщиной в полметра, армированные решеткой из прута-десятки, шлюз-камеры со стальными дверями-переборками, ригеля-распорки и прочие ухищрения. Обойти все это оказалось проще простого. Несколькими ударами в стену – дурацкой шипастой кувалдой. Только щебенка взорвалась брызгами. Это сон, это горячечный сон, меня переклинило, инсульт, инфаркт, что угодно, хоть КПЗ, хоть реанимация… Мозг отказывался верить происходящему, а руки послушно швыряли, помогая хорунжему Михаилу, особо не сортируя, ящики в марево портала. Я знал, что это портал, хотя не было вокруг него никаких молний и спецэффектов, а только чуть расфокусированное шевеление воздуха. Как то, из которого несколько часов назад появился сам Михаил. А потом тяжелая ладонь легла мне на плечо, и я особо не сопротивлялся, пинком направленный вслед цинковым коробкам с патронами. Не знаю, в какой последовательности это произошло – меня вытошнило, и я отключился, или наоборот. Или одновременно. Я снова оказываюсь в компании Чудовища и Наездника. Человек хищно улыбается, обращаясь, естественно, не ко мне. - Слова, Змей, слова. Ты великий мастер слов. Чудовище шевелится. Когти с хрустом скребут камень, оставляя овраги-борозды. Гигантская голова качается из стороны в сторону, потрескавшиеся, замшелые пластины, прикрывающие тело, со скрежетом приходят в движение. - Сколько раз я убивал тебя, Человек? Наездник скучающе потягивается. Наверное, много. Сфер в четках меньше. - И каждый раз ты приходишь снова, выслушиваешь меня и ничего не понимаешь. Я - не хозяин, не властелин и не хранитель. Я - равноправная часть общности, самая старая часть древнего рода, первым вдохнувший дуновение Создателя. - Древнего, - многозначительно повторяет человек. - Древнего. Вам, младенцам, яростным, назойливым, обделенным мирозданием, не понять, что такое Вечность. - Сколько раз я убивал тебя, Змей? Наездник не нуждается в ответе. Немного. Меньше даже, чем сфер в четках. - А ты так и не понял - всегда, когда ты убиваешь меня, ты убиваешь только меня... - Но когда побеждаешь ты, добавляя новый мир в свое ожерелье, гибнут мои дети. И каждый раз ты пользуешься все более страшными силами. Твоему народу не суждено долгое существование. Когда-нибудь вы пожрете самое себя. - Когда-нибудь, - человек поднялся, - все когда-нибудь случается. Когда-нибудь, не сейчас. Слышишь, старый ящер? Посмотри на этот пока еще свой мир. Когда-нибудь его новые хозяева будут охотиться на последнего дракона. Я кожей, ощущаю, понимаю, словно нашептываемое невидимым суфлером - раскрученная пращей чужой галактики, сюда приближается смерть. Крошечная песчинка, пропитанная мощью, гигантский кристалл, брошенный рукой исполина, мюон, разогнанный в магнитном потоке. Мишень – еще одна нежно-голубая сфера, будущее украшение в ожерелье ойкумены. Наездник тоже знает это. До удара остается совсем немного. Портал по ту сторону дышит влажными испарениями болот. Вот ты какое - Беловодие, алтайский рай староверов. Незнакомый мир – незнакомая, кружевная растительность и чужие запахи, а двухуровневые избы на высоких фундаментах и маковки деревянной церкви кажутся наложенными поверх картинки репродукциями Левитана. - Михаил Профирьевич, ты, никак, вновь рекрута приволок! - Печать на нем усмотрел. - Ха, скажи, мол, самому было лениво зброю таскать! - Хоть бы и так, чего зубоскалишь?! И в унисон этому гомону где-то по родному заорал петух, с другой стороны разлаялась собака. По родному, теперь, для меня. - Ничего в рот брать даже не думай. Здеся любая травинка – яд. Что своё на грядках – то своё и есть. А от остального - всякого можешь дождаться, ежли кровавым поносом обойдешься, считай – пронесло, - похохатывал Михаил на инструктажах. Конечно, запугивал. Но в человеческом организме местная папоротникообразная растительность порождала самые чудные эффекты, воздействуя на какие-то специфические отделы мозга. Алхимия, по-другому не скажешь. - Сие есть Беловодие – Господь нам сюда дорогу подарил, все сюда пришли – и бахтурмицы, и поляки, и семейские, когда дома житья совсем не стало. - А чего не стало-то? - Старый обряд в вере правим. Истинный, оттого и выбрал нас Господь своими лыцарями. Со слов Михаила, народ его помыкался не меньше, чем последователи Моисея. А то и больше. После раздела Речи Посполитой православные литвины не пришлись ко двору в реформированной Русской Церкви. Гонения, насильственное переселение за тысячи верст в дикую Сибирь, уход в глушь. Поиски мифическго рая привели к двуглавой горе Белухе, к истокам реки Катуни, где силами «истой молитвы» открылся путь в Беловодие. - Что змии, на них тоже управа есть, - разглагольствовал Михаил, - ибо даровал нам Господь папорть-кветку. В миру девки её на Ивана Купалу по ночам сыскать не могли, а тут, гляди ж ка – повсеместно растет. Чем не благодать? Тут даже воздух её пыльцой пропитан. «Медок» из перги одного из ярко-красных папоротников использовали за основу почти во всех рецептах снадобий. - Не бойся его – не брага, голова болеть не станет. Пока не привыкнешь – от видений покоя нет, но то видения благостные. Ты в них себя открываешь. Я поначалу искал слушателей в жажде поделиться своими Чудовищно-Наездничьими откровениями, потом успокоился. К откровениям тут относились спокойно: штука интимная и повсеместная – всё толковать никаких иереев не хватит. А на меня временами накатывало. Я видел, как странный мир без границ покрывает тьма. Как судорога проносится по телу Чудовища, топорщится чешуя, и лапы снова крошат камень. Дракон ревел, подбрасывал свое тело вверх и начинал упруго ввинчиваться в пространство. Наперерез чему-то неотвратимому. Я часто просыпался по ночам, не в силах видеть, как Дракон нанизывает себя на копьё энергий. Как вскипают океаны, как проваливаются в пучину материки, как небо становится черным от гари и земля ежится от холода, лишенная ласк светила. Наездник всегда оставался невозмутимым. Многочисленные и разнообразные дети старого ящера в муках освобождали мир для его новых владельцев, а Человек лишь перебирал ожерелье своей Ойкумены, с каждым разом становящееся все длиннее и разнообразнее. Ящеры, змии Беловодья так походили на земных динозавров, зато география Беловодья совсем не походила на земную. Карта материка, составленная землепроходцами, напоминала гигантскую секиру с гипертрофированным лезвием, где-то в середине которого находились песчинки поселений колонистов, и длинной, несколько тысяч километров, изогнутой рукоятью. Где-то там, внизу рукояти, по легендам, да и по донесениям лазутчиков, изучающих мир «силою мыслей», находилось гнездовье Змея. Не ящеров, и не змиев, у которых люди обыденно отвоевывали гектары, а Исчадия, Диавола созданного Господом для испытания веры. - Ну, готов, Вадимыч, послужим во благо, а? – усмехнулся Михаил, похлопывая кожух своего пулемета. – Положим конец сатанинскому отродью? Подарим Беловодие детям и внукам? Наверное, человек так устроен – я погладил бороду. Готов барахтаться в грязи и рвать глотки ради детей, внуков и светлого будущего. Продержаться пять минут, которые могут оказаться равны суткам, или пятьдесят миллионов лет. Пять минут, пока начинка пяти боеголовок, расположенных в углах громадной двухсоткилометровой пентаграммы, не придут в состояние цепной реакции, а пятьдесят священников не сфокусируют их энергию в одну точку, подогревая процесс одними им известными способами. Пять боеголовок, которые мы добыли примерно так же, как Михаил и ему подобные добывали обычное оружие. Я знал где, а Михаил – как. С помощью дурацкой кувалды, как скандинавский Тор, крушащий силой веры монолитный бетон. Пятьдесят священников, способных и без всяких боеголовок создавать шаровые молнии – миниатюрные генераторы термоядерного синтеза. Я поглаживал бороду и вспоминал много раз слышанные, затухающие слова, или мысли, умирающего Чудовища, обращенные в спину Наездника. Величественное зрелище: Человек властным окриком подзывает Скакуна, и тот подобострастно льнет к своему хозяину. Могучее существо с густой развивающейся гривой, хитиновым панцирем и кремниевым сознанием. Тварь или машина. Раб. Наездник легко взлетает в седло. А поверженное Чудовище, Змей, Дракон шепчет, изливая на камень ядовитую кровь: - Настанет время, и скелеты твоих детей, Человек… Детей Наездника. Интересно – как изменился рельеф планеты за пятьдесят-шестьдесят миллионов лет? Не станет ли лезвие секиры современной Азией, не поднимется из-под воды и присоединится к ней Европа, а рукоятка топора, наоборот, не отделится водой Берингова пролива, возвысится хребтом Кордильер? А это место, логово Змея, не назовут ли когда-нибудь кратером Чиксулуб? Когда-нибудь, когда придет время… …и скелеты твоих детей, Человек, тоже извлекут из-под песчаных наносов, выставят на всеобщее обозрение и нарекут ископаемыми... Какое-нибудь новое, молодое и безжалостное племя… |
|