Вениамин Чемурдыкин никогда не хватал звёзд с небес. На кафедре микробиологии его оставили лишь потому, что в любом коллективе нужен человек, о которого приятно вытереть ноги. Нет, разумеется, тема для научной работы у него была. Однако, даже в отдалённой перспективе никто из коллег не взирал на Чемурдыкина как на кого-то старшего, или хотя бы равного. Справедливости ради стоит заметить, что многие сотрудники кафедры вообще не считали Вениамина кем-то, и в разговорах между собой предпочитали упоминать неодушевлённое «нечто».
Студенты его слегка недолюбливали, и это чувство было взаимным. А как иначе можно относиться к человеку, для которого единственным критерием при вынесении оценки является поведение на занятиях? Да, да, именно тишина, а не прилежание или тяга к знаниям. Преподавателем Вениамин Степанович оказался посредственным, а педагогом вообще никаким. Следствием подобного сочетания сомнительных достоинств являлись низкие оценки подопечных на экзамене. Впрочем, молодость может простить любую слабость, кроме занудства.
Жалоб со стороны студентов не было, и в итоге на Чемурдыкина просто махнули рукой: в конце концов, кто из нас, грешных, да без порока.
С личной жизнью у Вениамина не сложилось. Ранний недолгий брак и скоротечный шумный развод убили в нём малейшие проблески желания становиться степенным отцом семейства. Всю нерастраченную энергию, всю увлечённость и всё свободное время он отдавал своей единственной и всепоглощающей страсти. Чемурдыкин изучал плесень. Точнее, плесневые грибки. А ещё точнее, тестировал новые вещества или их ингредиенты на предмет эффективности уничтожения исследуемых штаммов.
Лишь в своей скромной лаборатории, которую некогда выделили как временную, а потом забыли, Вениамин чувствовал себя настоящим Властителем.
– Не важно, чем повелеваешь, пусть это будут просто грибы. Главное – ощущать себя единственным и всемогущим, – философствовал Чемурдыкин, впадая в транс под убаюкивающую капель протечек трубы отопления. – Да, плесень, да, в подвале, но пока от тебя зависит чья-то жизнь и чья-то смерть, твоё собственное существование имеет смысл.
– Ишь ты, как занялась! – радостно бормотал под нос вечный ассистент, разглядывая буйные всходы редкой разновидности аспергиллус аурелис. – А если мы тебе «Чемурсептика» капнем?
Столь странное название для испытуемого антиплесневого вещества Чемурдыкин придумал сам. Опытный образец, присланный с фармацевтического завода, имел длинное и труднопроизносимое название, включающее две греческие и три латинские буквы, четыре цифры и пять дефисов.
Вениамин старательно нанёс дезинфекционный раствор на очередную колонию, по инерции проверил плотность закрытия чашки Петри и поставил в термостат. В сущности, делать это было совсем не обязательно, «Чемурсептик» надёжно убивал все побеги плесневых грибов, выращенных на пептонной основе, но Чемурдыкин всегда ратовал за чистоту эксперимента.
Через три дня, готовя использованную лабораторную посуду под новые питательные среды, Вениамин обнаружил хиленькую колонию диаметром в полсантиметра на одной из многочисленных чашек Петри.
– Египетская сила! – раздражённо ругнулся учёный и потянулся за посевочной петлёй, дабы определить, какой именно вид грибка придётся заносить в журнал собственных погрешностей и ошибок. Мыслей о том, что «Чемурсептик» может пощадить какие-то виды микроорганизмов, в голову не приходило. Завершив посев выжившей культуры, Чемурдыкин долго сокрушался по поводу собственной расхлябанности и безалаберности.
Его душу раздирали два противоречивых образа. Здравый смысл с физиономией Мефистофеля зло нашёптывал нечто вроде «идиот, не порть научную картину», а беспощадная совесть с лицом кинематографического Павла Корчагина укоризненно взирала из-под бутафорской будёновки на колебания и сомнения, недостойные честного исследователя.
Победила совесть. Чашка с посевом, получив отметку красным маркером, отправилась в термостат.
Душевное равновесие старательно вытеснило неприятный момент из памяти, и на следующие три дня Вениамин Чемурдыкин начисто забыл о случившемся.
В очередной раз уединившись в подвале и увлечённо разглядывая обильные заросли разнообразных мицелий, учёный наткнулся на помеченный маркером образец. Добрую сотню разновидностей изучаемых образцов он определял без помощи микроскопа. Но то, что проглядывало сквозь стеклянную крышку, удивило и даже озадачило старательного исследователя. На светло-жёлтом фоне питательной среды раскинулся причудливый рисунок, совершенно нехарактерный для плесневых грибов. Розовая колония была исчерчена странными ломаными линиями.
Природа склонна к конформизму. Как правило, она старательно избегает углов, в особенности острых. Любая угловатость есть не что иное, как вынужденный ответ на стрессовую ситуацию, и органическая жизнь – главное тому подтверждение. Чемурдыкин вдруг вспомнил легкомысленное утверждение о том, что если быстро и навскидку перечислить десяток слов, сочетающихся с прилагательным «острый», большая часть из них окажется принадлежностью к высокоорганизованному образу жизни.
Если какая-то сволочь сейчас оторвалась от рассказа и помчалась экспериментировать на своих ближних, то это наверняка чёртов учёный. Порядочный читатель дисциплинированно дождётся финала.
О том, что происходит нечто, выходящее за микробиологические рамки, Вениамин догадался сразу. Естественное желание поделиться научной аномалией заставило его ринуться к коллегам по кафедре.
Субботы в институте были рабочими, но к концу недели на кафедре микробиологии редко кто задерживался после обеда. В подобном самоотречении не было смысла. Студенты уходили до полудня, а наука могла подождать. Если кто-то, кроме Чемурдыкина, оставался после четырнадцати ноль одной, то причиной того были обстоятельства сугубо личного характера.
Карина Смолина была моложе Чемурдыкина лет на десять. Семь лет минуло с того дня, как она вступила в законный, счастливый брак – и ровно два месяца назад познала запретную сладость адюльтера. Это было неизбежно, ибо мужья стареют, толстеют, лысеют, грубеют и просто приедаются, а вот с третьим курсом этого не случается никогда. Общение с восторженным и возбуждённым своим невероятным открытием коллегой не входило в её субботние планы.
– Чудное создание, шло бы вы домой, – холодно рекомендовала кафедральная красавица, не желая вникать в научный феномен, – конец недели, все устали.
– Но, Карина Станиславовна, неужели вы не понимаете, это нечто такое…
– Вот уж поистине – «нечто», – оборвала Чемурдыкина начинающая распутница, всем своим видом выказывая презрение и досаду. – Вениамин Степанович, уймитесь, неужели вы думаете, что мои субботы созданы для общения с вами? Говорите, аномалия? Научная? Да ну и пёс с ней. Простите, что должна открыть вам глаза, но даже рабочие понедельники нашей уборщицы предназначены для чего-то другого. Вряд ли в институте найдётся человек, который пожелает слушать вас во вторник, среду, четверг или пятницу, но уж в субботу вы просто нарываетесь на грубость.
Нет, Чемурдыкин никогда не был слепцом. Слишком уж часто ему давали прочувствовать рамки дозволенного. Тем не менее, предельно сволочное отношение коллег он оправдывал скромностью собственных личностных качеств.
– Но ведь, как учёные, мы творим одно великое дело! – привычно обманывал себя сорокалетний ассистент.
В эту субботу последняя иллюзия Вениамина Чемурдыкина рухнула. Никому, ни единому человеку на кафедре, не интересны его скрупулёзные научные исследования. А значит, делиться открытием он ни с кем не обязан!
– Все лавры победителю! – мечтательно закатывал глаза учёный, разглядывая в воображаемой книге свою фамилию рядом со знаменитым Луи Пастером. – Интересно, по каким критериям выбирают нобелевских лауреатов в области медицины?
Колонию розовой плесени Вениамин Чемурдыкин решил размножать избирательно: ещё раз проверить устойчивость неопознанной культуры к «Чемурсептику», ну и протестировать прочие дезинфекторы.
Розовая плесень не переставала удивлять микробиолога-одиночку, буквально подстёгивая его растущие научные амбиции. Грибки благополучно перенесли повторное воздействие испытуемой антиплесневой новинки. Выжили после формалина, хлора, кислоты и щёлочи. Некоторый ущерб колониям принёс открытый огонь, зато искусственный холод лишь подстегнул скорость роста.
Вениамин едва успевал готовить питательные среды для лабораторной посуды. Один редкостный аспект в развитии розовой плесени выявился не сразу. С достоинством выдержав очередное испытание, колония грибков обязательно видоизменялась. Она становилась выше, углублялась в пептонную основу, меняла характер линий, твердела, образуя блестящие крапинки, или превращалась в бесформенную соплеобразную слизь. Неизменным оставались лишь розовый цвет и повышенная жизнестойкость.
Через полгода у Чемурдыкина не осталось реагентов, которые можно было бы опробовать на исследуемой культуре. С того момента Вениамин стал всерьёз задумываться о воздействии на колонию физических факторов.
– Интересно, как на розовую плесень может воздействовать рентгеновское излучение? – размышлял вслух Чемурдыкин, одержимый научным рвением.
– Смилуйся, о, повелитель, не делай этого, ибо мы все умрём! – довольно отчётливо прозвучало в душно-влажном помещении подвала.
Вениамин опасливо оглянулся. Гости в его лабораторию заходили нечасто, и добрых вестей их появление, как правило, не сулило. Дверь в подвал была распахнута, но присутствия посторонних не наблюдалось.
«Глюки», – удивлённо подумал Чемурдыкин, оторвался от созерцания розовой колонии и нехотя совершил несколько движений руками, – «высыпаться надо, или чаще зарядку делать».
– Смилуйся, о, повелитель, на тебя лишь уповаем!
«Нет, точно не глюки!» – учёный встрепенулся, поднялся из-за стола и внимательно осмотрелся: – Эй, кто здесь?
Пустота коридора выглядела мистически и откровенно пугала.
Акустика подвальных помещений – дело загадочное и малоизученное. Статей на эту тему в тысячу раз меньше, чем, скажем, о йети или Бермудском треугольнике. Более того, ни одна из них не попадалась Чемурдыкину на глаза. Столкнувшись с необъяснимым явлением, Вениамин на пару мгновений поддался влиянию мистики.
Церкви Чемурдыкин не посещал и не ведал, что святой крест кладёт отнюдь не по канону, а слева направо. Вряд ли в глазах Бога это могло являться отягчающим обстоятельством, тем не менее, загадочный голос даже и не подумал исчезать.
– О, повелитель, с тобой говорят твои недостойные питомцы, которых ты подвергаешь испытаниям.
– Плесень, розовая! – ужаснулся Чемурдыкин. – Точно, звук либо оттуда, либо из головы. И в том и в другом случае это шизофрения, и я сбрендил.
Перспектива пожизненного лечения в психиатрической больнице не на шутку испугала незадачливого учёного. В голове мелькнула убогая надежда на глупый розыгрыш коллег, но тотчас исчезла. Над Вениамином не подшучивали даже первого апреля. С технической точки зрения данная проделка была вполне осуществима, но неумолимая логика отметала спасительные версии. В итоге победу одержало банальное любопытство: в конце концов, не каждый день тебя именуют повелителем.
– Э-э-э-э-э, я, это. Айм сори. Пардон. Не совсем понял, что нужно сделать? Но я, так сказать, постараюсь. Как говорится, что могу. Ферштейн?
То ли от волнения, то ли от нелепости ситуации, Чемурдыкин вплетал в косноязычную фразу обрывки иностранных слов.
– Слава повелителю! – радостно откликнулась колония розовых грибов. – Он слышит нас!
– Ну да. Разумеется, слышу. Вот только, экскъюзми, удивлён, знаете ли, – внезапно осекшись, учёный вдруг со всей отчётливостью осознал ответственность момента. – Чёрт, такого просто не может быть! Говорящие грибы – это нонсенс!
Несколько мгновений в лаборатории царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь привычной капелью подтекающих труб горячего водоснабжения.
– Но, повелитель, строго говоря, мы вовсе не произносим слов, – смущённо пробормотала розовая плесень.
– Да-а-а-а? А как же я их слышу? – слегка растерялся учёный.
– Повелитель, не гневайся, но мы их проецируем тебе в сознание.
Первый испуг прошёл, и Чемурдыкин бесстрашно вернулся к столу, из-за которого вскочил три минуты назад. Розовая плесень привычно выпирала из скромной лабораторной посуды. Колонию по-прежнему рассекали ломаные линии, пептоновая основа побелела и стала мутной, а в сантиметре над зарослями клубилось едва различимое облачко спор.
Вениамин попытался собраться с мыслями, но переполняющие душу эмоции всячески противились строго научному подходу.
– Так, ребята, вернёмся к нашим зверятам! – глупо продекламировал учёный и вдруг ощутил нарастающую уверенность в собственной адекватности. – Пожалуй, начнём с самого интересного. Кто вы такие, и почему я ваш повелитель?
Продолжительное издевательское молчание было ему ответом. Вопрос так и повис в воздухе.
Некоторое время Чемурдыкин тактично ждал, но ответа не последовало. Более того, в колонии розовых грибков явно что-то происходило. Мицелий немного пожух и съёжился, крупные плодовые тела, похожие на серебристые крапинки, потускнели и уменьшились в размерах.
– Эй, вы меня слышите? – осторожно поинтересовался Вениамин.
Когда терпение учёного достигло предела, колония плесени разродилась ответом.
– Простите, уважаемый, у нас тут произошла маленькая революция.
– Чего произошло? – недоумённо переспросил Чемурдыкин.
– Революция у нас, – деловито резюмировал голос, – в гражданской войне победили те, кто выступал за равноправное общение с создателем. Ну, то есть, с тобой.
– Это что, я теперь не повелитель, а только создатель? – уточнил учёный. О том, что данное обстоятельство вместе с неожиданным переходом на «ты», неприятно укололо остатки самолюбия, Вениамин умолчал.
Розовая плесень на секунду замялась, но всё же отыскала в себе мужество для ответа
– Не, а в чём проблема-то? С фактом создания мы не спорим, но управление у нас своё собственное. Так что прежнее обращение типа «повелитель» – это уже пережитки прошлого.
– А не боитесь, что я вас под рентген засуну? – ухмыльнулся Чемурдыкин.
– Да ладно пугать-то, а то мы тебя не знаем, – миролюбиво ответила плесень. – Во-первых, ты добряк. Да и человек, в сущности, хороший. Во-вторых, тебе просто совесть не позволит. Мы же твои создания. В-третьих, неизученный феномен, обладающий коллективным разумом, и заметь, искусственно созданный. Ты у нас учёный или споры жуй? Ну и самое главное, как бы десертом. У нас имеется вполне серьёзное, деловое и обоюдовыгодное предложение.
– Вот как? – искренне удивился создатель Чемурдыкин. – У меня может появиться выгода?
– Легко! – авторитетно заверила колония гламурной расцветки. – У тебя это, с бабами-то как?
– Моя личная жизнь – это сугубо моё личное дело!
– Ну-ну, – насмешливо констатировала плесень, – а знаешь, в чём проблема?
– Да нет у меня никаких проблем! У меня… у меня полноценная сексуальная жизнь! Да я если захочу… да со мной любая! А здесь – это так… необходимость была… разрядка!
Вениамин Чемурдыкин снова вскочил из-за стола. Его лицо неудержимо заливала краска стыдливости.
– Ну-ну, – примирительно согласилась плесень, – спору нет, онанизм не преступление. Но если вдруг передумаешь, знай, мы можем слегка подправить твой гормональный фон, подкорректируем феромоны. И мышцы окрепнут, и от девок отбоя не будет. Можешь не сомневаться, мы в биохимии доки!
– Хорошо, допустим, к примеру, я согласен, – попытался успокоиться Чемурдыкин, – а от меня-то что нужно?
– Вениамин, друг сердешный, верни нас в термостат, ради всего святого, замёрзли мы. И вот ещё что, добавь питательных белков, а то голодно как-то. За нами не заржавеет. Ну, что договорились?
– Конечно, конечно. Как скажете. Вот только… Простите, но у меня к вам полно вопросов!
– Что, Заплесневелый Завет нужен? – съехидничал гламурный разум. – А если мы сейчас от холода окочуримся, кто на твои вопросы отвечать станет? В общем, так, ты давай ставь нас в тепло, и иди осваивать свои новые возможности. Всё остальное обсудим завтра.
– А что, я уже подвергся воздействию? – удивился учёный. – Честно говоря, пока незаметно.
– Сделка состоялась, процесс пошёл, – лаконично подытожила плесень и окончательно замолчала.
Мысли буквально кипели в бедной голове Вениамина Чемурдыкина. Ему отчаянно хотелось понять, что же именно с ним происходит! Версию о сумасшествии он отринул окончательно. Розыгрыш с использованием технических новинок отметался как нелогичный. Инопланетный вариант учёный оставил на крайний случай. И тут внезапно его осенило!
«Что есть разум?» – попытался обосновать свою идею Чемурдыкин. – «Разве это не одна из форм выживания органических существ?»
С данной точки зрения всё казалось логичным и само собой разумеющимся. Вполне возможно, что, подвергнувшись череде химических испытаний, наиболее живучими особями оказались те, что имели зачатки разума. Затем они дали потомство, из которого вновь выжили самые умные. Всё по Дарвину, и никакой фантастики! Электростанции, ракеты, пылесосы или автомобили колония разумных грибков не строила. Это и понятно, в термостате технический прогресс не особенно нужен. А вот внутривидовая борьба могла привести к тому, что место под крышкой отвоевывали те, кто мог совершенствовать биохимические методы защиты.
***
Возвращаясь домой, Вениамин Чемурдыкин решил заглянуть в рюмочную. Алкоголь в жизни одинокого ассистента был редкостью. Пить без компании – занятие скучное, а немногочисленные друзья заглядывали редко. У всех семьи, жёны, дети. Но сегодня у Чемурдыкина был потрясающий повод, и он позволил себе расслабиться.
Двести грамм «Старки» и три котлеты приятно грели желудок. Но самым приятным оказалось совершенно другое обстоятельство. Довольно миловидная продавщица, обычно разливающая вожделенную жидкость с холодной отстранённостью, игриво подмигнула Вениамину. В питейное заведение Чемурдыкин заглядывал редко, но ещё реже ему подмигивали симпатичные продавщицы.
– Действует, чёрт возьми! – восторженно ликовал учёный. – Молодец плесень, держит данное слово!
Совершенно случайным образом нетрезвый взгляд радостного Вениамина Чемурдыкина наткнулся на скромный листок, закреплённый скотчем в дальнем углу барной стойки. Под фотографией незнакомого ребёнка неясного возраста крупным чёрным шрифтом было напечатано воззвание о материальной помощи на дорогостоящую операцию. Чуть более мелким текстом шёл труднопроизносимый и малопонятный диагноз, а также контактный телефон родителей и реквизиты банка.
– Господи, какая же я всё-таки сволочь, – вдруг устыдился учёный. – Нобелевская премия! Талант Казановы! Завтра же утром потребую у плесени сотрудничества в медицинских целях. А что? Надо будет, всю лабораторию превращу в один огромный термостат. Залью пептоном, поставлю калориферы. Работать буду безвылазно, коллег подключу. Ну и хрен с ней, что сволочи, потерплю, мне не привыкать. Лишь бы нигде на свете не осталось этих скорбных воззваний.
Спал Вениамин Чемурдыкин беспокойно, и снились ему кошмары.
Никогда ранее сорокалетний ассистент не стремился на работу так, как в это морозное утро. В переполненном троллейбусе к Вениамину с неприличной откровенностью прижалась пожилая дама и на выходе чувствительно ущипнула его за ягодицу. Это происшествие наполнило Чемурдыкина несокрушимой решимостью сделать мир лучше.
– И как это я вчера умудрился променять божий дар на яичницу? – продолжал терзаться учёный. – Если что, пожертвую своим феромонным магнетизмом. Пусть забирают. Жалко, конечно, но ведь есть те, кому помощь нужнее!
Кафедра микробиологии медицинского университета занимала скромное отдельно стоящее здание постройки середины восемнадцатого века. Вениамин всегда являлся на работу первым и будил вахтера, настойчиво барабаня в облезлые дубовые двери.
Сегодня, несмотря на ранний час, входные створки были распахнуты настежь. Пожилой вахтёр обрадовался раннему приходу Чемурдыкина, словно неожиданно выданной премии. Он потянул ассистента за рукав и с видом героя Бородинского сражения принялся рассказывать шокирующую новость.
– А у нас, Вениамин Степаныч, оказия ночью вышла! В ассистентской, едрёнте, труба лопнула. Оно так всегда в морозы. Давление-то, вишь, повысили, а батареи-то старые, текут, едрёнте. А воды-то сколько было, всю ночь со шваброй. Эй, куда, стой! Кипяток там!
Нехорошее предчувствие заставило екнуть сердце. Чемурдыкин ринулся в подвал. Туда, где располагалась его лаборатория, туда, где стоял заветный термостат с бесценной колонией плесени, туда, куда всю ночь стекала горячая вода из лопнувшей трубы.
***
С больничного Вениамин Степанович Чемурдыкин вернулся через месяц, и совершенно другим человеком. Он стал героем. История о беззаветной преданности науке облетела весь университет и даже попала на страницы областной газеты. Заведующий кафедрой лично курировал выделение новой лаборатории для отважного учёного, получившего ожоги ног при спасении результатов научной работы.
О том, что работа полностью погибла, упоминать было не принято. Оно и понятно, зачем искать виновных там, где можно найти героя.
***
Вениамин Чемурдыкин старательно нанёс «Чемурсептик» на очередную колонию плесени, по инерции проверил плотность закрытия чашки Петри и поставил в термостат. Он очень хорошо помнил результаты, к которым привела дисциплинированность и борьба за чистоту экспериментов.
– Ничего, – хмуро бурчал под нос новоиспечённый сорокалетний доцент, никогда не хватавший звёзд с небес, – получилось однажды – получится снова. В науке чудес не бывает, есть лишь законы природы. Пусть не розовая, пусть будет оранжевой, фиолетовой, серо-буро-козявчатой, но обязательно разумной. Теперь я точно знаю, что у неё просить.
Резкий телефонный звонок отвлёк его от мечтаний.
– Да! Кафедра микробиологии! – слегка раздражённо откликнулся Чемурдыкин. – Карина? Да, добрый. Нет, извини, я сегодня занят. И попозже не смогу. Давай в другой раз? Нет, и помогать мне не надо! Карина Станиславовна, у меня важный научный эксперимент! Я перезвоню!
За окном тёплый субботний вечер манил в свои весенние объятья. В отсветах заката чернели первые распускающиеся листочки. Вечер насмешливо улыбался ярким жёлтым месяцем и игриво подмигивал мириадами мерцающих звёзд.
Чемурдыкин тяжело вздохнул и, отвернувшись от окна, с сожалением взглянул на груду многочисленных чашечек, колбочек, пробирок и реактивов, ждавших своей очереди в новёхонькой лаборатории. Конечно, на это потребуется время. Очень много личного времени, совершенно ненужного раньше и такого необходимого сейчас. Но жалеть о нём не стоит, ибо пока от тебя зависит чья-то жизнь или чья-то смерть, твоё собственное существование имеет смысл. |